След подковы

– Зустера и Караваева. Мужики серьезные, не подведут.

Малышев, словно ребенок, обижено зашмыгал носом и недовольно пробормотал.

– Мы придумали с газетой, а брать банду другим…

Кравченко его сурово одернул. – Еще заплачь… Детский сад, ей богу… Вот, как с ними работать?…

Мартынов уточнил детали предстоящей операции. – А с антикваром этим лично договорись, убеди.

– Попробую.

– Что значит, попробую? Кровь из носа, убеди. Да он и сам должен быть заинтересован, в конце концов.

Лютые морозы внесли свои коррективы во внешний облик Елизаветы Николаевны. Еще совсем недавно изящно одетая, теперь она была похожа на простолюдинку. На ногах были стоптанные валенки, на плечах большой шерстяной платок. Что бы хоть как-то сохранить тепло в комнате, нужно было практически без перерывов топить печку, но дров катастрофически не хватало. Приходилось топить всем, что могло гореть. Елизавета Николаевна подложила обломки полугнилых досок от забора в топящуюся печку и села передохнуть. Ольга помешивала похлебку в кастрюле, которая стояла на примусе. В комнату зашел Чернышев. На куртке, которую он снял, был разодран рукав. Андрей, вынув из кармана две воблы, положил их на стол. – Во, достал. Только две воблы делить на троих… Оль, раздербанишь?

– Не раздербанишь, а разделишь. Ты где рукав порвал?

– А-а… В депо контрик один стал свинчивать. Он через щель в заборе проскочил, а я за гвоздь цепанулся. Ерунда. На следующей неделе должны Алексеевские лабазы экспроприировать. Там говорят, рухляди полно.

Андрей, принюхиваясь, сунул нос в кастрюлю – Что пошамать? А че не на кухне варишь?

Ольга, вздохнув, была вновь вынуждена поправить Андрея. – Не пошамать, а поесть! Когда ты начнешь разговаривать по-человечески. Подожди еще минут десять. Картофельные шкурки еще не сварились.

– Почему шкурки? Я же вчера пять картофелин припер.

– Не припер, а принес.

Андрей с подозрением стал настаивать в ответе на свой вопрос. – Где картошка? И почему варишь не на кухне? Что опять побрехали?

– Ни с кем никто не ругался. Просто мама на кухне готовила ужин, а кто-то в кастрюлю плеснул керосина.

Мать с грустью начала оправдываться. – Я только на одну минутку отошла печку посмотреть. Все из-за того, что я не такая,… как они…

Ольга добавила. – Пришлось вылить. Даже Шарик во дворе не стал есть.

– Это Луниха! Ее выходки…– Взбешенный Андрей решительно направился на общую кухню. – Тварь! Щас я ее пришибу!

Мать попыталась его остановить. – Андрюша, не надо! Не надо ругаться, может это вовсе и не она…

Андрей на секунду заглянул назад в комнату и со злым азартом уточнил. – Не пожурю, а пришибу.

Андрей забежал на кухню, где у шипящего примуса стояла Луниха, желчная тетка неопределенного возраста. Чернышев без лишних предисловий налетел на нее.

– Луниха, твоя работа? Спокойно не живется?

Луниха обернулась. Опытная в кухонных разборках, она сразу же перехватила инициативу и перешла в атаку. – Для тебя, сопляк, не Луниха, а Авдотья Кузьминична!

– Не сопляк, а Андрей Семенович!

– Прилетел… Андрей Семенович! Ты еще наган достань! Что, за буржуек своих прибежал лаяться?

– Ты зачем в кастрюлю керосина плеснула?

– А ты видел?

– Мне и видеть не надо, кроме тебя на такую гадость никто не способен! Людей голодными оставила!

– Людей? Они, что, раньше, когда жировали, переживали сильно, что тебе и Паньке, твоей матери жрать нечего?

– Причем здесь моя мать?

