Мемнох-дьявол

Они с Дорой едут всю ночь… ни словом не упоминая о происшедшем…

«Что ты со мной делаешь? Ты же убиваешь меня! Ты отбираешь у меня кровь, но не душу! Ты вор, ты… Ради Бога, в чем…»

– Ты разговариваешь со мной? – Я отпрянул от него, кровь еще текла по губам. Господи, да он и вправду говорил со мной! Я вновь вонзил в него зубы и на этот раз все же сломал ему шею.

Однако он не замолчал.

«Да, я к тебе обращаюсь! Кто ты такой? Почему? Почему ты пьешь мою кровь? Скажи! Будь ты проклят! Проклят!»

Я переломал все кости в его руках, вывернул плечевые суставы. Мне нужна была вся его кровь, вся, до капли. Я буквально вылизал языком его раны. «Дай мне… дай мне… дай мне…» – мысленно твердил я.

«Но как? Как тебя зовут? Бога ради! Кто ты?»

Он умер. Я уронил его на пол и отступил назад. Он со мной говорил! Говорил в самый момент убийства! И он осмелился спрашивать меня, кто я? Испортить мне все удовольствие?

– О, ты не перестаешь преподносить мне сюрпризы, – прошептал я, стараясь прийти в себя и собраться с мыслями.

Кровь заполнила сосуды и согрела меня. Я не спешил проглотить последние оставшиеся во рту капли. Мне хотелось поднять его с пола, вскрыть вены на запястьях и высосать то, что еще, возможно, осталось, но это было бы так отвратительно, да и, по правде говоря, у меня не было никакого желания прикасаться к нему еще раз. Сглотнув, я провел языком по зубам, стараясь ощутить послевкусие… Он и Дора в фургоне… Ей всего шесть лет, а мамочка умерла от выстрела в голову… Они с папочкой теперь всегда будут вместе…

«Это было пятое убийство, – услышал я вдруг его голос. – Кто ты такой?»

– Ты опять говоришь со мной, ублюдок?

Я опустил на него взгляд. О-о-о, как чудесно! Кровь наконец достигла самых кончиков пальцев на руках и теперь растекалась по сосудам ног. Я закрыл глаза. Ради этого я и живу – ради этого вкуса, ради этого ощущения… И вдруг мне на память пришли слова, сказанные им Доре тогда, в баре: «Я готов душу продать за такие уголки, как этот».

– Черт возьми, да сдохни же ты наконец! – воскликнул я. Мне хотелось, чтобы его горячая кровь как можно дольше пульсировала в моих венах, но сам он был мне больше не нужен. К дьяволу! Для романа между вампиром и смертным шести месяцев более чем достаточно. Я взглянул наверх…

Черное существо вовсе не было статуей! Оно было живым! И оно пристально смотрело на меня. Скульптура ожила, она дышала и с выражением мрачной ярости на черном сияющем лице сверлила меня взглядом.

– Нет, этого не может быть! – вырвалось у меня. – Не может быть!

Я изо всех сил старался взять себя в руки и обрести то состояние спокойного хладнокровия, которое всегда охватывает меня в минуты серьезной опасности.

Я пихнул мертвое тело на полу, только чтобы удостовериться в том, что по-прежнему нахожусь в той же комнате и не сошел с ума, одновременно с ужасом ожидая уже знакомого ощущения полной дезориентации в пространстве. Однако ничего подобного не произошло.

Тогда я закричал – нет, скорее завизжал, совсем по-детски.

И выбежал из комнаты.

Я промчался через прихожую, распахнул дверь и выскочил на улицу, в спасительную ночь.

Взлетев вверх, я пронесся над крышами и в полном изнеможении буквально рухнул на брусчатку в каком-то узком переулке. Нет, это просто не может быть правдой! Скорее всего, видение было последним посланием моей жертвы, своего рода сладким актом возмездия, весточкой с того света. Это он сделал так, что статуя – это ужасное черное существо с крыльями и козлиными ногами – выглядела как живая…

– Да, именно так, – вслух произнес я, вытирая губы и оглядываясь. Я лежал на грязном снегу. По переулку шли смертные. Они не желали, чтобы их кто-то беспокоил. А я и не собирался это делать. – Его месть. – Я еще раз вытер губы и шепотом продолжил: – За все, что он любил, за его страсть к сокровищам, собранным в той квартире. И он обратил ее против меня. Он понял. Он догадался, кто я. Он знал, как…

К тому же существо, которое следило за мной, никогда не выглядело таким спокойным, невозмутимым, я бы даже сказал – задумчивым. Напротив, оно постоянно колебалось, клубилось, словно густой туман. И потом, эти голоса… Конечно же, там, в квартире, стояла самая обыкновенная статуя.

