Что еще добавить? События. Люди. Книги

Перед мероприятием было время осмотреться. Вот так вот, вышел на площадь Маяковского – ноги на ширине плеч, руки как у Муслима Магомаева, напряжены, пальцы врастопырку, подбородок приподнят – осматривайся – не хочу. Половинка луны плывет по небу, смотрит на Владимира Владимировича, сам он повернул голову в сторону Кремля, молодежь качается на качелях… Красота! Москва, весна и… предательский кашель, который уже не забивается мятными леденцами «Холс». Ладно, хорош осматриваться, есть идея попить чаю в Булгаковском доме, что, похоже, уже входит в привычку. Чай Булгаковский магический – дивной вкусноты. Полезность и целительная сила так прет. Во всяком случае, кашель на раз прекратился. Что за ингредиенты в него входят? «Кто же вам признается!» – хозяюшка кафешки в этом плане непреклонна. Тайну чая так и не раскрыла, зато всучила печенье с предсказанием. Я его разломил и обнаружил записочку (как не съел?), которая гласила: «Пришло время действовать». К чему бы это?

Напротив, за столиком парень и девушка, похоже, репетируют какую-то пьесу. «Я знала, – чувственно произносит монолог молодая актриса, – что это не может быть правдой»…

Вот пробежала Нина Дунаева – ищет скатерть, чтобы накрыть стол на сцене. Вот прошла Аня Логвинова. «У вас случайно нет зарядного устройства для мобильника?» Зарядник – дело индивидуальное, можно сказать, интимное. «А какой у вас разъем?» «Знаете, сегодня именно такой зарядник у меня есть!» «Yesss!» – говорит Аня и подсоединяет мобильник.

Но пора выдвигаться в зал. Перед началом представления заглянул в гримерку, или как правильно называется помещение, где настраиваются на выступление? Вручил презент Андрею, обнял его, пожелал радости, удачи и терпения. А главное – не терять присутствия духа и чувства юмора… В зрительном зале устроился, как обычно, у стеночки на откидном сиденьице. Куртку и сумку бросил в угол. Последний раз я здесь сидел на вечере Маши Ватутиной. Почему-то подумал о терпении, которое должно побеждать гнев. Так и записал: «терпение всегда побеждает гнев. Пусть даже этот гнев праведный». Зрители подходили и подходили, многие друг друга знают, обнимаются. И, как мне показалось, все они любят Андрея Коровина. Опять ни к селу ни к городу всплыла цитата, на этот раз из Дольского: «Меньше всего любви достается нашим самым любимым людям». На сцене скамейка, на скамейке тюльпаны, на другой стороне – стол, накрытый бордовой скатертью в тон кресел в зале. На столе чашечки и заварник – чай, что ли, будут пить?

А вот и Андрей Тарасов – он уже работает, фотографирует, выискивает удачные кадры.

К началу представления собрался полный зал. Значит, стихи все-таки нужны, востребованы. Звучит песня, французская, так и есть, Мирей Матье. В зале погасили свет. На сцене – красивое освещение – лунный свет (так, кажется, называется фильм-победитель последнего Оскара?). Песня пронзительная. И вот выходит Андрей – подтянут, на сцене держится уверенно, стоит крепко, читает с листа. «Ты кашляешь, весна…» И понеслось. Тебя будто захватило в водоворот слов, образов, рифм.

Инга Кузнецова – красивая, в кожаном плаще и шляпе, вся в бордовом. Тихий, чуть дрожащий голос. «Я знаю наизусть все элементы», «Там будет снег и трубы»… Ребята на сцене пытаются играть любовь. Они будто фехтуют стихами. Смотрится все гармонично. Он и Она будто на одной волне, стихи их похожи, получается чувственный диалог. «Любовь шипучая колючая» – кому из них принадлежат эти слова? Андрей вскакивает на скамейку, Инга бросает шляпу. «Парусник-апрель», «женщины – тюльпаны, мужчина – хризантема». Инга снимает плащ. Голые, белые, тонкие руки. «Оргазмы разлуки», «лодочка удовольствия на волнах весны», «держи меня, дыши меня, весна», «я измеряю женщин китайскими колокольчиками».

самое главное в женщине —это история ее души,не глаза или попка,не губы и грудь,а сколько тысяч липрошагала ее душадля встречи с тобой.твой колокольчик, я слышу,не перестает звенеть.

