На суше и на море. Сатанстое (сборник)

– Вот ваша дама, – сказала она, – она царица многих сердец, но Гудзон сослужил вам добрую службу… да, да… река вам во многом помогла. Но в слезах можно также захлебнуться, как и в реке. Остерегайтесь баронетов!

На этом она вдруг замолчала и не стала отвечать ни на один из наших вопросов. Тогда нам сказали, что нам следует уходить, но, видя, что мы еще не решались уйти, она проворно выложила по червонцу на каждого из нас и с видом, полным достоинства, удалилась в дальний угол комнаты. Тогда мы поклонились и вышли, конечно, не взяв обратно своих денег.

Глава XIX

Что за хрупкая вещь добродетель! Что за редкий дар дружба! – А любовь дает крохи счастья за годы отчаяния! И все это проходит быстро, и мы переживаем это великое крушение и лишаемся всего, что мы считали себя вправе называть своим.

Шелли

Наше посещение гадалки произвело глубокое и сильное впечатление на Гурта и повлияло очень заметно на его поведение. Про себя я не скажу, чтобы оно оставило меня совершенно равнодушным, но во всяком случае не отразилось на мне так сильно, как на нем. Старик Вордэн не мог вспоминать об этом визите иначе, как с негодованием, называя все эти предсказания глупой мистификацией, перечнем уличных сплетен и глупых шуток.

Язон, конечно, был в восхищении от предсказаний гадалки. Дирк отнесся к ним настолько серьезно, что заговорил уже в свои двадцать лет, что умрет холостым, и никакие мои шутки и утешения не могли заставить его изменить его решение. Гурт, как всегда, не считал нужным скрывать что-нибудь, касающегося его, и поэтому однажды сам заговорил об этом визите к гадалке, за завтраком в доме Германа Мордаунта, в присутствии майора Бельстрода.

– А в Англии у вас тоже есть колдуны, гадалки и предсказатели или ворожеи? – спросил Гурт Бельстрода.

– Чего только нет у нас, в старой Англии! Много у нас всего, и глупого, и хорошего! Я даже сам знаю в Лондоне двух ворожей, которые в последнее время, когда наш двор так огерманился, вошли в большую моду!

– Говорят, что и в Новой Англии были колдуны и ворожеи, но теперь многие совсем не верят в них.

– Судя по тому, как вы это говорите, я подумал, что вы сами уже успели посетить тетушку Доротею, пользующуюся большим успехом у олбанийцев. Некоторые из наших офицеров тоже побывали у нее!

– Да, мистер Бельстрод, – сказал Гурт совершенно серьезно, – я действительно недавно был в первый раз в своей жизни у старой тетушки Доротеи. Корни Литтлпейдж был со мной, и я должен сознаться, что был поражен ее проницательностью и решил во что бы то ни стало последовать ее советам и указаниям.

Мэри Уаллас подняла глаза от работы и устремила свой серьезный, немного печальный взгляд на Гурта, в этом взгляде было не одно женское любопытство, а скорее сердечное участие, но она ничего не сказала и предоставила другим продолжать разговор.

– В таком случае вы нам все расскажете, Тэн-Эйк! – воскликнул майор. – Ничто не может быть так интересно, как все эти рассказы о колдунах и гадалках!

– Извините, мистер Бельстрод, но так как это было дело интимного характера, то я ничего не могу рассказать вам о нем! Вот Корни Литтлпейдж подтвердит, что эта женщина сказала мне все поразительно верно. Во всяком случае, я в ближайшем будущем отправляюсь с Литтлпейджем и Фоллоком в леса, и так как войска еще не скоро вступят в дело, то мы успеем соединиться с вами под Тикондерогой, если только вам удастся добраться туда!

– Уж лучше скажите, в Монреаль, потому что я твердо рассчитываю, что наш новый главнокомандующий не даст нам засохнуть на корню!

Все это время Мэри Уаллас оставалась задумчивой и серьезной, даже тогда, когда все остальные шутили и смеялись.

– Если так, то мы с вами будем соседями, – сказал мистер Мордаунт, – так как земли Дирка и Корни смежные с моим поместьем, которым я уже владею больше десяти лет и куда я намерен теперь отправиться, как только позволит погода, с дочерью и мисс Уаллас! Я уверен, что нам не грозит никакая опасность, и наши войска смогут защитить нас от французов и от индейцев!

