Тони

Тони кивнул и стал закрывать окно. Ночь успела улизнуть из кухни, и воздух тут же начал нагреваться. Спать.

Перед тем, как уснуть, он отчетливо понял – к утру от тумана не останется и следа. Мелодия нашла, что искала.

– Понимаешь? Пока я увидел только три таких случая. Ей нужен был снег, это ведь было очевидно – и он пошел. Она стремилась вперед, полагаю, к фонарю и стремилась – и он стал светить. Не понятно как. Она что-то искала в тумане, нашла – и туман рассеялся. Причем все эти следствия происходят потом, позже, когда последний звук отзвучал, – он шагал и задумчиво выкладывал маме свои наблюдения.

– Выглядит стройно, – согласилась мама. – Только понятнее не стало, – констатировала она, помолчав.

– Это да, – признал он. – Совершенно не стало.

Тони снова катался между ними сумкой, предпочитая перелетать лужи и слякоть.

– Но побочные эффекты налицо.

– Ага, – кивнул он, Тони тоже.

– Тони, – обратилась мама к еноту, тот со вниманием, радостно обернулся к ней. – А ты сам понимаешь, что ты делаешь? Что вообще происходит?

Енот перевел взгляд в сторону, притих и как-то неопределенно повел плечами.

– Мне кажется, это «и да, и нет», – предположил он с сомнением.

– Похоже, – нехотя согласилась мама. – Поживем – увидим, – заключила она уже увереннее.

Некоторое время они шли молча. Но потом мама заговорила:

– Ну, а может такое быть, что мелодия эта, скажем, не вызывает эти изменения, необходимые ей по каким-то причинам… якобы, так скажем, необходимые… а просто предваряет их?

– Не танец дождя, а прогноз погоды? – хмыкнул он. – Может быть и такое. Как знать. Только вопрос тогда – зачем?

– Что?

– Ну, зачем ей анонсировать то, что и без нее случится через пару мгновений? Не невидаль никакая. Снег, фонарь, туман. Повседневные события, которые окружают нас и происходят в таком количестве, что… Зачем?

– М-да. Может, они чем-то выделяются? Или как-то связаны?

– Это предположение-вопрос можно с уверенностью поставить на полочку прямо рядом с моим первым, – усмехнулся он.

– Да уж.

Из окна, открытого енотом, в кухню пришла ночь. Спокойная поздняя осень. Холодная и вкусная, прозрачная и ясная. Ночь с удовольствием принесла все это им. Словно в благодарность, подумал он. Никаких туманов. Никаких снегопадов. Никаких истерических ливней и унылой мороси. Кристальная ясность. Как осознание, пришло ему в голову. Неожиданное осознание, дарящее всему окружающему удивительную четкость. Хотя бы на время.

Тони тоже залюбовался. Поднимал нос в небо и водил, водил, растягивая удовольствие. А потом взял соломинку. И в ночи, замершей и затихшей, раздались звуки, от которых он вдруг выпрямился рядом со своим косяком, расправив плечи и вдохнув так глубоко, как будто собрался выдохнуть вон все, что было прежде. Мелодия была спокойной и широкой, как открытое море. Да, как море. Бескрайнее, пронзительно холодное и дающее силы. Это море начиналось у самого его окна.

Какое тут могло быть следствие, он даже думать не стал. И почему мама тянет? Ей бы понравилось.

– Почему, почему… – мама думала. – Ну, потому, что я, м-м, ну, побаиваюсь, – наконец созналась она и выдохнула.

– Побаиваешься? – не понял он. – Чего побаиваешься?

– Ну, хм. Ну, вот этого самого.

– О, – он был изумлен. – А… почему?