Это строчки из стихотворения Андрея. А вот Инга:

и вот мне приснилось, что ты – это каждое «ты»,что нет в языке ни «она» и ни «он» и тем более«я»,что другая реальность – лишь только завеса,что выйдешь из платья, как будто из темного тела,повсюду в тебя,и что ты есть открытое полеи книга,и вот мне приснилось, что сердце мое – только свет,слепящий мучительно-белый,отчаянно-ровный,что все прощено и чтоюди – мои одноверцы,и братья, и сестры по белой светящейся крови,что смерть с нами тоже на «ты», только ужаса нет.

Образы-образы-образы. Густо. Ярко. Ощущение такое, будто ты растворяешься в словах, плаваешь в них, плещешься.

«Выйдешь из платья, как будто из темного тела», «Осень, с неба упавший восторг».

Жесты выверенные, продуманные. Цветы то бросают на пол, то поднимают с пола, то рвут лепесточки. Бедные тюльпаны! Насорили. «Поэтам все разрешено?» Ой, так ли на самом деле?

«Если смотрели в глаза – рождались дети», «если любила – была несчастна». Инга уходит. Выходит Анна Логвинова. В шикарном платье. У нее детский бодрый голос. Она улыбается. Она ловит смешинку. Вся театральщина и актерская игра – по боку. Поэт становится самим собой.

Известен утренний прогноз,И без зонта не выйти на люди.Еще не кончен сенокос,А я люблю тебя без памяти.Ни одному из прошлых днейТеперь я больше не помещица,Они уже не спят во мне,Не снятся мне и не мерещатся.А ты опять косил траву,Косил так счастливо и запросто,Как будто я с тобой живу,Уже давно, с шестого августа.

Аня внесла живинку, радостную такую живинку. Опа! Она прямо на сцене снимает сапоги и ходит босиком. И это так естественно и умильно. Андрей уже где-то в стороне, он, как положено мужчине в танце, только оттеняет женщину, дает ей возможность как можно лучше раскрыться. И Аня раскрывается:

Давай-давай, скажи, что ты не ежик,скажи, что ты не ежик не в тумане,тогда блеснет в моем кармане ножики ты поймешь, что я ничуть не аня,особенно сейчас, в такое время,когда идем под разными дождями,и разговариваем не по теме,и я не аня, и никто не аня,и я твержу, что русские святыепохожи на осенние опята,и мы с тобой такие непростые,такие невеселые ребята.Андрей отвечает Чюленисом:светился дом небесным пламенемсквозь догорающий закат,и падал диск луны отравленныйпузатым монгольфьером в сад,неопалимее Чюрленисавставало небо надо мной,и отвечало эхо голосом…

Подумалось, как же сложно, выстраивая такой диалог, соответствовать друг другу. Андрей на фоне Ани, как Евгений Онегин с Татьяной – традиционен, предсказуем, классичен. Логвинова шпарит (практически все!) наизусть, бывает, сбивается, но в этом-то и заключен шарм, непосредственность. «Мне с детства было страшно за стихи», «звездочки-балбески, месяц-дурачок».

Иногда во время представления в зале происходили удивительные вещи – например, смеялся ребенок, или человек с шикарной лысиной вдруг залазил на стену и шел по ней. Представляете, лысый человек идет по стене, как канатоходец! Фантастика, да и только. Понятно, что это не было номером программы, просто ему захотелось выйти.

А в это время Андрей делился сокровенным «нам доброты для счастья не хватило», «ты небо из гугла скачала».

И, наконец, Анна Аркатова. Еще один диалог. Эмоциональность вышла на другую тональность. После брюнетки – блондинка. Анна – неземная, в ней есть что-то от Снежной Королевы. Читает неторопливо, кажется, даже отстраненно. Голос вкрадчивый, отнюдь не звонкий, но стихи-то звонкие, короткие, емкие.

Сказал, что мы живем на северо-востоке —И тут же запахнул поглубже воротник,На свете счастья нет, а есть слова и строки…

А какие Анна выдает концовки!

своего опыта нет – запасись чужим,полистай журнал, книжицу пережуй,небольшим ножом сделай простой нажим,по кефирной крышечке больше не приезжай,остывает полночью стеклобетон,и вот-вот наладится кровотокмежду краем справа лежащих жени уснувшей слева от этих строк.

Но в самом интересном месте у меня звенит будильник, мой внутренний будильник. Пора убегать. Если поеду на последней электричке с Андреем Тарасовым – то завтра на работу просто не встану. И вообще не встану.

