Ниточка жизни

Изумлённая внезапным поворотом разговора, Зина не знала, что ответить. А Анастасия Матвеевна продолжила:

– Пойдём ко мне, я у подруги могу переночевать две ночи, только вещички кое-какие заберу. А ты не стесняйся, будь там как дома. У тебя любимый на войну уходит. А если он затушуется, так ты помоги ему. Мужчин долго уговаривать не надо. Пошли, – властно произнесла Анастасия Матвеевна и направилась в сторону, противоположную от Зининого общежития. – Пошли, пошли, – повторила она.

Ошеломлённая Зина повиновалась зовущему движению руки своей преподавательницы и последовала за ней.

Когда запыхавшийся Валя прибежал в общежитие, Зина ждала его внизу. Она не стала ему ничего объяснять. «Там» он сразу всё понял сам и все отведённые им судьбой сорок часов они провели вместе, в маленькой комнатке большой коммунальной квартиры в самом центре города.

* * *

Зина подошла к двери, постояла, не решаясь нажать на большую чёрную кнопку звонка. Ещё раз прочитала табличку «Водовозов Александр Николаевич» и позвонила. Коротко, робко и быстро, чтоб никто не увидел. Так ребёнком она хватала со стола недозволенное лакомство. С той стороны никто не подходил. Она вдавила кнопку сильнее и протяжнее. За дверью послышались шаги. Те же твёрдые, уверенные шаги сильного, энергичного человека.

– А это вы, – лицо Водовозова расплылось в улыбочке, чуть ли не доставая до волнистой чёлки, – заходите, милочка, заходите. Я как раз чаёвничаю, не желаете чайку?

– Нет, спасибо, – едва переступив порог, Зина замялась, не знала, что делать дальше.

– Позвольте я приму Ваше пальто, – Водовозов протянул руку. Несмотря на вежливую форму, тон больше напоминал приказ.

Зина повиновалась, сняла пальто и подала его вместе с беретом Водовозову.

– Ну проходите, что ж вы стесняетесь?

Но Зина как будто застыла на месте рядом с подвешенным к стене небольшой прихожей телефоном.

– Что-то не так? – осведомился хозяин мастерской. – Выкладывайте, что у вас.

– Мы не оговорили расценки. Я хотела бы знать какая будет оплата.

– А, вы об этом. Ну что ж, это логично. Вы кем работаете?

– Медсестрой в больнице.

– Так, значит зарабатываете рублей четыреста?

– Да, чуть больше, – соврала Зина.

– Вы же посменно работаете, пару раз в неделю позировать сможете?

– Смогу.

– Ну у меня будете зарабатывать больше. Если, конечно, мы сработаемся.

Тут Зину аж передёрнуло: «Сработаемся? Что он имеет в виду?».

Водовозов заметил Зинину реакцию и поспешил успокоить:

– Это то, о чём я говорил по телефону. Нужно уметь оставаться практически без движения часами. Двигаться, шевелить конечностями только по моему разрешению. И при этом сохранять естественность и расслабленность поз. В общем, на первый взгляд ничего сложного, но это только на первый взгляд. Ой, Боже, что же мы стоим в предбаннике, проходите в мастерскую, – он подвинулся в сторону, пропуская Зину вперёд к широкой двустворчатой двери с гофрированным стеклом, через которое проникал только солнечный свет.

Зина вошла в мастерскую и едва не охнула от удивления. Просторная, метров шестьдесят квадратных комната с высоким, раза в полтора выше, чем в общежитии, потолком, через большие окна всё заливал ослепительный свет утреннего солнца. Сверху свисала старинная бронзовая люстра с опущенными вниз плафонами в виде белых цветочков. В правом углу – тоже белый, эмалированный рукомойник. В противоположном – огроменная стопка альбомов. Стены, расписанные, видимо, самим художником в приятный, неназойливый растительный орнамент мягких, бежевых цветов, были почти целиком заставлены картинами. Картины, картины. Прислонённые к стенам и даже к стульям на Зину смотрели физкультурники и физкультурницы, строители, шахтёры, колхозницы, солдаты. Благодаря им мастерская производила впечатление небольшой, правда, слегка хаотично устроенной художественной галереи. «Прямо доска почёта городская, все довольные, счастливые и радостные», – подумала Зина. Но вслух восхитилась:

– Сколько у вас картин, как вы здорово пишете!

