Нож сновидений

Стоявший на другой стороне двора Валда дождался, пока Галад повернется, и только потом обнажил меч – одним молниеносным движением. Клинок в его левой руке очертил в воздухе размытый серебристый круг, а затем, перескочив в правую руку, еще один и потом замер недвижно, острием вверх. Держа меч двумя руками перед собой, Валда двинулся вперед, и вновь – «Кот пересекает двор замка».

Подняв свой клинок, Галад шагнул ему навстречу, даже не задумываясь о том, как двигается, какую стойку принимает, – позиции и шаг определяло состояние, в котором пребывало его сознание. Его называли пустотой, и только наметанный глаз сумел бы определить, что Галад не просто идет. Только опытный глаз уловил бы, что каждое мгновение он сохраняет идеальное равновесие. Свой отмеченный эмблемой цапли клинок Валда получил отнюдь не благодаря фаворитизму. Его умение владеть оружием оценивали пять мастеров клинка и единогласно пожаловали ему это звание. Голосование всегда должно было быть единогласным. Существовал и другой способ получить подобный клинок – нужно убить его обладателя в честном поединке, один на один. Когда Валда удостоился меча с цаплей, ему было меньше лет, чем Галаду теперь. Да это и не важно. Он не должен сосредоточивать свои мысли на смерти Валды. Пустота, ничто – вот на чем он должен сосредоточиться. Но Галад желал Валде смерти, даже если придется прибегнуть к приему «Вложить меч в ножны»: чтобы Валда умер, он с готовностью примет в свое тело этот отмеченный знаком цапли клинок. Если дойдет до этого, то Галад согласен на такой исход.

Валда не стал тратить времени на маневры. Едва Галад оказался в пределах досягаемости, как ему на шею с быстротой молнии обрушился удар под названием «Срывание низко висящего яблока», как будто противник и в самом деле намеревался в первую же минуту схватки отрубить ему голову. Было несколько возможных ответов, все вбиты упорными тренировками, но в каких-то удаленных уголках сознания Галада смутно всплыли предостережения Байара, а еще тот факт, что Валда сам предупреждал его о том же самом. Предупреждал даже дважды. Не осознавая, что делает, Галад выбрал иной вариант действий и шагнул в сторону и вперед в то самое мгновение, когда «Срывание низко висящего яблока» превратилось в «Поглаживание леопарда». Глаза Валды расширились от удивления, когда его клинок прошел в считаных дюймах от левого бедра Галада, и округлились еще больше, когда «Рассечение шелка» оставило ему порез на правом предплечье, но он тотчас же отправил «Голубя в полет», причем столь стремительно, что Галаду пришлось отскочить назад, прежде чем его клинок успел глубоко ужалить, и юноша едва успел парировать атаку «Зимородком, кружащим над прудом».

Они сходились, расходились, вытанцовывая формы, плавно скользя по каменным плитам. «Ящерица в боярышнике» встречалась с «Трехзубцовой молнией». «Листу на ветерке» противостоял «Угорь среди листов кувшинки», а «Два скачущих зайца» сталкивались с «Колибри, целующей медвяную розу». Они сходились, расходились, двигаясь словно в каком-то танце, в фигурах которого опытный глаз различал стойки, атаки и их парирование. Галад раз за разом нападал, но Валда был стремителен, как гадюка. «Танцующий тетерев-глухарь» стоил Галаду неглубокого пореза на левом плече, а «Красный сокол, хватающий голубя» – еще одного на левой руке, но чуть побольше. «Река Света» могла бы унести отсеченную руку, если бы ему не удалось в последний момент отразить в отчаянной попытке смертоносный удар при помощи «Дождя на крепком ветру». Бойцы сходились, расходились – безостановочно мелькали клинки, взблескивая и звеня сталью о сталь.

Галад не знал, сколько времени они уже ведут схватку. Времени не существовало, было только настоящее. Казалось, они с Валдой сражаются как будто на дне моря, каждое движение было замедленным, словно бы отягощенное бременем водной толщи. На лице Валды проступил пот, но он самоуверенно улыбался, по-видимому ничуть не встревоженный порезом на предплечье – до сих пор единственной у него раной. Галад чувствовал, как и у него самого пот градом катится по лицу, щиплет глаза. И по руке струилась кровь. Рано или поздно, но полученные им раны замедлят движения, возможно, они уже сказываются на его реакции, но Галад получил еще две – в левое бедро, и эти-то раны были куда более серьезны. Кровь пропитала штаны и затекла в сапог, а Галад не мог скрыть легкой хромоты, которая со временем только станет сильнее. Если Валда должен умереть, то кончать с ним нужно поскорей.