Хватаю куртку и рюкзак, выхожу на цыпочках. На выходе сталкиваюсь с Юрой Коньковым, обнимаемся. Укладываю листочки и ручку в рюкзак. И вдруг слышу: «Слава богу, я успела!» Это Аня Логвинова возвращает мне зарядное устройство, о котором я уже и забыл. «Ну, как?» – спрашивает меня шепотом Аня. «Обалденно!»

Апрель 2017

Астры и «Профиль чЁртика на штукатурке»

Вчера мы сдавали в печать очередной номер нашего журнала. Читка всех статей, таблиц и цифири, выискивание блох-ошибок, внесение правки, опять читка. Завершающие моменты, если честно, мне всегда даются с трудом. После написания своих статей, поиска картинок для оформления, вычитки и редактуры всех материалов, идущих в номер, это, наверное, сродни последним метрам марафонца. В глазах ежики, в голове – каша, причем очень горячая. Ну а кому легко в этой жизни.

Наконец, как сказала Лена, верстающая журнал, файл отправлен в типографию. Можно спокойно вздохнуть или выдохнуть, тем более что уже конец рабочего дня и пора собираться.

«Поэту собраться, что голому подпоясаться», – почему-то всплыла в неостывшей моей голове эта фраза. Но какой из меня поэт? Поэзия – это ведь когда живешь строчками, когда жить без них не можешь. Опять же, поэт – это даже не стихи, а поступок – гражданский ли, просто человеческий, но всегда с оттенком героизма и всегда в защиту. Я в этом плане к племени поэтов совершенно не подхожу – без стихов и поэзии могу жить годами, позиция моя жизненная – обывательская, если не мещанская. А когда душа тянется к чему-то такому – ну, зарифмуешь несколько строчечек или не зарифмуешь, обзовешь это верлибром – типа, сойдет и так.

Впрочем, о чем это я? Ах да! Что там со временем? Почти 18 часов, а в 18:30 в Булгаковском доме состоится вечер замечательного поэта Лилии Милицкой – моей землячки, выросшей в Мариуполе, светлого и отзывчивого человека. И я обещал быть. Быстренько позакрывал все окошки в компьютере, выключил его, накинул куррточку (обращали внимание, как приятно в этом слове растягивать звук «р», кажется, это из советского фильма про Бурратино) и рюкзак – за спину. Вперед, за орденами! То есть за цветами, конечно же!

«Хорошего вечера, пусть женщина, которой вы подарите эти астры, будет довольна», – с улыбочкой, как старому знакомому, подмигнула мне цветочница, оборачивая целлофаном букет.

«Так это астры! Как здорово! Помните, „август – астры, август – звезды, август – гроздья винограда и рябины ржавой август“?»

«Классно…» – мне показалось, что в глазах у продавщицы мелькнула толика грустинки.

«Show Must Go On!» – звучало как-то щедро, по-русски, без Меркьюревской надрывности, но четко в ноты. Это у памятника Маяковскому – концерт. Смотрелось прикольно – барабанщик и два гитариста, из которых один солист, ну, типа лидер группы, довольно-таки внушительная толпа – подпевающая, танцующая, снимающая на айфон. А что – ракурс необычный: люди в черном с гитарами, и тут же рупор революции, футуристический гигант Владимир Маяковский, гостиница «Пекин» и тяжелые облака. Понятно, что в такой обстановке важно было сохранить букет, поэтому, не дослушав мега-хит Queen-ов, я поспешил в Булгаковский.

На «нехорошей» квартире – чуток суетно, чуток взбалмашно, но всегда мило. Лиля сидела за столиком, готовилась к выступлению. В коридоре с фотоаппаратом на груди ходил Сергей, ее муж. Мы поздоровались. А потом Лиля нас представила друг другу. Каша в моей голове стала остывать, я мило про себя улыбнулся: «Нормально, че», – и решил не затягивать с вручением букета. «Какие милые, – обрадовалась Лиля. – Наши, донбасские. Астры. А как пахнут!»

Но я, как всегда, увлекся вступлением. Пора уже переходить к основному действу, тем более что Лола Звонарева, хозяйка гостиной, под патронатом (заметили, какой милитаристский корень в слове?) которой проводилось мероприятие, пригласила всех в зал. И, знаете, как-то незаметно, но оказалось, что зал вскоре заполнился, свободных мест практически не было. Вот это Лиля! Вспомнилось, как перед началом она на полном серьезе рассказывала поэту Андрею Галамаге, почему она называет свои творения не стихами, а стишками. «Не, ну стишки – это несерьезно, – негодовал Андрей. – Поэт должен уважать себя. Не стишочки, но стихи. Речь ведь идет о поэзии». «А мои пусть будут стишками», – не соглашалась Лиля.