– Я не знаю, – честно призналась мама. – Не знаю. С одной стороны, это так невообразимо, удивительно и потрясающе! А с другой, это так… невообразимо, удивительно и потрясающе… – он улыбнулся. – В общем, это удивительно, что я боюсь это трогать. настолько

– Ну, я примерно понял. Но я ведь. Я-то трогаю. И ничего. Как мне кажется…

– Ты! Ты – другое дело, – возразила мама. – Ты с ним изначально. Ты выбрал, он выбрал. Ты, может, помог ему, наконец. Реализовал. А я – любопытствующий. Это ж свинство.

Мама сунула руки глубоко в карманы.

– Я понял. Я не настаиваю. Но жаль, конечно, что уж тут. Но, я думаю, ты свое решение можешь и поменять. Просто всему свое время.

– Точно, – вздохнула мама с облегчением.

Они подошли к булочной. За прилавком, спиной к ним стоял высокий молодой человек с хорошим разлетом прямых плеч. Мама с удивлением на него уставилась. А когда он повернулся к ним лицом, брови ее взлетели еще выше. Это был тот же, знакомый им продавец. Он тут же расплылся в улыбке и поздоровался.

– Тони! – окликнул он енота, по своему обыкновению оставшегося у двери, и кинул ему грецкий орех. – Лови!

– Скажите, пожалуйста! – мама, наконец, обрела дар речи. – Новая стрижка?

Парень покраснел и засмеялся смущенно.

– Тони, ты узнал того, кто пытался назвать тебя Ларсом?! – мама усмехнулась.

Тони радостно кивнул, с готовностью поддерживая разговор.

Когда они вышли с пакетом, он раздумчиво произнес:

– Я, возможно, поспособствовал реализации Тони, как ты сказала. Но он сейчас как будто делает это в гораздо более широком масштабе.

Мама посмотрела на него, на Тони, разгрызшего на ступенях булочной орех, собрала скорлупу, бросила в урну. И наконец сказала:

– Это кажется таким простым.

Он уставился на нее.

– Простым?!

– Ну, не простым. Ладно. Ну, очевидным.

– Тебя это коробит?

– Какое ты слово подобрал, – удивилась мама. – Пожалуй. Пожалуй, именно коробит. Снег, – мама помолчала, – фонарь, история с туманом. Кстати. Почему снег пошел, фонарь стал светить, а туман пропал? Может, и не туман, в таком случае?

– А наоборот? – подхватил он.

– А наоборот, – согласилась мама.

– А что наоборот?

– Ну, вот что сегодня было?

– Сегодня было море. Ясность. Прозрачная, холодная, даже льдистая такая, абсолютная. И ощущение моря. Потрясающе.

– Туман ушел, оставив чистый воздух. Море.

– Да. Море.

– Сначала мелодия вызвала снег. Потом свет. Затем море воздуха.

– И побочки. Головная боль, колено, твои легкие подъемы, фикус, прыщи, Света.

– Я не понимаю, – развела руками мама.

– Но тебя это радует, – скосил он на нее глаза.

– Абсолютно, – согласилась она с улыбкой.

– Потому что… – он смотрел на маму.

– Потому что это значит, что все это много шире и выше моего разума.

– Ты радуешься тому, что не можешь объять необъятное? – он улыбался.

– Нет. С другой стороны. Я радуюсь тому, что это необъятное . есть

Тут Тони, о котором они на время забыли, счастливо кивнул.

Тони открыл окно. Ночь заполнила их небольшую кухню в одно мгновение, словно давно ждала у окна, пока ей откроют. А вполне возможно, решил он, так оно и было. За окном, на первый взгляд, все было, как вчера. Но он отчетливо почувствовал, что все изменилось. Вчера еще была осень. Сегодня уже была зима. Небо было чистым, легкий ветер едва беспокоил спящие деревья. Если и стало холоднее, то на какие-нибудь пару градусов, не в этом было дело. В воздухе была . Она пришла из-за моря, улыбнулся он. зима

Тони посидел немного, собираясь с мыслями. Собравшись, он взял соломинку, повертел ее в лапах, примериваясь, и начал.