Напоказ Галад сделал глубокий вдох, потом второй, втягивая воздух ртом, затем – еще один. Пусть Валда думает, будто противнику нужно перевести дыхание. Он сделал выпад клинком в «Продевании нитки», метя Валде в левое плечо, причем не с той быстротой, с какой следовало бы. Тот без труда отразил меч Галада «Взлетающей ласточкой», немедленно перешедшей в «Прыжок льва». Этот маневр стоил Галаду третьей раны в бедро – он пошел на риск выказать в обороне не бо`льшую быстроту, чем в атаке.

Вновь он предпринял «Продевание нитки», целясь Валде в плечо, и еще раз, и еще, все время хватая воздух ртом. Лишь по чистой случайности при обмене ударами ему повезло не получить новых ранений. Или же Свет и в самом деле осиял этот поединок.

Улыбка Валды стала шире; он поверил, что противник вот-вот обессилеет, вымотавшись и продолжая тупо атаковать одним и тем же способом. Когда Галад начал «Продевать нитку» в пятый раз, причем уже совсем медленно, меч Валды начал описывать «Голубя в полете» почти небрежным движением. Постаравшись вложить в удар всю быстроту, на какую был сейчас способен, Галад изменил направление удара, и «Срезание ячменного снопа» рассекло Валду почти под самой грудной клеткой.

На какое-то мгновение показалось, что тот даже не заметил полученного удара. Валда сделал шаг, начал то, что могло бы стать «Падающими с утеса камнями». Потом глаза его расширились, он покачнулся и рухнул на колени. Меч выпал из разжавшихся пальцев, и сталь зазвенела на каменных плитах. Он прижал было руки к огромной ране поперек тела, словно бы пытаясь удержать вываливающиеся внутренности, рот его открылся, а взгляд стекленеющих глаз впился в лицо Галаду. Если Валда и хотел что-то сказать, то не смог произнести ни единого слова: изо рта у него хлынула кровь, потекла по подбородку. Он упал ничком и замер неподвижно.

Машинально Галад сделал быстрый проворот мечом, стряхивая кровь, обагрившую дюйм клинка у острия, потом медленно наклонился и отер оставшиеся темно-красные капли о белый плащ Валды. Боль, которую он прежде отказывался чувствовать, теперь впилась в него с удвоенной яростью. Левое плечо и предплечье как будто сунули в раскаленные уголья; бедро горело словно в огне. С большим трудом Галад все же сумел выпрямиться. Видимо, он почти что вымотался и затратил куда больше физических сил, чем сам думал. Сколько же времени продлилась схватка? Вообще-то, он должен испытывать удовлетворение оттого, что отомстил за мать, но чувствовал Галад одну лишь опустошенность. Смерти одного Валды недостаточно. Этого слишком мало. Всего будет мало, кроме одного: чтобы Моргейз Траканд снова была жива.

Вдруг до сознания Галада дошло, что вокруг раздается какой-то ритмичный звук. Он поднял голову и увидел, как каждый из Чад Света в знак одобрения хлопает ладонью по своему закованному в доспех плечу. Все как один. Кроме Асунавы и Вопрошающих. Этих нигде не было видно.

К Галаду торопливо подошел Байар с маленьким кожаным мешочком в руке. Осторожно раздвинув края разреза на рукаве Галада, он осмотрел рану.

– Тут надо будет зашить, – пробормотал Байар, – но с этим можно и обождать. – Опустившись на колени рядом с юношей, он вытащил из мешочка скатанные бинты и принялся обматывать тонкой тканью бедро поверх ран. – Здесь тоже надо будет швы наложить, но так ты, по крайней мере, от потери крови не умрешь.

К ним стали подходить другие Чада, поздравляя Галада, сначала пешие, а следом за ними и верховые. На тело Валды никто и не взглянул, за исключением Кашгара, который вытер меч Валды о его уже испачканный кровью плащ, а потом вложил оружие в ножны.

– Куда делся Асунава? – спросил Галад.

– Он уехал сразу, как ты нанес Валде последний удар, – с неловким видом отозвался Дэйн. – Отправился в лагерь Вопрошающих, чтобы вернуться с подкреплением.

– Он ускакал в другую сторону. К границе, – вмешался кто-то еще.

Насад лежал сразу же по ту сторону границы.

