Кэш

– Как вас сюда пустили? Мне даже с женой свидания не дают!

– Хороший вопрос. Теперь попробуйте на него ответить.

– По блату? – предположил Кирилов.

– Ответ неправильный. Ни с Генеральным прокурором, ни с министром юстиции, ни даже с начальником тюрьмы я не знаком. Как-то не привелось.

– За бабки?

– Угадали. Всего со второго раза.

– Но это же сколько нужно было занести?..

– Много, – подтвердил Панкратов. – Не будем терять времени. Вы помните дело Гольцова? Его осудили в 2004 году за уклонение от уплаты налогов. Следствие вели вы, тогда еще в Таганской межрайонной прокуратуре. Помните?

– Допустим.

– Расскажите о нем.

– Зачем мне это нужно?

– Не торгуйтесь, Кириллов. Возможно, я дам вам хороший совет. Но не раньше, чем вы ответите на мои вопросы. Всё, что вы скажете, останется между нами и никакого вреда вам не принесет. Как видите, у меня нет никакого диктофона. Даже обыкновенной авторучки нет. Продолжим? Или вызывать контролера?

– Спрашивайте.

– Как возникло это дело?

– Обыкновенно. Как все дела возникают? Так и это возникло.

– Дело о неуплате налогов в 1998 году просто так не возникают в 2004 году.

– Еще и как возникают! – возразил Кириллов. – Вспомните Ходорковского.

– Гольцов не Ходорковский. Я не буду вас пытать, Кириллов. Не хотите говорить, так и скажите. И я сразу уйду. Когда и как вы узнали, что предприниматель Гольцов в 1998 году не доплатил налоги с двухсот миллионов долларов?

– Пришел один человек. Сказал, что очень боится, что недоплату повесят на него и он сядет. Попросил совета.

– Вы его знали?

– Немного, через знакомых. Теперь я понимаю, что он ко мне присматривался. Уже тогда, сволочь!

– И понял, что с вами можно иметь дело. Это был Михеев?

– Он.

– Что было дальше?

– Я посмотрел документы. И понял, что зацепиться не за что.

– Недоплата была?

– Была. Но сделано было всё очень чисто. Из фирмы налоги перевели в «Сибстройбанк», он как раз в это время обанкротился, перевод не прошел.

– Что значит не прошел? – уточнил Панкратов. – Вернулся обратно?

– Ну да, на счет фирмы. Офис банка продали за долги, все архивы выкинули на помойку. Но платежка в фирме осталась. Получалось, что все налоги уплачены, не придерешься. А что они пропали в «Сибстройбанке» – это уже не их проблемы. Осень 98-го года, вспомните. Банки лопались, как мыльные пузыри.

– Вы сказали Михееву, что оснований для возбуждения уголовного дела нет?

– Сказал. Он спросил: а если платежка исчезнет? Я ответил: тогда совсем другое дело.

– И она исчезла, – констатировал Панкратов. – А компьютерную базу данных основательно подпортил вирус. Я внимательно прочитал все протоколы судебных заседаний. У меня создалось твердое убеждение, что весь процесс был проплачен. Весь – от следователя до прокурора и судьи. Сколько вы получили от Михеева за то, чтобы возбудить уголовное дело?

– Нисколько. Мне оно было нужно. Для карьеры. Таких дел в Таганской прокуратуре еще не было. Везде были, а у нас не было. Наверху могло создаться впечатление, что мы потеряли политическое чутье. Поэтому я его возбудил.

– Вы забыли, Кириллов, с чего мы начали разговор, – мягко упрекнул Панкратов. – Я никого не представляю, передо мной не нужно врать и оправдываться. Я знаю, зачем Михееву было нужно это уголовное дело. Он боялся, что Гольцов выкинет его из бизнеса. И было за что. Он ошибся, у Гольцова и в мыслях этого не было. Он умел прощать друзей. Тех, кого считал друзьями. А теперь научился не прощать. Сколько вам заплатил Михеев?

– Я уже сказал – нисколько.

Панкратов неторопливо поднялся.

– До свиданья, Кириллов. Правильнее сказать – прощайте. Вряд ли мы с вами еще встретимся. Разве что случайно. Лет через десять. Не думаю, что я вас узнаю. Зона очень меняет людей.