– А при том. Забыл, когда похоронка на отца твоего пришла, Паня слегла, кто вам по крупинке харч собирал? Что бы с голоду не сдохли…Почитай все, кто, что мог…

– Да помню я все, только не дело людям гадости делать только потому, что они раньше жили лучше.

– Это сейчас им хвост прижали, деваться некуда. Вернется старая власть, они сразу и забудут, как тебя зовут.

Так ничего не доказав Лунихе, Андрей обмяк и пошел назад в свою комнату. Да и что он мог доказать? У каждого была своя правда, причем не книжная, а выстраданная годами, десятилетиями,… веками.

Угрюмый Андрей, вернувшись в комнату, молча сел за стол. Ужин, если так можно назвать безвкусную похлебку, проходил в полной тишине, если не считать громкого схлебывания с ложки Андреем. Ольга не выдержала. – Андрей, ты же обещал, что будешь стараться правильно кушать.

– Так горячо… Какая разница?

– Горячо, подуй. А разница есть. В средневековье ели вообще руками, кости под ноги кидали. Отрыгнуть или… извини, пукнуть, было в порядке вещей. Давай вернемся к тем привычкам.

Мать, не выдержав, поддержала дочь, стараясь выражать свои мысли, как можно тактичнее. – Вы же строите новый мир, в котором должно быть все красиво…

Ольга продолжила развивать мысль о новом мире. – Вот пошлют тебя через несколько лет в Париж…

– Меня в Париж?

– Ну, это, когда мировая революция победит. Придется тебе обедать с французскими чекистами. Они будут в шоке от твоих манер.

Андрей, представив себя в Париже среди чопорных французов в кожанках, фыркнул.

– Да ну тебя, бред какой-то несешь.

– Чего ты злой такой сегодня? Случилось что?

– Да-а… Мы с Сашкой все придумали, как Кошелька взять. А как брать его, поручили Караваеву и Зустеру. Получается, что мы сбоку, а они…

– Что, значит, взять? Объясни толком.

– Чего объяснять? Кранты Кошельку. Все продумано. Еще день, ну два и конец его банде.

Ольга посмотрела на мать. – Мам, ты слышала?

Мать, вздохнув, выразила свое мнение. – Никто никого не возьмет.

Андрей даже задохнулся от возмущения. – Это почему же?

– Вы берете в расчет, что Кошельков, человек со стандартным мышлением, а у него явно выраженная психическая патология. Что бы просчитать его поведение, сначала нужно составить психологический портрет, определить связь между ярковыраженной агрессией и ее причиной.

– Это по буржуйски, слишком заумно, а у нас все проще. Определиться с местом и устроить засаду.

– С Вашим простым подходом, он уже который год гуляет по Москве. До войны я помогала Могилевскому, профессору психиатрии в написании трактата об использовании психологического портрета в раскрытии преступления. Я ему делала переводы из подборок о преступниках с психическими отклонениями. Подборки были не только по России, но и по Европе.

Ольга прервала лекцию матери об основах психологии в криминалистике.

– Мам, да какая разница, каким образом его уничтожат? Тогда мы сможем вздохнуть свободно и не прятаться. Домой вернемся.

Мать вздохнула обреченно. – Никуда мы уже отсюда не вернемся. К тому же, ты сама видела, что там, дома – анархисты…

Ковалев прогуливался в сквере с газетой в руке. Рядом затормозила пролетка, из нее выскочил веселый Кошельков. Посмотрев по сторонам, он с глумливой улыбочкой подошел к Ковалеву. – Вызывали, Ваш сиясь?

– Что за привычка, постоянно ерничать? – Ковалев протянул газету и в тон спросил. – Грамоте обучен?

– А как же. Одна беда, с детства ять с веди путаю.

Кошельков развернул газету. Ковалев ему пальцем показал нужное место.

