Бегущий по лезвию. Мечтают ли андроиды об электроовцах

Филип К. Дик

Бегущий по лезвию: Мечтают ли андроиды об электроовцах?

© Пчелинцев М., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Окленд

Вчера умерла черепаха, подаренная в 1777 году путешественником капитаном Куком вождю аборигенов острова Тонга. Ей было почти двести лет.

В столице Тонга Нуку, в садах Королевского дворца, опочило животное, именуемое Ту’ималья.

Народ Тонга считал это животное одним из своих вождей, для ухода за ним были назначены специальные смотрители. При случившемся несколько лет назад лесном пожаре оно ослепло.

Согласно сообщению Радио Тонга, скелет животного Ту’ималья будет передан Новой Зеландии для экспонирования в Оклендском музее.

Агентство Рейтерс, 1966

Глава 1

Пенфилдовский генератор настроений разбудил Рика Декарда звонким, радостным всплеском электричества. Привычно удивленный неожиданным, без всяких предупреждений, возвращением из царства сна в мир реальный, Рик спрыгнул с кровати, одернул радужную, под стать своему утреннему настроению, пижаму и сладко, с хрустом потянулся. На соседней кровати его жена Айран разлепила светло-серый тоскливый глаз и тут же со стоном его захлопнула.

– Ты ставишь будильник своего «Пенфилда» на слишком низкий уровень, – сказал Рик. – Давай я немного прибавлю, тогда ты проснешься и…

– Не суйся в мои настройки. – (Рик совсем уже ожидал услышать продолжение: «Не мешай мне спокойно умереть», однако так далеко Айран не пошла.) – Я не хочу просыпаться.

Он сел на краешек ее кровати, наклонился и начал терпеливо объяснять:

– При достаточно сильном импульсе ты будешь рада, что проснулась, в том-то вся и штука. На уровне «С» он превзойдет защитный порог бессознательного нежелания просыпаться, вот как, скажем, у меня.

Рик добродушно – он неизменно ставил свой будильник на «Д», а потому просыпался буквально распираемый любовью ко всему окружающему, – потрепал ее по бледному, как пасмурный рассвет, плечу.

– Держи при себе свои полицейские лапы, – поморщилась Айран.

– Я не коп, – сказал Рик, в нем поднималось не предусмотренное программой раздражение.

– Ты еще во сто раз хуже, – сказала Айран, все так же не открывая глаз. – Ты – наемный убийца на подхвате у копов.

– Я в жизни не убил ни одного человека. – Его раздражение быстро переходило в прямую враждебность.

– Ну да, – саркастически усмехнулась Айран. – Только бедных андиков, а они не в счет.

– То-то ты мгновенно тратишь все мои премиальные на первую, что попадется, дребедень. А ведь можно было бы немного пооткладывать и купить вместо этой электрической подделки, что пасется у нас наверху, настоящего живого барашка. Электрический фальшак – и это при том, что я год за годом вкалываю как проклятый, имею вполне пристойное жалованье плюс премиальные и все, до последнего цента, несу в дом!

Завершив эту тираду, Рик резко встал и направился к пульту своего «Пенфилда» с намерением набрать либо подавление таламической активности (чтобы быстро приглушить его гнев), либо стимуляцию ее же (и завестись до такой степени, что появится шанс переорать эту стерву).

– Давай, давай, – сказала совсем уже проснувшаяся Айран. – Увеличивай свою склочность, и я тогда сделаю то же самое. Я выведу ее на максимум, и ты получишь такой скандальчик, перед которым все наши прежние склоки – просто нежное воркование. Набирай, набирай, а уж за мной-то не заржавеет.

Она подскочила к пульту и замерла, сверкая на Рика потемневшими от злобы глазами.

Так что теперь выбор сильно упрощался: либо безоговорочная капитуляция, либо полный, сокрушительный разгром.

– Я просто собирался набрать то, что нужно сегодня по графику, – соврал Рик и взглянул на график. Сегодня, третьего января две тысячи двадцать первого года, ему требовалось деловое, активное настроение. – Если я наберу по графику, ты сделаешь то же самое?

Наученный печальным опытом, он не спешил тыкать кнопки, не получив от нее ясного ответа, а то еще поставишь себе «деловое, активное» и тут же нарвешься на разъяренную фурию.

– Мой сегодняшний график включает шестичасовую глубокую депрессию с самотерзаниями, – сообщила Айран.

