Клинок сверкнул полированной сталью, падая наискось, грозя втесаться в голую шею. Давид тут же поставил шаговый блок, резко отбил меч, и тогда Черный Рыцарь сделал выпад левой рукой, пальцы которой сжимали трехгранный кинжал-мизерикорд, тонкий и опасный, как жало василиска.

Давид отпрянул, разворачиваясь боком, и завертел мечом – вверх, вниз, наискосок, выстраивая защитную «решетку». Черный Рыцарь заворчал недовольно – противник попался вредный, всё никак не давал себя убить. Латник сделал хороший замах, присел рывком, щелкнув доспехами, – и его длинный меч прошипел по-змеиному над самой землей, просвистел, как коса, широким подрезающим движением.

Давид подпрыгнул, уберегая ноги, и ринулся в атаку. Пока инерция уводила меч Черного, он сделал мощный лайн-выпад. Острие клинка вошло рыцарю в бок, попав между сегментами доспеха, разрезая кожаные завязки и погружаясь в гнилое средневековое нутро…

– Нормально, Дава, – пророкотал наставник и скомандовал: – Сброс!

Фантомат моментально выключился. Все краски выдуманного мира истаяли, четкие контуры расплылись, возвращая непоколебимый реал. Земляничная поляна оказалась пружинистым коричневым полом в темных разводах, окружавшие ее деревья – стенами бледно-лилового оттенка, а небо над головой, затянутое облаками, превратилось в рубчатый, матово-белый потолок.

Давид, стараясь громко не сопеть, отдышался и рукавом отер пот с лица. Нормально, значит… Это хорошо. Всё равно большей похвалы от наставника не дождешься…

Наставник, огромный грузный человек с дочерна загорелым лицом, поднялся из-за длинного низкого стола с серебристой поверхностью, за которым сидели члены комиссии, и прошел к задней стене – сплошному окну. Он ступал вперевалку и со спины походил на медведя, переодетого в комбинезон, – сдержанно-свирепого, заматеревшего Винни-Пуха. Вцепившись рукою в прозрачную раму, наставник пошагал вдоль окна, открывая его. Сразу запахло хвоей, потянуло смолистым ароматом рубленых дров и горечью скошенной травы. Очень далеко пропел горнист. Индиговый разлив небес прочертил одинокий глайдер – будто яркая капелька скатилась по лазури.

– Нормально, – повторил наставник и повернулся к столу. – Тебе слово, Мелькер.

Сухощавый, длинный как жердь профессор Мелькер Свантессен, планетарный инспектор Комиссии Галактической Безопасности, пожевал губами, словно пробуя их на вкус, и сказал неожиданно громким и строгим голосом:

– Давид Виштальский!

Давид втянул живот и выпрямился, опуская меч.

– Дипломную практику вы проходили на планете Саргол, – проговорил Свантессен, не то утверждая, не то вопрошая, – в качестве координатора полевой группы таких же, как вы, курсантов.

Профессор говорил, опустив голову к столу-информатору, и Давид не знал, что ему делать. Ответить? Или промолчать? Он взглянул на своего наставника, и тот хитро подмигнул ему. Это Виштальского успокоило – он расслабился и кивнул Свантессену. Да, мол, отмечен такой факт в моем героическом прошлом.

– Первый опыт самостоятельного внедрения… – затянул профессор. – Меченосец всадника Инудруадана.

Свантессен неодобрительно поджал губы, и внутренности Давы мгновенно смерзлись.

– Вы знаете, Лобов, мое особое мнение по этому поводу, – сказал профессор сварливо, обращаясь к наставнику Виштальского. – Рано, рано вы тогда начали!

Наставник пожал могучими плечами и прогудел непримиримо:

– Курсант Виштальский прошел психологическое кондиционирование и… и он являлся лучшим в группе! Хотя, конечно, риск был…

– Вот именно… – проворчал Свантессен, мягчея.

Давид слушал с громко бьющимся сердцем. Профессора он побаивался и уважал. Как-никак, Свантессен лет десять уже числился резидентом Земли на далекой-предалекой планете Маран-им, и не зря холодное и строгое слово «Кардинал» стало его оперативным псевдонимом – это здесь он был профессором, а вот гуманоиды-мараниты знали старину Мелькера как Большого Жреца, тамошнего религиозного лидера и, одновременно, первого министра короля Толло-но-Хассе. Чем не Ришелье?