Первые звуки тихо и как будто осторожно полились в ночь. Так кошка трогает лапой первый снег. Но потихоньку мелодия осваивалась в вызванной ею же зиме, становясь увереннее.

Он прислушивался. Ночь тоже. Скоро звуки уже лились спокойно и уверенно, кружась и взлетая, скользя и переливаясь в свете фонарей. Это было живое, звучащее предисловие зимы, ее предчувствие, ее приветствие.

Календарь здесь же, в кухне, обещал зиму только через два дня. Но мелодия Тони уже объявила ее выход. И, если ей верить, зима будет красивой. Сказочно. Он стоял, склонив голову на бок, слушал и думал, что, несмотря на то, что , ей он так не бывает верит.

Енот с живым интересом рассматривал витрины с появившимися за день тут и там елочными ветвями, шарами, оленями и разноцветными электрическими гирляндами. Тони гулял от окна до окна, застывая перед каждым в немом восторге. Праздничные декорации поразили его в самую его енотовую душу. От витрин его оторвать не было никакой возможности. Только брать на руки и уносить домой.

– Все, – констатировал он, – Тони пропал. Пожалуй, я не буду ему говорить, – понизил он голос, – что у меня тоже есть такое. А то житья мне не станет, пока не нарядим.

– Поставишь елку, – почти шепотом сказала мама, – и он перестанет выходить из дома.

– Возможно, – усмехнулся он. – А может, и нет. Здесь ведь много всего. Хотя там – своя, да… Посмотрим, что перевесит. А вот что будет, когда придет время ее убирать – вот это вопрос, – поскреб он подбородок.

– Ну а что, не ставить? – удивилась мама.

– Нет. Ну как это не ставить. Нет. Поставим обязательно. А потом посмотрим. Но нарядим непременно. Всенепременно, – улыбнулся он и добавил: – Ты это. Может, мы Новый год вместе встретим? Или у тебя планы?

– Пока нет планов, – сказала мама. – Так что, может, и встретим.

– И послушаешь заодно! – заговорщически подмигнул он.

– Посмотрим, – посуровела мама, но ненадолго.

Беспокоились они, однако, зря. Тони в том же невозмутимом и благостном расположении духа, что и всегда, повернул к дому, не предприняв ни одной попытки остаться на украшенной улице навсегда. Только тронул его лапой за штанину, заглядывая в глаза, на что он уверил:

– Завтра мы придем, и будет так же красиво.

Тогда енот спокойно двинулся домой.

Когда Тони открыл окно, ночь сообщила им, что ноябрь окончательно сдал позиции, и свои последние сутки по календарю уступил зиме без боя. Пользуясь своим положением, эта, уже зимняя, ночь, на правах хозяина попридержала тучи. Но теперь, раз уж они здесь, можно было и начинать. И, едва Тони уселся поудобнее, а он занял свое место в проеме, пошел снег.

Снег падал сначала редко и мелко. Но довольно быстро он разошелся и стал сыпать во всю правду. И когда Тони взял в лапы свой музыкальный инструмент, снег уже просто валил.

Тони выпустил мелодию из соломинки прямо в снег. Он стоял поодаль и, слушая, представлял, каково это – сидеть на окне, смотреть на снегопад и наполнять его единственными звуками? Хотя нет, единственными они не были. Ночь погасила все шумы, оставив для них только один. Шорох падающего снега. Его было слышно между звуками мелодии Тони. А она звучала так, что казалось, она наслаждается зрелищем не меньше, чем они. Даже, пожалуй, больше, пришло ему в голову – они ведь только смотрят на снег, а она плывет, парит, струится прямо там, в нем. Он на мгновение увидел, почувствовал себя на ее месте. Это видение буквально отпечаталось в его голове. Врезалось. Как моментальное фото. Он снег. Снег. И звук. Это было так странно. Вот он стоит в своем пледе-коконе в дверях. А вот он, звуча, пронзает снежную взвесь среди света фонарей. Секунду… почувствовал

Он потряс головой. И посмотрел вниз. Тони стоял рядом, заглядывая ему в лицо снизу вверх своими лучистыми добрыми глазами. Окно закрыто. В кухне уже начало теплеть. Он снова потряс головой, развернул плед и взял Тони за лапу. Или это Тони взял его за руку и повел из кухни в комнату. Спать. Спать. Определенно спать.