Я вскочил на ноги, злясь на самого себя за позорное бегство, за то, что упустил возможность насладиться последними деталями ритуала убийства. Я был достаточно разъярен, чтобы немедленно вернуться обратно в квартиру и вновь пнуть лежащее на полу тело, а заодно и статую, которая, конечно же, опять превратилась в кусок гранита, едва лишь сознание окончательно покинуло мертвый разум моей жертвы.

Переломанные руки, плечи… Словно окровавленное месиво, в которое я превратил его тело, вдохнуло жизнь в это существо и призвало его на помощь.

А Дора… Дора непременно узнает обо всем этом – о переломанных костях, о свернутой шее…

Я вышел на Пятую авеню. И подставил лицо ветру.

Поглубже засунув руки в карманы своего шерстяного блейзера, который в такой снегопад, конечно же, выглядел слишком легким и весьма неподходящим нарядом, я побрел дальше. «Ладно, черт бы тебя побрал, – мысленно обратился я к нему, – ты догадался, понял, кто я, и на несколько мгновений сумел заставить статую выглядеть, словно она живая».

Я замер на месте и устремил взгляд на другую сторону улицы – туда, где темнели на фоне снега деревья Центрального парка.

«А если эти события все же связаны между собой, – теперь я разговаривал уже не со своей жертвой и не со статуей, а со своим преследователем, – приди и забери меня». Я больше не желал трястись от страха – наверное, я совсем потерял голову.

А где сейчас Дэвид? Скорее всего, охотится. Охотится… Как он любил это делать в джунглях Индии в те времена, когда был еще смертным. А я навсегда превратил его в охотника на братьев по разуму.

И тогда я принял решение.

Я намеревался немедленно вернуться в квартиру и собственными глазами убедиться в том, что статуя – это статуя, и не более. А затем мне предстояло сделать то, что я обязан был сделать ради Доры: избавиться от трупа ее отца.

Мне достаточно было нескольких минут, чтобы оказаться возле нужного дома, подняться по темной лестнице и вновь войти в уже знакомую прихожую. Я не желал больше мириться с собственным страхом – он раздражал меня, заставлял чувствовать себя униженным и приводил в ярость. Но в то же время, в очередной раз столкнувшись с чем-то неведомым, я испытывал небывалое возбуждение и любопытство.

В квартире явственно ощущался запах крови и мертвечины.

Больше я ничего не чувствовал и не слышал ни единого звука. Я прошел в небольшое помещение, когда-то служившее кухней. Здесь до сих пор остались кое-какие предметы хозяйственного обихода, которыми, похоже, не пользовались со времени смерти возлюбленного моей жертвы. Ага, вот они! За сточной трубой я нашел то, что искал: коробку с зелеными пластиковыми мешками для мусора, как раз подходящими для того, чтобы упаковать останки.

Мне почему-то вдруг вспомнилось, что именно в такой мешок он затолкал и тело своей убитой жены – Терри. Я отчетливо видел это, когда пил его кровь. Ладно, к черту, сейчас не до этого. Он просто подсказал мне выход из положения.

Порывшись в кухонных принадлежностях и столовых приборах, я не нашел ничего подходящего для предстоящей хирургической операции, поэтому просто выбрал самый большой нож с лезвием из углеродистой стали и вернулся в комнату. Все мои действия были нарочито решительными, я не позволял себе ни на секунду замешкаться или проявить хоть малейшие колебания. Смело войдя в гостиную, я обернулся и в упор посмотрел на гигантскую скульптуру.

Лучи галогенных ламп все так же были направлены в ее сторону. А вокруг царила тьма.

Обыкновенная статуя. Ангел с козлиными ногами.

«Лестат, ты полный идиот!»

Я подошел ближе и в который уже раз принялся рассматривать детали. Возможно, это не семнадцатый век. Да, работа явно ручная, но если обратить внимание на некоторые особенности, то можно предположить, что скульптура создана гораздо позднее. А надменное и мрачное выражение лица действительно заставляет вспомнить работы Уильяма Блейка – это злобное и порочное существо с козлиными ногами во многом сродни как святым, так и грешникам Блейка с их невинными и в то же время исполненными ярости глазами.

