Декорации

Агата не стала информировать его об атаке в Природных землях. Протоколы запрещают доносить информацию, касающуюся каких‑либо происшествий, забравших людские жизни, потому что любая трагедия с высокой вероятностью способна повлиять на моральное и эмоциональное состояние команды. Задание такой важности всегда находится под строгим контролем информационного фильтра, во избежание человеческого фактора, способного неблагоприятно повлиять на жизни космонавтов.

– Скажи, Агата, никогда не хотелось отправиться в путешествие, к примеру? – Спросил он наигранно официальным тоном, вызвавшим у нее улыбку.

– О каком виде путешествий ты спрашиваешь?

– А о каком ты мечтаешь?

– Теперь мы говорим уже о мечтах, интересное развитие, – снова улыбнулась Агата, ощущая, будто легкое опьянение, которому она, на удивление, даже поддалась.

– Да, почему нет? Все мы люди, у всех есть мечты. Чего тут стесняться?

– Аккуратней, все же ты говоришь с непосредственным начальником, – начала она наигранным, по мере сил, официальным тоном, – расстроить которую, очень вредно для профессии, ведь ее может оскорбить приравнивание к тем, на кого такие речи работают, – он улыбался ей в ответ, пока она, сама того не замечая, уже практически флиртовала.

Бенджамин

Близился закат, когда Бенджамин и Соломон приехали на небольшое озеро, куда дальше от города, чем кладбище, и совершенно в ином направлении нежели Природные земли. Красивое место, напоминающее картину, написанную маслом, окруженное густым лесом со всех сторон, кроме запада, куда сейчас опускалось солнце. Дул сильный ветер, обнимая деревья, заставляя листву колыхаться и наполняя легкие прохладой и чистотой. Они стояли в паре метров от спуска в воду, небольшие деревья были на расстоянии десяти метров за их спинами, деля землю с невысокой травой и цветами, над которыми нависали ветви старших братьев. Когда‑то Бенджамин и Майя приезжали сюда, вдвоем, словно сбегая от мира, работы и ответственности, потому что даже им нужна была, хоть иногда, простая жизнь в тишине, покое и любви. Казалось, вот‑вот и они смогут отойти в сторону, пусть временно, и получить свой заслуженный отпуск, позволяющий им думать о себе, а не о мире. Они планировали построить здесь дом, выкупив небольшой участок земли под него…но дальше планов так ничего и не ушло. Они откладывали мечту на всё более поздний срок и ждали выхода на пенсию. До нее оставалось немного, совсем немного…

– Она не хотела могилы, как и не хотела памятников и гроба, хоть в ЦРТ на этот счет свои правила. Да и знаешь, пусть кладбище ЦРТ и будет монумент в ее память, так людям будет проще. А для нее будет лучше здесь…Такой подход она выбрала давно, и тогда мне казалось, что это забудется уже лет через десять, все же, мы были не старики, но и не то что бы молоды. Тогда это даже казалось романтичным, а сейчас… – Бенджамин смотрел вперед, с трудом говоря это то ли Соломону, который впервые отвлекся от своего внутреннего голоса, то ли самому себе. – Известно тебе или нет, но это было место, куда мы уезжали в любой свободный день, а то и на целую неделю, просто забывая обо всем.

Позади них, ближе к деревьям, была небольшая клумба. Кусок земли, подготовленный под посадку дерева, куда оставалось лишь вставить специальный биологический контейнер вместе с семенем и дать жизни делать свое дело. Бенджамин медленно высыпал прах в контейнер, а Соломон наблюдал за всем молча в паре метров от него, заметно измотанный. Там, прямо чрез ее прах, будет расти дерево, которое станет часть ее, а она – частью его. Бенджамин медленно вложил семена и закончил процедуру, не сводя взгляда, чуть ли не скрипя зубами. Повсеместная практика, позволяющая мертвым не исчезать из этого мира, а остаться частью жизни. Сейчас это просто небольшая клумба, росток, но через время он станет дубом, таким же крепким, каким был её характер, таким же красивым, каким был её взгляд на мир. Так хотела она.

Соломон смотрел на этот процесс, все вспоминая тот день, когда Майя умерла, а он не спас ее. Вспоминая того старика, который выстрелил в нее, будто бы пожар не нанес бы ей вреда, будто бы трагедии было бы мало. Ранее неизвестной силы разочарование пробирало Соломона до костей. Ведь он не спас ее, и корил себя за это каждую секунду, пока смотрел на процесс захоронения.