– Игры разума, – задумчиво произнесла мама в ответ на его рассказ.

– Фильм такой был, – вспомнил он.

– О чем?

– Математик гениальный там с ума сошел, – больше он ничего не помнил оттуда.

– А-а. Понятно. Я знала подобную историю лично. Кино получилось бы очень грустным, – покачала головой мама.

– Математика, – пожал он плечами и покивал. – Опасное дело. Мне это не грозит. Да и Тони не допустит таких суровых побочек. Правда, Тони? – улыбаясь еноту, спросил он.

Тони попрыгал на месте, счастливо лучась голубыми глазами, и вернулся к витрине аптеки, где светящийся зеленый крест теперь обрамляли разноцветные снежинки, мигающие на разные лады.

– Но это было… удивительно, – последнее слово он почти прошептал.

– Долго это продолжалось? – поинтересовалась мама.

– Нет. Секунда. Вспышка. Но, – и он замолчал.

– Что – но? – спросила мама, не дождавшись продолжения.

– Понимаешь, – он пытался сформулировать. – У меня на днях возникло такое предположение, что Тони – не сочинитель. Он исполнитель. Он выбрал меня, чтобы пойти и жить у меня. А мелодия выбрала его, чтобы он выпустил ее. Выпускал. Частями. Зачем-то… – он замолчал, глядя, как в окне жилого дома с аптекой на первом этаже в каком-то диком темпе сменяются цвета огней. – Как так можно жить?!

– Погоди. Не перескакивай, – вернула его мама. – А с чего ты это взял?

– Я не взял. Мне так показалось.

– И что? К чему ты это вспомнил сейчас?

– К тому. Эта вспышка ночью. Я на какое-то мгновение не просто попал под снег. Я… я как будто бы мелодией стал, – он вспоминал ощущение. – И знаешь что? Я звучал . Меня не играли. И мелодия, она не конечна, понимаешь? Это не песня в три минуты. Не концерт для оркестра на два часа. Мелодия… она… она без конца. И она… не зависит от Тони. сам

Они помолчали какое-то время, переместившись вслед за енотом к следующему украшенному окну. Детская библиотека радовала аппликациями, шарами и куклой Снежной королевы.

– Тони умеет ее выпускать.

– Откуда? Зачем? – мама всплеснула руками.

– Я не знаю, – покачал он головой и улыбнулся. – Но это… Это, по-моему, , мам. чудо

Мама улыбнулась ему, покачав головой, и взяла Тони за лапу, чтобы вместе с ним рассматривать елку в библиотеке.

На следующий день зима официально вступила в права. И он это сразу почувствовал, стоя в дверном проеме, когда Тони открыл окно. Минус пришел внезапно. То ли еще будет, поежился он, кутаясь тщательнее. А вот фикусу, глянул он, хоть бы хны – новый вид, районированный. Можно в открытый грунт высаживать. Фикус отважно тянул зеленеющие ветки к открытой половине окна, куда врывался ветер.

Тони взял соломинку, уселся поудобнее, глянул на фикус и начал. Мелодия снова была другая и та же самая. Ему показалось, что сейчас он узнает ее везде, в любое время и в любой ее части. Как узнаешь знакомого человека в другой одежде или со стрижкой. Он подумал, может, он привык к звучанию соломинки? Может, это он соломинку бы узнал и отличил от остальных флейт и гобоев? Не говоря уже о саксофоне. Но вряд ли. Само звучание как раз напоминало ему какой-то инструмент из реально существующих. Он был не силен в них, но ему казалось, он уже слышал что-то похожее. Нет. Не инструмент он узнал. Он узнал мелодию. Такую разную каждый раз и такую не сравнимую ни с чем больше. Откуда она приходит? Куда уходит? И зачем? Нет ответов, покачал он головой. Нет. Одни вопросы.