Неожиданно мне отчаянно захотелось взять эту скульптуру на память, увезти ее в Новый Орлеан и поставить в своей комнате. Я готов был буквально распластаться в страхе у ног этого холодно-безразличного, мрачного создания. И только теперь до меня дошло, что, если я действительно не поспешу принять определенные меры, все эти сокровища будут безвозвратно утеряны. Как только станет известно о смерти их владельца, они будут немедленно конфискованы и произойдет то, чего он больше всего опасался и о чем предупреждал Дору во время их последней встречи: самое ценное его имущество, его главное достояние перейдет в чужие, равнодушные руки.

Тогда она в ответ лишь повернулась к нему спиной и, согнув худенькие плечи, заплакала – несчастная, охваченная горем и ужасом девочка, лишенная возможности дать утешение человеку, которого любила больше всех на свете.

Я взглянул на распростертое на полу искалеченное тело. Его еще не успел коснуться тлен, и выглядело оно так, будто человек попал в жуткую аварию или стал жертвой жестокого и безжалостного убийцы. Спутанные черные волосы, полуоткрытые глаза… На белой рубашке алели пятна крови – несколько оставшихся капель вытекли из открытых ран. Торс был неестественно вывернут по отношению к ногам, поскольку я сломал ему не только шею, но и позвоночник.

Что ж, я вытащу труп отсюда и избавлюсь от него. Я позабочусь о том, чтобы о его смерти еще очень долго никто не узнал. И тогда следователи не станут докучать Доре. Я избавлю ее от горя и отчаяния, а тем временем подумаю, как сохранить для нее все эти сокровища. Быть может, спрячу их пока в надежном месте.

Я достал из его кармана документы. Сплошь фальшивки. Кто бы сомневался.

Его настоящее имя было Роджер. Я знал это с самого начала. Но так его называла только Дора. Все свои сделки он проводил под вымышленными именами, зачастую весьма экзотическими, иногда даже с неким средневековым звучанием. Этот паспорт был выписан на имя Фредерика Винкена. Забавное имечко. Фредерик Винкен…

Собрав все документы, я сунул их в карман, чтобы впоследствии уничтожить без следа.

Пришло время поработать ножом. Я отрезал его руки до локтей, поразившись при этом их изяществу и обратив внимание на тщательно ухоженные ногти. Да, этот человек себя очень любил и, надо сказать, имел на то основания. Так, теперь голова… Мне понадобилась недюжинная сила, чтобы отсечь ее, причем я старался резать только сухожилия и мелкие кости, не касаясь самого черепа. Глаза закрывать я не стал. Во взгляде мертвеца нет ничего завораживающего, он совершенно лишен какой-либо выразительности. Безжизненные губы казались мягкими, а кожа на щеках разгладилась. Отрезанные части – голову и руки – я положил в два разных мешка, затем, как мог, затолкал в третий мешок то, что осталось.

Ковер на полу был тоже забрызган кровью. Плохо, очень плохо, тем более что ковры лежали здесь в несколько слоев – обычное дело для хранилища раритетов. Ладно, главное – убрать тело. Не будет тела – не будет и трупного запаха, который может привлечь внимание соседей. А если тело исчезнет, то никто никогда не узнает, что произошло с этим человеком на самом деле. Так будет лучше в первую очередь для Доры: пребывать в неведении, пусть даже мучиться неизвестностью все же предпочтительнее, чем увидеть сделанные крупным планом фотографии того кошмара, который я здесь сотворил.

Напоследок я еще раз обвел взглядом невозмутимо-мрачного ангела – или дьявола, или кем он мог быть еще, – пышную гриву его волос, красиво очерченные губы и огромные глаза. Потом, взвалив на плечо все три мешка, словно рождественский Санта-Клаус, я вышел из квартиры, чтобы избавиться от тела Роджера.

Это оказалось делом несложным и заняло у меня всего около часа, предоставив тем самым время для размышлений.

Я медленно брел по темным, пустым, заснеженным улицам городских окраин в поисках куч строительных отходов, мусорных свалок и тому подобных малопривлекательных уголков, куда редко кто рискует заглядывать и расчищать которые в ближайшее время явно никто не станет.

