Этюды для флейты

ЛАИРРИ

Солнце коснулось пальцами твоих волос, тонкими, прозрачными, золотыми пальцами. И не смогло, не захотело погаснуть. Восхищенное, изумленное, растерянное.

Когда это было?

Так недавно, господи. Тогда же, когда ты родилась.

Закатное небо зажгло зеленый луч, тот, единственный, который дано увидеть лишь немногим. Я видел его. Я знаю какого цвета твои глаза.

В них прозрачные волны, доверчивые и звонкие, как теплые хрустальные котята. В них чистые переливы песен прибоя. В них просвеченная луной ярость штормовых валов. И в них солнце.

Во всей тебе солнце.

Солнечная улыбка.

Солнечный взгляд.

Солнечные волосы.

И хрупкая надломленность гаснущего луча.

Столько вызова в голосе, в словах, в стремительных и точных… точеных… отточенных движениях. Столько бравады и беззащитности.

У тебя жесткие ладошки. У тебя упрямый подбородок. В тебе воля, и сила, и мужество, доступные не многим мужчинам.

Но сводит с ума изящно вырезанный изгиб от талии к широким, округлым бедрам. И щемящая нежность в идеальных полушариях твоей груди. И кожа у тебя… Боги, какая у тебя кожа. В ней соленый ветер, в ней жестокость пустынь, в ней холод светлого утра и дразнящий жар безлунной ночи.

Чего ты боялась, боишься, будешь бояться?

От чего прячешься в собственной, созданной для света душе?

Острая, убийственная, гибкая, тонкая, как эннэмская сабля.

Большеглазая, ломкая, чуткая, нежная.

Женщина.

Живая. Женщина моря и солнца.

Лаирри. Лири. Лауреллас.

Как имя твое? Имя, а не глупое, смешное, наивное прозвище. Оно подходит тебе не больше, чем дерюжное платье принцессе крови. Грубой ткани не скрыть благородства осанки, не спрятать привычки повелевать и царить. Глупому прозвищу не убить твою красоту. Твою настоящую красоту.

Ты не хочешь увидеть ее? Сравниваешь себя с другими. Меряешь, измеряешь, вымериваешь.

Ты знаешь о ней. Ты не сомневаешься в ней. Ты давно уже все поняла и решила.

Неповторимая, неподражаемая, дочь солнца и прозрачной воды. Или сестра? И кем приходится тебе хрупкая льдинка месяца? А злая снежная крупа, до крови рассекающая лица? А сумасшедший летний дождь, налетающий с шумом и яростью и оставляющий за собой пьяную свежесть? Ты родственна по крови жестким изломам молний. Ты своя для призрачного цветка одуванчика.

Ты…

Я лучше нарисую тебя. Я нарисую солнце и океан, и метель, и летнюю грозу, и полуночный дождь, и соловьиную песню, и крик падающего на добычу сокола.

Я нарисую.

Это будет мир.

И это будешь ты.

И это, наверное, будет правильно.

ФЛЕЙТА

(Хасар Тханг)

Эта флейта… полированное дерево – теплое, кажется живым под пальцами, и ты безошибочно знаешь, без сомнений, легко и радостно знаешь, умеешь отпустить пальцы на свободу, позволяешь чувствам перелиться в музыку, отдаешь себя, изливаешься в мир тонкой и точной мелодией.

Пальцы танцуют на флейте, в единственно возможном порядке выстраивают музыку, твою музыку, и вы едины, ты, флейта и они – те, кто слышат тебя, слышат вас, вашу игру, вашу неповторимую, каждый раз новую песню.

Ты любишь их? Ах, любовь, нежный поцелуй, твои мягкие губы касаются теплого дерева, вздох, и флейта отзывается стоном, и нежность, замешанная на болезненной сладости, рождается в душах людей. Смотри, глаза их туманит мечта. Играй, играй себя, лейся музыкой, смотри: они вспоминают о счастье, видишь, верят в него, любовь, их и твоя, разная, вечная, навсегда.

Пока звучит песня.

Играй.

А хочешь, девочка моя, хочешь большего? Любовь превращается в страсть, это легко, это прекрасно, страшно, и тем сильней завораживает, чем страшнее становятся взгляды тех, кто слышит тебя, чем ярче вспыхивают их души. И флейта кричит в экстазе под точными и легкими пальцами, звенит и плачет музыкой, стонет, выгибается в волнах новой, неслыханной песни. Смотри на них, смотри, играй их души, в такт волнам наслаждения и боли бьются их тела, нет больше нежности, нет разума, лишь жгучее безумие страсти, беспощадной и всепоглощающей, пожирающей их… и тебя.

Играй.