Следователь Кириллов живо представил, как сейчас загремит ключ в двери, хмурый контролер проведет его по коридорам СИЗО и впихнет в камеру, до отказа набитую людским сбродом – грязным, наглым, уважающим только грубую физическую силу и ничего не знающим о правах человека. И он уже никогда не услышит нормальную человеческую речь.

– Не уходите, – попросил Кириллов. – Пожалуйста. Я отвечу на ваши вопросы.

– Сколько вам заплатил Михеев? – повторил Панкратов.

– Двести тысяч долларов.

– Всего-то?

– Тогда это были большие деньги, я на них купил квартиру.

– Сколько занесли прокурору Анисимову?

– Сто тысяч.

– Судье Фроловой?

– Триста. Другой уровень, всё зависело от неё.

– Кто передал взятку судье?

– Адвокат Горелов. Он её хорошо знал, они вместе учились в юридическом институте.

– Адвокат Горелов? – не поверил Панкратов. – Он же защищал Гольцова. И Гольцов ему хорошо платил. Его тоже купили?

– Ну да.

– За сколько?

– Не знаю.

– Кто ему заплатил?

– Сам Михеев.

– Теперь я понимаю, почему Гольцов отказался от последнего слова, – заключил Панкратов. – Он всё понял. Но слишком поздно.

– Вы хотели дать мне совет, – напомнил Кириллов.

– Обязательно дам, – пообещал Панкратов. – Но мы еще не во всём разобрались. Что за повестку вы послали Гольцову в сентябре 2008 года?

– Повестку? – переспросил Кириллов. – Какую повестку?

– Вы вызвали его на допрос в качестве свидетеля. На четырнадцатое сентября.

– Да, было такое, послал.

– Зачем? Хотели возбудить против него новое дело?

– Нет, попросил Михеев.

– Зачем это было нужно Михееву?

– Какие-то дела по бизнесу. Гольцов начал выступать, его нужно было утихомирить. Напомнить, что он вышел по УДО, и срок еще не закончился.

– Сколько за это вам заплатил Михеев?

– Ни рубля. Это была товарищеская услуга, я не мог ему отказать. Вы уж совсем принимаете Следственный комитет за универсам.

– А я всё думаю, на что похож Следственный комитет? Правильно, на универсам. У всего своя цена.

– А в прокуратуре – не так? – огрызнулся Кириллов. – А в судах?

– Не буду спорить, вам лучше знать. Так вот, совет. Он такой. Я представляю, на что вы рассчитываете, когда берете всё на себя. Преступление совершено в одиночку, без предварительного сговора и участия третьих лиц. Одна статья. Еще вы надеетесь, что ваши начальники, узнав о вашей твердости в их защите, подключат свои связи и вытащат вас из тюрьмы. Не надейтесь. Никто и пальцем ради вас не шевельнет, вас уже списали. А Генпрокуратура найдет способ упаковать вас по максимуму. Не за взятку. За вымогательство в особо крупном размере. Статья 163-я, от семи до пятнадцати лет. Вот что вам светит. В наших законах еще нет такого понятия, как сделка с правосудием. Но есть статья, предполагающая смягчение наказания за деятельное раскаяние и сотрудничество со следствием. Так что не стройте из себя Зою Космодемьянскую. Сливайте всех, с кем имели дело. Сдавайте и не раздумывайте. Зачтется.

– Я ни с кем не имел дела! – закричал Кириллов. – Ни с кем! Я всё сам, один!

– Никогда не нужно считать других глупее себя. Кто же поверит, что вам дали бы хапнуть тридцать миллионов рублей? Миллион долларов! Не по чину, Кириллов. Тот, кто попросил меня провести с вами этот разговор, человек не кровожадный. Ему хватит, если вы отсидите столько же, сколько отсидел он. Больше можно, а меньше нельзя.

– Вы о ком говорите?

– Не догадываетесь? Кого может интересовать это старое дело?

– Кого?

– А вы подумайте.

– Гольцова? – неуверенно предположил Кириллов. – Но он погиб!

– Для вас – нет. И для всех, кто вычеркнул из его судьбы четыре года жизни. У грехов, Кириллов, очень длинные тени!..