Надо ли говорить, что при этих словах Гурт и я испытали громадную радость, но на Бельстрода сообщение о том, что наши владения оказались смежными с поместьем Мордаунта, произвело не совсем приятное впечатление. Из его же расспросов я узнал, что именно из-за этого своего поместья Герман Мордаунт и приехал в Олбани, так как теперь, благодаря близости к театру войны, этому поместью могла грозить известная опасность, и некоторые из фермеров и поселенцев, арендовавших и обрабатывавших его землю, бросили все и бежали в другую часть колонии. Если их примеру вздумают последовать и остальные, то земля будет пустовать и умрет, и все долголетние труды по ее обработке пропадут даром. Воспрепятствовать этому повальному бегству поселенцев и было задачей Германа Мордаунта в данном случае.

Переехав на эту зиму в Олбани, мистер Мордаунт желал быть ближе к театру действий и внушить доверие своим арендаторам Равенснеста (Воронье Гнездо) (так называли его поместье), следя за движением войск. Если же у него и была какая-нибудь политическая миссия при этом, то она держалась им в строжайшем секрете, и никто ничего не знал о ней.

Впоследствии мне стало известно, что Бельстрод еще раньше нас узнал от Германа Мордаунта про намерение поселиться этим летом в Равенснесте с дочерью и мисс Уаллас, которая, будучи сиротой, находилась под его опекой. Зная это, Бельстрод устроился так, чтобы получить командование тем отрядом, который должен был быть расположен ближе всех к Равенснесту, в расчете иметь возможность время от времени приезжать к Мордаунтам и в то же время считаться как бы их защитником и охранником.

Бельстрод купил лошадь и пригласил желающих посмотреть на нее. Гурт, Дирк и хозяин дома спустились с ним на улицу посмотреть лошадь, а я остался с барышнями. Едва успели они выйти, как Аннеке с лукавой улыбкой, которую она старалась спрятать, спросила меня:

– Так, значит, вы тоже посетили гадалку, мистер Литтлпейдж… Я знала, что такие особы существуют, потому что слышала о них от наших экономок и слуг, которые ходят к ним за советами, но никогда не думала, что и мужчины, да еще люди образованные, так же наносят ворожеям визиты.

– Я не вижу, какую разницу здесь может играть пол или степень образованности: ее знание одинаково пригодно для всех, и, как вы изволили слышать, даже многие офицеры побывали у нее!

– Я желала бы знать, был ли в их числе мистер Бельстрод; он еще молодой, хотя и в большом чине, и майор может быть так же любопытен, как попутчик или барышня, потерявшая свою любимую ложечку! Не так ли, Мэри?

Мэри тихонько вздохнула, но ничего не ответила.

– Вы к нам строги, Аннеке, – сказал я. – Разве мистер Мордаунт, будь он в моих годах, не поступил бы так же, как мы?

– Ну, полноте, Корни! Ваши оправдания не изменят вашего поступка, но я надеюсь, по крайней мере, что вы хоть поделитесь с нами теми великими сообщениями, которые вы слышали от вашей колдуньи!

– Что касается меня лично, то тетушка Доротея была весьма неразговорчива. Гурту же она действительно сказала много, но я считаю себя не вправе раскрывать чужие секреты. Спросите его самого. Гурт воплощенная откровенность и, наверное, все расскажет как на духу; он всегда весь открывается своим друзьям!

– Ну, а Корни Литтлпейдж не мог бы хоть приоткрыться? – спросила Аннеке.

– Мне нечего скрывать, – ответил я, – особенно от вас. Мне гадалка сказала, что моя царица – царица многих сердец; что река мне не повредила и что мне следует остерегаться баронетов!

Говоря это, я внимательно следил за выражением лица Аннеке, но не заметил в нем ни малейшего изменения, разве только румянец ее стал немного гуще; но зато Мэри Уаллас вдруг отбросила свою сдержанность и взглянула мне прямо в глаза, улыбаясь.

– И вы верите всему, что вам сказала гадалка? – спросила Аннеке, немного спустя.

– Дело в том, что раньше, чем пойти к ней, я знал, что царица моего сердца – царица многих сердец, что река не принесла лишь вреда, хотя я не вижу никакой пользы от нее; знал также и то, что мне следует остерегаться баронетов!