– Когда мы собираемся вернуться туда? – нарушил Соломон идеальную тишину, – в Природные земли, когда мы вернемся?

– Не думай об этом, отдыхай, восстанавливай силы, – твердо отвечая, Бенджамин встал, не отводя взгляда от погребального места.

– Это нужно обсудить сейчас. Отдохнуть я успею.

– Это не обсуждается, не сейчас, не с тобой! Повторюсь – отдыхай.

Бенджамин обернулся к Соломону, держа руки за спиной.

– Не обсуждается? Кем не обсуждается? Мы должны вернуться, помочь тем, кто пострадал и найти тех, кто пропал – что тут думать!

– Я прекрасно понимаю твои чувства! Но туда никому нельзя, вся территория чуть ли не под забором с проволокой. Нам всем надо успокоиться. Уже в ближайшие дни я начну обсуждать этот вопрос с министром обороны, чтобы сделать все правильно и решить…

– Решить, что? О чем может идти речь? – Соломон был в растерянности, граничащей с истерикой. – Там люди, наши люди остались одни, те, кто, пытаясь спастись или найти помощь – пропали, может быть взяты в плен или пытаются выжить, потому что всем было плевать!

– Что ты имеешь ввиду?

– А то, что вас там не было! – Бенджамин держался профессионально. – Вы не видели, как все горит… словно это не имеет значения и всем плевать! Люди умирали страшной смертью, даже не зная, почему… просто так. Никто не помог, мы были сами по себе! Ни я, ни Майя не могли им помочь, да что уж там, мы сами уже готовились к смерти! Мы были отрезаны, сами по себе, связи не было, словно весь мир вокруг перестал существовать. Как такое вышло? Ответьте мне, пожалуйста!

– Я не знаю! – Строго отрезал Бенджамин. – Это одна из причин, почему никто не рискует туда возвращаться.

– Все это какой‑то детский сад, – Соломон стал топтаться на месте, отводя взгляд и мотая головой

– Послушай меня внимательно. Нельзя терять самообладание и выпускать на волю эмоциям. Она была мне дорога не меньше твоего, ты это сам знаешь. Вместе с ней, ты, я, мы все потеряли многое, а значит нужно адаптироваться и чтить ее память, пытаясь делать так, как она считала бы лучше.

– Она бы не оставила там людей. Спасатели появились, погрузили нас, забрали оборудование и просто вернулись обратно. Разве так делается? А как же остальные люди, наши сотрудники, которые пытались помочь людям, которые пострадали от ваших с Итаном рук!

– Не учи меня истории! – Строго парировал Бенджамин, уставая от этих разговор и истерик. – Лучше других знаю!

– Кристина пропала! Это вы знаете? Ее нет среди тех, кто вернулся, и нет среди погибших. Она там, одна, возможно умирает или захвачена этими уродами… И вместо того, чтобы идти ее искать, я тут, распинаюсь и выпрашиваю у вас ответов, словно на спасение жизни нужно разрешение. А она там, ждет меня, и я даже не знаю, жива она или нет! – Соломон почти задыхался, охваченный страшными мыслями, и Бенджамин прекрасно понимал, как ему дорога та девушка.

– Я постараюсь сделать все возможное, – медленно, успокаивающим тоном начал Бенджамин, – чтобы вернутся туда и спасти всех, обещаю, но сейчас крайне неустойчивое положение. Мы так и не восстановили всю сеть, вот почему туда нет дороги. Все сразу слепнет, работает только аналоговое оборудование, а его осталось мало. У нас есть зацепки, но пока мы не найдем в чем причина и не устраним ее, никто и никуда не отправится – это факт, закрепленный прямым приказом военных. Сейчас Природные земли под их руководством. И если кто‑то и может туда попасть, то квалифицированные и обученные люди, но не ты. По понятным причина я не могу позволить тебе этого сделать.

Соломон молчал, терзаемый самыми разными чувствами. Шагая из стороны в сторону, он словно потерялся в пространстве, сломленный и уставший.