Повернув голову к третьему члену комиссии, полному, румяному добряку, Свантессен сухо сказал:

– Ваше слово, Леонидас.

Румяный радостно потер ладони и склонился к столу.

– Ксенология – пять, – прожурчал он, просматривая оценки, – ксенотехнология – пять, ксенопсихология – пять. Очень хорошо, курсант, просто отлично. Ну, а ваш реферат по сравнительной истории гуманоидных цивилизаций в фазе феодализма тянет на монографию – не более и не менее!

Давид пробормотал нечто невразумительное, но должное продемонстрировать его личную скромность.

– Да-а… – продолжил Леонидас, почти жмурясь от удовольствия. – Но смотрим дальше, и что мы видим? Ваши тренеры, что по ниндзюцу, что по форс-блейду, в один голос заявляют: Давид Виштальский блестяще усвоил теоретические дисциплины, а вот в практических занятиях не дотягивает до высоких показателей…

– По фехтованию он здорово подтянулся, – сказал Лобов недовольно. – Сами же видели!

– Не спорю, – легко согласился Леонидас, – этюд был разыгран как по нотам. Но! Давиду Виштальскому следует серьезно задуматься и сделать окончательный выбор – куда его тянет? К тихой научной работе где-нибудь в НИИ Внеземных Культур? А может, ему лучше остановить свой выбор на Комиссии Межпланетных Отношений и подвизаться на поприще дипломатии? Или все-таки направить стопы в КГБ – шпионить на развитых планетах, так сказать, в тылу союзника, дабы Земля прирастала расами-сателлитами.

Давид подумал.

– В КГБ! – твердо сказал он.

– Воля ваша, – развел руками румяный и широко улыбнулся.

– Шпионить! – фыркнул Лобов. – Вас послушать, так наша работа не выходит за рамки шпионажа и драк!

– Нет, отчего же? Выходит. Но всё же разведка и контрразведка – ее главные составляющие. Право, Иван, стыдиться тут нечего. Война кончилась двадцать лет назад, а мы, «бойцы невидимого фронта», призваны по-прежнему. Таков наш удел!

– Вот потому-то, – с силой сказал Лобов, – и ходит в народе пренебрежительное «голубокурточник» или боязливое «кагэбэшник»! И люди куда реже вспоминают, что нас еще называют «галактистами» – за то, что помогаем человечеству стать галактическим. Мы ускоряем прогресс на отсталых планетах, помогаем тамошним цивилизациям проходить критические точки, и это куда благороднее, чем вести сателлитов курсом астрополитики Земли!

– Ах, Иван, – вздохнул Леонидас, – спецслужба умеет много гитик. Мы, как странники в ночи, забываем имена, данные мамой и папой, и привыкаем к агентурным номерам. Наши миссии – секретны, наши операции – тайны, но служим мы отнюдь не всем носителям разума, а лишь своим однопланетникам. Что, не любят они нас? Опасаются? Пугаем мы их? Так это всегда было! Люди не испытывают благодарности к тем, кто защищает их, не понимают, какую мы приносим пользу, не видят нужды в работе Галактической Безопасности. Но не все ж такие! Утешайтесь этим, Иван…

– Всё? – проворчал Свантессен. – Высказались?

– Да, – буркнул Иван Лобов, отворачиваясь к окну. Леонидас лишь кивнул, ласково и безмятежно щурясь.

Профессор Свантессен прокашлялся.

– Давиду Марковичу Виштальскому, курсанту Центрального прометеума, – произнес он торжественно, – вручается диплом ксенолога первой степени с присвоением звания младшего командора!

Давид ощутил слабость. Мир вокруг него поплыл, будто снова пошел сброс детализации. Из разноцветного тумана вынырнул наставник. Виштальский не видел его лица, только голубая куртка колыхалась в поле зрения. Он вперился в эмблему над левым нагрудным карманом: земной шарик с синими океанами и зелеными континентами на фоне эллипса галактической спирали.

– Поздравляю! – грянул Иван и стиснул протянутую Давидом руку.

– Спасибо! – выдохнул Виштальский.

Лобов нацепил Давиду на погоны две маленькие серебряные звездочки и отшагнул, словно любуясь новоиспеченным суперагентом.

