Взгляд во вне. 13-й аспект понимания

22. Понимание постоянно ускользает от актов, ей приписываемых, то есть оно есть и реализуется не в том, что мы под ним понимаем.

23. Понимание безразлично по отношению к характеристикам взаимодействия понятий в отношении алгоритма объяснения, оно может выражаться лишь по отношению к тому, что узнается или воспринимается безотносительно того, как это преподносится или объясняется.

24. Компонентная составляющая научного знания на сегодняшний день громоздка и разрушительна.[6]

25. «Все прекрасно, как сон.Сон придет и уйдет.Наша жизнь – сон во сне…»Обата Акира

Второй аспект: Достаточность или степень заинтересованности. Матричный алгоритм действия мышления

Мы говорим, что не попали в быстро движущуюся мишень по причине того, что она быстра или что мы поздно на нее отреагировали, но не говорим, что это закономерность, выраженная в том, что выстрел есть выстрел, а скорость есть скорость, где реализация того, чтобы попасть, не сопряжена ни со скоростью, ни с реакцией; она связана с попаданием, которое не зависимо от вышеперечисленных характеристик, но зависимо от самого состояния, выраженного в «попасть».

Автор

Всего, что сказано выше, до этого момента, «достаточно» для того, чтобы вами были сделаны определенные выводы. «Достаточность» есть субъективное ощущение «предельности» акта восприятия, выраженного в «понимании» нечто конкретным образом, в определенный период времени.

«Достаточность» чаще всего можно встретить в виде выражения степени. В то же время, что есть степень? Например, истинность и ложность понятия зависит от степени ложности ложного и степени истинности истинного. Степень не есть показатель, в данном случае истинности и ложности, но есть «выразитель» их воспринимаемой стороны «для нас». Достаточность ведет к акту позиционирования себя как способного рефлексировать по отношению к любому внешнему или внутреннему источнику или объекту восприятия. Она является «мерой дозволенного» и «предельного» в акте восприятия и понимания. Последние в свою очередь действуют в рамках того, что «есть», то есть нечто «предельного» в акте «дозволенного восприятия».

Все, что «есть», невозможно для рационального склада мышления, в силу того что его нельзя объяснить, так как объяснение не суть «есть», а суть «вопросность по отношению к уже существующему».

В то же время «есть», безусловно, необходимо и единственно возможно, с точки зрения его позиционирования по отношению к фактору объяснения акта нашего существования. Следовательно, воспринимать то, что «есть» – привилегия нашего существования во всем его многообразии и специфике реализации данного «есть» в различных формах человеческой активности.

Рассуждение и объяснение, выступающие в качестве методов и элементов нечто, которое мы зовем «поиск», не приводят к тому, что мы ожидаем от них получить путем их использования, а именно к истине «объяснения» всего, что нас окружает. Это происходит по причине того, что сама истина или все, что «есть», находятся «вне» рамок их восприятия как таковых, направленных на установление и определение их сущности, а также по причине их сущностной «инаковости» по отношению к указанным методам. Дело в том, что «инаковость» воспринимаема лишь в непосредственной очевидности и данности сущего.

Следовательно, явственная истина очевидного противостоит запутанной неочевидности рассуждения, ее понимания и объяснения.

Скажете, парадокс? Не все так просто. Парадоксы удивления и концентрации внимания на чем-либо наталкивают на мысль о существовании некой начальной субъективной импульсивности, выражаемой затем в виде форменной заинтересованности.

Заинтересованность тривиальна с точки зрения заурядного читателя, которому достаточно сказать несколько нераспространённых фраз для того, чтобы вызвать ее. Да, они могут вызвать и отторжение, но заинтересованность принимает, к сожалению, помимо положительных явлений и форм, так же и их отрицательные эквиваленты, причем еще с большей охотой. Пример заинтересованности лежит в предложении читателю нечто «неординарного» по отношению к устоявшемуся алгоритму ее ожиданий, сформировавшихся в опыте.