– Что? Да зачем тебе это? – Такая комбинация противоречила самой идее генератора настроений. – Вот уж не думал, что меню «Пенфилда» позволяет набрать подобную жуть.

– Я тут сидела как-то одна, – сказала Айран, – ну и включила передачу «Дружище Бастер и его дружелюбные друзья», и он сперва обещал рассказать какую-то потрясающую новость, а потом вдруг пошел этот кошмарный ролик – ну, ты знаешь, про маунтибэнковские защитные штаны. Я вырубила на время звук и вдруг услышала… ну, это… наше здание. Я услышала… – Она сделала неопределенный жест.

– Пустые квартиры, – догадался Рик.

Ночью, когда все уже спят, он тоже иногда их слышал. Но теперь ведь даже полупустой дом вроде этого котировался по шкале заселенности достаточно высоко. В пригородах – в тех районах, что до войны были пригородами, – до сих пор встречались абсолютно пустые здания – так, во всяком случае, рассказывали. Подобно большинству нормальных людей, он совсем не рвался лично проверить эти слухи.

– И в этот момент, – продолжила Айран, – когда я вырубила звук телевизора, я была в настроении триста восемьдесят два, только что его набрала. А в результате, хотя умом я слышала пустоту, я ее не ощущала. Сперва я возблагодарила Господа, что мы можем себе позволить такую роскошь, как пенфилдовский генератор настроений, а потом вдруг осознала, насколько это нездорово и противоестественно – ощущать отсутствие жизни, и не только в нашем здании, но и везде, повсюду, и никак не отзываться на это душой, ты меня понимаешь? Скорее всего – нет. А ведь когда-то это считалось верным признаком психического расстройства – «отсутствие адекватной реакции», так это называлось. Тогда я не стала больше включать звук телевизора, подошла к своему «Пенфилду» и начала экспериментировать. Ну и в конце концов наткнулась на комбинацию, генерирующую безысходное отчаяние. – На ее смуглом живом лице отразилось удовлетворение успешно завершенным трудом. – Теперь я включаю ее в свое расписание дважды в месяц по шесть часов кряду – думаю, это вполне разумное время, чтобы глубоко прочувствовать безнадежность всего, что есть, – в частности, того, что мы так и торчим здесь, на Земле, когда все нормальные люди давно уже эмигрировали; ты со мной согласен?

– Вот установишь ты эту свою комбинацию и завязнешь, не захочешь из нее выходить, – сказал Рик. – Такое всеобъемлющее отчаяние имеет свойство само себя поддерживать.

– А я, – хитро улыбнулась Айран, – запрограммировала автоматическое изменение установки, сразу на три последующих часа. Четыреста восемьдесят один, осознание многогранных возможностей, открытых для тебя в будущем, новая надежда на…

– Да знаю я, что такое четыреста восемьдесят один, – перебил Рик, который уже много раз пользовался этой комбинацией и очень в нее верил. – Послушай. – Он сел на свою кровать, взял Айран за руки и усадил рядом с собой. – Любая депрессия крайне опасна, даже с автоматическим прерыванием. Так плюнь ты на свое расписание, я плюну на свое, мы с тобой оба наберем сто четыре, испытаем его в полной мере, а потом ты останешься в нем еще на какое-то время, а я перестроюсь на «деловое, активное», схожу на крышу проверить, как там наш баран, и поеду на службу, не опасаясь, что ты тут куксишься перед выключенным телевизором.

Он выпустил ее длинные, изящные пальцы, перешел из просторной спальни в еще более просторную гостиную, где стоял запах последних вчерашних сигарет, и протянул руку к телевизору.

– Терпеть не могу телевизор до завтрака, – сообщила Айран; она так и осталась сидеть на его кровати.

– Набери восемьсот восемьдесят восемь, – сказал Рик, наблюдая, как прогревается трубка. – Желание смотреть телевизор вне зависимости от программы.

– Ничего я не хочу набирать, – сказала Айран.

– Тогда набери тройку.

– Я не могу набрать комбинацию, которая заставит меня хотеть набрать другие комбинации. Если уж я вообще ничего не хочу набирать, то уж эту-то комбинацию и тем более, потому что тогда я захочу набирать, а желание набирать представляется мне сейчас чем-то отвратительным. Я хочу просто сидеть здесь, на кровати, и смотреть в пол.

С каждым словом голос Айран звучал все глуше и безнадежнее; казалось, что ее душа необратимо каменеет, окутывается пеленой абсолютной инерции.