– К лорд-капитанам, – произнес Галад, и Тром кивнул:

– Никто из Детей не позволит Вопрошающим арестовать тебя за то, что здесь произошло, Дамодред. Если только ему не прикажет отойти в сторону его капитан. И сдается мне, кое-кто из них отдаст такой приказ.

Раздались сердитые приглушенные голоса тех, кто не хотел мириться с подобным поворотом событий, но Тром каким-то образом утихомирил всех. Вскинув руки, он громко сказал:

– Вы знаете, что это правда. Что-либо другое расценивается как мятеж. – После таких слов воцарилась мертвая тишина. Среди Детей Света мятежей не бывало никогда. Возможно, никогда ранее не происходило и ничего похожего на то, что случилось с ними сейчас. – Галад, я напишу бумагу, официально освобождающую тебя от обязательств перед Детьми Света. Кто-то все же может отдать распоряжение о твоем аресте, но тебя тогда придется поискать, а у тебя будет заметная фора. Асунаве понадобится по меньшей мере полдня, чтобы нагнать других лорд-капитанов, и тот, кто поддержит его, вернется не раньше ночи.

Галад сердито покачал головой. Тром прав, но все неправильно. Слишком многое – неправильно.

– А другие? Для них ты тоже составишь такой документ? Асунава же отыщет способ обвинить и их тоже. А как быть с теми Чадами Света, кто не желает помогать шончан? Которые захватывают наши страны именем человека, мертвого вот уже тысячу лет? – (Несколько тарабонцев переглянулись и кивнули, и еще несколько, и не все из них были из Амадиции.) – А те, кто защищал Цитадель Света? Какая бумага снимет с них цепи? Заставит шончан не гонять их на работы, будто тягловый скот?

Новые горящие гневом взгляды – для всех Чад Света эти пленники были больной темой.

Скрестив руки на груди, Тром взирал на Галада так, будто увидел его в первый раз:

– Что же ты тогда намерен делать?

– Надо, чтобы Чада нашли кого-то – хоть кого-то! – кто сражается с шончан. Нужно вступить с ними в союз. Убедиться, что Дети Света поскачут на Последнюю битву, а не будут помогать шончан охотиться на Айил и захватывать наши страны.

– Хоть кого-то? – тонким высоким голосом спросил кайриэнец по имени Дойреллин. Над его голосом никому и в голову не приходило шутить. Хоть и низкорослый, Дойреллин отличался мощным телосложением и широкими плечами; в теле у него не было ни унции жира; он мог колоть орехи, вложив их между пальцами и просто сжав кулак. – То есть Айз Седай.

– Если ты хочешь сразиться в Тармон Гай’дон, тогда тебе придется сражаться рядом с Айз Седай, – тихо произнес Галад.

Юный Борнхальд скривился от крайнего отвращения, да и не он один. Байар было выпрямился, но потом вновь склонился над бинтами. Дойреллин медленно кивнул, словно бы раньше никогда не задумывался над таким вариантом действий.

– Мне ведьмы нравятся не больше, чем любому мужчине, – наконец сказал Байар, так и не подняв головы и продолжая возиться с ранами Галада. Он накладывал бинт слой за слоем, но кровь по-прежнему проступала на ткани. – Но Заповеди гласят: чтобы бороться с вороном, можно вступить в союз со змеем, пока не окончится битва.

По собравшимся Чадам пробежала волна, они согласно закивали. Ворон означал Тень, но все знали, что он также – эмблема Шончанской империи.

– Я готов биться вместе с ведьмами, – заявил долговязый тарабонец, – или даже с теми Аша’манами, о которых мы слышали, лишь бы они сражались с шончан. Или в Последней битве. И я готов сразиться с любым, кто скажет, что я не прав. – Он бросал вокруг взоры, исполненные такого огня, будто собирался вступить в бой здесь и сейчас.

– Похоже, дела пойдут так, как будет угодно вам, милорд капитан-командор, – сказал Тром, отвешивая Галаду поклон, причем заметно ниже, чем Валде. – По крайней мере, до какой-то степени. Кто возьмется сказать, что произойдет через час, не говоря уже о завтрашнем дне.

Галад от удивления даже рассмеялся. Со вчерашнего дня он думал, что способность смеяться потерял навсегда.

– Что за глупая шутка, Тром!

– Таков писаный закон. И Валда сам об этом заявил. Кроме того, у тебя достало смелости сказать вслух то, о чем многие думали, прикусив язык, и я в том числе. Твой план для Чад Света – лучший, чем все, о которых я слышал после гибели Пейдрона Найола.