– Здесь больше эскизов пастелью. Детали картин. Законченные работы у меня как правило, не залеживаются долго. Много вообще пишу под заказ. Так я не закончил насчёт нашего сотрудничества. Я буду платить Вам в частном порядке. Хотя, на самом деле, есть и официальные расценки, они не очень высокие, имеется даже целая категория граждан и гражданок, которые живут этим. Их принято называть не натурщиками, а демонстраторами пластических поз. Это довольно большой отряд, как считается, профессионалов, работников своего рода творческого жанра. Но мне больше импонируют люди с улицы, как вы. У таких как вы, видишь свежесть, натуральность положений, незамусоленность, извините за выражение, а профессионалы – это зачастую, как актёры одной роли. Они привыкли к своей работе, и их очень трудно подвигнуть на нестандартное, живое, а не застывшее воплощение пластики тела и лица.

Зина не знала, что сказать, если честно, то она с трудом представляла свою миссию.

– Вот так. Возможно я немного сумбурно выражаюсь, но мне, кажется, вы меня поняли. Художник впился глазами в Зину в ожидании ответа.

А она после некоторой паузы смогла лишь выдавить из себя одно слово: «понятно».

– Ну что ж. С Вашей помощью я хотел написать картину о нашей сегодняшней жизни. Страна восстанавливает разрушенное войной хозяйство, и я замыслил изобразить девушку на стройке. Она будет катить тачку с битым кирпичом. Тут главное не только поза, но и выражение лица. На нём должно быть заметно и усилие, и удовлетворение от работы. Она расчищает новую жизнь от завалов, оставшихся от войны. За ширмой одежда, переоденьтесь, пожалуйста, аккуратно, не споткнитесь об обломки, мы же на стройке, – пошутил Водовозов, – и примите примерно такое положение.

Водовозов протянул Зине фотографию. На ней женщина лет тридцати на фоне разрушенного кирпичного дома толкала тачку со строительным мусором. Одежда её выглядела несколько странно: рабочий комбинезон со спущенными с плеч лямками (она их завязала за поясом, чтоб не болтались) и заляпанная, когда-то светлая, футболка, плотно облегающая тело. Видимо, ей было жарко.

– А вот ваша тачка, у дворничихи одолжил, – Водовозов выкатил из угла примитивную конструкцию на деревянных колёсиках, в таких дворники обычно возят мётлы и объёмный мусор, – с ней вам будет легче держать требуемую позу.

Зина опять кивнула. Ей очень хотелось попробовать и угодить Водовозову. Она даже представила своё лицо на выставке его картин – напряжённое от усилия, но смотрящее вперёд, туда куда её ведёт кисть этого художника. Ну не прямо в коммунизм, конечно, а всё же в какое-то светлое будущее. Оно ведь должно наступить. Ну хотя бы у неё.

Однако на деле вышло не так гладко. Пять часов постоянного позирования, во время которого она пыталась выглядеть естественно, натурально, не напрягаясь больше нужного. Это оказалось чрезвычайно тяжело. Через минут пятнадцать заболели кисти. Потом появилась боль в спине, начали затекать пальцы и запястья. Выдержав позу три четверти часа Зина попросила пощады. Она больше не могла.

Водовозов позволил лишь небольшой перерыв на чай, но картину посмотреть не дал. «Потом, милочка, потом». И опять началось. То же положение, и те же боли. Затем опять перерыв и снова работа. Не такая уж простая, как ей казалось ещё несколько часов назад. Сначала Водовозов набрасывал картину угольным карандашом, выводил контуры, курил, смотрел на Зину, как будто искал в ней разгадку чего-то. Иногда подходил и почти требовал: «Не напрягаться, естественней, смотрите вперёд, не вниз!» И ни одного лишнего движения в сторону её тела, никаких намёков на КвадратИвановщину. Как бы чувствуя Зинины опасения, художник вёл себя предельно корректно. Лишь когда он снова и снова смаковал детали её фигуры («Вот так, чудесно, грудь великолепно смотрится, торс напряжён, молодец!»), лишь в эти мгновения Зине становилось немного не по себе. Ей казалось, что за словами могут последовать действия. Но ничего подобного не случилось. Водовозов рисовал, стирал и снова резкими, короткими движениями наносил линии на холсте. Наконец перешёл к маслу и ещё через пару часов объявил: «Всё, на сегодня хватит!», она взглянула на мольберт со стороны художника. Каково же было её разочарование от вида нечётких пятен внутри линий и чёрточек, лишь отдалённо передающих силуэт «девушки с тачкой». Лицо Зины ещё вообще не прочитывалось, будто на него краски не хватило, – только овальный набросок с затянутыми в толстый хвостик волосами.