– Ваше первое задание, галактист, – с улыбкой проговорил Свантессен, и протянул Давиду небольшой цилиндрик. – Вы направляетесь на Тьет, на базу «Северный полюс». Командир базы – Жорж Лассав, планетарный координатор – Ахмед Бехоев. Начнете карьеру с должности, насколько сложной, настолько и важной – вы назначаетесь наблюдателем. Будете соглядатаем при дворе баррауха, по-нашему – короля, Цзанг-дзод-гукха Третьего, Потрясателя Суши видимой и невидимой, Великого Хозяина того, что есть и чего нет, и прочая, и прочая, и прочая. Нам очень важно знать, что делается в ближнем круге баррауха, на кого из свиты можно ставить, а кто из придворных хлыщей просто дурак и сиятельный тунеядец. Сложность же вашей миссии заключается в том, что вам категорически запрещается любое вмешательство. Любое! Даже если у вас на глазах будут пытать друга, можно только наблюдать за допросом… Наблюдать и докладывать. Ясно?

– Да, – выдохнул Давид.

– Человечество Тьет очень похоже на нас с тобой, – подхватил Лобов, – разве что у них пятьдесят четыре хромосомы и сорок зубов. Их женщины красивы, как наши, ну и… В общем, это серьезная дополнительная трудность. Сам понимаешь, трудно пожалеть разумного слизня, а вот когда от боли кричит хорошенькая девушка.

– Я понимаю, – пробормотал Виштальский.

– Ну, раз так, – подхватил эстафету Леонидас, – то удачи вам, Давид! И счастливой работы!

Отдышался Дава уже в атриуме. Центральный прометеум был возведен в стиле внеземных баз – сплошные купола и галереи-переходники. Даже зимний сад выстроили в виде оранжереи под прозрачным колпаком – великой радости звездолетчиков, долгие месяцы не видевших травку. А в самой сердцевинке учебного заведения, там, где кольцевые коридоры обрамляли дворик-атриум, стояла бронзовая статуя Прометея – бога, ускорявшего прогресс вида «хомо сапиенс», помогавшего людям проходить критические точки.

По атриуму носились вдоль и поперек озабоченные курсанты, всклокоченные и отчаянно вибрирующие, – шли экзамены. Почти каждый, пробегая мимо Прометея, хватался – на счастье – за его бронзовую длань, простертую над людьми-коротышками, сирыми и убогими, греющимися у подаренного огня. Длань сверкала, как надраенная.

«А мне это больше не нужно!» – довольно подумал Давид. Он-то свое отбоялся. Всё! «Госы» сданы, диплом в кармане. Дава прямо-таки лучился от счастья, поглаживая пальцами футлярчик с заданием. Он – галактист! Мечта сбылась…

Виштальский ощутил усталость и присел на один из диванчиков, расставленных вокруг памятника. Вытянул ноги, раскинул руки по мягкой спинке, зажмурил глаза.

…Ему всегда везло – так, во всяком случае, он считал сам. Повезло с няней Викой – ее мягкий грудной голос иногда даже снился ему. «Сорока-воровка кашу варила, деток кормила…» Няня была молодой и симпатичной особой – мама даже немного беспокоилась за отцовскую моральную устойчивость. Дава смутно помнил, как папа, сидя на диване, говорит утомленным голосом: «Сара, ты меня устала своей волнующей ревностью!»

И с воспитательницей ему повезло – Циля Наумовна была дамой непоседливой и чрезвычайно жизнерадостной. Но не содержала в характере даже атома легкомыслия – ее девизом было: «Целеустремленность, упорство, энергия!»

Няня Вика наградила его своей сентиментальностью и романтизмом, а Циля Наумовна заразила маленького Давидика занудливостью. Увы, именно так окружающие оценивали его стремление к совершенству. Они не понимали, что лениться – скучно, а зря тратить время на жмурки и футбол – глупо. И как им всё это объяснишь?

Но больше всего Давиду повезло с учителем. И со школьными товарищами. Их было пятеро у Дмитрия Александровича – самая первая группа у недавнего лицеиста. Всегда серьезный Давид, юркий и быстрый Ричард, здоровенный Игорь по кличке Кнехт, хитрый и веселый Грига и тихий, монументально спокойный Степан. А потом их осталось четверо – тихоню Степашку поймали на том, что он вешал кошек. Затягивал на шее у мурки петлю из лески – и вешал.