Аннеке улыбнулась и перевела разговор на другую тему. В последнее время прибыло из Англии еще несколько полков; в числе выдающихся офицеров из числа вновь прибывших находился лорд Гоу, с громкой репутацией и с большими надеждами. В то время как мы разговаривали о нем, вернулся Герман Мордаунт и увел меня с собой показать мне некоторые приготовления к предстоящему путешествию.

– Да, – сказал он, – теперь все пойдет по-новому, Корни! Как видно, мистер Питт, являющийся теперь душой Палаты Общин, хочет проявить себя во всех областях правления: повсюду проснулась жизнь, а период зимней спячки миновал. Лорда Лаудона забрали от нас, а генерал Аберкромби – старый вояка, от которого много ожидают, так что все предвещает нам блестящую кампанию. Лорд Гоу, о котором говорила Аннеке, молодой человек с блестящими качествами; говорят, что в его жилах течет кровь Ганноверского дома; его мать была сводной сестрой нынешнего короля.

Далее разговор перешел на наше соседство, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что между нашей землей и владениями Мордаунта было около четырнадцати миль расстояния, нас разделял друг от друга большой девственный лес. Конечно, мы все-таки были соседями, так как между нами не было ни одного человеческого жилья. Впрочем, как выражался Язон со своей коннектикутской точки зрения, не всегда соседи, живущие дверь в дверь, лучше знают друг друга! Он воображал, что знал всех людей лучшего круга в Вест-Честере, потому что прожил у нас год или два, но так как с большинством этих людей он никогда не разговаривал, то утверждал, что вполне достаточно увидеть человека выходящим из его дома, или переходящим улицу, или входящим в церковь, чтобы знать его; после того весьма понятно, что число его знакомых возрастало с невероятной быстротой.

Приготовления мистера Мордаунта к предстоящему путешествию были весьма разумны: он заказал громадный крытый фургон для провианта и багажа, затем другой крытый фургон, немного поменьше, но все же весьма вместительный и удобный, для барышень и для себя, с особыми помещениями для вещей. Все было прекрасно, прочно, элегантно и обдуманно.

Похвалив эти приготовления, я простился с мистером Мордаунтом и барышнями и пошел домой.

Спустя дня два полк, в котором состоял Бельстрод, выступил из города на рассвете, но майор не поехал вместе со своим полком.

В день выступления я был приглашен на завтрак к Мордаунтам вместе с Гуртом и Дирком и, подходя к дому, увидел слугу майора, прогуливавшего перед крыльцом лошадь своего господина. Войдя в гостиную, мы застали Бельстрода уже там в полной походной форме; он мне показался озабоченным и как будто опечаленным предстоящим отъездом. Но в чертах Аннеке я не мог заметить ничего, похожего на эти чувства, хотя она и не проявляла особенной веселости, что, конечно, не было бы прилично в данном случае.

– Я с большим сожалением покидаю эту страну, мадемуазель, – говорил майор. – Вы сделали ее дорогой моему сердцу!

Слова эти звучали более сердечно и тепло, чем я мог того ожидать от Бельстрода. Аннеке слегка покраснела, но рука ее, державшая в это время чайник, не задрожала.

– Мы скоро увидимся, Генри, – сказал Герман Мордаунт очень дружеским тоном, – через недельку поедем и мы, а затем мы будем соседями, и добрыми соседями, надеюсь!

– Вы, конечно, будете посещать нас, мистер Бельстрод, – сказала Мэри Уаллас, – ведь нам, дамам, довольно затруднительно путешествовать по пустыне, да и неудобно приезжать в военный лагерь!

– Вероятно, это вовсе не будет военный лагерь, – сказал майор, – там построены настоящие бараки тем батальоном, который там стоял раньше нас, и я надеюсь, что там можно будет при случае принять даже дам.

Из всего дальнейшего разговора о будущем соседстве видно было, что Герман Мордаунт смотрел на Бельстрода как на члена семьи, что, однако, могло объясняться в глазах остальных тем, что они находились в родстве, но что в моих глазах принимало совершенно другое значение. Когда Бельстрод встал и стал прощаться, я дорого бы дал, чтобы не присутствовать при этой сцене. Майор был больше растроган и огорчен, чем я считал это возможным с его стороны; взяв руку Германа Мордаунта, он долго сжимал ее в своей, прежде чем собрался с силами сказать что-нибудь.