Рик включил звук телевизора, и квартиру до краев заполнили звуки наглого, приторно панибратского голоса.

– …Хе-хе, ребята, – грохотал Дружище Бастер, – самое время кратенько рассказать вам про сегодняшнюю погоду. По сведениям с метеорологического спутника «Мангуст», к полудню осадки достигнут максимума, а затем начнут помаленьку убывать, так что тем из вас, кто захочет высунуть на улицу нос или там что-нибудь другое…

Дальше Рик не слышал – к нему подошла беспредельно унылая фигура в волочащейся по полу ночной рубашке и выключила телевизор.

– Ну ладно, – горько вздохнула Айран, – сдаюсь. Я наберу все, что ты хочешь, пусть даже экстатическое сексуальное блаженство, – я чувствую себя так хреново, что даже и это выдержу. Хуже не будет, потому что хуже уже некуда.

– Я сам наберу для нас обоих.

Рик приобнял жену за плечи и препроводил ее назад, в спальню. Здесь он набрал на ее пульте 594 – охотное приятие превосходящей мудрости мужа во всех возможных вопросах, а на своем – творческий, изобретательный подход к работе, хотя в последнем и не было особой необходимости: он и сам, без всякой искусственной стимуляции, подходил к работе именно таким образом.

Торопливо позавтракав – нужно было наверстывать время, бездарно угробленное на препирания с женой, – в полной экипировке для высовывания на улицу (включавшей, естественно, и просвинцованные штаны «Аякс» фирмы «Маунтибэнк»), Рик поднялся на крышу (крытую, естественно, крышу), где мирно пасся его электрический барашек – хитроумный механизм, щипавший траву с таким натуральным удовольствием, что никто из соседей не догадывался о его истинной природе.

Можно не сомневаться, что некоторые из их животных тоже являлись электронными фальшивками, но Рик никогда не пытался разобраться в этом поподробнее, равно как и соседи никогда не проявляли излишне въедливого интереса к его барану – это противоречило бы общепринятым нормам поведения. Спросить: «А ваш баран, он настоящий или электрический?» – было бы бестактностью много худшей, чем если бы вы спросили человека, пройдут ли его зубы, волосы и внутренние органы тест на аутентичность.

Рик окунулся в тошнотворно-бурые волны утреннего, сплошь пронизанного радиоактивной пылью воздуха, который превращал солнце в тусклый медный пятак и все время раздражал носоглотку характерным металлическим запахом, вынуждая непроизвольно принюхиваться к этому «аромату смерти». Нет, «аромат смерти» – это слишком уж сильно сказано, решил он, спеша к участку земли, который достался ему в комплекте с чрезмерно просторной квартирой. В эти дни последствия Финальной Всеобщей Войны уже утратили свою изначальную драматичность, стали чем-то будничным. Те, кто не мог устоять перед радиацией, давно отошли в мир иной, так что в последние годы заметно ослабевшая пыль, которой противостояли выжившие – то есть самые крепкие – из людей, только медленно подтачивала им разум и наследственный аппарат. Рик не захотел эмигрировать, и теперь, несмотря на все предосторожности, пыль день ото дня оседала в нем все новыми и новыми порциями смертоносной грязи. Пока что ежемесячные медицинские обследования неизменно подтверждали его статус нормала, человека, имеющего законное право производить потомство, однако каждый раз возникала пугающая возможность, что медицинская комиссия Сан-Францисского полицейского управления вынесет противоположный вердикт, – всепроникающая пыль непрерывно превращала бывших нормалов в аномалов (но, к сожалению, не наоборот). «Эмигрируй или деградируй! Думай сам, что лучше!» – кричали телевизионные ролики, уличные щиты и правительственные листовки, ежедневно опускавшиеся в каждый почтовый ящик. Весьма разумно, думал Рик, отпирая калитку своего миниатюрного овечьего загона. Только вот я не могу эмигрировать. Из-за моей работы.

И тут его окликнул Билл Барбур, хозяин соседнего пастбища и сосед по дому; как и сам Рик, Билл вообще-то шел на работу и забежал сюда на пару секунд, проверить свое животное.

– Моя кобылка забрюхатела! – Он гордо указал на крупную, философического вида першеронку. – Ну что вы на это скажете?

– Скажу, что скоро у вас будет пара першеронов.