– Но умней от этого шутка не стала.

Что бы там ни гласил закон, на этот параграф не обращали внимания с окончания Столетней войны.

– Посмотрим, что об этом скажут Чада, – ответил Галаду Тром, широко ухмыляясь, – когда ты попросишь их последовать за нами на Тармон Гай’дон, чтобы биться вместе с ведьмами.

Воины вновь принялись похлопывать себя по плечам, громче и сильнее, чем после победы Галада в схватке с Валдой. Поначалу таких было всего несколько, затем к ним присоединились другие, и вот уже все, включая и Трома, выражали свое одобрение словам Галада. Все – кроме одного Кашгара. Отвесив глубокий поклон, салдэйец обеими руками протянул Галаду вложенный в ножны меч. Меч со знаком цапли.

– Отныне он ваш, милорд капитан-командор.

Галад вздохнул. Он надеялся, что это охватившее всех безумие развеется раньше, чем они доберутся до бивака. И без того глупо возвращаться, а уж верх глупости – увенчать вдобавок всю эту историю еще и подобным притязанием. Вероятней всего, их стащат с лошадей и закуют в цепи, если сразу не забьют насмерть, не утруждая себя возней с оковами. Но он должен идти дальше. Он знал – это правильное решение.

Свет дня только-только начал разгораться этим весенним утром, хотя солнце пока не показалось даже над горизонтом, и Родел Итуралде, поднеся к глазу зрительную трубу с золоченым ободком, принялся внимательно рассматривать деревню у подножия холма, на котором стоял его чалый мерин. Сам же холм находился в центральной части Тарабона. Итуралде было совершенно не по нутру дожидаться, пока рассветет достаточно, чтобы что-то разглядеть. Стараясь не выдать себя отблеском линз, он держал длинную трубу так, что ее дальний конец лежал на большом пальце, а остальные пальцы, сложенные козырьком, накрывали ее сверху. В такой час бдительность дозорных притуплена, часовые обычно испытывают облегчение оттого, что мрак, под чьим покровом может вплотную подобраться враг, мало-помалу отступает. Однако, когда отряд пересек равнину Алмот, до Итуралде доходили слухи о набегах Айил в центральных областях Тарабона. Будь он часовым, который знает, что вокруг рыщут айильцы, то с готовностью обзавелся бы глазами на затылке. Очень странно, что из-за этих Айил страна не превратилась в разворошенный муравейник. Очень странно – и, пожалуй, не предвещает ничего хорошего. Несмотря на то что страну наводнили вооруженные люди – шончанские солдаты, присягнувшие Шончанской империи тарабонцы, толпы шончан, занятых строительством ферм и даже деревень, забраться так далеко оказалось едва ли не проще пареной репы. Что ж, сегодня легкой и простой прогулке придет конец.

Позади Итуралде, среди деревьев, нетерпеливо переступали копытами лошади. Сопровождавшая командира сотня доманийцев хранила безмолвие, разве что изредка под кем-то тихо поскрипывало седло, но Итуралде едва ли не осязаемо ощущал охватившее их напряжение. Он пожалел, что с ним всего одна сотня всадников, а не раза в два больше. И не в пять. Поначалу то, что он сам отправился с отрядом, состоящим в большинстве своем из тарабонцев, представлялось хорошей идеей, этаким знаком доверия, но теперь Итуралде уже не был уверен, что принял правильное решение. Во всяком случае, винить кого-то поздно.

Деревня Серана занимала ровную травянистую долину меж лесистых холмов, на полпути между Элморой и амадицийской границей. Холм, выбранный для наблюдения Итуралде, от деревни отделяли небольшое озерцо, поросшее по берегам камышом, и два впадавших туда широких ручья; с других сторон деревья отстояли от домов по меньшей мере на милю. Днем к такому месту незаметно не подобраться. До появления шончан Серана считалась немаленьким поселением – здесь останавливались направлявшиеся на восток купеческие караваны, и в деревне насчитывалось с дюжину гостиниц и столько же улиц. Селяне уже занялись повседневными делами, одни женщины шагали по улицам, с привычной ловкостью неся на голове корзины, другие, на задних дворах, разжигали огонь под котлами с грязной одеждой и бельем, а направлявшиеся спозаранок на работу мужчины иногда останавливались перекинуться словами друг с другом. Обычное, ничем не примечательное утро: бегают и играют дети, гоняют обручи и кидают погремушки с сухими бобами. Из кузницы, приглушенный расстоянием, послышался звон наковальни. Дымки над трубами становились жиже – время завтрака миновало.