Я слушал их милую дискуссию и повторял про себя слова любимого своего поэта Алена Боске из переводов Мориса Ваксмахера, что-то типа такого: «зовите меня „алебастром“, „ласточкой“ или „ручьем“ – буду знать, что речь идет обо мне» и дальше «меня оскорбить невозможно: все на свете слова – синонимы для меня».

Итак, Лола Звонарева – с какой-то печалью в голосе (или мне показалось?) – открыла первое осеннее заседание своей гостиной рассказом о Лиле Милицкой. Родилась в Калининграде, выросла в Мариуполе на Украине, после школы трудилась в типографии – наборщицей, корректором. Потом – факультет журналистики МГУ. Дальше работа в брендовых изданиях «Комсомольская правда», журналы «Работница», «Здоровье». Автор трех поэтических книг: «Десять лет», «Веретено», «Золотой шар». Лауреат фестивалей «Степная лира», «Генуэзский маяк», «Врата поэзии» (Румыния)…

От официальной информации из биографии почему-то стало волнительно. Чувствовалось, что за этим стоит трудная большая жизнь и непростая судьба. Теперь было важно понять, как автор может переводить это в образы, рифмовать, соединять в стихи. Оказалось, что не просто может, а живет этим. Боль и радость, тепло и холод, долгожданная встреча и разлука, любовь и равнодушие, черное и белое – все рифмуется.

Я придержу цитаты, ладно? А пока такое наблюдение: как хорошо, что Лола посоветовала Лиле читать стоя. Во-первых, это красиво, а во-вторых, это… тоже красиво.

И понеслось. Представьте себя лодочкой, плывущей туда, куда захочет течение, а вокруг вас такие строчки:

«Проходишь под белым наливом». Мне при сочетании «белый налив» становится трудно дышать. Это наши два дерева, это наши огромные сочные яблоки, это мой дом…

«БелкИ, когда взбиваются, похожи на стихи». Представляете, какой должна быть выпечка в исполнении Лили! Гениальная же строчка. Три восклицательных!!!

«С неба будет лето стекать, как синий мед». Это про Мариуполь. Точнее, про Жданов. Это там такое небо.

И опять о лете. «Светиться будет лето – по-скромному, по-бабьи».

«Чтобы стыдились судьи и больше не судили». Стихотворение сорвало аплодисменты – хотя хотелось просто тихонько цокать от восхищения языком и слушать, растворяясь в том мире, в том пейзаже, в тех образах, которыми делился с нами поэт:

«Станция Сухаревская – это сухарик, размоченный в чае», «каштаны навзрыд», «стоит парикмахерша в чунях», «два кофе, две звезды на потолке», «снег, летящий к земле без эпатажа». И вот как непреложная истина – «куда же ехать, если не домой». Кстати, нужно посматривать на часы, мне ведь еще ехать в Сергиев Посад.

Лилия называет свои стихи грустными, но это, мне кажется, стереотип, внушенный автору невзыскательной, но восприимчивой публикой. Светлые? – да! Нежные? – да! Очень личные, привязанные так или иначе к какому-нибудь событию. В них отражено все: и путешествия в Париж («город, как и ты, в меня влюблен»), Геную («путать себя с Беатричче и Бьянкой», «а листья у дуба совсем как у ивы»), и трудный развод («буду ехать в чей-то электричке», «а в зеркале явственно облик потери»), и преддверие новой любви, новой семьи («золотая птица поцелуя», «двенадцатый удар укажет: ты рядом с тыквой. Вуаля!»).