Так, выводы (итоги), помещенные в «начало» нашего исследования, производят в вашем восприятии прочитанного что называется «неоднозначную» реакцию с точки зрения многих форменно-рефлексивных факторов, стилистических, логических, поведенческих, профессиональных, традиционных и т. п.

«Начальность» (априорная интуиция)[7] исследования предопределяет фактор вашего восприятия «начальности» как таковой и всех ее иллюстрационно-ассоциативных атрибутов, в частности таких, как «первый», «старт», «рождение» и т. п.

В то же самое время характеристика восприятия «вывода» в нашем «привычном» или «матричном» его восприятии коррелирует к нечто «конечному», или «законченному», или к «концу», или к «итогу», что не суть. Если рассматривать «конечность» с точки зрения прочтения данного произведения или вообще какого-либо иного произведения, то оно подразумевается или ассоциируется с «нижней», а не «верхней» частью страницы и фиксируется в вашем сознании в виде алгоритма: (верх – начало, низ – конец (априорная интуиция)), при том, что мы четко осознаем и даем себе отчет в «неопределенности» того, где начинается «верх» и закачивается «низ» и «что есть низ и что есть верх».

Именно «определённость», «выраженная» в виде нечто, называемого «ориентиром», дает нам возможность в оценке происходящего, а также выступает интуитивно «правильным» и «достоверным», вне зависимости от того, что наше «трезвое», «рациональное» восприятие четко говорит о невозможности осмысленно охарактеризовать сущность самой определенности.

Парадокс в том, что при осознании сложности и в то же самое время тривиальной однобокости нашего взгляда на мир, мы все-таки воспринимаем нечто единично доступное нам и именно в том виде, в котором воспринимаем, хотя по логике вещей такого рода закономерность восприятия именно «так» и в «таком спектре» по отношению к многоаспектности выражения мира, скорее говорит либо о «случайности» восприятия, либо о намеренной целевой установке «извне» именно такого восприятия мира.

Ведь все, что есть, когнитивно-неопределенно.

«Выводность» и «итоговость» нечто воспринятого предопределяют неосознанный характер употребления «привычности», возведенной до степени слепой веры в определённую «последовательность», часто называемую «порядком», «структурированностью», «последовательностью» или «механизмом» действия. Констатация «алгоритмии» восприятия и акта понимания приводит нас к реализации некоей последовательности в том, что мы называем «действием». Выбор или его отсутствие в данном случае предстает лишь как бинарный алгоритм выражения нечто того, что есть форменная инвариантность того, что «есть». Мы «есть». Каждый акт, каждое действие, каждый посыл откликается в нас и существует для нас только при нашем присутствии.

Импульс «первичности» характеризует нечто начальное в отношении такой характеристики, как развитие и движение. Для восприятия нечто нам необходима опора в виде того, что нечто «есть», притом «объяснение» того, что есть, зачастую лишь подразумевает определённые его «характеристики» (например, единичность, конечность, первоначальность), возводимые в ранг самого объяснения, но предстающие на самом деле лишь как фактор «возможного» отражения механизма матричности восприятия в связи с бесконечным множеством альтернативных вариантов объяснения нечто воспринимаемого.[8]

«Есть», или «существовать», независимо от таких критериев его оценки, как первичность, вторичность, прогресс или регресс и т. п., должно быть самодостаточно, в смысле инвариантно воспринимаемо безотносительно того, как оно воспринимается в его поименованном эквиваленте и т. п. алгоритмов восприятия человеком окружающей действительности.

В противном случае широта информационной составляющей подобных категорий наталкивается на признание «бессильности», «тупиковости», «конечности» нашего восприятия и его осознания по отношению к сущностному фактору их бесконечно потенциальных актов проявления.

Следовательно, они воспринимаются лишь в части, а в какой, есть суть вопрос ограниченности опыта каждого индивида, притом само «базовое» восприятие настолько хорошо нам известно и в то же время настолько туманно осознаваемо, что вопрос о возможности «банального» акта восприятия требует более глубокого анализа. Если постановка «вопроса» возможна в таком ракурсе и только в таком, как выяснится далее, то говорить о «необходимости причинности» нет смысла, так как без данных критериев человек невозможен как таковой.