Насколько Итуралде мог видеть, никто в Серане дважды и не взглянул на три пары часовых в кирасах с намалеванными на них яркими полосами – солдаты разъезжали туда-сюда, пустив лошадей шагом, где-то в четверти мили от окраины деревни. С четвертой стороны ее с успехом защищало озеро, в поперечнике заметно превосходившее саму деревню. Казалось, что часовые давно превратились в привычную деталь обыденного пейзажа, как и лагерь шончан, целиком поглотивший Серану и ставший раза в два больше ее.

Итуралде слегка покачал головой. Он бы не стал разбивать бивак таким образом – бок о бок с деревней. Все крыши Сераны были выложены черепицей, красной, зеленой или синей, а сами дома были деревянными; пожар в деревне с легкостью перекинется на лагерь, где парусиновых шатров, отведенных под склады всевозможных припасов и размерами не уступавших большому дому, было намного больше, чем куда меньших по величине палаток, предназначенных для ночлега людей, и где громадные штабеля корзин и ящиков и ряды бочек и бочонков занимали раза в два больше места, чем палатки и шатры, вместе взятые. Никакой реальной возможности отвадить нечистых на руку селян. В каждом городке отыщется несколько охочих до чужого добра обывателей, готовых стащить все, что подвернется под руку и что удастся унести, и даже кое-кто из людей почестнее может не устоять перед столь доступными соблазнами и поддаться искушениям. Благодаря такому расположению воду из озера таскать ближе и свободным от караула и служебных дел солдатам будет не так далеко до эля и вина, но это значит, что в отряде у командира заметно хромает дисциплина.

Какой бы слабой ни была дисциплина, но в лагере тоже царило оживление. Хоть у фермера работы по горло, но по сравнению с солдатом он, считай, отдыхает. Люди у длинных коновязей осматривали лошадей, знаменщики проверяли выстроенных рядами солдат, сотни работников загружали или разгружали фургоны, конюхи запрягали лошадей в упряжки. Караваны фургонов, с востока и с запада, каждый день приезжали по дороге в этот лагерь, а другие караваны – отбывали. Итуралде не мог не восхититься умением шончан обеспечить своих солдат всем необходимым там и тогда, когда и где это потребуется. Здесь, в Тарабоне, присягнувшие Дракону – у большинства из них были угрюмые и мрачные лица – пребывали в убеждении, что шончан растоптали их мечты, и готовы были если не отправиться вместе с Итуралде, то рассказать обо всем, что им известно. В этом лагере хранилось все, от сапог до мечей, от стрел до подков и фляжек, и в количестве достаточном, чтобы с ног до головы снарядить тысячи людей. Потеря для шончан будет весьма ощутима.

Итуралде опустил зрительную трубу, отмахнулся от надоедливо жужжащей у лица зеленой мухи. Ей на смену тотчас явились две другие. В Тарабоне полным-полно мух. Они всегда появляются тут так рано? У него на родине мухи только начнут вылетать в ту пору года, когда он вновь вернется в Арад Доман. Если вернется. Нет – прочь дурные мысли. Когда он вернется. А в ином случае Тамсин рассердится, но ведь вызывать ее недовольство себе дороже, а уж сердить – совсем неразумно.

Большинство людей внизу были не солдатами, а наемными работниками, и из них лишь с сотню были теми самыми шончан. Тем не менее вчера в полдень прискакал отряд в три сотни тарабонцев в раскрашенных полосами доспехах, что потребовало от Итуралде изменить свои планы, – численность противника увеличилась более чем вдвое. На закате в лагерь въехал еще один отряд тарабонцев, столь же многочисленный, – они только успели поужинать и сразу легли спать, отыскав местечко, чтобы расстелить свои одеяла. Свечи и ламповое масло – для солдата роскошь. И еще – в лагере находилась одна из тех женщин, которых шончан держат на привязи, дамани. Как Итуралде хотелось бы иметь возможность дождаться, пока та не отбудет из лагеря: должны же ее куда-то отвезти, а иначе какой прок держать дамани вместе с припасами? Но сегодня – условленный день, и он не вправе давать тарабонцам повод утверждать, будто он их сдерживал. Кое-кто готов ухватиться за любую причину, чтобы действовать по собственному усмотрению. Он понимал, что долго они за ним идти не будут, но нужно еще на несколько дней удержать при себе как можно больше людей.