– Ты должен быть сильным, ведь именно на тебя Майя возлагала надежды. На тебя и на Кристину. Да, ее я знаю. А от тебя жду, что ты возьмешь себя в руки. У нас много работы и, поверь, в такие моменты нельзя никогда забывать, зачем мы все это делаем.

– И что мне делать? – устав спросил Соломон. – Просто жить дальше, ходить на работу, на которой я даже не знаю, чем буду сейчас заниматься…

– Отдохни пару дней, потом приходи в ЦРТ. У тебя есть люди и средства, продолжишь вашу с ней работу, касающуюся возможного бесплодия. Это очень важный вопрос. Майю это волновало не просто так, – Соломон впервые всерьез задумался, – это требует всего твоего внимания, я рассчитываю на тебя.

– Спасатели забрали не все оборудование, многое осталось там.

– С каких пор это проблема? Если это действительно обладает тенденцией к увеличению, то надо быть на шаг впереди, иначе все было зря, как и смерть Майи.

– Мы не можем бросить там людей, – практически не осознанно произнес он, – куда мы тогда скатимся, кем мы тогда будем?

– Занимайся своей работой, а я займусь этим, договорились? Уже сейчас готовятся группы для вылазки и поиска людей. Это военные, профессионалы своего дела. Тебе делать там нечего, оставь это другим.

– Хорошо‑хорошо, я согласен, – Соломон посмотрел на Бенджамина, не сводившего с него оценочный взгляд, и, оглянувшись вокруг, произнес, – я очень устал, можно прогуляться, пока мы не уехали?

– Конечно.

Соломон сразу же зашагал куда‑то в сторону, убрав руки в карманы и чуть сгорбившись. Сам Бенджамин еще какое‑то время смотрел вслед юноше, которого Майя так ценила, что даже заставила взять его на должность, к которой он, несомненно, подходил, хоть и был несколько молод. Бенджамин в итоге рискнул и сейчас так хочет сказать ему спасибо, за помощь женщине, которую сам не смог защитить. Соломон скрылся за деревьями, оставив Бенджамина наедине с оголенными чувствами, которые он так долго держал, и вот они наконец‑то хлынули потоком – он почти плакал. Опершись руками о ближайшее дерево, он чуть согнулся и спрятал голову между предплечьями, уткнув лоб в гладкую кору. Его разрывала боль от того, что его не было рядом, когда она умирала… от того, что он никогда больше не увидит ее и не скажет, как сильно любит… а из головы все не выходил их последний, настоящий разговор, который произошел два года назад. Было сказано много слов, но как он помнил, именно эти были последними…

– Да хватит так утрировать! Майя, сколько можно! Ты просишь меня сделать что? Забыть обо всем и начинать помогать каждому пострадавшему? На это есть врачи, есть служба помощи пострадавшим от того же ЦРТ, которое еще существует лишь благодаря мне! Ты хоть знаешь, что приходится делать, на какие уступки идти, ради сохранения этого места и возможностей, которые оно еще сможет создать? Я практически на войне, потому что если мы не сохраним это место и людей, то никакого будущего не будет! Все жертвы будут напрасны. – Вопреки тому, как сильно он ценил в ней филантропию, в тот момент ему казалось, что она неверно расставляет приоритеты. Он и вправду делал все для сохранения за собой власти и ресурсов, ведь лишившись их, не будет того, ради чего они работали. Она почему‑то не понимала этого, и это злило его, ведь Майя всегда находила оптимальный выход, правильно видя шахматную доску. А сейчас она бросала его одного, ставя людей выше их и работы.

– В этом наша разница, ты смотришь на все слишком узко, а я вижу все в перспективе, потому что знаю… – откровенно злился он, но не на конкретного человека, а на примитивную для него точку зрения, ведь цели всегда были глобальнее, чем простое «здесь и сейчас».

– Делай это без меня. Я не собираюсь закрывать глаза на то, какой ущерб мы нанесли, следуя твоей мечте изменить этот долбанный мир.

– Майя… – он был шокирован и, впервые, даже разочарован ею.

– Остановись, пожалуйста. Все пошло не по плану и, раз ты выбираешь такой путь, то… я собираюсь взять полный контроль над Саламисом, работая прямо оттуда, это сейчас все, что меня волнует, и никакие твои уговоры, никакие доводы не изменят моего решения, ты это прекрасно знаешь. Надеюсь, когда‑нибудь ты поймешь меня.