Тони вопросы, конечно, можно задать, но… Он вспомнил, как енот отвечал не так давно на вопрос, знает ли он, в чем тут дело. Ничего определенного он от Тони не узнает.

Но у него было странное ощущение, что мелодия в курсе его присутствия здесь. С чего он это взял, опять было для него загадкой. Но, тем не менее, так ему казалось. Она как будто обращалась сегодня к нему, звучала для него, кружила рядом, никуда не стремясь, не торопясь. Он слушал, полный признательности и благодарности. Она звучала для него, он внимал ей. Так оно сегодня было, взаимно.

– Ну что? Зима? – поинтересовалась, выходя из подъезда, мама, снова в своей шубке из чебурашки.

– Похоже на то, – они с енотом улыбались.

– Наконец-то! Ну что же, пройдемся.

Сегодня Тони снова лип к витринам и окнам. И наслаждался от души.

– Что мелодия? – не выдержала мама.

– Да, – ответил он и рассмеялся.

– Ясно, – мама улыбнулась. – А как следствия, или побочки?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Может, в той аптеке выручка упала. Может, кто-то чего-то избежал. Или у кого-то перестала расти лысина, – он снова пожал плечами.

– Да, действует она широко, – согласилась мама.

Тони был на месте. Готовился. Он подошел к своему косяку и встал. Ветра сегодня не было. Ночь вплывала в окно спокойно, схватывая все новым морозом.

Тони перехватил соломинку, приподнял голову и начал немного вверх. Нездешняя мелодия снова зазвучала в мерзлом воздухе. Ночь заслушалась. Ему вдруг пришло в голову, как часто ночь рассказывает сказки. Она это умеет. Она мастерица сказок. Разных сказок. разных. Но здесь сейчас сказку рассказывают ей. Потому она и приходит к нему в дом. Потому и слушает, затаив дыхание. Наконец-то сказку рассказывают именно . Сказку, которой она не знает. Очень ей

Он вдруг оторвался от своего косяка и тихонько прошел по ледяному полу ближе к окну, встав у стола, справа, где обычно сидел днем. Теперь ему был виден профиль енота в пол-оборота. Оказалось, Тони играет с закрытыми глазами. Так упоенно. Он невольно улыбнулся. Енот что-то почувствовал и обернулся к нему. Не открывая глаз, не прерывая мелодии. И звуки понеслись прямо на него. Это был летящий пассаж, стремительный взлет вверх. За какие-то мгновения, что Тони был повернут к нему, его словно пулеметная очередь прошила. Звуки врывались в него, проникали сквозь кожу. Он чувствовал, как они рассеиваются в нем, растворяются и замирают где-то на границе его восприятия, отсверкав, отмерцав. Он поймал не так уж много, Тони вернулся к окну.

Он стоял, как вкопанный, слушая мелодию и эхо, которое звенело в нем в ответ. Он ощущал себя бенгальским огнем, шипящим и сыпящим искрами. Ему казалось оглушительным внимание, которое он привлек со стороны мелодии и ночи. Как будто посреди спектакля у него в кармане зазвенел телефон. Только вместо того, чтобы выгнать его из зала, его втащили на сцену.

Он все еще стоял неподвижно. Енот поспешно закрыл окно, слез на пол, участливо заглядывая ему в лицо, взял за руку обеими лапами и потянул из кухни.

– Тони, что теперь будет? – спросил он и поправился: – Теперь что-то будет?

Енот радостно пожал плечами.