Тот с интересом начал читать, время от времени комментируя. – Даже портрет мой…. Не боится… Ай, молодец! Ай храбрец… Просто безбашеный джигит…

– Не суйся туда, там засада.

– Дураку понятно. На – слабо берут, как недоумка дешевого. Только мне ох, как хочется купиться и посмотреть, кто из нас недоумок.

Ковалев, стараясь не поддаться соблазну одернуть обнаглевшего бандита, как можно спокойнее сказал. – Иванов конечно сладкий клиент, но придется несколько дней переждать.

– А пока пусть походит в героях? Никого не боится, никого не признает! Орел!

– Да пусть думают, что угодно. Пусть думают, что ты обоссался лезть к такому отчаянному антиквару.

От этих слов лицо Кошелькова, словно каменеет.

В квартире коллекционера Иванова, в комнате, заставленной высокими книжными стеллажами, находились сам хозяин и его пятнадцатилетняя дочь. Иванов с лупой за рабочим столом любовался бронзовым складнем. Бронзовая вековая патина тускло отсвечивала, и казалось, что в руках он держит не просто изделие, а тайну, которая за несколько веков своего существования впитала в себя боль, веру и надежду всех тех людей, которые когда то соприкасались с этими небольшими бронзовыми пластинами. Лизонька, его дочь, укутав ноги пледом, сидела на диване с книгой в руках. В буржуйке, установленной на кирпичах рядом с окном, весело потрескивали горящие доски от старого ящика.

Нормальных дров для отопления Иванов не мог достать уже второй месяц. Ордера на дрова и уголь полагались только семьям рабочих и служащих. Иванов ни в одну из этих категорий не попадал. Приходилось выкручиваться, надеясь только на себя. В топку шло все, что могло гореть. Деревянного забора хватило лишь на декабрь. Затем пошли в дело старые ящики и бочки из подвала. Удалось договориться с дворником Мустафой, что бы он на следующей неделе за два фунта гречки, еще остававшейся от старых запасов, распилил на дрова старую липу, стоявшую во дворе. По подсчетам липы должно было хватить до марта. Вероятно, незавидная судьба ожидала и мебель.

Отложив книгу в сторону и, косясь в сторону кухни, Лизонька нарушила тишину.

– Марфа Никитична, когда приходила обед готовить, рассказывала, что на Страстном бульваре вчера опять перестрелка была. Вроде, как несколько человек убили. То ли бандитов, то ли чекистов… Жуть!

Иванов повернулся к дочери. – Надо было бы тебе отсюда вместе с матерью, да с Лешей тоже в Париж уехать.

– Папенька, вы ведь не уехали? Как же можно Вас одного оставить?

– Я, это другое дело. Нельзя же все бросить и уехать. Приедешь потом, а ничего нет. А смутное время рано или поздно кончится. В России уже были восстания и бунты, но потом все улаживалось. Так и сейчас…. Все будет хорошо.

– Все будет хорошо, тянется несколько лет…

– Да и на барахолках только в такие времена можно найти поистине уникальные вещи. Посмотри, это складень пятнадцатого века. Я на Сухаревке обменял его на фунт пшенки. За последнее время я на толкучках столько ценных вещей купил и обменял…. Один только нож, византийской эпохи, что стоит…

Девочка кивнула головой в сторону кухни. – Интересно, а долго они у нас жить будут?

Иванов после паузы неопределенно пожал плечами. Раздался звук разбившейся чашки. Хозяин с лампой пошел на кухню, где в темноте находились чекисты Зустер и Караваев. Зустер смущенно держал в руках осколки от разбитой кружки. – Вот… Вы уж извините. Попить хотел… Темно…

Иванов тактично успокоил чекиста. – Да, что уж… Ничего страшного…

У входной двери раздался звук колокольчика. Все на мгновение замерли. Чекисты достали наганы и жестами показали, что бы Иванов шел открывать дверь, но тот медлил. Было видно, что он боится. Жестами Зустер показал, чтобы тот не волновался. Иванов вышел из кухни и направился к входной двери, у которой вновь зазвучал колокольчик. Антиквар, собравшись с мыслями, охрипшим от страха голосом спросил. – Кто?… Кто там?