Бенджамин злился: она выбрала не его, а их, людей, которых они так хотели изменить… людей, что потратят все ее силы, доброту и ресурсы ЦРТ ради примитивной жизни. В то же самое время, ему предстояло работать как никогда, ведь если он позволит ЦРТ развалиться, а проекты будут переданы иным людям, вся его работа, как и вся его жизнь, будет напрасна.

Пока Майя решительно помогает людям напрямую, создав лагерь Саламис и забросив какую‑либо иную работу, кроме организации помощи жертвам, он, как человек видящий мир с большей высоты, сможет сохранить то, что они создали. Для него и вправду все случившееся – лишь небольшая кочка. Но она не понимала, ведь Майя, как и всегда, смотрела на жизнь здесь и сейчас.

Ныне эти мысли мучают неописуемо сильно, принося невероятные, живущие будто бы своей жизнь внутри него, страдания, ведь это была их последняя беседа, закончившаяся не так, как он хотел. Бенджамин, глотая редкие слезы и скрипя зубами, смотрел на клумбу, с трудом выговаривая слова, шептал – почему же ты не послушала меня?

Итан

– С момента нашего последнего разговора, я пришел к неутешительному для себя выводу, что не могу просто принять факт смерти, как ситуативное событие.

– Разве кто‑то желал ей смерти? Это ведь случайность, а случайность нельзя запрограммировать или предугадать.

– Знал, что вы будете так парировать, и знаю, что ответить: нет разницы между случайностью и выбором.

– Мне крайне интересно услышать ваши аргументы, Итан.

– Рад быть нескучным. Мое видение на самом деле простое, но не самое приятное для понимания, ведь оно приравнивает любого человека к набору функций, не способного, в большинстве случаев как‑то влиять на жизнь более, чем единичным вмешательством. Человек вообще бывает двух типов – тот, кто знает, что владеет своей судьбой – разумеется, допуская факт вмешательства со стороны, – и тот, кто уверен в том, что судьба или сама вселенная приглядывает за ним, давая в жизни лишь желаемое… или заслуженное. Как только у первого происходит нечто выходящее за рамки его контроля, он сразу же старается вернуть себе свою власть и пытается объяснить отклонение от нормы, оправдываясь фактором внезапности, и никто не застрахован, но, что важно, он все равно уверен в контроле над собственной жизнью. Другой же верит в то, как важны те вмешательства в его день, кои он не мог и не сможет контролировать, успокаивая себя незнаниями всего сценария, ведь жизнь – это цепочка событий, а понять общую причинно‑следственную систему не дано никому, но она существует. Кто знает, может быть, опоздав на поезд, вы избежите смерти или же встретите кого‑то важного для себя, кто так же опоздал, считая это новым ударом судьбы, не подозревая об удаче. Истина же кроется вот в чем: все, что у нас есть – это хаос. Если вас сразил сердечный приступ, то, значит, были проблемы со здоровьем, плохое питание, стресс или же свою роль сыграла генетика, а отсутствие профилактики и безалаберное отношение к себе лишили человека знаний, которыми бы смог поделиться с ним врач, пойди он на осмотр. Так же, как и убийство – неважно из‑за чего оно было совершено. Человека убили не просто так, а потому, что чьим‑то родителям было плевать на воспитание, и это родило много факторов, вследствие которых будущий убийца либо не смог найти работу и был вынужден грабить, либо родители не рассказали ему о конструктивном мышлении, дабы он научился понимать и оценивать свои эмоции, благодаря чему в трудный момент смог бы оградить себя от опрометчивых поступков. Все, что происходит в мире – это последствия тех или иных решений человека.

– Довольно интересная теория, правда, она сама отвечает на свои же вопросы. Ведь, как я понимаю, при такой системе, все зациклено, а, значит, винить некого, лишь принимать так называемую судьбу. К тому же, разве система не может меняться?

– Я не знаю как.

– И это расстраивает вас, Итан?

– Это меня злит!

– Но вы так же являетесь частью системы, от чего напрашивается вопрос: разве вы можете повлиять на нее?

Итан с неподдельным удовольствием вникал в слова, которые могли бы быть восприняты кем‑либо менее квалифицированным, строго с негативной точки зрения, но для него это было достижение во взаимопонимании.