Мешок с руками я зарыл в огромную кучу всякого хлама, наваленного под путепроводом одной из скоростных автострад. Неподалеку от того места я заметил нескольких смертных. Завернувшись в одеяла, они сидели возле огня, разожженного в небольшом жестяном ящике, и не обращали на меня ни малейшего внимания. Я постарался запихать мешок как можно глубже, чтобы он никому не попался на глаза и не вызвал соблазна в него заглянуть. Закончив работу, я подошел к собравшейся вокруг огня компании – никто из них на меня даже не посмотрел – и бросил на землю несколько купюр. Ветер едва не подхватил легкие бумажки, однако в свете костра мгновенно мелькнула чья-то рука, и купюры растворились во тьме.

– Спасибо, брат.

– Аминь, – откликнулся я.

Голову постигла примерно та же участь, но уже в другом месте, довольно далеко от того, где остались руки, – на задворках одного из ресторанов. Я утопил ее в грязной вонючей жиже кухонных отбросов и даже не взглянул напоследок. Мне не терпелось избавиться от этого трофея. Нет, человеческую голову нельзя назвать трофеем, и я бы ни за что не стал хранить ее в таком качестве. Даже мысль об этом казалась мне неприемлемой. Если какой-нибудь умирающий от голода несчастный и наткнется на нее, он никому не скажет о находке. Кстати, ресторан закрылся несколько часов назад, и кучка голодающих уже топталась возле задних дверей в ожидании своей порции помидоров, салата, спагетти и хлебных корок. А отбросы постепенно замерзали, и ледяные сгустки хрустели под моими руками, пока я заталкивал голову в самую сердцевину отвратительного месива.

С последним мешком на плече я направился назад к центру города. Осталось найти укромное местечко для изломанного торса с ногами и предплечьями. Я шел по Пятой авеню, мимо отеля, где спала Дора, мимо собора Святого Патрика, мимо шикарных магазинов. Смертные спешили по своим делам, скрывались то за одной, то за другой дверью; таксисты бешено сигналили, злясь на водителей медлительных, неповоротливых лимузинов.

Я шел все дальше и дальше, шлепая по грязи и проклиная самого себя. Меня раздражал исходивший из мешка запах. Однако пиршество было поистине восхитительным и стоило того, чтобы я потрудился, уничтожая его следы.

Мои бессмертные соплеменники – Мариус, Арман и все остальные друзья, любовники и враги – всегда ругали меня за нежелание «избавляться от останков». Что ж, на этот раз Лестат будет примерным вампиром и как следует приберет за собой.

Неподалеку от Виллидж я наконец отыскал подходящее место: огромный склад, судя по разбитым окнам и громадной куче хлама внутри – давно заброшенный. В воздухе витал запах гниющей плоти. Похоже, человек умер здесь довольно давно, однако холод замедлял процесс разложения и не позволял вони распространиться за пределы помещения склада. Хотя, возможно, все дело было в равнодушии проходивших мимо людей.

Я прошел вглубь похожего на пещеру помещения. В нос ударили другие запахи – бензина, металла, кирпича… Прямо посередине возвышалось нечто напоминающее погребальный холм или пирамиду, а рядом стоял грузовик. Мотор был еще теплым, хотя поблизости я не увидел ни души.

Трупная вонь исходила именно от этой кучи, причем вскоре я понял, что мертвецов в ней зарыто как минимум трое, а может, и больше. Мне не терпелось поскорее убраться подальше от отвратительного могильника, а потому я не собирался вдаваться в подробности.

«Прекрасно, друг мой, покойся с миром на этом кладбище», – мысленно попрощался я со своей жертвой, зарывая мешок в самую глубину скопища битых бутылок, раздавленных жестяных банок, гниющих фруктов, обрывков картона и тряпок, обломков дерева и тому подобного хлама. Я едва не развалил эту гору, но, пару раз дрогнув, она все же устояла и вскоре приняла прежние очертания. Только одна пивная бутылка скатилась вниз и теперь поблескивала стеклянным боком чуть в стороне от величественного погребального сооружения. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только писком и шорохом копошащихся где-то по сторонам крыс.

Я внимательно осмотрел грузовик. Сильно потрепанный, без регистрационных номеров, он все еще сохранял внутри запах недавно сидевших там смертных. Ну какое мне дело, зачем они сюда приезжали и чем занимались? А въехали они сюда через огромные железные ворота и тем же путем, но только пешком покинули склад, не обратив внимания на возвышавшийся посередине кладбищенский холм. Хотя, возможно, холм они все же заметили и даже внесли туда свою лепту.