Давид был тогда не просто потрясен – он был раздавлен, уничтожен, убит. Пришел печальный дядя из Психологического Надзора и увел Степана, по-прежнему тихого и спокойного. Учитель тогда долго объяснял им, что такое дисторсия психики, и почему иногда даже высшая педагогика бывает бессильна, и как с помощью гипноиндуктора проводят позитивную реморализацию, а неисправимым вживляют мозгодатчик или поселяют в зонах спецкарантина. Так Давидик впервые столкнулся с изнанкой хорошего и справедливого, чистого и прекрасного мира, впервые узнал, что не все люди добры и что есть целые планеты, удел которых – горе, несчастье, нищета, страх. И у Давида появилась цель – он мучительно, до болезненного спазма, захотел сделать счастливыми всех носителей разума, подобных ему самому, все человечества, рассеянные по Млечному Пути.

Учитель, поняв склонности ученика, познакомил Давида с Иваном Лобовым, галактистом. «На необитаемую планету, – гудел Иван добродушно, – посылают людей, которые собираются перестраивать ее природу. В инопланетное общество посылают людей, которые собираются перестраивать сам социум». Лобов долго пугал Давида серой текучкой буден агента КГБ и пугающей отдаленностью результатов вмешательства, но тот был тверд.

Когда Давиду исполнилось двенадцать и вся семья собралась за столом, он заявил, что не будет врачом, как папа, или инженером, как мама. «А кем же наш Давидик хочет стать?» – засюсюкала тетя Муся. «Галактистом!» – отрезал Давид. Прошло ровно десять лет – и он сдержал это обещание, данное самому себе.

– Курсант, вы почему не на занятиях? – прогремел лекторский голос. – Ваша фамилия?

Давид открыл глаза и увидел Силантия Ахмедовича, читавшего им планетологию. Встав и аккуратно одернув комбез, Виштальский ответил:

– Давид Виштальский, младший командор.

Препод хмыкнул – и протянул лопатообразную ладонь. Дава вцепился в нее и крепко пожал.

Григорий Зикунов, он же Грига, он же Зикуновишна, парнем был сметливым и даже хитроумным. Однако природная лень, родившаяся прежде него, не давала как следует разгуляться смётке с хитроумием, и это не единожды уберегало Григу от рукоприкладства и членовредительства, ибо невежественные студенческие массы не всегда по достоинству оценивали выдающиеся способности Зикуновишны. Учитель Зикунова сказал ему еще на выпускном, полушутливо-полусерьезно: «Или ты станешь великим человеком, или великим негодяем». Из чего Грига сделал вывод, что ему остается подыскивать постамент под будущий памятник себе любимому, ибо негодяй из него не получился. Вот только что напишут на постаменте?

Грига учился на инженера-контролера, учился легко, но без особого желания – лишь бы диплом заиметь. И каждый год пытался поступить в Центральный прометеум. Его уже узнавали в приемной комиссии, хвалили за упорство, однако на экзаменах валили по-прежнему – без пощады и жалости.

В прошлом году, в четвертый свой приход, Григорий умудрился сдать первый экзамен – по истории. Зато срезался на втором. Их тогда вывели на полигон, сунули каждому по лучемету в руки и дали задание: пройти в некий Центр, сохранив по дороге жизнь и максимум здоровья, – новичков проверяли на скорость реакции, на координацию движений, на быстроту разума.

Грига одолел метров сто и попал в засаду – три биоробота бесшумно накинулись на него, возникнув из зарослей ужасных древовидных папоротников. Короткий бой закончился со счетом «один – ноль». В пользу роботов.

И поплелся «условно-убитый» Грига обратно, дожидаться пятой попытки. Дождался. Провалился. Правда, он стал инженером, но это как-то не впечатляло. Ну, стал себе и стал, подумаешь.

Почему он так рвался в прометеум, Зикунов внятно объяснить не мог. Всю жизнь носиться с факелом цивилизации по Галактике, даруя прогресс недоразвитым расам? Нет, сие нездоровое занятие не влекло Григу. Пожалуй, ему была мила служба как таковая – в полувоенном КГБ, где понятие «офицерская честь» было еще в ходу. Григорий буквально переставал дышать, благоговея и отчаянно завидуя, когда встречал курсантов прометеума. Эти мундирчики. Эти погоны. Девчонки так и липли к «галактистам» – лощеным, стопроцентным, уверенным в себе парням, которым сильно повезло – они поступили-таки в элитное учебное заведение. Так, во всяком случае, думал Грига.

В пору экзаменов он любил заходить в Центральный прометеум, где в круглых коридорах висели портреты самых выдающихся футурмастеров Планеты – Иржи Корды, Форрестола Канна, Олега Зенкова. Грига делал вид, что он – «один из»: курсант, еще не убывший на короткие каникулы.

