Небылицы

Если мудрое слово услышит разумный,

то он похвалит его и приложит к себе.

Услышал его легкомысленный, и оно не понравилось ему,

и он бросил его за себя.

Сир.21,18

Собеседник

– Вот скажи – ты считаешь меня привлекательным? – собеседник картинно приосанился.

– Как я могу считать тебя привлекательным? – удивился я. – Ты мужик. Я тоже. Или ты на что-то намекаешь, м?

– Совсем ты непонятливый. Оставь свои грязные инсинуации. Представь лучше, что ты женщина. Фантазия-то у тебя есть? Вот и представь. Я бы тебе понравился, будь ты женщиной?

Я оглядел собеседника. Худой, но не щуплый – пожалуй, его с некоторой натяжкой можно было назвать жилистым. Высокий. Тонкое вытянутое лицо, обрамлённое аккуратной чёрной бородкой, скрывающей некоторую скошенность нижней челюсти. Нос чуть длинноват. Губы узкие, нездорово синеватые. Спокойные глаза цвета стали смотрят прямо и открыто. Пальцы длинные, нервные – про такие обычно говорят «пальцы душителя или пианиста». В целом, во внешности моего собеседника не было ничего особенно привлекательного, но… Чёрт, был бы я женщиной, я бы пригласил его на чашку кофе после первого же свидания! Это можно назвать как угодно – внутренний магнетизм, обаяние, харизма – но от собеседника исходило нечто настолько притягательное, что, пожалуй, лишь слепец не смог бы заметить этого.

– Вот видишь! – он улыбнулся. Зубы были белые, ровные. – У тебя даже лицо изменилось. Признаёшь, что я прав?

– Признаю, – кивнул я.

– Тогда наливай ещё по одной.

Я взял бутылку уже слегка непослушными руками и развёл янтарную ароматную жидкость по бокалам. Коньяк был отменным – в меру терпким, в меру мягким. Мы выпили. Собеседник точным движением наколол на вилку кусочек балыка, отправил в рот.

– Так что здесь, дорогой мой друг, совершенно не важны какие-то внешние данные или общепринятые стандарты, – продолжил он. – Внутренний стержень! Воля! Умение выходить за рамки! Вот что действительно важно для успеха. В любых областях.

– Хорошо, хорошо, – в глубине души понимая, что собеседник прав, по старой привычке заядлого спорщика я силился найти контраргументы, – а, скажем, м… Актёры? Звёзды голубого экрана? На них равняются, ими восхищаются, а ведь не все из них – сильные люди со стержнем.

Сказав это, я понял, что довод очень слабый. Никудышный довод, если уж честно. Собеседник тонко улыбнулся, изящным жестом поправил серебряные запонки и принялся громить меня в пух и прах:

– Думаешь, известные актёры – слащавые красавцы, занятые только подпиливанием ногтей и подравниванием растительности на лице? Отнюдь. Даже если не брать в расчёт то, что работать им приходится порой в гораздо более тяжёлых условиях, чем, например, тебе, каждый из них обладает внутренней притягательностью. Как думаешь, легко ли заставить поверить в то, чего нет? В несуществующих людей, в ненастоящие ситуации? Очень непросто. А ведь хорошим актёрам веришь. Так-то.

– Сдаюсь, сдаюсь, – я поднял руки, – ты победил. Доволен?

– Ещё бы, – осклабился собеседник. – Разливай, что сидишь?

– Вообще-то коньяк так не пьют, – попытался протестовать я, – его надо маленькими глоточками, смаковать…

– Ага, ещё и покатать по нёбу. Не будь снобом. Не то место, как видишь.

Мы, действительно, сидели не в ресторане и не в клубе истинных джентльменов, а на моей кухне. Столешница отливала металлом, в шкафах царил идеальный порядок – неброские, но дорогие вещи стояли точно на отведённых им местах. Я всегда был перфекционистом. Или занудой?

Я разлил коньяк, уже чувствуя шум в голове – бутылка была второй. Собеседник мой, казалось, ничуть не был подвержен воздействию алкоголя, сидел ровный, как палка, и такой же сухой. Лишь в стальных глазах появился едва заметный глянец.