Я вышел наружу. Снегопад прекратился. Вокруг было пусто и уныло. На большом плоском камне лежал голый матрац, припорошенный снегом. Уличное освещение не работало. Я даже не мог сказать толком, где нахожусь.

Я направился в сторону реки, к оконечности острова, и вдруг наткнулся на церковь – одну из тех старинных церквушек, что уцелели на Манхэттене с незапамятных времен и рядом с которыми всегда можно найти маленькое кладбище за невысокой оградой и прочесть на его могильных плитах цифры, вызывающие в душе поистине благоговейный трепет: год 1704-й, а иногда даже – 1692-й.

Это был настоящий шедевр готической архитектуры, маленький аналог собора Святого Патрика, возможно даже более изысканный и замысловатый в деталях, жемчужина, сияющая на фоне серого и неприглядного пейзажа большого города.

Я присел на ступени церкви и прислонился спиной к стене. Великолепная резьба, сохранившаяся на полуразрушенных арках, не могла не вызвать моего восхищения, а кроме того, под защитой освященных камней я чувствовал себя гораздо увереннее.

Я был убежден, что моего преследователя поблизости нет, я не слышал его шагов и не ощущал никаких сигналов из иной реальности – похоже, мой сегодняшний поступок не спровоцировал ничего подобного. Еще я был уверен в том, что статуя вовсе не оживала, и раз в моем кармане лежат документы Роджера, то пройдут недели, если не месяцы, прежде чем Дора обратит внимание на долгое отсутствие отца, однако истинная причина исчезновения навсегда останется для нее тайной.

Все, хватит об этом. Приключение осталось в прошлом. Я чувствовал себя лучше, гораздо лучше, чем во время беседы с Дэвидом. И правильно сделал, что все-таки вернулся обратно в квартиру и еще раз взглянул на ужасную статую из черного гранита.

Оставалась только одна проблема: мне казалось, что я буквально пропитан запахом Роджера. Роджер… До определенного момента он оставался для меня безымянным – «жертвой», не более. Однако теперь я называл его Роджером. Это что: свидетельство пробудившейся любви к нему? Роджер… Так его называла Дора, а еще – папочкой, Роже, просто отцом… «Дорогая, это Роже, – говорил он, звоня ей из Стамбула. – Ты можешь приехать во Флориду? Всего на несколько дней. Мне нужно поговорить с тобой…»

Я вытащил фальшивый паспорт. Ветер был обжигающе холодным, снег больше не падал, а тот, что лежал на земле, постепенно превращался в твердую корку. Ни один смертный не стал бы сейчас сидеть вот так, в узком пустом проеме церковной двери, но мне здесь нравилось.

Я принялся изучать его документы. Бумаг было несколько, и все поддельные, смысл и содержание некоторых я даже не понял. Египетская виза. Конечно, оттуда он тоже возил контрабанду. Винкен… Фамилия вызвала у меня улыбку – еще бы: слыша ее, смеются даже маленькие дети. Винкен, Блинкен и Нод… Это же из детских стишков, если не ошибаюсь.

Я разорвал документы на мелкие кусочки, порыв ветра тут же подхватил их с моей ладони, и они закружились над могильными камнями маленького церковного кладбища, а потом медленно осели на землю. Словно пепел. Я как будто выполнил последний долг: кремировал его личность и развеял прах по ветру…

Меня одолевала усталость. Кровь переполняла сосуды. Вполне удовлетворенный содеянным, я сожалел о своем прежнем глупом поведении и стыдился страха, который испытывал при разговоре с Дэвидом. Он наверняка решил, что я свихнулся. Но что удалось мне выяснить? Только то, что существо, которое следило за мной, не имело намерения защитить Роджера, помешать мне сделать его своей жертвой; точнее, оно вообще не имело отношения к Роджеру. Но разве я не знал этого прежде? И разве я мог быть уверен, что оно исчезло навсегда?

Пока можно было сделать лишь один вывод: это существо само выбирало момент появления – вне всякой зависимости от моих поступков.

Какая все же очаровательная церквушка. Нарядная, изысканно украшенная, она представляла собой бесценное произведение архитектуры и совершенно не сочеталась с окружающей застройкой Нижнего Манхэттена. Впрочем, говорить о какой-либо сочетаемости в городе, где перемешались все стили, где готика тесно соседствует с модерном, а древность – с ультрасовременностью, давно уже не приходится. Я прочел надпись на ближайшем указателе: Уолл-стрит.