– Одному Богу известно, что будет этим летом, – вымолвил он, наконец, – и увидимся ли мы снова. Но что бы ни случилось, прошедшее – это милое и дорогое для меня прошедшее – оно мое! В случае, если бы нам не пришлось увидеться, моя переписка с моими родителями, которую я распорядился переслать вам в подобном случае, докажет, до какой степени я был тронут и благодарен вам за ваше доброе ко мне отношение! В этих письмах вы яснее, чем в моих словах, увидите мои чувства к вам и к вашей семье.

– Ну, полно, полно, дорогой Генри, что за мрачные мысли! – прервал его Герман Мордаунт, смахнув слезу. – Как можно так относиться к столь непродолжительной разлуке, ведь недели через две мы увидимся!

– Увы, каждый военный, стоявший на расстоянии неприятельского выстрела, не может спокойно смотреть на разлуку, даже самую кратковременную, а для меня эта кампания будет решающей, – добавил он, бросив многозначительный взгляд на Аннеке. – Я должен вернуться победителем в известном смысле, или же лучше мне вообще не вернуться. Прощайте, мистер Мордаунт, будьте счастливы и верьте, что я никогда не забуду вашего ко мне расположения.

Он был, видимо, сильно растроган. С минуту он колебался, глядя то на ту, то на другую молодую девушку, затем вдруг подошел к Мэри.

– Прощайте, Мэри, – сказал он, взяв протянутую ему руку и с чувством поцеловал ее. – У вас, конечно, много друзей и почитателей, но я готов поручиться, что нет ни одного, который бы больше меня умел ценить все ваши высокие качества.

Мэри отняла платок от глаз и ответила ему так же тепло и сердечно. Говорят вообще, что американки не чувствительны, что они легкомысленны и фамильярны, тогда как им следовало бы быть сдержанными, и что они холодны как лед там, где следовало бы проявить теплоту и сердечность. Но это едва ли верно, верно только то, что молодые американки не притворны, что они не имеют привычки из приличия показывать чувства, которых у них нет в сердце; но если у них нет напускных чувств, то истинные чувства их не менее искренни, сильны и глубоки, чем у других девушек.

В данном случае Мэри, не стыдясь и не скрывая своего волнения, в горячих, искренних словах пожелала Бельстроду счастливого пути, поблагодарила его за доброе мнение о ней, высказав надежду, что все они вскоре увидятся и летом непременно будут видеться довольно часто. Аннеке тоже плакала, а когда она отняла платок от глаз, личико ее было бледным и губы дрожали, когда же она улыбнулась, то улыбка была такая ласковая, тихая, добрая, что у меня сжалось сердце. Ей Бельстрод не сказал ни слова, он только молча взял ее руку и прижал ее к своему сердцу, поцеловал ее и вложил в нее записку, низко поклонился и вышел. Мне было стыдно следить в этот момент за выражением лица Аннеке, и я стал смотреть в сторону, не желая увеличивать ее смущение. Но я видел, что она была еще больше взволнована и расстроена, чем Мэри, но, быть может, то, что я принимал за нежность, за любовь, было чувство прошлой дружбы и благодарности к этому человеку.

Мужчины вышли проводить Бельстрода на крыльцо; он всем нам крепко пожал руки и, вскочив на коня, сказал:

– Надеюсь, что вы все трое, друзья мои, встанете волонтерами в наши ряды, как только услышите, что мы двинулись на неприятеля! Чего только нельзя было бы сделать с тысячей человек таких молодцов, как вы! Вы сумели себя показать тогда на льду. Храни вас Бог, Корни! – добавил он, наклонясь ко мне с седла, чтобы еще раз пожать мне руку. – Нам надо во что бы то ни стало остаться друзьями!

Можно ли было устоять против таких сердечных слов? Я горячо пожал его руку и от всего сердца сказал ему те же слова:

– Храни вас Бог, Бельстрод!

Он уехал, а мы вернулись наверх и вскоре разошлись по своим домам.

Славный майор уехал, но мне от этого было не легче, и заговорить теперь с Аннеке о моей любви к ней я не мог, опасаясь неблагоприятного ответа с ее стороны.

Глава XX

Ну, какой же текст избрали вы? Разлейте его сильно и энергично.