– По моему мнению, Итан, лишь понимание всех возможностей провоцирует безудержную страсть к поиску, а, возможно, и созданию чего‑то нового и ранее не известного. Это ли не попытка изменить мир, тем самым повлияв на людей, в чьих руках будет возможность повлиять на систему?

– Чтобы найти новое – нужно избавиться от старого, в этом же суть?

– Нужно загнать себя в условия, когда ни одно ранее известное, не способно было бы помочь, от чего ситуация требовала бы открытий, а не повторений. Быть не глупее умных, это пример самосдержанности, тормозящей амбиции.

– И как же это поможет избавиться от моих чувств? – с явным любопытством, спросил Итан.

– От того что чувствуете – никак.

– Разочаровывающий ответ. Ведь именно в этом у меня и проблема. Разве не к этому мы пришли?

– Чувства, эмоции, возникает в мозгу у всех и каждого химия – она, бесспорно, может регулироваться. Вы это прекрасно знаете, хоть подобное вмешательство и запрещено нынче, по многим факторам, я сама, честно признаюсь, согласна с этим решением. Ведь это лишает уникальности, возникшей из хаоса и стечения обстоятельств, как бы ранее мы к ним не относились. Но здесь и проявляется человечность, разве нет?

– Мне стоит просто всех простить, приняв каждого таким, какой он есть, типа, наплевав на ответственность и последствия?

– Это решать вам, не мне. Но мысль моя была куда проще. Не относиться с гневом к остальным и себе просто из‑за того, кто кем является. Вы же не станете ненавидеть воду или ветер? Эти свойства природы такие, какие есть, и гнев не даст вам возможности их изменить. Лишь ум, гармонирующий с эмоциями.

– Значит все вот так просто – простить и принять?

– А почему должно быть сложно?

– Трудности доказывают нам важность преследуемой цели. Будь все просто – это потеряло бы смысл.

– И все же, это не ответ на мой вопрос, Итан.

– Потому что иначе ничего не происходит. Сама природа строится на сложных, а главное, долгих симбиозах и адаптации, вследствие чего и происходит эволюция. Мы не можем быть проще самой планеты, ведь человек – это тоже часть большого пути… пути самой жизни в простом понимании.

Наступило молчание.

– И это, – решил он продолжить мысль, которая стала развиваться на ходу, – действительно злит. Хочется кричать от гнева, который невозможно отделить от понимания того, насколько природа не справилась! В самой жизни заложен фундамент гармонии и баланса, весь биологический мир строится на этом, и, пусть все же происходят катаклизмы, разрушающие фауну или истребляющие целые виды, жизнь все равно адаптируется, используя разрушения в свою пользу. Сколько прошло лет, а человек так и не приспособился, оставаясь примитивным набором функций в самом своем зачатке, который без развития становится настоящей угрозой всему вокруг, – с каждым словом ему словно открывалась истинная причина своего негодования. – Просто немыслимо в наше время и с нашими возможностями воспринимать каждого индивидуума, как единицу неспособную к самостоятельному развитию, ведь без обучения старших, ребенок остается в какой‑то степени животным, пусть и умея говорить и даже писать, он не способен к мысли, к анализу, к дисциплине, а, вследствие, и ответственности. Это не дает мне покоя!

Все люди за всю историю человечества одинаково чувствуют себя особенными. И вот действительно важный вопрос: если ослабив хватку человек устроит бесцельный ужас, то можно ли считать это ошибкой, или же все это и вправду замысел мудрой жизни? Что мешает сделать человека изначально добрым, неспособным вредить себе подобным и существующим строго в гармонии, без гнева, зависти и эго, просто изучая мир и существуя в нем, ценя любого, как самого себя?

Отвратительный идеализм, я понимаю, но, в то же самое время, сколько ни смотрю на людей, сколько ни стараюсь увидеть, распознать и запомнить причину, мне становится ясно, как ошибочно полагать о важности нашего существования. Все сливается, и смотреть на человека, как на индивидуума становится невозможно. Каждый год людей все больше, и, казалось бы, жизнь должна становится лучше, ведь мы, люди, можем сделать это без особых проблем, но, нет, все лишь хуже. Каждый день кто‑то умирает – разве мир становится хуже или лучше? Нет, он не меняется. Вот есть человек, условно, он живет, веря в свою уникальность, но ведь на деле он – лишь еще один из бессчётного количества. А все почему? Все одинокого уникальны, а значит нет никакой уникальности. Остается лишь вешать ярлыки, поскольку невозможно уже искать оправдания тем или иным человеческим действиям.

