Полная версия
Три кг первого
Стас Битлер
Три килограмма первого
© Битлер С.,2019
© Прокопьев Д. Ф., художественное оформление, 2019
© Оригинал-макет. ООО «Реноме», 2019
Описанные в произведении мнения и поступки действующих лиц не во всех случаях совпадают с точкой зрения автора и призывом к каким-либо действиям не являются
…Долгая счастливая жизнь,такая долгая счастливая жизнь,отныне долгая счастливая жизнь —каждому из нас…Игорь Федорович ЛетовДо посадки на самолет оставалось еще целых полчаса. Очень хотелось курить, а еще больше выпить. Игорь не любил летать самолетами, особенно в последние годы. Казалось бы, почему не продавать здесь, в баре, не разбавленное дешевыми лимонадами пойло, а нормальный алкоголь, и не построить где-нибудь в закутке аэропорта комнату с вытяжкой для курения? Нет – даже старые «душегубки» снесли! Он считал лицемерием ущемление прав курящих и умеренно пьющих граждан под эгидой борьбы за здоровье нации на фоне упавшего ниже плинтуса уровня жизни населения. Законы, несомненно, принимают бесящиеся с жиру богачи, живущие в какой-нибудь сытой Москве или здесь, в пока еще благополучном Петербурге. Вот если бы этих холеных думских петушков отправить без машины-охраны-секретарши куда-нибудь за пару сотен, а то и тысяч километров от столиц, возможно, закукарекали бы иначе! Увидели бы, как в каком-нибудь отнюдь не дотационном регионе молодь, поросшая на обломках демократии, вмазывается солью[1] по кругу из одного шприца и на остановках бычки собирает! Узнали бы, из чего состоит бюджет населения, которое в свободное от безработицы время разводит приезжих лохов по подворотням и соляру с тепловозов сливает, чтобы чахоточной матери купить лекарств, так как отец, если он вообще у кого-нибудь из них был, давно уже сгнил на зоне! Тогда они, может быть всерьез, задумались бы о здоровье нации и не тратили бы свои высокооплачиваемые силы и утроенные гнетом откатов бюджетные средства на борьбу с ветряными мельницами.
Иногда Игорю казалось, что, в отличие от многих своих ровесников, ему удалось вырваться из порочного круга. Его дед-политзек, Арсений Евдокимович Скориков, заслуженный каналоармеец[2] СССР, погиб в сорок втором, смывая кровью долг перед Родиной в одном из бесчисленных штрафных батальонов Второй мировой; отец, Павел Арсеньевич, был расстрелян по приговору «самого гуманного и справедливого суда в мире» в восемьдесят первом за хищение госимущества. Он же за всю свою жизнь лишь получил условный срок по малолетству, а после армии съездил в недолгую, на полтора года, командировку[3] на лесосплав в соседнюю республику. Конечно тогда, на суде, ему в зачет пошла служба в ВДВ, участие в боевых действиях и поручительство спортивного комитета, иначе командировка могла стать более продолжительной и удаленной.
Пусть это был и отрицательный, но все же опыт, который нельзя было не использовать для дальнейшей жизни, а вернее, для выживания. В девяносто первом после освобождения найти себе достойное применение было не так просто: экономика страны падала в пропасть, а бокс почему-то из самого патриотического вида спорта стал самым коммерческим.
Разумеется, молодой человек, за свои неполные двадцать два успевший отслужить-отвоевать-отсидеть, прибился к местной преступной группировке.
Банда, насчитывавшая в тот момент около ста душ, нарезала молодому боксеру сектор ответственности и снабдила всем необходимым: служебным автомобилем ВАЗ-2108, черным спортивным костюмом с тремя белыми полосками по швам и пистолетом системы Токарева. Старшие быстро заметили толкового бойца, обладающего редким для рядового бандита даром дипломатии: в отличие от остальных своих товарищей он сначала думал, а потом стрелял, а не наоборот. Так Игорь приблизился к самой верхушке группировки. Большую часть времени он проводил в обществе Прохора Беломорского, который на тот момент уже претендовал на место смотрящего от воров по всей области. За короткий срок Прохор в компании со своим другом детства Николаичем и еще одним типом по кличке «Воркута» подмяли под себя весь бизнес в округе. Под крылом этой троицы Игорь занимался исключительно контрабандой леса, поэтому когда в девяносто втором старших привлекли по «алмазному делу», для него все закончилось легким испугом.