Но Водовозов остался доволен:

– Вы прекрасно справились со своей ролью, я именно это и ожидал, – сообщил, довольно потирая руки, художник, – вот, возьмите, ваши честно заработанные.

Он протянул Зине две двадцати пяти рублёвых купюры.

Она с недоверием посмотрела на деньги:

– Это мне?

– Вам, кому же ещё!

– Но ведь это много!

– Вы их заработали, берите! И завтра жду вас, в это же время. Ведь завтра у Вас выходной, я правильно понял?

– Да, завтра, – немного растерянно произнесла Зина, мусоля в ладошке мятые купюры.

Сто рублей она зарабатывала за неделю, часов пятьдесят суматошного метания по отделению между больными и врачами, с грелками, баночками с мочой, термометрами и шприцами. А тут – по большому счёту ничего не делала, правда, устала очень, но пять червонцев!

Назавтра она пришла в назначенное время и всё повторилось – поза с тачкой, Водовозов, расчерчивающий холст углём, и очередные пятьдесят рублей. Зина стала входить во вкус. Ей нравилось приходить к художнику, нравилось позировать, она чувствовала некую сопричастность с миром искусства, миром, соприкоснуться с которым стремилась ещё в детстве. Да, совсем не так она представляла себе это тогда. Но после опустошающих дневных смен и бессонных ночных дежурств в больнице даже скромная роль «демонстратора пластических поз» позволяла ей вырваться в совершенно иную реальность, в которой вместо камфоры и грелок были мольберты, картины и художник. И он писал картину с неё. А может, за эту картину он удостоится Сталинской премии, и она будет висеть в Третьяковской галерее? И на неё будут смотреть люди? Завтра, через десять, через сто лет! Ведь все эти Моны Лизы, Джоконды давно ушли, умерли, нет их на свете, а образы их живут, живут в глазах и умах людей. Так и она может будет жить!

И Зина старалась. Она всё делала так, как говорил Водовозов. А, он, сменив мягкий, слегка заискивающий тон первых дней их знакомства, становился всё более требовательным, даже временами жёстким: на третьем сеансе исчезло слово «милочка», он уже говорил ей «ты» и его просьбы звучали теперь как приказы. Но Зина, не рассуждая, выполняла все его пожелания. Однажды первом делом он приказал, да почти приказал, раздеться до нижнего белья. Ему нужно было лучше видеть тело, все детали её конституции. Зина даже не попробовала ему перечить. Надо – так надо. Это её работа. Она и так порой уже чувствовала себя голой, создавалось впечатление, что художник ощупал всю Зину, ну, как минимум, взглядом. Поэтому она, нисколько не стесняясь, скинула с себя верхнюю одежду, стянула многократно штопанные, толстой ткани, чулки и долго оставалась в стареньких застиранных трусиках и сшитом самолично лифчике. Водовозов как-то странно хмыкнул, когда увидел её женскую амуницию, долго ходил вокруг, рассматривал. «Как к лошади приценивается», – невольно пришло в голову сравнение. Наконец, он отошёл и разрешил одеться.

В следующий раз на маленьком стульчике за ширмой, куда Зина складывала свою одежду, лежали великолепные тоненькие фильдеперсовые чулки. Она некоторое время стояла, не зная, что делать. Принять такую вещь казалось ей равнозначным шагу к чему-то большему. А большего она абсолютно не желала. Уважая, почти благоговея перед своим художником, она видела в нём только художника, но никак не мужчину. И хотя Водовозов выглядел вполне достойно – только на уровне пояса прочитывалось нечто лишнее – и был очень обаятельным, Зина никак не могла даже поставить его рядом с Валей.

Зина колебалась с минуту, не больше, её пальцы невольно коснулись чулка. Такого у Зины в жизни ещё не было. Присущая почти всем женщинам тяга к красивым предметам туалета быстро взяла верх. Она не отказалась, только уточнила: «Это мне?» и, услышав утвердительный ответ, быстро поблагодарила и стала переоблачаться в строительную робу.