Рик уже подошел к своему барану, который лежал на траве, задумчиво пережевывая жвачку, и внимательно следил за руками хозяина – не принес ли тот ему горстку овсяных хлопьев. В программу данного конкретного экземпляра была заложена страстная любовь ко всяческим зерновым хлопьям; завидев такое лакомство, электробаран непременно вскочил бы на ноги и поскакал бы (весьма убедительно) навстречу Рику.

– А с чего она вдруг? – спросил Рик. – Ветром надуло?

– Я купил дозу самой лучшей оплодотворяющей плазмы, какая только есть в Калифорнии, – похвастался Барбур. – Через животноводческий совет штата, по знакомству, иначе бы не вышло. Помнишь, на той неделе их инспектор обследовал Джуди? Они считают мою кобылку чуть ли не лучшей в породе и прямо мечтают получить ее жеребенка.

Барбур любовно потрепал лошадь по гриве, и та ткнулась мордой ему в плечо.

– А вы не хотите ее продать? – спросил Рик.

Ему страстно хотелось иметь лошадь, да вообще хоть какое-нибудь живое животное. Люди, вынужденные ограничиваться электрическими подделками, чувствовали себя униженными и, как следствие, постепенно теряли веру в себя. Будь его воля, Рик и вообще не стал бы возиться с этой заводной игрушкой и жил бы, пока не появится возможность купить себе живое животное, вообще без никакого, но подобное поведение считалось в обществе крайне предосудительным, а если бы он даже решил наплевать на все приличия, оставалась еще Айран, которой было очень даже не все равно, как смотрят на нее соседи.

– Продать мою лошадь? – удивился Барбур. – Это было бы попросту аморально.

– Ну продайте тогда жеребенка. Иметь двух животных – это еще аморальнее, чем не иметь ни одного.

– Да с чего вы это взяли? Многие люди держат по два, три, даже четыре животных, а у Фреда Уошборна, владельца завода по переработке водорослей, на котором работает мой брат, их целых пять. Вы не читали во вчерашней «Кроникл» статью про его утку? Самая большая, самая тяжелая утка московской породы на всем Тихоокеанском побережье.

Одна уже мысль о подобном сокровище привела Барбура в блаженное состояние, близкое к трансу.

Покопавшись в карманах, Рик извлек мятую, затертую брошюрку – январское приложение к «Каталогу животных и птиц» фирмы «Сидни». Заглянув в алфавитный указатель, он нашел раздел «Жеребята. См. Лошади, потомство» и через несколько секунд авторитетно заявил:

– У «Сидни» я могу купить жеребенка першерона за пять тысяч.

– Нет, – качнул головой Барбур, – не можете. Посмотрите повнимательнее, там же курсив, это значит, что в данный момент жеребят у них нет, а цена – предположительная, на случай, если вдруг появятся.

– Ну ладно, – сказал Рик. – А что, если я буду платить вам по пятьсот долларов в месяц? За десять месяцев это будет пять тысяч, полная каталожная цена.

– Вот и видно, Рик, – снисходительно улыбнулся Барбур, – что вы ничего не понимаете в лошадях. Ну почему, по-вашему, у «Сидни» нет в предложении жеребят-першеронов? Да потому, что их никто не хочет продавать, даже и за полную каталожную цену. Першероны – большая редкость, их, даже самых плохоньких, днем с огнем не найдешь. – Он перегнулся через невысокий забор, разделявший два их «поместья», и подкрепил свой страстный монолог не менее страстной жестикуляцией. – Вот она, Джуди, она у меня уже целых три года, и за все это время я ни разу, ни разу не видел ей равных. Я сам летал за ней в Канаду, а потом сам же привез ее сюда, а то ведь могли по дороге украсть. Да что там украсть, где-нибудь в Колорадо или Вайоминге, там и убить могут за милую душу, лишь бы получить такую лошадь. И знаете почему? Потому что до Финальной Всеобщей были буквально сотни…

– Но разве то, – прервал его Рик, – что у вас будут две лошади, а у меня – ни одной, не войдет в противоречие со всей теологической и моральной структурой мерсеризма?