Мы вновь выпили, закусили тёмным шоколадом. Время тянулось медленно, вязко, тягуче, секундная стрелка ползла еле-еле. В распахнутое окно залетела муха, и я видел, как трепещут её полупрозрачные крылышки.

– Это ты что-то сделал с часами? – спросил я чуть заплетающимся языком.

– Я? С часами? – собеседник улыбнулся. – Нет, с ними всё хорошо. Ты просто слишком много выпил.

– Ну да, ну да, – я скептически покачал головой, отчего она слегка закружилась.

– С твоего позволения, я продолжу. Ты завёл тему кинематографа, так? – жесты его были плавными и чёткими; красивыми. – Почему отрицательные персонажи порой более притягательны, чем положительные?

– Человеку свойственно стремиться ко злу, – философски заметил я.

– Отчасти ты прав. Но не только это служит причиной. Я говорил об умении выходить за рамки, помнишь? – собеседник двумя пальцами взял бутерброд с икрой, откусил. Одна икринка лопнула, брызнув солёным соком на бороду. – Включи же логику! Преступник всегда привлекателен тем, что обладает достаточной смелостью, чтобы нарушить закон. Смекаешь? Вот ты нарушал закон?

– Ну, бывало, скорость превышал, – задумался я, – в студенчестве «зайцем» ездил…

– Не смеши. Это всё чушь. По-настоящему ты закон никогда не нарушал. Я-то знаю. А тот, кто выходит за рамки – пусть даже за рамки закона – привлекателен своей смелостью.

– Как-то сомнительно, – задумчиво ответил я, наполняя бокалы остатками коньяка. – Разве маньяк привлекателен?

– Крайности мы не рассматриваем, – безапелляционно отрезал собеседник, уже примериваясь к бокалу. – Двигаемся дальше. Я слышал много нытья о том, что женщины любят богатых за их деньги. Мол, это продажность и порочность. Чушь!

– Почему? – поднял брови я. – Если откровенно, я тоже всегда так считал. Не огульно, конечно, но определённая тенденция есть.

– Вздор! – собеседник мой, казалось, даже чуть разозлился. – Опять же, если не рассматривать всяких папенькиных сынков – вроде тебя, кстати, не отрицай, папенька много тебе помогал в самом начале – то богатый человек стал богатым не просто так. Он заработал, ясно тебе? Наверняка сталкивался с трудностями, даже с угрозами, но не спасовал, а пошёл дальше, и в итоге добился своей цели, – он опрокинул бокал в глотку. Острый кадык сделал движение вверх-вниз. – Значит, у такого человека есть стержень. И его за это любят, уважают и ценят.

– Ладно, ладно, – я примирительно развёл руками. – Я согласен. Стержень, воля, характер. Я это понимаю.

– Кстати, ты тоже не трус, – мужчина вдруг стал абсолютно серьёзен, – ни разу не запаниковал. Не испугался меня.

– С чего бы? – удивился я. – Нет, я тебе, в принципе, сразу поверил. Это чувствуется. Но это было так буднично… Чёрт возьми, ты всегда вот так приходишь, с бутылкой коньяка и закуской? Серьёзно?

– А ты ожидал увидеть меня каноничной старушкой с косой и чёрным вороном на плече? – собеседник мягко улыбнулся.

– Я, честно, ни разу не думал об этом, – признался я. – Жил одним днём, а о таком далёком, как мне казалось, будущем не задумывался.

– Может, так оно и правильней, – Смерть покрутил в длинных пальцах опустевший бокал. – Жить полной жизнью здесь и сейчас… В этом что-то есть от той самой смелости, которую мы обсудили пару минут назад.

– Да. Может, и так, – согласился я. Воцарилось молчание. Каждый думал о своём – Смерть, наверное, о внутренней силе и связи её с житейским благополучием, я же о его предложении… Заманчивом, но страшном.

– Всё-таки я покажу тебе кое-что, – Смерть поставил бокал на стол, – дабы не осталось сомнений.