Из-за двери девичий голос произнес. – Фрося Репина из Мытищ.

– Какая еще Фрося?

– Федот Матвеич сказывал, что Вы стариной любопытствуете. Он Вам в прошлом годе монетки еще сменял… Ну, те, что в огороде нашел… маленькие такие.

– Монетки?… Не помню… А Вам, что угодно?

– Ковшичек я сменять хотела. Старенький, из серебра.

Иванов сразу проявил любопытство и открыл дверь. – Что еще за ковшичек.

В квартиру зашла Настена и, достав из узелка древнюю серебряную братину, протянула ее антиквару. Тот сразу же преобразился и с азартом начал рассматривать предмет.

Иванов с напускным равнодушием, косясь в сторону кухни, оценил принесенную братину.

– Состояние конечно плачевное.

Настена, округлив глаза, играла свою роль. – Бабка Глафира сказывает, что ему тыща лет.

– Возраст сильно преувеличен. Рядовая вещица. Скорее всего, медь с серебрением.

– Как же так? Я из Мытищ сюда специально перлась… Как же так?

– Только из жалости… Что Вы, барышня за него хотите?

– Так, думала сальцем разжиться.

– Ну, Вы, барышня загнули! За мятый медный ковшик… сальце… Все, что могу предложить – фунт пшенки.

– Так мало?… Ну давайте, хоть пшенки…

Иванов, вспомнив, что пшенка находится на кухне, где и чекисты, замялся, покосился в сторону кухни. Наконец желание приобрести ценную вещь пересилило, и он решился на обмен.

– Постойте, барышня тут, я сейчас.

Зустер и Караваев стояли на кухне сбоку от двери. Туда зашел Иванов. На молчаливый вопрос Караваева он тихо произнес.

– Это не то,… это не бандиты. Так, барышня знакомая. Я ей крупы немного обещал.

Иванов начал копаться в серванте, открыв застекленную дверцу. Он достал небольшой кулек и вышел.

Караваев с подозрением посоветовался с напарником. – Может это та, наводчица?

Зустер с некоторым сомнением успокоил его. – Сказал же, знакомая… Нам в первую очередь Кошелек нужен. Даже если наводчица, ее не надо трогать.

Пока Иванова не было, Настена успела увидеть в отражении застекленной дверцы серванта чекистов с наганами в руках.

К вышедшей из дома Настене сразу же подошел Кошельков и нетерпеливо поинтересовался. – Ну?

– Как ты и говорил.

– Сколько их?

– Двое… Вроде… Я двоих видела.

Кошельков в нетерпении облизал пересохшие губы. – Ну, давай, как договаривались. Потом сразу свинчивай, что бы мои тебя не видели.

Иванов, меняя освещение, с восторгом начал рассматривать братину. Он радовался словно ребенок. К нему подошла дочь, с которой антиквар поделился своей радостью.

– Грандиозно… Как минимум, начало шестнадцатого века. Скорее всего, эпоха Ивана 3!

– Ценный ковшик?

– Ценный? Да ему цены нет! Подобная братина есть только у Либермана…Подумав, антиквар поправился, – была…

– Это, которого убили?

Иванов на мгновение задумался, но не успел ответить. Раздался настойчивый звон колокольчика у входной двери. Антиквар направился в прихожую. Подойдя к двери, он насторожено спросил. – Кто там?

Из-за двери ему ответил встревоженный голос Настены. – Дяденька! Это снова я, Фрося! Там на улице дядька какой-то лежит, весь в крови.

Иванов не торопился открывать дверь. – А я здесь причем? Я не врач.