Со временем все вернулось на круги своя – Воркутинского неожиданно для всех быстро освободили, и пацанское бытие пошло своим чередом. Большая часть криминального бизнеса еще в конце нулевых легализовалась, и даже, несмотря на кризис, дела шли неплохо. Так оно и продолжалось бы по сей день, если бы не одно обстоятельство: закоренелый холостяк, привыкший к размеренному образу жизни и не знающий супружеских обязательств, влюбился, как мальчишка. Конечно, до этого в его жизни были женщины, но ту самую, ради которой можно был пойти на любые безумства, он встретил только сейчас.
В одной из своих поездок в культурную столицу, где у него, как у директора филиала «Лесторга», был вполне приличный офис и даже «служебная» квартира, Скориков не смог наладить конструктивный диалог с представителями местного криминалитета и со Стрелки Васильевского острова, огнестрельно раненный, в бессознательном состоянии, был отправлен в Мариинку[4].
Хорошо, что вездесущие охотники за корюшкой вовремя заметили его лежащим на нижних ступенях набережной у самой воды лицом вниз, – случись небольшой прилив, и холодная Нева зажурчала бы в простреленном легком. Первое, что он увидел, придя в себя, было прекрасное лицо медсестры, ставящей ему капельницу. Недолго думая, он спросил:
– Ты кто?
– Любовь… – ответила незнакомка.
– Настоящая?
Медсестра засмеялась:
– Как видите!
– Всю жизнь мечтал о настоящей любви!
Так в его жизни появилась Люба. Выяснилось, что она в свои тридцать три уже побывала замужем и совсем не стремилась туда вернуться. Супруг ее, несмотря на свои ученые звания и достижения в области медицины, оказался бытовым пьяницей и постоянно распускающим руки дебоширом, неспособным на настоящие чувства, поэтому она сбежала от него при первой же возможности. Самым ценным качеством Любы наряду с истинно женским обаянием и душевной добротой было то, что она никогда ни о чем не спрашивала. Не то чтобы она была полностью равнодушна к нему и к его делам, просто она четко понимала, где находится та грань, через которую переступать не следует.
Как и следовало ожидать, отношения уже не очень молодых людей зашли достаточно далеко. Игорь оказался на пороге принятия решения: или завязывать с прошлым, или вычеркнуть ее из своей жизни навсегда. С самой юности ему была знакома старая истина: «Вор не должен иметь семьи». Хоть Скориков и не был вором в том понимании, как тот же Прохор, он осознавал, что счастливый супружеский быт и, мягко говоря, не совсем законная деятельность, которой он занимается, – вещи абсолютно несовместимые.
Еще он понимал, что просто так отойти от дел ему не позволит нынешнее окружение, а убегать, поджав хвост, было не только неправильно, но и нецелесообразно по материальным соображениям: на его официальной зарплатной карте никогда не бывало больше сотни-другой, а прочими активами де-юре Игорь не располагал.
Разумеется, Люба хотела того же, чего хотят все женщины, – родить детей и вырастить их в полной семье, а Скориков при всем желании гарантировать этого никак не мог.
Единственным человеком, который, возможно, мог бы помочь ему со всем этим разобраться, был Прохор. Узнав о его досрочном освобождении, Игорь тотчас бросил все столичные дела и рванул в аэропорт. Несмотря на то что они не виделись двадцать три года и лишь несколько раз общались по телефону, он надеялся, что прежние отношения сохранились и им удастся договориться, тем более ему было что сказать Беломорскому.
Как только объявили рейс, Скориков отложил на барную стойку зачитанную до дыр газету, сделал глоток уже успевшего остыть кофе, подхватил свой нехитрый багаж и быстрым шагом направился на посадку.
– Чего трезвонишь понапрасну? На даче они!
Прохор отпустил кнопку звонка и оглянулся. Из квартиры напротив, нахмурившись, на него смотрела сонная растрепанная Катерина. Что с ней сделало время?! Из некогда аккуратной и привлекательной женщины она превратилась в какую-то спившуюся неопрятно-одутловатую старушонку, а ведь ей сейчас должно быть немногим больше пятидесяти!
– Катюха, ты?
Соседка нахмурилась еще больше и, подбоченившись, злобно бросила:
– Ну?!..