В тот день она пыталась не разговаривать с Водовозовым. Когда он начинал заводить разговор на сторонние темы, она отвечала односложно «да», «нет». И только после окончания сеанса, она уступила ему, одев по его просьбе новые чулки.

– Ну вот совсем другое дело! – оценил Водовозов Зинины ноги. – У тебя очень красивые ноги, такие ноги нельзя прятать под грубой материей. Тебе нужно одеваться по-другому.

Зина только покачала головой. Легко сказать. Даже этого приработка демонстратора пластических поз не хватит, чтобы одеваться хорошо. Ну поднакопит снова талоны, матерьяльчик ещё купит и сама сошьёт, наконец, что-нибудь, Только всё это будет довольно простенько. Где взять что-то достойное? Она не знаменитый художник. Доступа к дефициту нет. Конечно, можно намекнуть Водовозову, но Зина боялась, что такая помощь может обойтись ей очень дорого.

А через месяц Водовозов закончил картину. Зине она понравилась. Девушка толкала тачку, в её позе читалось усилие, а оно подчёркивало, как это ни парадоксально, красоту крепкого, физически развитого, тела. И это было тело Зины, всё было от Зины, только брови не ухожены, не выщипаны. Ну может посчитал, что девушке с тачкой не до того. Зина получила свои деньги, за девять сеансов вышло больше месячной зарплаты и, прощаясь с художником, поинтересовалась нужна ли она ему для других картин. Тот ответил, слегка тушуясь, что да, нужна, но пока не знает, но, когда появится необходимость, он вызовет её телеграммой.

* * *

Время шло, менялись лица вокруг. Жгучего брюнета машиниста выписали. Даже знакомство не завязалось. Он смотрел на Зину, она порой бросала взгляд на него, но ни словом друг с другом они не обмолвились. Никто не решился начать первым, а может и не нужно ему ничего было, может, придумала всё Фима. Несостоявшийся кавалер исчез, осталась лишь рутина, повседневная тягучая, как оконная замазка, рутина. Больница, пациенты, градусники, процедуры, плоскогрудая ординаторша, вечно посматривающая на неё неприязненно и свысока. Зина даже стала догадываться почему. Молодая врачиха явно положила глаз на Квадрата Иваныча. «Вот есть же бабы, – рассуждала Зина, – ничего их не останавливает, ни семья, ни дети, ни возраст мужика. Лишь бы штаны болтались». А Квадрат Иваныч всё своё мужское внимание уделял Зине, даже больные стали замечать, как он нет-нет да похлопает Зину по плечу. Вроде бы по-отечески, но рука оставалась на Зинином халате дольше положенного и немного ниже, норовя добраться до разреза, из-под которого выпирала налитая соком молодости грудь. Зина даже пару раз открыто уворачивалась от подобных «дружеских» жестов, но Квадрат Иваныч не расстраивался и при каждом удобном случае продолжал вести осаду неприступной крепости по имени Зина Клещёва. По малейшему поводу вызывал её в свой кабинет, долго расспрашивал о всякой ерунде и, улучив минуту, когда они оказывались наедине, прижимал её. Зина чувствовала его плохо выбритую щетину, колкий ёжик волос, сопротивлялась, выскальзывала, но получалось не всегда. Начальник был настойчив и не шибко стеснялся. Слова особо не выбирал, был прямолинеен. Однажды, зажал её снова. Правая ладонь опять оказалась на Зинином плече и, выдыхая на Зину запах дешёвого табака, пыхтя как паровоз, пробежавший стометровку, заведующий прохрипел: «Зина, Зиночка, как я хочу попасть в твои клещи!» Зина извернулась и, оказавшись посередине кабинета, всё обратила в шутку: «А я в Ваши уже попала, Кондрат Иваныч. Три года назад!»