Он на секунду прикрыл глаза, сделал странное движение пальцами, и я ощутил невероятное. Что-то невидимое и неведомое, что было внутри меня и чем был я сам, отделялось. Вот я вижу себя со стороны и почему-то думаю о том, что зря я забросил спорт – брюшко ужу немного торчит из-под рубашки. Меня со мной же связывает радужная пуповина, которая истончается и истончается, и вот я растворяюсь в чём-то тёплом и ласковом, оставаясь при этом сидеть на своей кухне…

Всё закончилось внезапно. Я открыл глаза, закашлялся, меня чуть не вытошнило, трясущимися руками я налил себе стакан водопроводной воды. Смерть смотрел на меня с интересом и, казалось, с лёгкой иронией.

– Понял, как это происходит? – спросил мой странный гость.

– Да. Ничего приятного, но не так уж страшно, – отдышавшись, ответил я.

– Теперь, полагаю, ты до конца уверен в истинности моих слов. Простой аферист не сумел бы так сделать, а?

– Определённо, – я опустился обратно на стул. В голове ещё шумело, но весь хмель из неё будто выдуло порывом ледяного ветра. – Послушай, зачем тебе это?

– Скука, – прямо и просто ответил Смерть. – Представляешь, сколько мне лет? Конечно, я не испытываю скуку в привычном твоём понимании, но аналог этого чувства у меня есть. Думаешь, ты первый, кому я предлагаю подобного рода сделки?

– Но почему я? И почему именно книга? – я и вправду недоумевал. В мои планы отнюдь не входило становиться писателем.

– Ты, конечно, всё-таки туповат, – покачал головой Смерть. – Может, я действительно ошибся?

– Нет-нет, – я поспешил сдать назад. Умирать в самом расцвете сил мне не хотелось, пусть Смерть и обещал мне, что всё пройдёт тихо и безболезненно.

– Я хочу помочь тебе, дурачок, – почти ласково сказал Смерть. – Ты крутишься между работой, домом и редкими развлечениями. Да, ты немало зарабатываешь в офисе, и даже работа у тебя более интересная и творческая, чем у большинства тех, кто каждое утро едет в город, принарядившись в дорогой костюм. Но это серость, понимаешь? Кем тебя запомнят твои наследники – если они вообще когда-нибудь будут? Кем тебя запомнят люди? Да никем. Когда-нибудь я приду за тобой, и всё. Приди я сейчас не с предложением, а делать свою работу – разве о тебе не забыли бы пару лет спустя?

– Но у меня есть родители, родственники, – слабо попытался спорить я.

– Да, конечно. Они будут помнить. Но все остальные – нет. Рано или поздно я приду за твоими родными – а с ними исчезнешь и ты.

– Но так живёт большинство… К сожалению, в нашем народе как-то не очень принято помнить всех до седьмого колена.

– Послушай меня – и, главное, услышь! – Смерть ткнул мне в грудь худым длинным пальцем, и по телу будто пробежал электрический разряд. – Ты можешь запомниться многим. Тысячам и миллионам. Тебя будут цитировать потомки, твои книги будут включать в учебники. Это твой шанс, понимаешь? Шанс Словом менять мир! Определять мышление! Поэтому я и хочу тебя подстегнуть – и посмотреть, что из этого получится. Ты помнишь наш уговор?

– Да, конечно, – вопрос был глупым. Такое не забывается. – Сейчас ты оставляешь меня на какое-то время, но если увидишь, что я вернулся в рутину и больше никуда не стремлюсь, ты вернёшься… И уже с предсмертными мучениями.

– Такими, что ты будешь умолять забрать тебя скорее, – Смерть поднялся со стула. – А мне пора. И так засиделись.

– Послушай, а зачем тебе фигурировать в книге? – задал я вопрос, который весьма меня интересовал. – Неужели и тебе не чуждо тщеславие?

– Может, и так, – тонко улыбнулся Смерть. – А может, я усложняю тебе задачу, а? Никогда не думал о том, что обо мне весьма непросто написать что-то оригинальное и интересное?

Пока я стоял, раздумывая над его словами, Смерть открыл замок и вышел из квартиры. Я слышал, как шаги его отстучали один пролёт и затихли – видимо, Смерть предпочёл какой-то менее тривиальный способ путешествия, чем топать пешком с восьмого этажа.