– Я ж дядька Прохор! Не узнала? Мне папка твои, Серега, писал, что ты все приветы мне шлешь, мол, все хорошо у тебя…
– Помер папка. Уж пятнадцать годочков, как помер. Здоров, дядя Проша! Прости, не признала – седой ты весь стал и худой какой-то…
– Ну так не с курорта, – сдержанно усмехнулся Прохор. – Про Сварщика, в смысле про Серегу, знаю, Шурка писала… А что за дача? С кем она уехала?
– Так Светка, внучка, в пятницу за ней заехала вместе с мужем и к его родителям на дачу увезла на все выходные. Сегодня вечером вернутся. А тебя, получается, раньше срока выпустили? Александра говорила, что только в семнадцатом…
– Так амнистия вышла… В честь семидесятого Дня Победы – мы ведь с ней, с Победой-то, почитай, ровесники…
– Да ты заходи, дядя Проша, чего на лестнице стоять?! Сейчас я телефон найду – позвоним тете Шуре!
В квартире давно не убирались: общую картину беспорядка, свойственного пьющим людям, красочно дополняла раскинувшаяся прямо посреди гостиной лужа размером с Белое море, которую, вероятно, напрудил коренастый лопоухий собачонок. Он виновато выглядывал из-за изрядно обглоданной, скорее всего им же, ножки ждановского шкафа[5].
– Тебя как звать-то, волчара? – ласково спросил Прохор, обращаясь к щенку и усаживаясь рядом с ним на корточки.
– Это – Казбек! – не без гордости произнесла Катерина.
– А чего кличка басурманская какая-то? Назвали бы Шариком или Трезором.
– Так ведь кавказец же! Это мне Витенька подарил на Восьмое марта. Ты, говорит, маманя, одна живешь – тебе защитник нужен! Чего-то не отвечает телефон у Александры. Пойдем на кухню – я тебя чаем напою.
На кухне хозяйка виновато развела руками:
– Выпить нечего – сама с утра мучаюсь, а чай есть: хороший, английский. Витька мать не забывает! Аккурат раз в месяц из Москвы своей приезжает, и мы с ним в магазин идем: полную тележку набирает, представляешь?
– Ты мне два пакетика завари – я покрепче люблю.
– Да знаю я ваши привычки зоновские! Папка, тот вообще чуть ли не полпачки на стакан сыпал, царство ему небесное!
– Эх, Катерина! Знала бы ты, каким человеком отец твой был – Сергей Николаевич! Жаль, так и не свиделись мы с ним!
– Человеком-то, может, и хорошим был, а помер, как собака, прости господи! Это ж надо было во сне собственной блевотиной захлебнуться!
– А Шурка писала – сердце…
– Сердце! – хозяйка всхлипнула. – Нет у вас, урок[6], сердца! Вон Федька тоже по воровской пошел – второй срок уже мотает! Первый раз вообще в четырнадцать лет в историю вляпался, а папка все приговаривал: «Ничего, Катюха, ума наберется – больше не попадется». Это про родного внука, а! Вся надежда на Витеньку, на младшенького!
– А за что Федьку?
– За ювелирку… Видать, рассказов папкиных наслушался про вашу с ним бурную молодость и туда же! Думала, хоть армия его исправит…
– Ладно, не реви! Когда срок?
– К Новому году ждем…
– А что Витька?
Лицо Катерины просветлело, она вытерла слезы и, сделав небольшой глоток из низенькой чашки, расписанной серебряными розочками, расплылась в улыбке:
– Витенька в Москве институт закончил – на аудитора выучился, и ему место хорошее в крупной фирме предложили. Он там с девушкой приличной познакомился, вроде как отношения у них… Я ему говорю: «Женись да детей заводи: квартиру ты уже купил, машина есть», а он: «Не время еще, мама». Я была у него в гостях в Москве-то: квартира хорошая такая – четырехкомнатная то ли на Котельной, то ли на Котельничной, все забываю…
– Река есть рядом?
– Ну да, прямо под окнами!
– Котельническая набережная…
– Да! Точно! Так вот он даже переехать к нему предлагал…
– И чего ты?
– Да на что она мне, Москва эта? Я там и не знаю никого. Витенька целыми днями на работе пропадает – мне поговорить даже не с кем будет. Вот уж когда внуки пойдут, так тогда хочешь – не хочешь, придется!