Поэзия Милицкой – звенит, но нужно прислушаться. Чтобы услышать настоящее, всегда нужно прислушиваться. Поэзия Милицкой – парящая облачко о личном. Поэзия Милицкой отзывчива и ответственна. В коротеньких стихах я улавливал ерничество и даже легкую юродивость Николая Глазкова, в описаниях Москвы, Мариуполя, Санкт-Петербурга слышался Борис Чичибабин, журналистская честность, выверенный слог, безупречный русский язык. Ой, как приятно хвалить… Но, чу, на вечере выступила Надежда (не успел записать фамилию). Она, как и я, записывала за Лилей. Ею были выделены потрясающие по образности и внутренней наполненности строчки: «Нам далеко не надо. Голгофа – это здесь», «Август фасует семена», «Профиль чертика на штукатурке»… Но вывод Надежды был достаточно жестким и категоричным, попробую сформулировать его в своей интерпретации: автор прекрасно владеет искусством выписывать детали, но она не полностью использует эту свою мощь. Здесь, наверное, можно в чем-то согласиться, а с другой стороны, мне кажется, Лилия Милицкая как поэт про себя все давно знает, она пишет, как дышит, она пишет, что видит и что слышит. Немножко признания – хотя, как уверяет поэт, ей и это совсем не нужно.

О щедрости и поэтической обязательности Лили говорили ее друзья, организаторы фестивалей «Степная лира» и «Генуэзский маяк», супруги Иван Белокрылов и Ирина Ковалёва.

А ее однокурсник по МГУ, мой замечательный товарищ Алексей Турбин, открыл авторские тексты совсем с другой стороны, написав на них музыку. И получилось, нужно сказать, огненно! Блюз «Встреча у рояля» был шикарен. Грустное, в общем-то, стихотворение Алексей исполнил с такой неожиданной харизмой, что подумалось, а ведь песню запросто можно было бы продать, скажем, на «Радио Шансон».

Ночью Лиля написала мне в личку: «Володя, очень рада была тебя обнять. А астрочки вот, заняли свое место. Надеюсь, что через четыре дня будут такими же красотками и дождутся меня. Через пять часов жду такси в Шереметьево, командировка в Сочи. С бала на корабль. Сережа выложит фото, мы там с тобой чудесно сидим в баре. Обнимаю и ложусь поскорее. Еле успела собрать чемодан».

Поистине: поэту собраться, что голому подпоясаться.

Сентябрь 2019

Это был диалог

Идея сходить на поэтической вечер Анны Золотаревой принадлежала Татьяне Риздвенко. «Она хорошая», – сказала Таня. Из ее уст это прозвучало убедительно и рекомендательно. В общем, мы тут же договорились о встрече, решив заодно лишний раз обсудить с Таней наши совместные творческие планы, коих у нас громадье.

Но о планах (многие из них писаны вилами по воде) рассказывать не буду. Поэтому скажу о… хризантемах, которые я купил после работы, чтобы вручить их «хорошей» Анне. Хризантемы – чудные такие, бардовые, с зеленым пятнышком в центре (впрочем, я слабо разбираюсь в цветах и цветокоррекции, могу напутать) – пахли нежной горечью всю дорогу. Люди в метро оборачивались на меня и смотрели то ли с сочувствием, то ли с завистью.

Забегая вперед, признаюсь, что такие же чувства нахлынули на меня после поэзии, прозвучавшей лично для меня неожиданно мощно и трогательно.

Раньше со стихами Золотаревой я не был знаком, то есть, вы понимаете, что чудо, связанное с открытием нового автора, мне еще предстояло испытать. Что, собственно, и произошло. Анна прекрасна – рыжая, в очках, тонкие пальцы, глубокий голос, к которому почему-то сразу возникает доверие.

Вечер проходил в библиотеке иностранной литературы. У нас с Таней особое отношение к этому, можно сказать, намоленному месту, поскольку еще недавно мы выступали там, правда, в другом зале.

Серый ковролин на полу, такого же цвета стены, ну, может быть, чуть светлее, окно до потолка, форточка приоткрыта. За окном Москва – жужжит, мурчит, заливается электрическим светом. Стулья для слушателей расставлены уютным полукружьем, в центре которого два красных кресла, белый столик с двумя микрофонами, две небольшие бутылочки воды «Сенежская».

Выступающих было двое. Место рядом с Анной занял Антон Дубин. Как оказалось, Антон составлял программу мероприятия. И, нужно сказать, что, будучи музыкальным журналистом, он, составитель, сделал это виртуозно. Программа слушалась и воспринималась как музыкальная пьеса, причем драматургически выверенная, поскольку Анна вела диалог с тремя удивительными поэтами: Борисом Дубиным, Сергеем Морозовым и Олегом Юрьевым – увы, уже оставившими этот мир.

«Это не мемориальный вечер, – отметил сразу Дубин. – Это вечер Ани. Я очень сожалею, что ей не удалось пообщаться с моим отцом». Из троих поэтов, произведения которых представлял Антон, Анна была знакома только с Олегом Юрьевым, с которым она познакомилась незадолго до его ухода.