Он ложился спать как будто бы в обычной ночной тиши, в покое. Только сам был – как пауза в оркестровой яме, где множество скрипок тихо дрожит в унисон. Досадно было от того, что он не помнил тот кусочек мелодии, который растворился в нем. Ну не помнил, и все тут.

Проснулся он от того, что в кухне явно кто-то хозяйничал. Он встал и, протирая глаза, пошел на звук. Войдя, он поскреб подбородок. Тони наливал себе молоко в кружку. Он подвинул свою табуретку к разделочному столу, над которым был посудный шкаф. Достал свою пузатую керамическую кружку с сосновой шишкой на боку. И теперь аккуратно наклонял коробку с отрезанным носиком, тоненькой струйкой наливая это самое молоко. Он молчал. Что тут скажешь? Мало что шло в голову такого, что было бы прилично случаю и вообще прилично. Когда енот закончил и обернулся к нему, сияя голубоглазым восторгом, он, наконец, сбросил оцепенение и смог выдавить:

– Я буду кофе. Пожалуйста, – добавил он и отправился в ванную.

Он включил холодную воду и щедро поплескал себе в лицо. В голове что-то звякнуло. Лелечка умрет, решил он.

Тони сидел за столом, но молоко не пил. Не решился, видимо, полную кружку переносить, улыбнулся он.

– И погреть бы не помешало, наверное? – он закрыл холодильник и назидательно заметил: – Сломается. Тогда молоко негде будет хранить.

Тони благодушно кивнул и намекнул на микроволновку. Согрев молоко для енота, сварив кофе для себя, он намешал им овсянки с орехами, и они приступили к завтраку в самом мирном настроении. Покончив с кашей, он отпил кофе, глядя в окно.

Тихо-тихо и очень тонко подали голос клавиши. Фортепиано? Он округлил глаза.

– Тони, соседи молчат?

Енот с готовностью кивнул. Ни секунды не раздумывая. Как будто только и ждал момента сообщить ему об этом. Он задержал взгляд на еноте – тот, не мигая, смотрел на него, весь сплошное олицетворение доброжелательности и участия. Он нехотя отвернулся к окну. И снова глотнул кофе. Пианино внутри него тихо и медленно перебирало клавишами. Задумчиво.

– Тони, вот опять… Это все она, да?

Енот помялся, но потом кивнул.

– Ты не можешь отвечать за нее, понятно. Может, она. А может, я в коме. А маме-то я что скажу? Поймал кусок мелодии, а он адаптировался? Хм, – он нахмурился.

Звуки внутри затихли. Енот вздохнул.

– Лелечка умрет, – выдохнула мама, кругло глядя на него.

– Вместе с игуаной. Поэтому им ни слова, – погрозил он пальцем.

– Да. Об этом, пожалуй, не стоит. А почему пианино? – спохватилась мама.

– Хороший вопрос, – похвалил он. – Только я не знаю. Может, у меня такие, м-м, настройки. Может, я не воспроизведу тот инструмент, соломинкой-то я не владею. А может, чтобы с Тони гастролировать. Дуэтом.

– Ну, это уж слишком, – покачала головой мама.

– Ну да. Просто… это…

– Потрясающе, – закончила мама.

– Угу, – он был не в своей тарелке.

– А оно все время?

– Пианино? Нет. Только когда ничто не отвлекает.

– А не мешает? – не унималась мама.

– Н-нет, – помедлил он. – Как это ни странно, но не мешает. Знаешь, это как в кино. Только как-то еще более ненавязчиво.

– Потому что ты сам себе звукорежиссер.

– Возможно, – согласился он, но заметил: – Тогда, получается, не так мой кусочек мелодии самостоятелен.

– Может, он просто подстроился.

– Может, – снова согласился он.