– Он говорит, что из ЧК, какой-то Кравченко. Просит позвонить в Чеку.

К двери подбежали чекисты. Они оттолкнули Иванова и выскочили к Настене. – Где он?

– За углом, в кустах. Там кровищи – жуть!

Выбежавшим вместе с ней из дома чекистам Настена рукой показала на дальний угол двора. – Вон там, в кустах, у забора.

Чекисты побежали в указанное место, а Настена быстро ушла в противоположную сторону.

Караваев и Зустер, утопая в глубоком снегу, начали раздвигать кусты, пытаясь там что-то разглядеть. Они окликнули Кравченко. – Тарас, ты где? Тарас!

– Тарас! Свои…

Чекисты не заметили появления сзади трех темных фигур. Несколько ударов ножей заставили Зустера и Караваева с хрипом осесть на снег. Окружив неподвижные тела чекистов, бандиты стали обсуждать, что с ними делать.

– Пусть тут валяются, темно уже. До утра никто не увидит.

– А если кто наткнется? Нам раньше времени шухер не нужен. Нужно в кусты их закинуть.

Два бандита начали затаскивать трупы в кусты, но их остановил подошедший Кошельков.

– Погодь, обшманай их сначала. Нам их ксивы пригодятся.

Иванов нервно прохаживался по кабинету, за ним наблюдала дочь, которой передалось встревоженное состояние отца. – Пап, мне страшно. Знобит даже.

Иванов, не смотря на то, что у самого дрожали руки, успокаивал ее. – Не бойся. Ты же видишь, нас охраняют. Да и ЧК ихнее совсем рядом. Не бойся, не надо…

Их разговор прервал громкий стук в дверь. Лизонька от страха закрыла руками рот. Иванов вышел из кабинета, прошел мимо дочери, успокаивающе погладив ее по голове. Антиквар пытался держаться уверенно, но его беспокойство выдавал голос. – Не бойся, детка…

Он пошел к входным дверям. Дочь встревожено смотрела ему вслед. Стук продолжался. Из комнаты был слышен голос Иванова.

– Кто там?

– Ч.К. Кто еще? Давай открывай быстрей!

Лизонька с дивана услышала, как из коридора раздался грохот. Затем в комнату втолкнули ее отца с окровавленным лбом. От толчка он завалился на диван рядом с дочкой. Следом за ним зашли Кошельков, Сережа Барин и еще три бандита. Они сразу же начали обыскивать комнаты. На пол полетели книги, вещи, посуда. Одна ваза разбилась. Лизонька, косясь на налетчиков, бережно вытерла у отца кровь.

В отдельную кучу бандиты складывали то, что, по их мнению, представляло ценность. Сверху на шубы накидали канделябры, столовое серебро и разные безделушки. К награбленному подошел Кошельков. Покачиваясь на носках, он сквозь зубы недовольно спросил. – Это, что все?…

Кошельков вплотную приблизился к сидящим на диване антиквару с дочкой, и, приподняв подбородок девочки, не глядя на Иванова, ласково поинтересовался. – Где рыжье и камушки?

У окна, обращаясь к своему главарю, засмеялся Сережа Барин. – Он тебя не боится! Плевать он хотел на тебя! Газеты читать надо.

Иванов попытался оправдаться, наивно полагая, что бандиты ему поверят и уйдут.

– Это не я! Это все чекисты, это они меня заставили!

Но Кошельков упрямо настаивал в ответе на свой вопрос. – Ты не ответил, Где рыжье?

– У меня больше нет ничего!

– Ну, нет, так нет…. Я сейчас потешусь с барышней, а ты пока постарайся вспомнить!

Антиквар дрожащим от ужаса голосом взмолился. – Не трогайте ее, она же еще ребенок!

– Отдашь сам все, я ее не трону. Мало того, сделаю тебя счастливым!