Зина приставания начальника принимала всерьёз и тем больше тянулась в другой мир, к художнику и его картинам. Всякий раз, возвращаясь с работы, Зина спрашивала у дежурной вахтёрши, нет ли телеграммы, и всякий раз она слышала отрицательный ответ. Так прошёл месяц, наступила зима. Очередная холодная зима. Зимнее пальтишко поистёрлось, сзади, ниже талии, оставался совсем тоненький слой, на обшлаги рукавов тоже невозможно было смотреть без боли. Надо бы купить новое, но Зина все накопленные деньги пустила на наряды, и даже несколько десятков талонов на одежду позаимствовала у старшей медсестры. Их надо было отдать до февраля. Женщине к весне нужно было покупать новую одежду подрастающему чаду. «Ну что ж, прохожу как-нибудь эту зиму, а к следующей подготовлюсь получше», – успокаивала себя Зина и наматывала под пальто ещё мамин, грубой пряжи, старенький платок. Вообще-то, если бы Зина могла быть более экономной, давно бы справила себе новое пальто. Ведь некоторым такой же зарплаты ещё и на детей хватало. Но экономной она быть не могла. Для этого нужно, в первую очередь, иметь возможность вести своё хозяйство, что в комнате с четырьмя соседками было трудновато, а во-вторых, считать каждую копейку. А Зина была способна пойти на базар и купить у спекулянта полкило конфет раз в пять-шесть дороже магазинной цены, или масла сливочного рублей по сто пятьдесят за килограмм, но зато без карточек.

Поэтому хороший приработок у известного художника был бы очень кстати. Но Водовозов молчал. А Зина ждала. И дело было не только в нехватке денег. Ей стало не доставать мастерской, беспорядочно заставленной картинами и эскизами, запаха красок, льняного масла, самого вида художника, задумчиво водящего кистью по холсту или снимающего мастихином слишком щедрый мазок, не хватало даже облаков дыма, которые он выпускал, раскуривая свои папиросы. Порой, оставшись одна в своей комнате, Зина принимала ту смешную позу с тачкой, которую воображала, и оставалась без движения 15–20 минут, как бы проверяя, не потеряла ли она навык натурщицы. На самом деле, и в этом она боялась себе признаться, ей не хватало той работы и художника Водовозова. Её каждодневные безрадостные будни сделали из Водовозова почти икону, на которую Зина готова была молиться, лишь бы снова оказаться там. В прокуренной мастерской у той тачки с «битым кирпичом».

В конце концов, она не выдержала и позвонила Водовозову. Опять ответила жена. Странно, но за все девять сеансов он ни словом не обмолвился о своей супруге, ни разу не позвонил ей, и она тоже не только не появлялась в мастерской, но никогда не давала о себе знать. Хотя дома она, наверное, командовала своим Водовозовым, как генерал на плацу. Снова она позвала к телефону «Сашеньку», и снова Зина слышала на всю квартиру, что ей надоели его голые натурщицы. Водовозов шёл долго, мучительно долго, Зине показалось, что он просто не хочет говорить с ней, хотя её даже не попросили представиться. Но она ошибалась. Услышав Зинин голос, Водовозов явно обрадовался. Правда, с некоторым сожалением сообщил ей, что сейчас для неё работы нет. «Хотя, – добавил он, поразмыслив немного, – есть небольшая, на втором плане большой картины. Приходи, когда сможешь». Они договорились на следующий день, Зина сознательно позвонила перед выходным.

В этот раз задача была несложной. Стоять, но не скрючившись перед тачкой, а просто оставаться без движения, поворот головы в сторону окна. Даже переодеваться не понадобилось. Много времени тоже не потратили, уложились в два приёма, меньше, чем часа по три каждый. Зина даже не поняла для какой картины делался этот эскиз. Прощаясь, Водовозов сунул ей опять две двадцатипятирублёвки. Зина приняла и робко спросила:

– Ещё что-то будет?

Водовозов изучающе посмотрел на неё и ответил:

– Возможно, – и после небольшой паузы, явно рассматривая её пальто, добавил, – тебе деньги нужны? Могу одолжить.

– Нет, что вы, что вы! – решительно замахала руками Зина. – Я не к тому. – Она немного замялась, но, собравшись духом, выпалила, – мне просто очень нравится эта работа, и… у вас в мастерской нравится.

Водовозов похлопал своими шикарными ресницами, он не ожидал такого ответа:

– Понятно, но, если хочешь, могу дать рекомендацию в Академию художеств, там постоянно нужны натурщицы. Правда, студенты много рисуют обнажённое тело. Это школа, им надо…

– Не-не, – запротестовала Зина. Сама мысль о том, что придётся фактически публично раздеваться, повергала её в ужас. – Нет, я подожду, спасибо, Александр Николаевич.