Первый аспект: «Различение» сущего, «сущее» различие

Мозг не есть разум, каковым его хочет представить натурализм[9]

Маркус Габриель[10]

«Отсутствие» есть и характеризуется таким состоянием, как «воздействие на нечто», которое невозможно не по причине его отсутствия как такового в смысле «наличествования», а по причине невозможности формирования им обратной посылки воздействия (ответной реакции) на это нечто.

Если убрать нечто, то «воздействие на» отсутствие невозможно по причине невозможности самого воздействия и реализации его функционала, выраженного в воздействии.

Необходимо «воздействие на», где в данном случае «на» будет направлена в «никуда», «в ничто». То есть функционал «воздействия на» будет отсутствовать по причине отсутствия аксиологической причинности в алгоритме воздействия как такового, а именно восприятия.

Следовательно, «присутствие» есть нечто, которое характеризуется «наличествованием» как таковым, то есть существующим, определяющим себя как существующий посредством восприятия, и «неналичествованием» как отрицательной характеристикой «присутствия».[11]

«Суть», «сущность», «существующее» есть базовые алгоритмы созерцания, точки отправления акта восприятия, точки отправления мышления, которое по каким-то причинам отказывается констатировать и удовлетворяться тем, что дано, и всегда направлено (предопределено) к нечто, к выходу «за» привычный алгоритм понимания, воспринимая это «за» как «истинную» реальность.

Прежде чем продолжить далее, поставим вопрос: можно ли вообще утверждать что-либо по поводу таких категорий, как существующее и несуществующее? Если убрать сам факт восприятия, то нецелесообразно утверждать о несуществующем, однако следует утверждать о невоспринимаемом, что, однако, говорит о наличии возможности фиксации различия между воспринимаемым и невоспринимаемым, однако лишь в контексте гипотетической возможности существования невоспринимаемого за счет того, что воспринимается.

Следовательно, как можно видеть, объяснение нечто воспринимаемого возможно в рамках невоспринимаемого и только за счет его возводимого в ранг объяснения. Следовательно, если не вообразить «невоспринимаемое», нельзя говорить о воспринимаемом, но в то же время можно говорить о «данном», где объяснение есть суть челночная последовательность смены антагонистических состояний, которые суть «есть». Фиксация же самого различия воспринимаемого возможна в рамках воспринимаемого и невозможна вне его рамок, следовательно, «различие» есть фактор восприятия. Факторы восприятия в рамках различия составляют нечто окружающее нас, все, что есть: культуру, общество и т. п. Это все есть факторы проявления восприятия «различия» как такового, точнее, его форменная реализация, выступающая как «нечто иное» в отношении акта восприятия. Оно воспринимаемо как нечто иное в том смысле, что оно отлично от всего остального, что воспринимается, но не своей сущностью, а лишь в отношении его восприятия как нечто «иного».[12] Как оно есть, мы узнаем, лишь воспринимая, что оно «не есть», как и все остальное по той же причине, а именно по причине восприятия единичности различия, а не созерцания тождества в его многообразных формах проявления.

Если мы видим свет и никогда не видели темноты, а свет воспринимается за счет наличия темноты, которую рассеивает свет, то тьма есть суть восприятие «в нас», (акт нашего внутреннего восприятия), выраженное в восприятии степени света по отношению к темноте. Если бы мы не знали темноты, то как можно было бы воспринять свет?

Тьма есть выражение степени присутствия или отсутствия света.

То есть определить сущность «каждого нечто» без его отличия «от чего-то» невозможно в силу характеристики «восприятия», которое возможно лишь на основе «разности», а не в видении единства или целостности. Под целостностью мы понимаем восприятие окружающей действительности в том виде, в котором она воспринимается.

Восприятие конкретно единично, понимание абсолютно.