III

Адвокат Василий Афанасьевич Горелов был всем доволен в жизни. Мало кто в сорок два года смог добиться того, чего добился он. Член исполкома Гильдии российских адвокатов, член Общественной палаты, владелец юридической фирмы «Горелов и партнеры», с которой охотно сотрудничали самые известные адвокаты России. Партнеров не было, но с ними название звучало солиднее. Но самым большим достижением было то, что он вошел в первую сотню так называемого президентского резерва – в сто кандидатов, которым было предназначено занять высокие государственные посты. Правда, потом к сотне прибавили еще тысячу, президентский резерв разбавился, как бочковое пиво в руках умелой торговки, но первая сотня оставалась первой сотней. Какие должности ему будут предложены, Горелов мог только гадать, но гадал всегда с удовольствием.

Единственное, чем он был недоволен – его собственная физиономия. Слишком круглая, слишком простецкая, плебейская. Чего он только ни делал, чтобы её как-нибудь облагородить! Отращивал длинные волосы – лицо становилась бабьим. Обрастал трехдневной модной щетиной – становился похожим на алкаша с бодуна. Отпускал усы, они выглядели будто приклеенные, как с чужого лица. Завел было очки в красивой оправе с простыми стеклами, но так и не смог к ним привыкнуть.

В детстве, которое он провел в подмосковных Мытищах, это его не беспокоило, слишком умных, очкариков и евреев, били, но после окончания Всесоюзного заочного юридическому института, позже ставшего Московской юридической академией, что звучало гораздо солиднее, понял, что внешность ему сильно мешает. Посмотрев на него, денежные клиенты выбирали других адвокатов, с профессорскими бородками и умными, всё понимающими глазами. Ничего они не понимали, даже речь в суде построить не умели. Горелов понял, что в юридической консультации он ничего не высидит, стал охотно брать на себя защиту неимущих обвиняемых по назначению суда. Платили за это гроши, для всех адвокатов это была повинность. Он тщательно готовился к процессам, всегда вычленял политическую составляющую и делал акцент на неё. Политическая составляющая было в любом деле – от ограбления торгового ларька безработным слесарем до бытового убийства пьяного сожителя матерью двоих детей. Кто довел слесаря до необходимости грабить ларек, чтобы добыть себе средства к существованию? Какие условия жизни заставили женщину, мать двоих детей, схватиться за топор?

Вскоре адвоката Горелова возненавидел весь прокурорский и судейский корпус Москвы. Не потому что он был сильным процессуальным противником, большинство дел он проигрывал, но и из неудач умел извлекать выгоду. Протесты прокуроров и требования судей говорить по существу дела, а не заниматься демагогией, он расценивал как попрание гражданских прав и свобод, клеймил судей за обвинительный уклон, пережиток советских времен, давал понять, что судьи политически ангажированы или даже куплены. Делал это оскорбительными намеками, пожиманием плеч и разведением рук. Язык у него был подвешен ловко, он никогда не давал формальных поводов обвинить себя в неуважении к суду. Если же судья реагировал на его тон, адвокат Горелов взмывал Цицероном обличающим: «Доколе, Катилина?!» Раздражение, которое он вызывал у судей свой манерой вести защиту, иногда приводило к тому, что приговор был суровее, чем того требовали обстоятельства дела. Но это мало кто замечал.

Широкую известность он получил после того, как добился условного приговора для бывшего офицера спецназа ВДВ, воевавшего в Чечне, которого обвиняли в подготовке убийства по найму. Его речь на суде транслировали по телевизору и напечатали многие газеты:

– Сегодня на скамье подсудимых не мой подзащитный, а вся государственная система России, которая обрекает своих солдат и офицеров, мужественных защитников Родины, на нищенское существование, которая толкает их в объятия криминала. Они вынуждены соглашаться на убийства, чтобы обеспечить сносные условия жизни своим семьям. Бездарные, преступные войны, которые вёл Советский Союз и которые продолжает вести псевдодемократическая Россия, насыщают общество ядерным потенциалом злобы, ненависти, презрения к личности человека и к его жизни!

Он стал чаще мелькать в телевизоре, телевизионщикам нравилась хлесткость его оценок. Реклама сделала своё дело, появились состоятельные клиенты. По совету одного влиятельного знакомого он умерил публицистический пыл и даже вступил в партию «Единая Россия». Не потому, что разделял идеи партии, а по простому житейскому соображению, что если пиво продают только членам профсоюза, то правильнее вступить в профсоюз, чем отказаться от пива. И всё пошло как нельзя лучше.