– Вот и хорошо, я тебе телеграфирую, – тут он задумался, явно что-то считая в уме, – но уже после Нового Года. Тебе будет очень кстати, – он опять помолчал и добавил, – карточки вот-вот отменят. Всё можно будет свободно в магазинах покупать, как до войны.

– Как до войны? – Удивлённо пробормотала Зина.

– Да, именно так, – подтвердил Водовозов, – сведения точные. Не надо будет на тряпки бумажки копить. Пришла в магазин и бери, что хочешь, коли деньги есть.

– А цены, цены такие же будут?

– Не знаю, Зиночка, не знаю. Думаю, что да, такие. Ну, всего хорошего тебе, я дам знать, – Водовозов по праву старшего всегда первым протягивал руку.

Зина сунула свою ладошку, она сразу маленькой рыбкой утонула в большой пятерне художника и никак не могла вынырнуть. «Показалось, – решила она, – может он просто замешкался не вовремя. Случайно? А о позировании голой тоже случайно заговорил? В первый раз и, наверное, не в последний. И что делать, когда сам предложит? Впрочем, чего это я? Когда заведет разговор, тогда и думать буду!»

Зина шла в общежитие по заснеженному городу. Идти было далеко, не меньше пяти километров, но Зина сознательно не поехала на трамвае. Ей хотелось побыть одной, а вечерние улицы в зимнюю пору – самое подходящее для одиночества место. В нечастом для этого времени года безветрии крупными, красивыми пушинками падал снег. Он кружился над головами редких прохожих в ритме какого-то экзотического танца, и это создавало иллюзию зимней сказки в спектакле для детей, спектакля, который Зина никогда не видела и не могла видеть, но почему-то ясно представляла. Было совсем не холодно. Редкий для Ленинграда приятный зимний вечер.

После мастерской Водовозова одна мысль о завтрашнем дне в больнице портила настроение. И чего она тогда так внезапно решила идти в эту школу медсестёр? Ведь кроме этого недотехникума, вполне могла поступить в педучилище. Хотя бы попробовать. Да, седьмой она класс она не особо здорово закончила, уже не отличницей, с четвёрками, к тому же в захудалой деревенской школе. Тяжеловато было, три часа в день только на дорогу уходило, да дела по хозяйству, которые тётка постепенно навалила на неё. Но попытаться-то могла! Ведь вполне приличные оценки получила! Сейчас бы ходила учительницей, в чистый класс, в чистой одежде и никаких тебе клизм и грелок! Ан нет, опять идти завтра на смену в больницу.

Зина попробовала поменять ход мыслей, подумать о другом. «Не будет карточек, как это?» – Размышляла она. Всю её взрослую жизнь жили только по карточкам. До войны их не было, но в деревенском сельпо продавали, по большому счёту, только соль, мыло и сахар. Во время учёбы тоже по магазинам не бегала. Денег не хватало на отрезы. Ходила в том, в чём приехала, да на одну кофточку смогла накопить, подрабатывая санитаркой, платьице сама сшила и ботики растоптанные заменила на новые. Завтракала молоком, обедала в столовой, ужинала в общежитии чаем с хлебом, иногда даже с маслом, первую неделю после стипендии – с печеньем или пряниками. «А что, теперь она сможет вот так прийти в магазин и накупить конфет? «Мишка на севере», – пару раз попробовала, какое объедение! – Зина перевела дух. – Надо подождать, поживём – увидим!»

16 декабря карточки, действительно, отменили. Продукты не расхватали, хотя хлеб и крупа даже подешевели. Правда, деньги при этом тоже поменяли, и лежавшие у Зины в кошельке 210 рублей в одночасье превратились в двадцать один. Но Зина не долго горевала о потере. В тот же день выдали аванс за декабрь новыми, и она в первый же выходной опять поехала на Невский. И глазам не поверила. Цены на промтовары выросли, но остались вполне досягаемыми, не то, что коммерческие ещё несколько дней назад. В два раза подорожал только проезд на трамвае. Но зато всё можно было купить. Свободно, без карточек, без карточных талонов. Надо только заработать деньги. Где? Зина знала и терпеливо ждала телеграммы от Александра Николаевича.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.