Переместив взор на запад, Итуралде и не подумал воспользоваться зрительной трубой.

– Пора, – прошептал он, и, словно бы по его команде, две сотни всадников с кольчужными вуалями на лице галопом выскочили из-за деревьев.

И тотчас же остановились, выделывая курбеты и маневрируя на месте, сверкая сталью копейных наконечников, в то время как их командир носился перед отрядом взад-вперед и бешено жестикулировал в явной попытке придать отряду некое подобие порядка.

С такого расстояния Итуралде не сумел бы различить лиц даже в зрительную трубу, но вполне мог представить искаженные яростью черты лица Торнея Ланасьета, стремящегося доиграть фарс до конца. Коренастый преданный Дракону просто-таки сгорал от желания ввязаться в схватку с шончан. С кем угодно из шончан. Трудно было уговорить его не бросаться в битву с заокеанскими захватчиками в тот же день, когда они пересекли границу. Вчера, с видимой радостью и облегчением, он наконец-то соскреб со своего стального нагрудника ненавистные полосы, свидетельствующие о его верности шончан. Не важно – до сих пор он выполнял приказы Итуралде неукоснительно.

Когда ближайшие к Ланасьету дозорные поворотили своих лошадей и погнали их к поселку и шончанскому лагерю, Итуралде вновь поднял к глазу зрительную трубу, переключив свое внимание на противника. Часовые обнаружат, что их предостережение излишне. Суета замерла. Кое-кто указывал на всадников на другой стороне деревни, а иные просто взирали на них в остолбенении – и солдаты, и работники. Меньше всего они ожидали вражеского налета. Сколько бы ни ходило слухов о набегах айильцев, шончан считали Тарабон своим, причем надежно защищенным. Быстрый взгляд на деревню – селяне стоят на улицах, глядя на необычных налетчиков. Они атаки тоже никак не ожидали. Итуралде подумал, что шончан правы, но своим мнением он в обозримом будущем ни с кем из тарабонцев делиться не собирался.

Тем не менее потрясение продлилось недолго. Хорошо вымуштрованные солдаты знали, что надо делать: они побежали к своим лошадям, по большей части – еще неоседланным, хотя конюхи уже торопливо принялись за дело. Восемьдесят с лишком шончанских пехотинцев-лучников выстроились в колонну и бегом устремились через Серану. При столь наглядном подтверждении явной угрозы селяне похватали малышей на руки, окриками и тычками загоняя детишек постарше в чаемую безопасность домов. Казалось, прошли какие-то мгновения, и улицы опустели, только между домами быстро двигались лучники в своих сверкающих лаком доспехах и причудливых шлемах.

Итуралде повернул зрительную трубу в сторону Ланасьета и обнаружил, что тот галопом гонит свой конный строй вперед.

– Потише! – прорычал он. – Не спеши.

Вновь ему почудилось, будто тарабонец услышал его команду, – тот наконец-то вскинул руку, останавливая своих людей. По крайней мере они по-прежнему находились где-то в полумиле от деревни. Согласно плану Ланасьет, этот горячий болван, должен был сейчас находиться в миле от поселения, на опушке. Враги же должны посчитать, что легко отбросят его отряд, пребывающий все в том же видимом беспорядке, но и полумили вполне достаточно. Итуралде подавил подсознательное желание потеребить рубиновую серьгу в левом ухе. Сражение началось, и теперь нужно заставить тех, кто следует за тобой в битву, поверить, что ты полностью уверен в себе и совершенно спокоен. А вовсе не жаждешь врезать от души в лоб предполагаемому союзнику. Чувства, по-видимому, имеют особенность каким-то образом передаваться от командира подчиненным, а рассерженные люди ведут себя глупо, дают себя убить и проигрывают битвы.

Коснувшись мушки в виде полумесяца на щеке – в такой день, как сегодня, мужчина должен предстать в лучшем виде, – Итуралде сделал несколько неспешных, сдержанных вдохов, пока не убедился, что внутренне столь же спокоен, каким выглядит со стороны, потом вновь обратил свое внимание на бивак. Теперь большинство находившихся там тарабонцев были уже в седлах, но они дождались, пока в деревню не прискакали галопом десятка два шончан во главе с рослым малым, – макушку его чудного шлема украшал единственный тонкий белый султан. Затем они пристроились позади шончан, причем те, кто приехал в лагерь вчера на закате дня, замыкали отряд.