* * *

Мы различаем «что-то» с «чем-то» по наличию или отсутствию у «того» или «иного» «чего-то». То есть в некой цельности прослеживается «нечто», отлично воспринимаемое от «другого нечто». Следовательно, с необходимостью возникает понятие признака или атрибута. Однако если мы различаем «что-то» с «чем-то» по их признакам или атрибутам как неким воспринимаемым, а значит и познаваемым единицам, то как мы различаем сами «признаки» и «атрибуты» как «нечто»? Вопрос состоит в том, что при необходимости сами признаки в отдельности выступают самодостаточными «нечто». Получается, что сами «признаки» и «атрибуты» того или иного предмета или явления сами должны содержать «признаки» и «атрибуты», на основании которых мы можем констатировать факт их принадлежности к тому или иному явлению, процессу, предмету действительности и так до бесконечности.[13] Проблема в том, что, пытаясь разобраться и найти абсолютный критерий разграничения предметов и явлений окружающего мира, мы становимся заложниками собственной формы существования, которая построена по принципу рамочного или единичного восприятия конкретно того, на что, как говорил Э. Гуссерль, направлена наша интенция.[14]

Точнее сказать, мы не можем объяснить критерии такого построения и функционирования восприятия, но с успехом ими пользуемся каждый день.

Итак, «отличие», как выяснится далее, выступает единственной характеристикой восприятия именно «этого», а «не того» или «иного другого» и именно в том виде, в котором оно «есть» или представлено.

«Отличие» или «разность» есть фактор выражения явления или предмета действительности и единственная их сущность независимо от «их характеристик» или так называемых «существенностей», так как разность суть «предустановлена» «до» нашего восприятия предмета и использования «разности» как таковой и является мерилом существования и разграничения многообразного единства, которое воспринимается нами как нечто уникальное, а точнее, как «не то, что есть», помимо всего остального.

Например, вы смотрите на стол и говорите, что это именно стол, при наличии в его характеристиках всего так называемого «существенного», что присуще, например, и стулу. Вы утверждаете, что это стол в связи с тем, что он именно «таков», в смысле «не такой, как все остальное»[15] по отношению к характеристике «сравнения», а не по отдельным атрибутам его акта выражения и восприятия. Он есть лишь «нечто отличное» или «иное», и именно только поэтому он есть нечто конкретное и воспринимаемое, в противном случае он будет, как и многое другое, неуникальным и неразличимым в рамках своей «существенности»,[16] о которой мы поговорим ниже.

Итак, в противоположность целому существует часть, воспринимаемая как «деление» целого, предстающее как нечто воспринимаемое нами в связке с «последовательностью», которая формирует «понимаемость» каждого акта в отдельности. Например, слушая мелодию, мы воспринимаем во временной последовательности звуки, поделенные на единицу восприятия.

Вопрос: как возможно воспринимать мелодию (целостность), если единственной формой и откликом на алгоритм восприятия является улавливание «каждого» (части) звука в отдельности, ограниченного временным континуумом? Более того, «звука», отличного от «другого звука», при существенной характеристике всех без исключения нот, выражаться в виде все того же «звука»? Проще говоря, как возможно воспринять нечто, ограниченное временной последовательностью, и воспринять в итоге целостность, которая недоступна ограниченному акту восприятия человека и воспринимаема лишь как часть? Целостность, таким образом, либо не воспринимается как таковая, либо воспринимается нечто таким, что мы не в состоянии воспринять.

«Каждый» выражает состояние градации, отдельности, которая отлична от нечто воспринимаемого и называемого нами как целостность. В чем разница между «целостностью» и «делением» (частью)?

Именно в данном вопросе выражается алгоритм «привычного», определяемого нами как «вопрос», «выраженный как акт» на «то, что» мы хотим услышать, притом «разница» в данном «вопросе» никак объективно не сопряжена с понятием «целостности» и «делением», которые в свою очередь также не сопряжены ни «с чем», помимо выражения своей сути, она лишь подразумеваемо-связана с предыдущим прочитанным предложением и то лишь потому, что «предыдущее» навязано нам как «необходимость» акта понимания выраженного в виде «стабильной последовательности» действующей (функционирующей) в акте понимания. Данные антонимы (парадоксы) присутствуют в каждом виде, в любой окружающей нас формации, причем при их детальном рассмотрении они не вполне объяснимы и понятны.