– Хорошо! Я все отдам, только обещайте, что вы ее не тронете…

– Честное благородное слово, я ее пальцем не трону.

Иванов обреченно встал и направился к двери. – Пойдемте…

Кошельков, выйдя из квартиры, следом за Ивановым спустился по темной лестнице в подвал. Там антиквар поставил лампу на ящик, с трудом отодвинул старый шкаф и вынул трясущимися руками кирпичи из кладки. Он сначала достал из своего тайника большой саквояж, затем продолговатые предметы, завернутые в холстины, и протянул их бандиту, а сам обессилено опустился на грязный ящик. – Это все, что у меня есть!

Кошельков развернул один из свертков. В нем были сабли и шпаги, отливающие при тусклом освещении золотом, в эфесах сверкали драгоценные камни. Затем бандит открыл саквояж, и, светя лампой, заглянул внутрь. Там среди драгоценностей лежал хорошо знакомый ему нож с двуглавым орлом на рукояти. Он достал его, внимательно рассмотрел и с удовлетворением подумал. – Вот он родимый.

Налетчик закрыл саквояж, а нож убрал во внутренний карман шинели. Затем он с саквояжем в руках пошел назад в квартиру. Следом за ним уныло поплелся Иванов со свертками. Вернувшись в квартиру, антиквар через плечо Кошелькова увидел бандитов, стоящих полукругом спиной к ним. Из-за их спин была видна лишь голова Лизоньки. Глаза у нее были широко открыты, в них ужас и боль. Нижнюю губу девочка закусила до крови. Только тут до Иванова дошло, что бандиты насилуют его дочь. Он уронил свертки, и, оттолкнув Кошелькова, бросился на насильников. Антиквар попытался их растолкать.

– Что же вы делаете, сволочи?

Барин, оглянувшийся на напавшего сзади Иванова, ударом кулака сбил его с ног. Тот с трудом поднялся и обратился к Кошелькову. – Вы же обещали не трогать ее!

Тот, немного полюбовавшись раздавленным и униженным человеком, рассудительно ответил. – Я и не трогал, а про них уговора не было. Так, что я слово держу. Еще я обещал сделать тебя счастливым….

С этими словами Кошельков подошел к сидящему на полу Иванову и несколько раз ударил того подковой по голове. Затем окровавленную подкову он по-хозяйски аккуратно повесил на гвоздь, торчавший над дверью. – Теперь в этом доме поселилось счастье!

Андрей догнал Елизавету Николаевну, подходившую к крыльцу с ведром воды. Он забрал ведро из ее рук. – Давайте, я донесу.

Мать с надеждой сразу же поинтересовалась. – Ну, что с вашей засадой?

Андрей, нехотя, через силу ответил. – Ничего… Сорвалось… Двое наших погибли.

– Кроме желания, нужен опыт. У вас есть старые специалисты?

Андрей запальчиво произнес. – Ничего. Мы его все равно поймаем!

Елизавета Николаевна попыталась иносказательно объяснить упрямому парню элементарные, как она считала, вещи. – Когда у тебя глаз нарывал, ты ко врачу пошел, а не к Сашке Малышеву… А он ведь переживал, искренне хотел бы помочь…

– Это совсем другое.

– Да не другое…

1919 год. Июнь.

Несмотря на открытое окно, в кабинете было душно. Легким сквозняком через окно заносило тополиный пух, который, немного попарив в воздухе, по-хозяйски укладывался по всему кабинету, жеманно вздрагивая и перелетая с места на место, если кто нибудь открывал дверь.

Мартынов внимательно изучал сводку происшествий, время от времени машинально смахивая легкий пух с исписанных страниц мрачных сообщений. Налет, убийство, ограбление, опять налет… Н-да, безрадостная картина… Несмотря на все прилагаемые усилия, бандитизм продолжал процветать. На место одной уничтоженной банды появлялась другая, еще более жестокая и многочисленная. Сотрудники ЧК в большинстве своем были неопытны, и им было сложно противостоять матерым уголовникам, прошедшим хорошую школу каторг и тюрем. Нужны были грамотные профессионалы по борьбе с преступностью, на одних лозунгах и напыщенных агитках далеко не уедешь.