– Чего-то у тебя не прибрано как-то, Катерина… – осторожно заметил Прохор.
– Да мы тут с Олежеком гульнули маленько! – хозяйка густо покраснела. – Он хороший, ты не подумай! В овощном на проспекте грузчиком работает…
Гость еле заметно нахмурился, достал папиросу из причудливого деревянного резного портсигара и закурил, отойдя к окну.
– Ты в откидном режиме открой, не надо полностью – замерзнем.
– В откидном режиме? – переспросил пытающийся сохранить невозмутимость Прохор, разглядывая механизм пластикового окна.
– Ну чего ты, стеклопакетов не видел?!
– Чего же это не видел? У нас такие в здании администрации были…
– Ладно, давай сама! О, телефон звонит!
Гость недоверчиво покосился на мобильный – во весь экран мигала фотография его сестры, а кухню заливала громкая, судя по настойчивым ритмам сверхсовременная мелодия.
– Это Александра! Подойди!
– А как? Где кнопки-то?
Катерина засмеялась, провела пальцем по экрану и сунула телефон в руки Прохору.
– Але! Шурочка! Это я!
На другом конце провода молодой девичий голос после секундной паузы ответил:
– Позовите, пожалуйста, тетю Катю.
Хозяйка хитро подмигнула гостю и шепнула:
– Это Светка! Поговори с ней!
Прохор, просияв улыбкой, начал:
– Светочка, девочка, здравствуй! Это деда Проша! Помнишь меня? Я только сегодня приехал. Как ты поживаешь, маленькая? Ты только бабушке не говори, что я вернулся, – мы ей сюрприз сделаем!
– Здрасте… Не скажу. Бабушка умерла…
– Как умерла? Ты что такое говоришь? Когда?
– Ночью сегодня. Легла спать и не проснулась.
– А вы где, по какому адресу? Я сейчас к вам приеду!
– Не надо. Бабушку уже в морг отвезли во вторую больницу. Мы скоро сами приедем с Антоном…
Прохор, положив телефон на стол, горько вздохнул, затушил папиросу в пепельнице и достал из портсигара новую.
– Свиделся с сестренкой… Умерла сегодня ночью, представляешь!
Хозяйка испуганно пробормотала:
– Да, дядя Проша. Я слышала разговор… Болела она сильно последние годы…
– А Антон – это кто?
– Это и есть Светин муж. Хороший мальчик такой, серьезный… Ты посиди, я сейчас быстренько за бутылочкой схожу…
– Не спеши, Катерина, не время сейчас…
Прохор расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, глубоко затянулся папиросой и отвернулся к окну:
– Дым в глаз попал, – неуклюже соврал он, вытирая катящуюся по заросшей седой щетиной щеке слезу.
Илья в очередной раз сбросил входящий вызов. Телефон не унимался – пришла эсэмэска: «Забери Рому с тренировки, у меня вторая смена».
– Что там у тебя, Одинцов? Мы тебе не мешаем в тетрис играть? – нервно рявкнул начальник управления Елизаров, отшвырнув в сторону пухлый том с заголовком «Новиков», и уставился на начальника угрозыска маленькими бегающими глазками. – Мне из Москвы уже два раза звонили! Где план мероприятий?
– Виноват, товарищ полковник! – вставая во весь свой двухметровый рост и оглушая раскатистым басом присутствующих, ответил Илья. – Вот же план, вделе…
– Это не план, а черт знает что? – почти взвизгнул Елизаров и заискивающе посмотрел на прокурора Прокошина.
Леонид Владиленович, понимая, что от него ждут каких-то действий, скорее всего решительных, и просто отсидеться, изображая на лице справедливое возмущение бездеятельностью своих поднадзорных, на инициированном им же совещании не получится, откинулся в кресле и начал:
– План, мягко скажем, сыроват и требует доработки. Вы наметили что-нибудь конкретное?
– Конечно! В плане все отражено…
– Да что у тебя там отражено? Поставить на контроль, проверить по учетам и установить наблюдение? – не унимался полковник.
– Ну это же первичные мероприятия…
– А прослушку, видеонаблюдение, мониторинг интернет-ресурсов?! – поддержал Елизарова Прокошин и деловито постучал по дубовому столу кончиками наманикюренных ногтей.
– Но мы не знаем ни номер его сотового, ни где он будет жить, и, вообще, что он на сегодня из себя представляет, – вяло парировал Одинцов.