Только вот собственная физиономия ему по-прежнему не нравилась.

Офис юридической фирмы «Горелов и партнеры» располагался на улице Правды на восьмом этаже нового здания, выросшего рядом со старой «Правдой» и как бы придавившего ее своими размерами и современным видом. Аренда здесь стоила дорого, но место было престижное, сообщавшее фирме респектабельность. Не каждый может снимать здесь офисы.

Фирма занимала три комнаты – просторный кабинет, обставленный светлой итальянской мебелью, приемную и еще одну комнату для сотрудников. В приемной была не секретарша, как у всех, а референт, недавний выпускник юридического факультета МГУ, приличный молодой человек по имени Слава.

Обычно Горелов приезжал в офис к десяти, когда на московских улицах кончался утренний пик. В тот день в середине марта, который он запомнил на всю жизнь, он приехал чуть раньше и был раздражен пробками на Тверской, грязью, плюхавшей на лобовое стекло его «лексуса» и плохо работающими «дворниками», размазывающими грязь по стеклу – он забыл долить жидкости в бачок омывателя.

При его появлении в приемной Слава почему-то испуганно воткнулся в компьютер, а сидевшая с ним сотрудница поспешно ушла в свою комнату. Горелов попросил сделать кофе и углубился в изучение дела, которое ему предстояло обсудить со знаменитым адвокатом Григорием Моисеевичем Сахаровым, который должен быть приехать к одиннадцати. Дело касалось рейдерского захвата целой лесопромышленной отрасли в Сибири. Аргументы сторон были настолько же убедительными, насколько и уязвимыми. Но Горелова интересовали не аргументы, а то, что противоборствующие хозяйствующие субъекты были очень богатыми людьми, процесс мог затянуться на годы и при любом исходе принес бы адвокатам хорошие деньги. Он бы и один взялся за это дело, но авторитет Сахарова, известного тем, что он выигрывал самые безнадежные имущественные споры, был очень нелишним. Горелов решил: ладно, пусть я буду младшим партнером, дело того стоит.

В одиннадцать Сахаров не пришел. Не было его и в четверть двенадцатого. Странно, он всегда отличался педантичностью. Горелов вызвал референта:

– Григорий Моисеевич не звонил?

– Нет, Василий Афанасьевич. Я знаю, что у вас назначена встреча на одиннадцать. Позвонить ему?

– Не нужно, позвоню сам.

В половине двенадцатого он набрал номер Сахарова:

– Григорий Моисеевич, я жду вас уже полчаса. У вас что-то случилось?

– У меня? – раздался в трубке немного скрипучий голос знаменитого адвоката. – Нет, любезный. Как я понимаю, случилось у вас.

– О чем вы говорите? – не понял Горелов.

– Вы газету «Мой день» видели?

– Нет. Я не читаю желтую прессу.

– Иногда нужно, там бывает кое-что интересное.

Прозвучали гудки отбоя. Горелов сначала подумал, что прервалась связь, но тут понял, что Сахаров положил трубку. Он вышел в приемную:

– Слава, спустись в фойе и купи в киоске газету «Мой день». Сегодняшний номер.

– У меня есть.

– Ты читаешь эту газетенку? – удивился Горелов. – Зачем?

– Ну, покупаю в метро, для прикола…

Заметка на шестой полосе назвалась: «Нам пишут из Дегунина». В короткой редакционной врезке сообщалось, что письмо читателя публикуется без сокращения и в авторской орфографии:

«Уважаемые редактора!

Пишет Вам подполковник внутренних войск Прокопенко Иннокентий Иванович, 1964 года рождения, русский, ранее не судимый. Уже 12 лет я являюсь начальником исправительно-трудовой колонии №6 Мурманской области. Колония расположена в деревне Дегунино и находится в стороне от центров цивилизации. Газеты к нам приходят только на третий день, все новости мы узнаем из телевизора, смотреть который удается не всегда из-за загруженности делами службы. Поэтому я с большим опозданием узнал, что московский адвокат Горелов Василий Афанасьевич включен в президентский резерв и намечается его назначение на высокий государственный пост. Я также видел по телевизору его выступление на заседании Общественной палаты в комиссии по коррупции, где он осуждал. Меня очень удивила эта информация, и вот почему.