Так, «старый-молодой» есть «противоположность», притом противоположность мы воспринимаем как нечто «отличное от». «Отличное от» есть нечто, которое никак не может взаимодействовать с неким «иным» и никак от него не зависит, в противном случае при наличии «зависимости» не представляется возможным говорить о «разности» как таковой. При этом при отсутствии такой зависимости нет возможности реализации такого состояния, как «сравнение», ведь сравнивать и оценивать можно лишь нечто сравнимое (цельное), в противном случае сравнение не может выходить за рамки разности.

Если сравнение не может выходить за рамки разности, а сама разность подразумевает нечто несоприкасающееся, возникает закономерный вопрос: как возможно сопоставлять и противопоставлять в одно и то же время «старость» и «молодость», как в нашем примере?

Схема данного парадокса распространяется на все факторы жизнедеятельности. Как уже было сказано, «парадоксальность» почему-то причинно-алгоритмично вызывает состояние «удивления», которое в свою очередь чаще всего вызвано не восприятием «нечто» того, что воспринято, но восприятием этого «нечто» «как того», что называется «новым», или не вписывающимся в структуру привычного.

«Предсказуемость» воспринимаемого явно довлеет над самим актом восприятия, выражаемого в акте понимания. Предсказуемость, то есть «перед тем, как нечто сказано (понято)» или форменно выражено для акта восприятия, говорит о том, что «нечто», которое мы воспринимаем, есть «уже нечто», которое мы «можем воспринять», так как оно «уже» «до» обладает свойством «восприимчивости» по отношению к нам.

Например, когда на экране телевизора появляются разные кадры, то «появление» есть не что иное, как «отсутствие» нечто на предыдущем кадре, который «воспринят», но не является нечто новым по отношению к текущему акту восприятия в смысле (восприятие не создаёт новый акт в воспринятом, но фиксирует факт воспринятый).

Восприятие предсказуемо, но непонятно.

Парадоксальность описания подобных умозаключений присутствует везде, о чем бы мы ни говорили и что бы мы ни воспринимали. Она также присутствует в языковой матрице, которая использует акт привычной для нас информационной коммуникации при имеющихся тысячах альтернативных вариантов выражения мысли. Тут мы упираемся в категорию смысла. И если вы думаете, что мы понимаем смысл так, как вы сейчас его подразумевали или представили, то ошибаетесь.

Запомните, пожалуйста, то «ощущение понимания», когда вы прочитали понятие «смысл».

Теперь скажем, что мы имели в виду не то, что вы ощутили или представили как акт понимания, но нечто иное по отношению к алгоритму восприятия понятия «смысл».

Например, вы имели в виду то, что смысл – это скрытое, содержательное отражение мысли писателя в его произведении или примерно нечто в таком роде.

Мы же говорим и подразумеваем под смыслом нечто иное.

Так, например, смысл (с/мыс/л) – «мыс» мы рассматриваем в качестве диверсификации буквенной составляющей понятия «смысл». При такой диверсификации остаются неизвестные «с» и «л». Далее скомбинируем их путем поиска подходящих структур для «с» и «л». Сколько возможных понятий начинаются на «сл»? Очень много. Тогда почему «с» и «л» в каждом отдельном понятии создает понятие, определяемое как «конкретное» (смысловое) и в то же время каждое будет обозначать «разное» при одинаковом эквиваленте начальных символов (букв), то есть начальных «сл»?

По логике вещей каждая комбинация знаков должна иметь смысл, так как в общем и целом смысл видится в сопряженности этих знаков в известных комбинациях.

Это не совсем так, так как «целое не есть совокупность ее частей».

Сократ[17]

Итак, мы имеем в остатке «сл». Подберем понятие данной комбинации букв, например, «слово», где «сл» отпадают по остаточной системе, которую мы предложили выше. Остается «ово». Если мы скажем понятие «овощ», то каким образом «сл», представленная в «слове», будет связана с последующим понятием, выразившимся в «овоще»?