Прокурор понял, что сморозил полную чушь и отрешенно уставился на портрет президента, стоящий перед ним на столе. Президент сурово смотрел на него из перламутровой рамки, и в его взоре читалось: «Ну что, сука, пришла пора топить тебя в сортире?!» От этого Леонида Владиленовича передернуло, и он потянулся к бутылке с минералкой.
Елизаров в подхалимском порыве услужливо сорвал с бутылки пробку, чтобы прокурорская жажда утолилась незамедлительно, но не учел, что вода газированная: шипящий и светящийся в солнечных лучах фонтан весело пробежавшись по дорогим очкам в золотой оправе, костюму и заграничному галстуку, заклокотал в клавиатуре ноутбука.
– Так! Все! Хватит на сегодня! – прошипел побагровевший Прокошин. – Свободны! Через два дня жду с докладом!
Елизаров кивком головы показал Одинцову на дверь:
– Ждите меня в управлении, я сам доеду.
На улице Илью дожидался Валерка Мальцев – его друг и соратник. Сколько Одинцов говорил ему: «Получи высшее образование – сделаю тебя замом!», а тот ни в какую: «На фига оно, это высшее, – мне и так нормально!» По этой причине Мальцев числился водителем в звании прапорщика, хотя по факту мог любому оперу, в столицах образованному, фору дать. Если ситуация заходила в тупик: глухарь[7] неподъемный или разыскиваемый какой на дно залег – это к Валерке. Аналитиком он был от Бога – покруче самого Пуаро[8]. Одинцов же славился тем, что за всю карьеру никому ничего не засунул и без повода никого не отлупил – большая редкость среди современных работников органов, отчего пользовался заслуженным уважением не только в мелкоуголовной среде, но даже у авторитетов. В тандеме Одинцов с Мальцевым представляли собой ту самую трудовую элиту оперов, со смаком обмусоливаемую сценаристами мыльных опер.
– Валерыч, давай через спортклуб проедем, я мелкого заберу: его домой, а меня на базу, – попросил Илья, садясь в машину.
– А чего на базе-το делать, воскресенье же?! Вы с Елизаровым не все обсудили?
Одинцов махнул рукой и закурил:
– Да, похоже, все только начинается. Знаешь, зачем Прокошин нас подтягивал?
– В выходной? Даже не представляю…
– Беломорский освободился. От Елизарова поступило негласное указание: в кратчайшие сроки взять его в разработку и реализоваться. Прокошин личный контроль установил.
– А что, он уже успел что-то натворить? Ему же в обед сто лет! Сейчас заначку свою на заимке откопает и куда-нибудь в Испанию на пээмже.
– И я про то… Видать, у Елизарова с Прокошиным другое мнение по этому поводу. Я, кстати, на входе Умарова встретил – запыхавшийся, но с довольной рожей из приемной выпархивал.
– Да ладно?! Вот дожили! Совсем страх потеряли!
– А чего ты удивляешься? Это для нас с тобой он типичный представитель криминалитета, фигурант несметного числа оперативных разработок и лидер всех возможных организованных преступных групп, а официально Гасан Сухробович Умаров – бизнесмен, кандидат в депутаты и меценат, между прочим, в ДК милиции ремонт сделал…
– М-да… – задумчиво протянул Мальцев и притормозил у остановки. – Вон, похоже, пацан твой, Илюха!
По дороге Ромка поведал отцу о своих спортивных победах и поражениях, школьных успехах и неудачах и, как обычно, поделился очередной детской мечтой:
– Пап, Сашка такие офигенные перчатки отдает за два рубля всего!
– Сын! Что у тебя за мажорская манера тысячи рублями называть? И что значит «офигенные»?
– Ну пап! Так все говорят… Я четыреста рублей накопил уже! – Ромка вопросительно посмотрел на отца.
– Это сорок копеек по-вашему?! – Илья зашелся задорным хохотом. – Валерыч, одолжи шестьдесят копеек – у меня только рубль с собой.
– Для хорошего дела – не вопрос. Что за перчатки?
– Такие же, как у Емельяненко![9] – выпалил Одинцов-младший.
По уши довольный Ромка выскочил из «Волги» и вприпрыжку рванул к подъезду.
– Сколько ему уже? – поинтересовался Мальцев.