– Кой черт, ведь у вас же есть этот баран, и никто не мешает вашему восхождению в личной жизни, а тот, кто крепко сжимает две рукояти сострадания, приближается достойно. Вот если бы у вас не было этого барана, тогда бы еще я мог усмотреть в вашей позиции какую-то логику. Само собой, если бы у меня было два животных, а у вас ни одного, я пусть и частично, пусть и косвенно, но лишал бы вас возможности истинного слияния с Мерсером. Но ведь у каждой семьи, живущей в этом здании, – по моим прикидкам, их тут около пятидесяти, по одной на каждые три-четыре квартиры, – у каждой из наших семей есть то или иное животное. У Грейвсона, – Барбур махнул рукой куда-то на север, – у него там курица. Оукс с женой держат эту здоровенную рыжую собаку, которая лает по ночам. У Эда Смита… – Он смолк и задумался. – У Эда есть в квартире кот, только никто этого кота еще не видел, так что дело темное.

Рик подошел к своему барану, сел на корточки, покопался в густой роскошной шерсти (хоть она-то была самая настоящая) и не без труда нашел управляющую панель.

– Вот, смотрите, – крикнул он потрясенному Барбуру и снял с панели шерстяную декоративную крышку. – Теперь-то вам понятно, почему я так хочу этого жеребенка?

– Бедняга, – вздохнул Барбур после долгого, не меньше минуты, молчания. – И это что же, так оно всегда у вас и было?

– Нет. – Рик аккуратно закрыл крышкой прямоугольную проплешину в спине электрического барана, встал и повернулся к соседу. – Сперва у меня был настоящий баран. Отец моей Айран эмигрировал и оставил его нам. А потом, с год назад… помните тот раз, когда я возил его к ветеринару? Тогда вы тоже появились здесь раньше меня, а потом пришел я, а он лежал на боку и не мог подняться.

– Да, – кивнул Барбур, – и вы его подняли. Вы поставили его на ноги, а он походил минуту-другую и снова упал.

– У овец, – вздохнул Рик, – у них какие-то болезни непонятные. Ну, или можно так сказать, что болезни у них бывают самые разные, а симптомы всегда одни и те же: овца лежит на боку и не может встать, и никак не поймешь, что это с ней – то ли ногу слегка повредила, то ли от столбняка умирает. Вот с моим бараном как раз так и было: он умер от столбняка.

– Здесь? – удивился Барбур. – На нашей крыше?

– Сено, – объяснил Рик. – В тот раз я плохо снял с тюка проволоку, оставил кусок, и Граучо[1] – так я его звал – поцарапался и подхватил столбняк. Я отнес его к ветеринару, там он и умер, а я подумал-подумал, а потом пошел в одно из этих ателье, где делают животных, и показал им фотографию Граучо. Они изготовили мне вот это. – Он показал на фальшивое животное, все еще не расстававшееся с надеждой заполучить овсяные хлопья, судя по тому, как внимательно следило оно за всемогущими руками хозяина. – Слов нет, первоклассная работа. Я уделяю ему ничуть не меньше времени и внимания, чем тому, настоящему, и все равно… – Он пожал плечами.

– Это не одно и то же, – закончил за него Барбур.

– Хотя – почти. Я испытываю почти те же чувства, а слежу за его здоровьем едва ли не больше, чем прежде. Потому что он может сломаться, и все соседи узнают. Я уже шесть раз отдавал его в ремонт, всё по разным пустякам, которые здесь же, при мне, в минуту исправляли, но заметь кто-нибудь такой, скажем, пустяк, как когда у него забарахлил голосовой механизм и он начал безостановочно блеять, тут бы и стало ясно, что он – фальшак, потому что уж это-то была явно механическая неисправность, болезней таких не бывает. А фургон ремонтной мастерской, – добавил Рик, – имеет, конечно же, надпись «Ветеринарная лечебница такая-то», и водитель у них одет в белое, как ветеринар. Ну ладно, – заторопился он, вспомнив о времени, – мне надо бежать на работу. Увидимся вечером.

– Э-э-э, – пробормотал Барбур в спину уходящему Рику. – Подождите, пожалуйста. Вы, ну, не бойтесь насчет соседей, я ничего им не скажу.

Рик был уже готов рассыпаться в благодарностях, но осекся, вдруг ощутив черную, беспросветную тоску, вроде той, о которой говорила Айран.

– Не знаю, – сказал он вяло, – может, и не надо ничего скрывать, ну какая мне разница?

– Как это – какая? Они же станут смотреть на вас свысока – не все, конечно же, но некоторые. Вы же знаете, как относятся люди к тем, кто не хочет иметь животное, они воспринимают такое поведение как аморальное и антисочувственное. Юридически оно уже не является преступным, как когда-то, сразу после Финальной Всеобщей, но отношение общества осталось практически тем же.