Бернс

Спустя десять дней после ухода полка Бельстрода Герман Мордаунт со своей семьей и я с моими друзьями вместе тронулись в путь. За это время двигалось много войск, все они проходили через Олбани; несколько королевских полков на судах были двинуты вверх по реке. Два или три корпуса прибыли из западных колоний; ожидались большие отряды милиции из провинций.

Среди выдающихся офицеров, находившихся при войсках, выделялся лорд Гоу, о котором уже была речь; он был в чине бригадира, пользовался громадным авторитетом и полным доверием солдат, знавших его как человека опытного и имеющего уже немало заслуг. Вообще среди офицеров было много молодежи из лучших фамилий, и, в подражание английской аристократии, лучшие семьи колонии также отправили своих сыновей в войска, где они в большинстве случаев получали патенты офицеров в регулярных войсках, в милиции же западных колоний командовали чаще всего люди из класса крупных фермеров; происхождение и состоятельность в этих колониях вообще не принимались в расчет – там повсеместно царил дух равенства. Однако дисциплина в этой милиции Массачусетса и Коннектикута была ничуть не хуже, чем в остальных войсках. По составу это было превосходное войско: все рослые, здоровые, добрые люди, хорошо обученные, хорошо обмундированные, офицеры их не блистали ни манерами, ни образованием, но зато как нельзя более соответствовали своему назначению, и в отношении физического развития это был лучший корпус армии, не исключая далее регулярных войск.

До нашего отъезда из Олбани я раза три встречал лорда Гоу у миссис Скайлер, где часто бывали и Мордаунты, лорд Гоу чуть что не жил у добрейшей старушки, где всегда собиралось лучшее общество Олбани. У Скайлер наш караван должен был сделать первый привал.

Отряд наш был настолько многочислен, что его можно было принять за передовой отряд военного корпуса. Герман Мордаунт отсрочил наше путешествие до того момента, чтобы дать время военным отрядам заполнить страну, что обеспечивало нам, путешественникам, известную безопасность. Это дало нам возможность продвигаться от этапа до этапа, от одного военного поста до другого.

Караван наш состоял из двух фургонов, десяти или двенадцати верховых лошадей и следующего количества людей: господин Мордаунт взял с собой двух негритянок – кухарку и горничную и двух негров, одного конюха и камердинера, и трех белых работников для разных поручений, вроде того, как прорубить дорогу, наводить мосты, сооружать шалаши и т. п.

Таким образом, отряд Германа Мордаунта состоял из десяти человек: четырех женщин и шести мужчин. Нас было трое господ – Тэн-Эйк, Дирк и я, затем негр Джеп, господин Траверс, наш землемер, двое рабочих, находившихся в его распоряжении, двое дровосеков с топорами, негр Петер, личный слуга Гурта, то есть в общем тоже десять человек, из них двое негров, так что в общей сложности в обеих группах было двадцать человек. У каждого мужчины, как у белого, так и у негра, было по карабину; кроме того, у нас, господ, было еще у каждого по два пистолета на поясах, под куртками, так что все мы были прекрасно вооружены, хотя это и не было особенно заметно.

Понятно, костюмы наши соответствовали обстоятельствам: городские шляпы были заменены мягкими дорожными, брюки, гетры и мокасины – из оленьей шкуры и грубые суконные куртки того же цвета, кроме того, все мы запаслись зелеными блузами, украшенными бархатом, весьма красивыми, предназначенными для путешествия по лесу своей предохранительной окраской и поэтому вошедшие в употребление даже в войсках, не говоря уже об охотниках. Барышни вместо больших соломенных шляп надели маленькие касторовые, украшенные зелеными вуалями и небольшим пером или крылом, и короткие суконные амазонки, весьма удобные для ходьбы.

Мистер Вордэн и Язон не отправились вместе с нами, и причиной этому были отчасти их костюмы. Его преподобие очень дорожил внешними атрибутами своего сана и даже на петушиные бои являлся в рясе. Придерживаясь взгляда, что ряса делает монаха, он даже для путешествия в глубь американских лесов не пожелал расстаться со своим духовным платьем, рассчитывая, что его широкополая шляпа, черные коротенькие брючки и длинная ряса внушительно подействуют на краснокожих в пустынях Северной Америки. Язон же считал необходимым путешествовать во всем, что у него было лучшее из гардероба, такими были традиции города Данбюри. Кроме того, он еще рассчитывал сэкономить. Купить лошадь стоило очень больших денег, так как с прибытием войск на все страшно поднялись цены; нанять повозку стоило тоже не намного дешевле.