По задумке авторов, программа должна быть неделимой композицией, в которой каждое стихотворение живет своей собственной жизнью. Так оно и произошло.

По привычке я старался записывать на листочках отдельные фразы звучащих стихотворений. Мне практически всегда это удавалось, а тут – я вдруг утратил все свои навыки скорописания. Да и к тому же попробуй угонись за музыкой, звучащей как классическое произведение, неистово и глубоко. Я не только не успевал водить ручкой по бумаге, не успевал вздохнуть. Настолько увлекло чтение Антона и Анны. Это был диалог. Антон после каждого прочитанного им стихотворения называл не только автора, но и год написания, что звучало вполне логично и казалось неотъемлемой частью композиции. Диалог получался достаточно многогранным: молодая красивая женщина вела разговор не только с тремя мужчинами, она беседовала со временем, с эпохой – 60-е годы, 70-е, 80-е… При этом не было ощущения, что настоящее спорит или что-то хочет доказать ушедшему. Нет! Стихи Дубина, Морозова и Юрьева звучали так же современно, ярко и остро, как и Анны Золотаревой.

«Пьяно немотствует совесть» (Борис Дубин), «Не все неси книгопродавцу, себе оставь стишок другой» (Сергей Морозов), «Я проснусь на заре от стыда и злобы» (Олег Юрьев).

Может, их объединяло острое чувство одиночества?

«Мы – провинциалы Вселенной», «Привыкая к уплотненной неотзывчивости» (Анна Золотарева).

Стихи читались без пауз, одно за другим. Ритм, ритм, ритм! Вот за окном с ревом проехал мотоцикл. И тут же Анна как ответ на этот рев: «На Первомайскую выходит люд веселый, за ними время…» И все – мотоциклист уже стал иллюстрацией к стихотворению.

Может быть, это был спиритический сеанс? Разговор живого с неживым? Нет! Живая разговаривала с живыми. Они – Борис, Сергей, Олег (возможно, их уместнее называть по имени-отчеству?) – были живыми в своих стихах.

Четыре поэта. Звенья композиции цепляются одно за другое – словом, образом, чувством.

«Для какой-то нужды уцелел на земле» (Сергей Морозов), «Страшно сказать, меня насилует все… – деликатность и чувство справедливости. Ради радости» (Анна Золотарева), «Ластонька милая…» (Олег Юрьев), «Шмель дуралей» (Анна Золотарева), «Голубь, что ли, бродит по карнизу…» (Борис Дубин).

Показалось, что по мере чтения с читающими происходила трансформация – голоса Антона и Анны звенели, звучали все отчетливей и отчетливей, выделялось каждое слово. Выделялось и тут же уплывало… Какие-то изменения происходили и во мне – слушателе. Я будто чувствовал их физически, я будто терял реальность, с меня будто сняли одежду, я будто бродил голышом-босиком по серому ковролину.

«В раю, должно быть, снег» (Олег Юрьев), «Во избежание падения держись за поручни» (Анна Золотарева), «Видишь, по аллее вихляет желтый лист?» (Сергей Морозов), «Кто может сравниться с шалавой моей?» (Анна Золотарева).

Все сливалось в одно – поэты, эпохи, голоса. И было неожиданно, когда вдруг все прекратилось. И наступила тишина. Зрители сидели ошарашенные и молчали.

«Как тебе?» – спросила Анна свою дочь Лизу. «Мама, это было настолько сильно», – прозвучало в тишине.

А дальше был разговор со слушателями – тихий, теплый, душевный. И никто не хотел расходиться. Да и уйти было невозможно, поскольку двери в зал, где проходило мероприятие, захлопнулись и не открывались – ну, не мистика ли!

В заключение хочу привести фразу Антона Дубина о поэзии Анны: «Когда поэт такого уровня, слуха и голоса, который меняется от стихотворения к стихотворению, так редко выступает – это неправильно». Согласен.

P. S.

Борис Дубин (31 декабря 1946, Москва – 20 августа 2014, там же) – переводчик англоязычной, французской, испанской и латиноамериканской, польской литературы. В 2006— 2012 гг. руководитель отдела социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады (Левада-Центр), заместитель главного редактора журнала «Вестник общественного мнения». В 2012—2014 член редколлегии журнала «Иностранная литература». Лауреат ряда премий за эссеистику и переводы. Кавалер Ордена заслуг (Франция, 2008).