С 2004 года по 2008 год в подведомственной мне ИК-6 отбывал наказание заключенный Гольцов Г.А., осужденный по статье 282 УК РФ на восемь лет лишения свободы. В конце 2007 года он обратился в суд с заявлением, в котором содержалась просьба об условно-досрочном освобождении, так как он отбыл половину срока заключения и не имел замечаний от администрации исправительного учреждения. Отвечая на запрос суда, я характеризовал заключенного Гольцова Г.А. как вставшего на путь исправления и замечаний от администрации колонии не имевшего. В тот момент, когда я еще не отправил ответ на запрос суда, а только собирался это сделать, в колонию неожиданно приехал адвокат Горелов В.А. Зная, что он защищал Гольцова на суде, я предполагал, что попросит для своего подзащитного положительную характеристику, но к огромному моему удивлению речь зашла совсем о другом. Он предложил мне десять тысяч американских долларов за то, чтобы характеристика на Гольцова была отрицательная и в условно-досрочном освобождении ему было отказано. Я швырнул эти доллары ему и лицо и приказал удалиться из моего кабинета во избежании того, что я посажу его за взятку должностному лицу при исполнении обязанностей. Что он и сделал.

Уважаемые редактора! Объясните мне, как такие люди, как адвокат Горелов В.А., могут быть членами Общественной палаты и претендовать на высокие государственные посты? Я этого не понимаю.

Прокопенко И.И.

От редакции. К письму нашего читателя Прокопенко приложена выписка из журнала посещений ИК-6 о том, что адвокат Горелов действительно посещал колонию 14 декабря 2007 года. Письмо написало автором собственноручно и заверено печатью ИК-6. Подлинник имеется в распоряжении редакции».

II

Горелов понял, что нужно действовать очень быстро. Сначала он решил привлечь редакцию и подполковника к уголовной ответственности за клевету, но решил, что это сильно затянет дело. Возможно, на несколько месяцев. И всё это время гнусная заметка будет оставаться не опровергнутой и давать его недоброжелателям и завистникам повод для злорадства. А недоброжелателей и завистников у него, как у всякого успешно человека, было достаточно. Хватит гражданского иска о защите чести, достоинства и деловой репутации с опубликованием извинения в газете и с возмещением морального ущерба в пять миллионов рублей. Это можно организовать гораздо быстрей. Он не сомневался, что суд удовлетворит иск. У них нет никаких доказательств. Ни одного! Собственноручное письмо тюремщика? Засуньте его себе в задницу!

Через две недели в Краснопресненском мировом суде Москвы, по месту нахождения газеты «Мой день», состоялось рассмотрение иска Горелова к редакции газеты и к подполковнику Прокопенко. Никогда еще тихий мировой суд не видел столько журналистов и телевизионщиков, небольшой зал заседаний был набит до отказа. Интересы истца представлял член московской Гильдии адвокатов Рубинштейн, однокурсник Горелова по Московской юридической академии, часто выступавший на стороне мэра Лужкова в его многочисленных тяжбах со СМИ и ни одного дела не проигравший. Он сразу сказал:

– Не о чем беспокоиться. У них нет ни одного шанса. Я вообще удивляюсь, как они тиснули эту заметку. Не иначе, как проплатили. У кого-то на тебя большой зуб.

От газеты был сам главный редактор, довольно молодой человек какой-то скользкой наружности с бегающими глазами. Уже по одному его виду можно было понять, что за хорошие бабки он напечатает что угодно, только давай. Интересы ответчика представляла юрист редакции, симпатичная молодая женщина, похоже – недавняя выпускница юрфака. Горелову даже стало жалко её: вот уж повезло этой пигалице ввязаться в безнадежное дело.

– Рассматривается иск о защите чести и достоинства, – объявила судья, сухопарая дама лет сорока, немного смущенная обилием телекамер и направленных на неё фотообъективов и потому державшая себя строго официально. – Истец – гражданин Горелов Василий Афанасьевич. Ответчики – редакция газеты «Мой день» и гражданин Прокопенко Иннокентий Иванович. Истец утверждает, что заметка «Нам пишут из Дегунина» содержит злостную бездоказательную клевету, порочащую его честь, доброе имя и деловую репутацию. Ответчик, почему вы опубликовали эту заметку?