Я закрыл дверь. Голова была пустой и звонкой. Всё можно было бы счесть сном или бредом, но на столе покоились два бокала, а этикетки на коньячных бутылках были написаны на незнакомом языке – таких у меня не водилось. В кои-то веки я решил пренебречь немедленным наведением порядка на кухне, оставив балык, шоколад и бутерброды жирным летним мухам. Вместо уборки я прошёл в комнату, которую гордо именовал «кабинетом», и включил компьютер. Спать не хотелось. Хотелось творить. Писать слова, что будут тяжёлыми камнями ложиться в душу каждого прочитавшего их, чтобы спустя мгновение расцвести великолепными цветами понимания. Слова, что будут вырывать людей из обыденности, слова, что будут толкать в спину и давать пинка, слова, которые заставят стремиться и совершать поступки. Слова, которые сделают меня бессмертным на многие годы и десятилетия.

Я создал новый файл. Когда-то я пробовал писать, но бросил ради работы. Однако ещё с тех времён я помнил, что начать бывает сложнее всего. Поэтому над первым предложением я думал не меньше пяти минут. А когда посмотрел в тёмное окно, прикрыл глаза и вспомнил Смерть, его безупречный костюм и ироничную ухмылку, философские рассуждения и неоспоримые доводы, первое предложение само появилось у меня перед глазами. Я подскочил на стуле, скорее, чтобы не спугнуть внезапно нахлынувшее вдохновение, и бросил руки на клавиатуру:

«– Вот скажи – ты считаешь меня привлекательным? – собеседник картинно приосанился.

– Как я могу считать тебя привлекательным? – удивился я. – Ты мужик. Я тоже. Или ты на что-то намекаешь, м?»

Чайник

Свист чайника на плите, это воплощение домашнего уюта, ныне почти исчез из обихода. Его редко услышишь в бетонных ячейках квартир, где мёртвый камень пронизан током тысяч человеческих жизней. Всё больше звучит бездушный сухой щелчок электрочайника, закончившего кипячение. Таинство процесса уходит в небытие, отдаваясь точному результату – подогретой до нужной температуры воды. Кулеры же лишены даже этого слабого отзвука жизни – щелчка – всегда храня в металлопластиковом нутре горячую воду для жаждущих стремительных людей, экономящих каждую секунду драгоценного времени.

Но понимающие ставят на плиту чайник, надевая на носик колпачок со свистком. Рождённый газом, вышедшим из немыслимых земных недр, огонь жжёт металлическое дно, оставляя видимые следы, вода бурлит, изнемогая, превращается в пар, который с пронзительным свистом вырывается наружу, чтобы спустя секунду раствориться навсегда. Крышка, если чайник не так уж молод, прилегает не слишком плотно, подпрыгивает, и из-под неё устремляются другие паровые струйки, прихотливо избежавшие свистковой участи. Носик со свистком снимается или поднимается, и вода, ещё бурлящая остатками былой мощи, льётся в заварочный чайник, заставляя высушенные листья отдавать свою коричневую краску.

Теперь-то я нередко позволяю себе пить чай с чёрным бальзамом, крепким и ароматным, иногда добавляя лимон, мяту или что-то ещё. Но когда-то давно я знал только один неизменный ингредиент для чая – сахар. Прибегая с улицы на обед или ужин, осторожно, чтобы не задеть содранные, залитые бриллиантовым зелёным коленки о скатерть, я садился за стол и наблюдал, как Дед режет крупные, только что с грядки, помидоры и огурцы. Такой салат, заправленный сметаной или подсолнечным маслом, был излюбленным блюдом, не надоедавшим почти никогда. Аккурат перед тем, как поставить в центр стола две тарелки – глубокую, с салатом, и мелкую, с крупно нарезанным белым хлебом – Дед ставил на плиту чайник со свистком и звал бабушку. Заканчивали трапезу мы под пронзительные трели, и спустя время обязательно прихлёбывали крепкий сладкий чай, порой даже из блюдца.