Старику Вордэну удалось каким-то образом получить местечко в казенном транспортном фургоне бесплатно, Язон ухитрился так или иначе пробраться вместе с ним. Нужно отдать справедливость, мистер Ньюкем обладал необычайным талантом устраиваться везде и всюду на дармовщину. Он вообще не имел никакого понятия, что известное положение человека влечет за собой известные обстоятельства, он мог униженно клянчить, пресмыкаться перед кем угодно, лишь бы добиться какой-нибудь льготы или выгоды; с другой стороны, он ничуть не постеснялся бы поселиться в доме губернатора и пользоваться всем его имуществом, если б только ему представилась возможность пролезть туда. Словом, понятия о приличиях, деликатности и справедливости ему были почти незнакомы, и жизнь в его глазах представлялась ему чем-то вроде игры в четыре угла, где каждый спешит занять оставленное соседом на минутку место и держаться за него как можно дольше.

Мистер Вордэн и Язон выехали из города на сутки раньше нас и рассчитывали встретиться с нами там, где дорога пойдет лесом.

Мужчины шли все пешком, кроме кучеров, а лошади все были под вьюками, и так как каждый из нас, кроме карабина, пистолетов и зарядов, нес еще на спине тяжелый мешок, то легко понять, что мы не могли делать больших переходов.

Первой нашей остановкой был загородный дом в поместье госпожи Скайлер, пригласившей всех нас к обеду. В числе приглашенных был и лорд Гоу, который рассыпался в похвалах мужеству и самоотверженности Аннеке и Мэри, решившихся принять участие в столь трудном и далеком путешествии. Кроме него за обедом присутствовал еще один молодой человек по имени Филипп Скайлер, родственник хозяйки дома и мой ровесник. Мы с ним разговорились, и я узнал от него, что он прикомандирован к комиссариату и находится в распоряжении генерала Брадстрита и что, как только все будет организовано, он выступит в поход вместе с армией. При этом он просто и ясно изложил мне весь план предстоящей кампании.

– Итак, мы можем надеяться увидеть вас и ваших друзей в наших рядах? – сказал молодой Скайлер, расхаживая со мной по цветнику. – Говоря чистосердечно, мистер Литтлпейдж, мне не совсем нравится, что мы вынуждены видеть здесь такое количество войск из западных колоний, чтобы очистить страну от неприятеля. У нас с этими янки так мало общего, что я всей душой желал бы, чтобы мы могли своими собственными силами заставить французов отступить.

– Между нами есть то общее, что у нас один и тот же государь и мы приносили одну и ту же присягу!

– Да, конечно, но мне известно, что у вас в жилах достаточно голландской крови, чтобы понять меня; в силу моих служебных обязанностей мне теперь постоянно приходится бывать то в той, то в другой дивизии, то в том, то в другом полку, и, признаюсь, один полк Новой Англии доставляет мне больше хлопот, чем целая бригада других войск. У них генералов, полковников и майоров прямо-таки безграничное количество! Их хватило бы на всю армию герцога Мальборо; у них в лагере вы за день увидите больше превосходительств и полковников, чем за целый месяц в главной квартире. Конечно, это, вероятно, не мешает им показать свои хорошие стороны, но не знаю почему, а только мы не по душе друг другу!

Спустя двадцать лет мне пришлось вспомнить эти слова и того, кто мне их говорил.

Тогда же мне пришлось побеседовать и с лордом Гоу; разговор этот не был ничем примечателен, но он положил начало нашим отношениям.

Приблизительно час спустя после обеда мы тронулись дальше; в этот вечер мы должны были пройти немного, хотя здесь дороги были хорошие, тогда как в тридцати милях к северу от Олбани уже не было вообще никаких дорог, кроме военных троп, ведущих прямо к озеру Чамплен.

Когда мы достигли того места, где нам пришлось свернуть с большой дороги, Герман Мордаунт был вынужден попросить барышень выйти из их удобной повозки и сесть на лошадей. Повозки же должны были следовать за нами шагом, ехать в них по этой ужасной дороге было совершенно невозможно. Наша маленькая кавалькада, сопровождаемая нашей командой, имела весьма внушительный вид.