В кабинет, к Мартынову, предварительно постучав, но, еще не услышав ответа, стремительно зашел Кравченко.– Можно?

– Дурацкая привычка, сначала зайти, а потом спрашивать…. Может, я с барышней

– Х-м-м…

– Что х-м-м? Как у тебе продвигаются дела с Кошельковым? Почему нет результатов? Уже лето! Ты это понимаешь? За пол года мы не смогли выйти на эту банду!

Не дождавшись ответа, Мартынов продолжил разгон. – Что молчишь?

– Попов только этой бандой занимается, его больше никуда не дергаем.

– А где результаты? Где?…

Кравченко, понимая справедливость обвинений, уныло промямлил. – Несколько раз садились ему на хвост, но его кто-то предупреждает…

Мартынов задумчиво уточнил. – Думаешь от нас утечка?

– Организуем засаду, а он о ней знает. Караваев и Зустер на Ваганьково, а Кошелек дальше гулять.

– Ну и что думаешь делать? Только за последние полгода за Кошельковым числится двадцать три трупа… Ты хоть представляешь?

– Вторую неделю по Кошельку тишина. Может, он свинтил из Москвы…

Мартынов со злом продолжил выдвигать утешительные для них предположения.

– А может просто отдохнуть решил или подковы закончились… Иди, думай, что делать…

К идущему по бульвару Сереже Барину сзади незаметно подошел Ковалев.

– Здравствуй, Сережа.

Барин вздрогнул от неожиданно раздавшегося голоса и обернулся. – Добрый день.

Ковалев приветливо поздоровался за руку. – Я хотел с тобой переговорить.

– О чем?

– У меня складывается впечатление, что Кошельков не выполняет наших договоренностей. С моей помощью он уже стал богаче арабского шейха, а вещицы, которая меня интересует, все нет… Странно…

– Так это к нему. У меня нет желания журить его за это.

– Мне тут случайно удалось покопаться в архивах. Оказывается, в четырнадцатом году Лунев признался лишь в том, что вещи из ограбленного особняка к нему принес Кошельков. А вот его местонахождение полиция узнала от…

Барин нервно оборвал Ковалева. – Что надо?

– Приятно иметь дело с понятливыми людьми. Меня интересует нож с рукояткой в виде двуглавого орла.

– Я такого не видел.

– Я переживаю, что Кошельков может утаить его, даже если и найдет.

– Самое ценное он забирает в общак. Где он его хранит, не знает никто из наших.

– Нужно постараться узнать.

– В это я играть не буду. Если Кошелек почувствует, что я его пасу, то…

– Мне тут случайно удалось покопаться в архивах…

Сережа, понимая, что Ковалев просто так от него не отстанет, был вынужден поделиться с ним хоть какой-то информацией. – Гусь говорил, что видел его с какой-то барышней рядом с Андроньевским монастырем.

– Рядом с монастырем? Это интересно… Частенько под монастырями подземелья таятся… Сережа, ты уж по старой памяти, поимей в виду, что мне интересно все о Кошелькове. Присмотрись, куда он все прячет. Договорились?

Барин с явной неохотой согласился. – Договорились. Только для этого нужно ищейку нанимать.

Ковалев на секунду задумался и довольный дельным предложением Барина, уже весело произнес. – Ищейку? Мысль интересная.

Барин смотрел вслед уходящему Ковалеву и со злом сплюнул себе под ноги.

Ковалев подошел к двери квартиры филера, адрес которого узнал, несколько часов прокопавшись в бумагах, оставшихся от управления царской жандармерии. Прокрутив ручку звонка, он через минуту услышал голос из-за двери.