– Возможно это все этап развития, и то, о чем вы говорите, Итан, еще впереди?

– Я отказываюсь в это верить! А если это даже так, значит, все наши жизни моментально теряют смысл, поскольку мы – всего лишь переходный вид, с целью просто прожить жизнь, дабы потом кто‑то, когда‑то смог убедиться в нашей примитивности.

– Разве вы сейчас не думаете, как и те люди, которые были осуждены вами за желание следовать своему эго, доказывая свою значимость?

Он хотел было рассказать, с какого события начался его долгий путь, но умолчал, – …я думаю о других больше, чем о себе… вижу, в чем изъян… разве могу я игнорировать знания?

– Нет, не можете. Но все же, если ваш гнев будет вести вас, то какого результата можно тогда достичь, видя лишь одну сторону?

– Когда‑то давно, я использовал гнев, чтобы сделать нечто хорошее. Я тогда учился, пока мои мать и отец… скажем‑с так, они были плохими людьми и еще более плохими родителями, от чего мне пришлось заниматься младшей сестрой, пока им было плевать. Я ненавидел их так сильно… Отец убил мать, а потом и себя… в общем, я был рад. Правда, ведь они – плохие люди, действительно плохие, просто сделали миру одолжение и самостоятельно ушли из него. Неспособные жить в единстве со всеми не должны мешать остальным, так я считаю. Тогда Валентина, моя сестра, заболела и… она не выжила. Иногда я рад, что она покинула мир еще ребенком, так и не узнав, что таких людей как наши родители очень и очень много. Она была лучше, чем я, чем многие, и она заслуживала лучшего мира, лучшую семью. Как я понял позже, через много лет… – ему хотелось добавить, что случилось чуть позже той самой ночи, когда он познакомился с Бенджамином Хиллом, – …люблю свою сестру, я скучаю по ней до сих пор, забавно, не правда ли? Мне всегда было интересно, не знай я боли утраты, гнева и разочарования, как бы сложилась моя жизнь?

– Это очень грустная история, но у нее есть, чему учится. Ведь ваша любовь дала вам силы терпеть этот гнев, преобразовать его в иную силу, которую вы пустили в работу и знания, привнеся в мир так много, работая в ЦРТ. Будь у вас лишь гнев, слепой и бесконтрольный, вы оставляли бы за собой лишь цепь разрушений, которые никогда бы не дали вам того, что дает любовь.

– Спасибо, – сказал он с трудом, вытирая редкие слезы. Наконец‑то, он смог выговорится и, на удивление, отпустить гнев, словно впервые в жизни ему стало легче, – правда, спасибо, это добрые слова, я редко такое слышу… Моя работа принесла очень много горя… из‑за чего я сейчас и здесь, разве нет?

– Да это так. Но, вдруг это лишь один шаг назад, перед тем, как сделать два шага вперед?

День 5

Ильза

Ильза Этвуд приехала в санаторий, который уже не один десяток лет занимался детьми с ограниченными возможностями, получающий финансирование от Центра Развития Технологиями. Но прибыла она сюда, чтобы увидеть только одного человека. Для нее подобные места являлись примером добродетели со стороны ЦРТ и многих людей, проводивших всю свою жизнь на должностях воспитателей, преподавателей и просто помогая.

Елизавета встретила ее в своем кабинете, но не за личным столом, а в более комфортных условиях – на одном из двух кресел, стоявших друг напротив друга и разделенных чайным столиком. Елизавета была уже в преклонном возрасте. И это, как ни странно, шло ей – описать ее как мудрую и опытную женщину, чей ум и знания высоко развиты, не составляло труда. На вид она была очень приятным человеком, из тех, кто гостеприимно принимает любого гостя.

– Я бы хотела задать вопросы касаемо событий в Природных землях…

– Меня там не было. – Прервала Елизавета журналистку.

– Я знаю. Но вы хорошо знакомы с Майей Мироновой.

– Ее гибель – крайне трагичное событие. Мне, как и многим другим, будет ее не хватать, – размеренная и даже теплая речь была преисполнена уверенности.