– Ваша честь, редакция считает своим журналистским долгом поддерживать постоянную связь с читателями, – ответила пигалица. – Мы часто публикуем читательские письма. Это письмо показалось нам важным, поднимающими острые проблемы общества.

– Вы проверяли факты перед публикацией?

– Мы запросили в Мурманском управлении ФСИН характеристику на подполковника Прокопенко. Она была в высшей степени положительной. Он человек прямолинейный, честный.

– Это всё?

– Нет. Редакция командировала в Дегунино своего корреспондента. Он встретился с автором письма и записал разговор с ним на диктофон. Гражданин Прокопенко повторил всё, о чем написал в письме. Аудиозапись и расшифровка могут быть предоставлены суду и приобщены к делу.

Вмешался Рубинштейн:

– Если Прокопенко рассказал только то, что написал в письме, зачем нам тратить время? Имеются ли у ответчика доказательства того, что в заметке есть хотя бы доля правды? Мой клиент – человек публичный, авторитетный в профессиональном сообществе, член Общественной палаты. Мы создаем опасный прецедент. Так можно оболгать и опорочить любого общественного деятеля, который кому-то не понравился. Этот суд должен стать предупреждением безответственным клеветникам.

– Ваша честь, прошу пригласить свидетеля, который поможет суду разобраться в существе дела, – заявила пигалица.

– Кто этот свидетель?

– Подполковник Прокопенко Иннокентий Иванович. Он специально приехал на суд и ждет в коридоре.

– Ваша честь, протестую! – возразил адвокат.

– Почему?

– Бесполезная трата времени.

– Протест отклонен. Пригласите свидетеля.

Подполковник Прокопенко невозмутимо прошествовал по узкому проходу между телекамерами и водрузился на трибуну, которая сразу показалась хлипкой под его грубой фигурой. Он был в парадном мундире, в тугом галстуке, как бы немного мешающим ему дышать, отчего он время от времени вертел тяжелой бритой головой. На Горелова, сидевшего рядом с адвокатом, он взглянул равнодушно, мельком, и было непонятно, узнал он его или не узнал.

– Свидетель, назовите себя, – обратилась к нему судья.

– Прокопенко Иннокентий Иванович, 1964 года рождения, проживаю в деревне Дегунино Мурманской области. Женат, трое детей, жена домохозяйка. Что еще?

– Достаточно. Кем вы работаете?

– Начальник исправительной колонии номер шесть.

– Знакомы ли вы с истцом Гореловым?

– Да, однажды встречались.

– Вы можете его узнать?

– Конечно, вон он сидит.

– Расскажите, при каких обстоятельствах вы встречались с гражданином Гореловым.

– Я об этом всё написал. И уже рассказывал корреспонденту.

– А теперь расскажите суду.

– Приехал он в лагерь четырнадцатого января. Числа я, конечно, не запомнил, потом уточнил по журналу посещений. Я был уверен, что он хочет попросить за осужденного Гольцова. Чтобы я дал ему хорошую характеристику для УДО. Он же на суде защищал Гольцова. Я сказал, что уже заготовил бумагу и дал ему прочитать. Но тут он повел себя как-то странно.

– В чем была странность?

– Сказал, что Гольцов уже не его клиент, и так складываются обстоятельства, что эта характеристика не совсем уместна. Я прямо спросил: почему? Он еще повилял, а потом дал понять, что есть серьезные люди, которые не хотят, чтобы осужденный Гольцов вышел по УДО.

– Он сказал, кто эти люди?

– Нет.

– Что было дальше?

– Я сказал: это не мне и не ему решать, решит суд. Он сказал: вот именно, что мне. Если я напишу, что Гольцов имел нарушения режима, УДО не будет.

– Вы могли это сделать? – вмешалась пигалица.

– Легко. Не так поздоровался, не так заправил койку, не там закурил, да мало ли.

– Продолжайте, свидетель, – предложила судья. – Как отреагировал на это Горелов?

– Он сказал: я вижу, что вы человек прямой и с вами нужно говорить прямо. Вот это, сказал, вам за то, что характеристика будет какая надо. И подсунул мне по столу пакет в желтоватой бумаге. В нём было десять тысяч американских долларов.

– Ваша честь, разрешите задать вопрос свидетелю? – вмешался Рубинштейн.

– Задавайте.

– Скажите, свидетель, как вы узнали, что в пакете было десять тысяч долларов?

– Очень просто, я развернул пакет.