Неужели я оказался в самом начале Уолл-стрит? Я вновь прислонился спиной к холодному камню и закрыл глаза. Завтра вечером мы встретимся с Дэвидом и все обсудим. А Дора? Неужели она спит сейчас ангельским сном в номере отеля напротив собора? Позволю ли я себе тайно взглянуть на нее в последний раз? Имею ли я право на этот прощальный и совершенно безобидный взгляд, прежде чем окончательно оставлю в прошлом сегодняшнее приключение? Нет, это уже лишнее.

Мне следует навсегда выбросить из головы мысли и воспоминания об этой девушке, забыть о тоненькой фигурке с фонариком в руках, идущей по огромным темным коридорам пустого монастыря в Новом Орлеане. Храбрая маленькая Дора… Она совсем не похожа на последнюю смертную женщину, которую я любил… «Нет, хватит, Лестат! – приказал я себе. – Забудь об этом! Слышишь, Лестат, забудь!»

Если задуматься и начать размышлять всерьез – о смысле жизни, о среде обитания и, так сказать, о личности как таковой, то понимаешь, что мир полон потенциальных жертв. Возможно, я вернусь в Майами – если, конечно, удастся уговорить Дэвида поехать вместе со мной. Завтра вечером мы с Дэвидом непременно об этом поговорим.

Конечно, он мог обидеться на меня за то, что я послал его искать убежище в Олимпийской башне, и теперь готов был уехать к себе, в Новый Орлеан. Но, может быть, он туда все же не поедет?

Если я сейчас услышу шаги своего преследователя или почувствую его присутствие поблизости, то завтра непременно вновь буду дрожать в объятиях Дэвида. Этому существу все равно, где я нахожусь и куда направляюсь. И я его не выдумал – мой преследователь действительно существует!

Черные крылья… ощущение сгущающейся тьмы… клубящийся туман… и – свет… Нет, хватит, я не стану сосредоточиваться на этом. Слишком много мрачных размышлений для одной ночи.

Когда еще на моем пути встретится смертный, подобный Роджеру? Когда еще мне доведется встретить такую же яркую личность? И как только этот сукин сын ухитрился разговаривать со мной во время убийства? Как он осмелился обращаться ко мне в момент наивысшего восторга? А как ему, черт возьми, удалось заставить меня поверить в то, что статуя ожила? Что это было? Какие-то слабые телепатические импульсы? Я покачал головой. Неужели я сам спровоцировал это? Быть может, сделал что-то не так?

Что, если я за месяцы преследования успел полюбить его и, отнимая жизнь, первым заговорил с ним? Не было ли это своего рода моим объяснением в любви? Нет. Я просто с наслаждением пил кровь, по каплям вбирал его в себя. И теперь Роджер во мне.

Из темноты медленно вынырнула какая-то машина и остановилась возле меня. Сидевшие в ней люди поинтересовались, не нужна ли мне помощь. Я мотнул головой, повернулся и побежал прочь. Перепрыгивая с могилы на могилу, огибая каменные надгробия, я так быстро промчался через кладбище в сторону Виллидж, что смертные, по-моему, даже не успели уловить мои движения.

Представить только! Они видят сидящего на холодных ступенях старинной маленькой церкви молодого блондина в двубортном темно-синем блейзере и ярком галстуке, и вдруг… И вдруг он исчезает, словно растворяется в воздухе! Я громко рассмеялся и с удовольствием прислушался к звукам собственного смеха, которые взлетали вверх, отражаясь от кирпичных стен. Теперь мимо меня шли люди, неподалеку играла музыка, воздух наполняли запахи кухни. Я видел повсюду юных, пышущих здоровьем смертных, которые даже в холодный зимний вечер находили повод к веселью.

А вот меня холод начинал уже раздражать. Надо же – быть таким чувствительным к нему, как будто я по-прежнему живой человек! Мне захотелось куда-нибудь зайти.

Глава 3

Пройдя всего несколько шагов, я увидел вращающуюся дверь, а за ней – холл какого-то заведения. Наверное, ресторан, подумал я и уже через мгновение обнаружил себя сидящим в баре. Как раз то, что надо: почти пустой зал, темный и теплый, полукруглая стойка, за которой поблескивают бутылки… Из-за двери в основной зал, распахнутой настежь, доносился приглушенный гул голосов.