Тут же ему стало стыдно от того, что тактичность он принял за слабость. Они какое-то время шли молча. Начал падать снег. Он шел, и его грызла совесть. До тех пор, пока внутри не зазвучали тихие клавиши. Он чувствовал – это они навстречу снегу. И ему стало так радостно, такое облегчение испытал он от того, что они не… не обиделись! Мама посмотрела на него:

– Что, опять?

– Ага, – кивнул он, взглянув на маму.

– А что, что там звучит? – всполошилась она.

– Я не знаю, – пожал он радостно плечами. – Что-то.

– А может, так Бахами и становятся?

– Почему бы и нет, – улыбнулся он. – Версия как версия. Не хуже любой другой. Получается, мелодия – та самая «Божественная искра»?

– Версия как версия, – ответила мама его словами. – Научишься записывать… Аранжировать… – мама хмыкнула.

А Тони потряс головой, отгоняя эту мысль. Он рассмеялся, потрепав енота за ушами, и успокоил его:

– Не боись. Я этого делать не стану. Это она шутит, – Тони зажмурился, раз такое дело. – Мы не станем так поступать. Пусть остается диким. И посмотрим.

Надеюсь только, оно не исчезнет, подумал он про себя, прислушиваясь к тихой неторопливой череде звуков, вторящих падающему снегу.

Начавшийся вечером снег продолжал падать. Тони открыл окно. И ночь встряхнулась собакой, прежде чем войти в их гостеприимную кухню. Он остался в проеме, как обычно. Звуки у него внутри сидели молча. Ждали. Они смотрели его глазами, слушали его ушами. И он ждал.

Енот смотрел на падающий снег полными изумленного восторга глазами. Какое-то время просто смотрел на снег. Он тихонько переступил с ноги на ногу. Внутри раздалось несколько осторожных звуков. И в этот момент Тони взял соломинку. Пора.

Его пианино затихло, прислушиваясь вместе с ним. Мелодия ширилась, стремясь объять весь парящий снег. А когда она стала взлетать в попытках прикоснуться к тучам, расстилающимся над городом, зазвучало у него внутри. Вторым голосом. Словно эхом. Мелодия, казалось ему, услышала это. Услышала и отозвалась. «Дуэтом», вспомнилась ему его же шутка. Дуэтом звучали в заснеженной ночи мелодия и его эхо. Еще прекраснее, еще непонятнее. Он слышал это по обе стороны себя. И снаружи, и изнутри.

Постепенно поток слабел. Мелодия кружилась уже не в небе, уже недалеко от них. Его звуки тоже стали тише, мягче, легче. Наконец Тони опустил соломинку и оглянулся не него. Он был пуст, оглушен и абсолютно спокоен. Звуки внутри него молчали. Енот закрыл окно, оставив ночь дожидаться утра под впечатлением. Спать пора, решил он.

Он еще долго не спал. Но не потому, что болит голова, улыбаясь в темноте, сам с собой размышлял он. И не потому, что бессонница. А потому, что… он слушал задумчивую и неторопливую фортепианную россыпь у себя внутри. Словно кто-то медленно, по одной, по две-три, ронял монетки на пол, или неровно капало с крыши в дождь.

– И что, тебе и правда это не мешает? – изумлялась мама. – Мне даже представить сложно, как это – когда у тебя в голове постоянно играет пианино!

– Не совсем постоянно. Скорее, порой, – возразил он, – хотя довольно часто, да. Я и сам не знаю, почему не мешает. Но – не мешает, – развел он руками и улыбнулся.

– Но это что-то определенное? Прям тоже мелодия? Как у Тони? – енот подошел поближе, раз уж его упомянули, и с живейшим интересом стал внимать беседе.

– Не-ет, – замахал он руками, – что ты. У Тони это даже не просто мелодия. Это – Мелодия! У меня что-то такое не настолько внушительное, не такое сюжетное. Я бы назвал это, скорее, аккомпанементом. Да, – кивнул он сам себе. – Пожалуй, похоже на аккомпанемент.