Это твоя музыка, ты держишь песню в своих руках, плетешь радужную сеть из счастья и страданий, любуешься переливами красок, но ты снаружи. Ничего не бойся. Никогда. Музыка и страх убивают друг друга.

Знаешь, что создано богами? Не люди, не твердь, не свет и не тьма, боги создали музыку. И полет. Остальное придумали люди, но музыка и счастье рассечь крыльями холодное небо – это от богов, это свыше, и этому не может противиться никто, даже сами создатели. Ты трогаешь пальцами струны душ, твои вздохи вплетаются в течения сил, и натянутые нити вселенной отзываются музыкой. Снова и снова. Ты играешь себя, играешь людей, играешь бога. Слушай себя, и верь своей флейте.

Играй.

Чего ты хочешь от них? Пусть танцуют, отдавшись пульсирующему ритму мелодии, покорные биению твоего сердца. Свободные. Ведь танец – это свобода, и тем прекраснее он, чем жестче подчинен музыке. Такая странность, пугающая, как и все в тварном мире, но именно ты ведешь их, свободных, покорных, твое дыхание, твоя душа, твои руки, ничего больше не существует для них. Пусть танцуют. Чего ты хочешь, маленькая? Смотри, напрягаются жилы, слушай – часто бьются сердца, бисеринки пота на коже, пульс крови в венах, дальше, быстрее, еще и еще. Танец ведет их, зовет, вихрем музыки тянет… в смерть. Нет сил противиться. Только улыбнись, когда они будут умирать, улыбнись, доставь им последнюю радость увидеть твою улыбку.

Играй.

Кем ты хочешь быть? Богиней? Смертью? Радостью? Болью? Счастьем? Экстазом плотской любви? Тихой печалью любви небесной? Ты станешь всем, только пожелай, сумей почувствовать, и отдай себя, свою музыку, свое дыхание, танец пальцев на полированном дереве, отдай, чтобы взять сторицей. Верь себе. Верь своей музыке.

Музыка – это ты, твоя душа, вздох бога в тебе. А флейта – лишь деревянная трубочка, теплая, и поэтому кажущаяся живой. Ты даришь ей поцелуй, и она отзывается песней. Твоей песней.

Играй.

Я ВЕРНУЛСЯ

Здравствуй, мама. Вот я и вернулся.

Здравствуй, отец.

Триста лет прошло. Триста и еще пятьдесят. Так долго. Я так долго не был дома и вот, наконец, вернулся.

А вы не рады, я вижу. Почему?

Вы не рады кораблям, десяти моим кораблям, что стоят на рейде. Чем же они мешают тебе, мама? Чем они мешают тебе, отец? Это не боевые суда, это самые обычные транспортники, а на них люди. Не самые обычные люди, но… Это мой народ. Это все, что осталось от моего народа.

Почему ты не улыбнешься мне, мама?

Почему ты молчишь, отец?

Я вернулся.

Домой.

Как я попал в замок? Это вместо «здравствуй, сын»? Н-ну… лучше, чем ничего. Знаешь, мама, а у моего народа детей встречают иначе. Даже взрослых детей.

Я не взрослый? Ах, да, разумеется, по вашим законам я не успел еще вырасти. Что поделать, мама, не успел. И не успею. Потому что по моим законам я уже стар. Очень. Ты смотришь так снисходительно, мама. Ты так странно улыбаешься, отец. То, что я сказал, кажется вам смешным? Что ж, будем считать ваши улыбки радостью. Вы ведь рады, что я вернулся? Да?

Нет, я не в гости. Да, я надолго. Я вернулся насовсем. Я прошу у вас гостеприимства. Для меня и моего народа. Это, право же, так немного. Нас всего тысяча, людей и нелюдей. Для нашего замка – капля в море.

Ты все-таки хочешь знать, как я попал сюда? Мама-мама, ну зачем спрашивать об этом? Я пришел. Ведь это мой дом. Неужели ты думаешь, что он не узнал бы меня? Или… вы перестраивали замок?

Перестраивали. Ну, конечно, вот почему мне показалось, что подводные коридоры стали другими. Я полагал, что просто забыл… но разве я могу забывать? И твари, населяющие замок, тоже изменились. Смешно сказать, некоторые пытались меня укусить. Не узнавали. Меня… Не узнавали кровь Т’Хангов. Странное дело – ведь для этого тварей нужно было бы натаскивать специально…

Сиди, где сидишь, отец. И ты не двигайся, мама. Я вернулся. Другим.

Старым.

И я очень устал.

Мне нужен мой дом. Дом нужен моему народу. Вы против? Сожалею.

Вы маги? Да? Правда?

А я – Мечник.

Прости, отец.

Не кричи так, мама. Я не люблю, когда женщины кричат. Прости меня, мама…

Я вернулся.

Всего лишь.