Зикунов гордо вышагивал по коридорам, имитировавшим тоннели-переходники внеземных баз, и представлял, как на эту вогнутую стену… или вот на эту… вешают и его портрет – анфас или вполоборота. Мужественное, посеченное шрамами лицо героя-космопроходца Г. А. Зикунова будет влечь к себе девчонок, как магнит – железные опилки, а преподы станут с умилением рассказывать притихшей экскурсии о проделках Григория Алексеевича в бытность его курсантом…

– Красота! – отчетливо произнес Грига, еще не покинув сады мечтаний.

– Красота – это по моей части! – рассмеялась Виолетта Бока, неделю тому назад окончившая курсы персонала обеспечения при Центральном прометеуме. Как раз красавицей она не была – просто хорошенькая девочка, очень миленькая, однако с детства убежденная, что она неотразима. Правда, фигурку Виолетта имела на «пять», а своим обаянием пленяла на «раз».

– Да кто ж спорит! – вскричал Ричард Сидоровс, бледнолицый прибалт, светловолосый и светлоглазый, словно выцветший на ярком солнце.

– Вот он! – Виолетта указала пальчиком на Григу. – У меня такое ощущение, что под красотой он понимал вовсе не мои внешние данные!

– И с этим человеком мы сидели в одной аудитории! – уничтожающе сказал Рич. – То есть как бы вместе учились! – Задумавшись, он выдал: – И дули пиво мы из одного сосуда, пока еще полна была посуда. Холодил ледяной напиток. Э-э. На два горла – одна простуда!

– Целовали одну Василису Прекрасную, – подхватил Зикуновишна и молниеносно пригнулся, уходя от девичьего негодования. – Пустое! – воскликнул он. – До вас еще не дошло? Мы отучились!

– Отмучились, то есть как бы, – согласился Рич.

– Нет, – помотала головой Вита, – отмучились преподы, а вы получили высшее образование.

– И дипломы!

– Так это великое событие, то есть, как бы, следует достойно отметить! – всполошился Сидоровс, еще один инженер-контролер, готовый облагодетельствовать Планету.

– О! – воздвиг палец Григорий. – Золотые слова!

Вита Бока обернулась к главному входу прометеума – и заметила спускающегося по лестнице рослого крепкого парня с серьезным выражением лица.

– Дава! – закричала она. – Привет!

Парень обрадованно вскинул руку и повернул к девушке.

Грига стиснул кулаки.

– Только этого зануды нам еще и не хватало, – выговорил он.

– И ничего он не зануда! – вступилась за Давида Бока. – Нормальный парень.

– Да он даже шуток не понимает!

– Зато над своими хохочет как ненормальный, – добавил Рич.

– Это потому, – отбрила девушка, – что вы смеетесь животом и ниже, а Давидик – головой! Не доросли вы до его юмора.

Грига поморщился только – и отвел глаза. Ровно пять лет тому назад Давид Виштальский стал его врагом. Сам Давид об этом даже не догадывался – Зикуновишна по-прежнему улыбался однокашнику, здоровался, бодро интересовался, как жизнь молодая. Так все выглядело снаружи, а вот внутри Григу съедал неугасимый пламень зависти – Давид поступил в Центральный прометеум. Поступил с первого раза! Да уже одного этого хватило бы, чтобы лелеять мысль о страшной мести. А потом к завидкам прибавилась ревность – Виолетта влюбилась в Давида.

Бока всегда дружила и с Григой, и с Ричем, но держала обоих на дистанции. Каждый из них хоть раз, да пытался уложить эту красотулю к себе в постель. Красотуля, однако, не давалась, а на прямые вопросы отвечала, что это у нее принцип такой – никакого секса с друзьями! Может, она потому и увлеклась Давой, что тот ее не домогался?.. Да и вообще, какая у этого зануды могла быть личная жизнь, когда он или Малый информарий обнимал, или кристаллотеку тискал? «Так чтоб мне была такая жизнь, – подумал Грига, – вырванные годы!»

Однако злая ревность все равно взбурлила в душе, поднимая злую муть, возбуждая непотребные желания.

…Когда возбужденный Рич поведал Григе, что у Боки с Виштальским роман, тот просто помертвел – это слово лучше всего передает тогдашнее его состояние. Он продолжал шагать рядом с Сидоровсом, плохо различая окружающее и не слыша, о чем болтает Рич. Вокруг словно наступило затмение, а жилы сковал ледяной холод.