– Господи! – горестно воскликнул Рик. – Да я же хочу иметь животное, хочу, но никак не могу купить. На мое жалованье, жалованье муниципального служащего, далеко не разбежишься.

Вот если бы, думал он, мне еще раз повезло, вроде как два года назад, когда я за один только месяц уложил четырех андров. Знай я тогда, что Граучо скоро умрет… да откуда такое можно знать заранее. А потом – этот двухдюймовый, острый как иголка обломок упаковочной проволоки…

– А почему бы вам не купить себе кошку? – предложил Барбур. – Они же совсем не дорогие, вот посмотрите в каталоге «Сидни».

– Кошку? – обиделся Рик. – Да не хочу я никакую кошку, и собаку тоже не хочу. Я не люблю всех этих квартирных неженок, которые спят на диване и лакают молочко из блюдечка. Я хотел бы купить большое, серьезное животное – барана, как был у меня раньше; если хватит денег, так и бычка – или лошадь, вроде как у вас.

И всего-то и надо, подумал он, чтобы снова повезло. Нейтрализовать пять андров – и все будет в порядке. Каждый андик – это плюс тысяча к жалованью. А уж с пятью-то тысячами в кармане я быстро найду то, что мне надо, даже если цена в каталоге напечатана курсивом. Пять тысяч долларов, но для этого требуется выполнение нескольких не зависящих от него обстоятельств. Первым делом нужно, чтобы с одной из колонизированных планет на Землю пробрались пять андров. И чтобы они решили поселиться не где-нибудь еще, где за ними будут гоняться охотники из других полицейских агентств, а именно здесь, в Северной Калифорнии, а еще – чтобы Дэйв Холден, главный здешний охотник, умер или вышел на пенсию.

– А то купите себе сверчка, – пошутил Барбур. – Или мышь. А что, за двадцать пять долларов вам продадут большую шикарную мышь.

– Ваша лошадь, – процедил Рик, – тоже может умереть, абсолютно неожиданно, как мой Граучо. Вот вернетесь вы сегодня с работы, а она лежит на спине, ногами вверх, как навозный жук или этот, как вы говорили, сверчок.

Он достал из кармана ключ, повернулся и пошел к своей машине.

– Простите, если я вас обидел. – Голос Барбура нервно подрагивал.

Рик молча открыл дверцу своего ховеркара[2]. Он уже жалел, что разоткровенничался с соседом, и совершенно не хотел продолжать бессмысленный разговор.

Глава 2

На всех этажах огромного, безнадежно запущенного здания, где жили когда-то тысячи людей, царила кладбищенская тишина, и лишь в одной из его комнат включенный телевизор назойливо расхваливал свой товар перед предполагаемыми, но отсутствующими слушателями.

Это только сейчас дом стал бесхозной трущобой, а до Финальной Всеобщей Войны у него были и хозяева, и заботливые смотрители. В те времена здесь был один из спальных пригородов Сан-Франциско, удобно связанный с самим городом ниткой скоростного монорельса и кипевший, подобно всему полуострову, жизнью, шумной и суматошной, как птичий базар. Теперь же и рачительные хозяева дома, и аккуратные смотрители, и шумные жильцы либо умерли, либо съехали на одну из колонизуемых планет. Умерших было больше – война оказалась очень тяжелой и кровопролитной, вразрез со всеми шапкозакидательскими прогнозами Пентагона и его высоколобых прихлебателей из «Рэнд Корпорейшн», каковая, к слову сказать, базировалась примерно в этих же местах. Подобно жильцам дома, эта корпорация то ли скончалась, то ли куда-то съехала, никого этим, впрочем, не опечалив.

Интересно заметить, что к этому времени никто уже фактически не помнил, из-за чего разгорелась столь страшная война и кто в ней победил (да и вообще, победил ли кто-нибудь). Смертоносная пыль, покрывшая всю планету, отнюдь не была чьим-то дьявольским оружием; более того, ни один из участников конфликта не ожидал ничего подобного. Первыми погибли совы. Это было странное, неожиданное зрелище – толстые, пушистые снежно-белые птицы, десятками валяющиеся во дворах и на улицах. Живыми они не покидали своих убежищ, пока совсем не стемнеет, и потому редко попадались человеку на глаза. В Средние века чума извещала о своем приходе сотнями дохлых крыс на улицах, новая же чума обрушилась на землю сверху, с неба.