– На днях восемь стукнет, – задумчиво ответил Илья.
– С Настасьей-то общаешься?
– В экстренных случаях, – невесело усмехнулся Одинцов. – Вот сегодня она во вторую смену осталась – попросила Ромыча забрать.
Валера понимающе кивнул и прибавил ходу, благо улицы были уже почти свободны. Он не стал говорить Илье, что пока ждал его около прокуратуры, видел, как его бывшая под руку с каким-то солидным господином продефилировала в сторону модного ресторана, расположенного неподалеку.
Елизаров успел добраться до управления раньше оперов и, стоя на крыльце, за что-то отчитывал постового. Как только Илья подошел к входу, начальник переключился на него:
– Где тебя носит, Одинцов?! Сколько можно ждать?
Постовой облегченно вздохнул и бочком попятился в дежурку.
Илья попытался было объяснить шефу, что был вынужден по пути заскочить по неотложным делам, но тот неожиданно сменил гнев на милость и почти заискивающе, каким-то елейным голоском затянул:
– Илюша, ну неужели так трудно сделать то, что от тебя требуется, а?
– Мы делаем все возможное, Сан Саныч…
– Ну, дорогой мой человек, как ты не поймешь, что это тот самый случай, когда от тебя ждут невозможного?
– Ну что ж мне ему теперь патронов в карманы напихать или наркоты?!
Воровато озираясь, Елизаров перешел на полушепот:
– Конечно, я такого приказа отдать не могу, но мыслишь ты в правильном направлении…
– Но, товарищ полковник… Это не ко мне тогда, а вон… – Майор кивнул на Доску почета, где среди штабных – тыловых – кадровых и прочих уважаемых лиц, сияя лоснящимися щеками, красовался фотопортрет начальника отдела НОН[10] Васютина. На изображении тот так здорово смахивал на молодого Наполеона, что Илья усмехнулся и заметил:
– Будь это картина, надо было назвать ее «Бонапарт. Молодые годы».
– Все смеешься, Одинцов! Да сейчас время такое – никому доверять нельзя! Нет, яне в том смысле… Владимир Витольдович, несомненно, достойный сотрудник, но не забывай, откуда он к нам пришел! ФСКН[11] – это все-таки больше спецслужба, чем правоохранительный орган… Да и линия работы здесь скорее твоя – организованная преступность… Хотя ближе к реализации информации, разумеется, подключай Васютина: у него подразделение большое, а приданные силы тебе не помешают…
– Вы так уверены, что в отношении Новикова будет реализация по двести двадцать восьмой[12]?
– А почему бы и нет? Кстати, мой вечно больной Скородумов, дай бог ему здоровья, наконец-то на пенсию засобирался, – я думаю, ты слышал. Мне будет нужен новый зам, а на этом месте я хотел бы видеть надежного и преданного человека. Иди, работай, Одинцов, не подведи меня. Если что-нибудь потребуется – звони в любое время.
Мальцев дождался старого друга и вызвался подбросить до дома. Илья хотел было отказаться, но в последний момент передумал:
Поехали. По пути навестим кое-кого. У меня вроде как план созрел.
С моря повеяло по-настоящему весенней свежестью. Игорь поднял воротник пальто, поежился от холода и подошел к машине:
– Юрец, давай еще пять минут подождем! – сказал он сидящему за рулем видавшего виды, но все еще очень бодрого «прадика»[13] приятелю.
– А вон, смотри, уже нарисовались – не сотрешь!
– Ты из машины без нужды не выходи. Думаю, нормально все пройдет.
Юрец многозначительно кивнул, достал из-под сиденья обрез, положил его на колени и прикрыл газетой.
Игорь сделал пару шагов навстречу прибывшей «делегации»:
– Шалом, Гасан! Чего так скромно – всего на трех машинах?
Чтобы вытащить свою стадвадцатикилограммовую тушу с заднего сиденья «Рендж Ровера», большеносому усачу пришлось опереться на руку вовремя подоспевшего из флагманской машины сопровождения охранника. Он сделал вид, что не расслышал колкого приветствия и, расплывшись в широкой улыбке, на мгновение ослепил собеседника сиянием золотых зубов:
– Здравствуй, Гарик! Здравствуй, дорогой! О чем будем говорить?
Игорь окинул презрительным взглядом десяток чернобородых «спортсменов», обступивших полукольцом своего босса.