Пробродив по улицам до вечера, Григорий набрался отваги и завернул к Вите. Девушка выглядела притихшей, будто знала, в чем ей собираются признаваться. Григорий еле выдавил: «Вита, я… влюбился в тебя…» Девушка мягко улыбнулась и ответила, негромко и ласково: «Ничего, Гриш, однажды повезет и тебе…»

Признание облегчило Зикунову душу, а мягкий отказ наполнил ее смятением и тоской.

Вита продолжала встречаться с Давидом. Странная была парочка. Бывало, поругаются и ходят как потерянные, а после мирятся. И отмечают мир разнузданной страстью. Однако мирное время не затягивалось – дня три Вита ходила нежная и ласковая, а потом снова что-нибудь было не по ней – и начиналось. Уж больно самостоятельной была натура у этой девушки, не желала она прятаться за каменную стену, а хотела она, чтобы было так – вот мужчина, вот она, и вместе по жизни, рядом, шагом марш!

А Грига лишь бесился молча и желал сопернику зла. Что только ни приходило в голову отвергнутому! Правду говорят: ревность – мотив преступления. Хотя. Вряд ли Грига решился бы подкараулить Давида с кривым кинжалом, как бывало в его горячечных мечтах, – духу бы не хватило на совершение… того самого. Зато перед сном он с лихвой компенсировал недостаток храбрости, представляя в мечтах, как он избивает Даву, молотя скулящего галактиста руками и ногами. Или как он, мужественный и суровый Григорий Зикунов, спасает трепещущую Виту, а заодно и ее хныкающего Давидика, обмочившегося от страха. Трепещущая Вита, само собой, затихает в его объятиях и томно шепчет: «Я – твоя…»

Н-да. Учитель, наверное, в ужас пришел бы, узнав о подобных грезах!

А неделю назад Грига добыл-таки орудие возмездия.

…Вита кинулась к Давиду, поздравляя младшего командора и подлащиваясь.

– А я слышала, – промурлыкала девушка, – что есть такой обычай у офицеров – звездочки обмывать. Они их бросают в бокал с шампанским и…

– Ну, я человек не военный… – затянул Давид.

– Полувоенный, – хихикнул Ричард.

– Ладно, – несколько раздраженно сказал Зикунов, – пошли с нами, отпразднуем этот великий день!

На лице Давида отразились сомнения, и тут вмешалась Виолетта.

– Пошли, Дава, – сказала она ласково, – посидим немного, выпьем чего-нибудь легонького.

– Ну, если легонького, – скупо улыбнулся Виштальский.

Девушка демонстративно взяла его под руку и зацокала каблучками, независимо вертя кругленькой и очень юркой попкой. Давид шагал неслышно, скользящей пружинистой походкой, смахивая на громадного кота.

– Зря ты его позвал, – зашипел на Зикунова Сидоровс. – Он же все испортит!

– Да есть у меня одна идейка… – туманно высказался Грига и коварно улыбнулся: – Месть сладка!

Выпускники – двое инженеров-контролеров, младший командор и прехорошенькая сервис-оператор – долго гуляли по парку, кормили белочек, пока их здоровые голодные организмы сами не возжелали подкрепиться. Тогда вся компания свернула на главную аллею – и вот за стволами сосен мелькнула длинная веранда, уставленная столиками. За столиками сидели люди, они ели и пили, смеялись, болтали, кто-то наигрывал на концертоне, а трое девчушек старательно пели, часто ломая мелодию прысканьем в кулачки.

Грига с Ричардом живенько сдвинули пару столиков, и компания расселась вокруг. Тут же подкатил кибер-официант.

– Ну не съешь же столько! – попеняла Вита Григе, заказавшему целую гору съестного.

– Пустое, – мрачно ответил Зикунов, – шо нэ зъим, то понадкусю! – и делано расхохотался. – Я, когда голодный, всегда много набираю!

– Вот только попробуй не съесть!

Многорукий робот вернулся, в каждом манипуляторе держа по подносу, и живо накрыл на столики.

– Ух как пахнет! – понеслись голодные возгласы.

– Виолеточка, хочешь котлеточку?

– Сам ешь!

– А вот кра-абик… Хочешь крабика?

– А выпить вы, то есть, как бы, забыли заказать?

– Что ты, что ты. Как можно!

– Даже кислое вино нам для радости дано, – продекламировал Сидоровс с назиданием, – и поэтому оно пьяной сладости полно!