Если это был обед, то я убегал к заждавшимся друзьям, если же ужин – то мы садились с Дедом играть в шахматы или «войнушку». Вторая игра была моей любимой, но Дед баловал меня ею не так часто, чтобы она успела надоесть. На двух белых листах он чертил две одинаковые карты местности, с лесом, болотами, реками и озёрами, полями и господствующими высотами, траншеями и окопами, на обратных же сторонах листов писал силы обороняющихся и наступающих – артиллерию, танки, миномёты, пехоту, сапёров, инженеров. Конечно, атакующих всегда было больше, но у защищающихся имелись надёжные укрепления. Затем мы с Дедом кидали жребий, кому быть какой стороной, и расходились по разным комнатам – рисовать планы.

Когда наставало время подвести итоги, я обычно проигрывал – Дед, человек старой закалки, был сторонником мнения, что детям поддаваться не надо, а если и надо – то совсем чуть. Благодаря его позиции я обогатился множеством новых знаний о сратегии и тактике, бережно мною извлечённым из книг, таких же аккуратных, пожилых и вкусно пахнущих временем, как и всё в этом доме.

Так проходило беззаботное моё детство, не лучшее, но и не худшее, чем у тысяч других детей. Когда я был, как мне казалось, взрослым, а на самом деле – сущим ребёнком, Дед ожидаемо и тихо умер, исполнив главную мечту последних лет жизни – не обеспокоить родных и близких беспомощным своим состоянием. До самого последнего дня он находил в себе силы самостоятельно пройти на кухню, зажечь спичкой живой огонь и поставить на плиту потёртый эмалированный чайник со свистком.

Особенности национальной

Пётр Тимофеевич Кирпичёв проснулся от дробного металлического стука на заднем дворе.

Надо сказать, что Петра Тимофеевича никто и не думал величать по батюшке. Звали просто: Петя Кирпич, редко иначе. Тут был как раз тот самый случай, когда фамильное прозвище подходило натуре и облику как нельзя лучше. Был Петя довольно молод, едва ли сорока лет от роду, здоров, как бычара, широк и красен лицом, квадратен головой. Впечатление производил монументальное – то есть был похож на типовой монумент воинам, павшим смертью храбрых. На руку был скор, к выпивке питал трепетную тягу, батрачил в сезон на комбайне, держал птицу и двух коз – таких людей называют крепкими хозяйственниками, иногда их, для разбавления, делают депутатами или служащими. Жил бобылём, молодая жена сбежала в город с залётным командировочным, прибывшим на соседний завод, где та трудилась в упаковочном цехе. С другими у Кирпича как-то не сложилось, а потом и привык. Девки, впрочем, к Пете хаживали, наутро возвращаясь домой с огромными синяками под глазами, но довольные, что твоя кошка в марте. Отцы да братья пробовали приезжать разбираться, да кончилось это ничем – Кирпич выпивал полстакана, выходил на крыльцо и молча стоял, нежно поглаживая приклад двустволки, доставшейся от покойного отца.

Итак, Петю Кирпича разбудил металлический стук.

Голова немного потрескивала после вчерашнего – заходил Фёдор Лесник, приносил дары браконьеров, и выпили они крепко – поэтому сначала Петя принял стук за внутренние шумы измученного самогоном организма. Пролежав в койке ещё с минуту, он понял, что стук всё же идёт с задов, и, с трудом поднявшись, выполз наружу, на всякий случай прихватив с собой топор. Он вообще любил оружие во всех видах и редко выходил из дома с пустыми руками.

В окно Кирпич увидел, что соседские мальчишки, шести и восьми лет от роду, из-за низкого частокола швыряют мелкие камешки на его задний двор, метясь в нечто металлически стучащее, что пока было от него скрыто. Рассвирепев, Петя перехватил удобнее топор, намереваясь напугать сорванцов, и выскочил наружу, ударив плечом жалобно скрипнувшую дверь.

Посреди двора, распугав съёжившихся в углу курей – вчера Петя забыл их закрыть в курятнике – стояло металлическое блюдце на тонких изящных ножках. Диаметром блюдце было не больше трёх метров, верх его закрывал колпак мутного стекла в виде полусферы, на корпусе тут и там, без видимой системы, зияли ромбовидные отверстия. Никаких опознавательных знаков блюдце не имело, и Кирпич застыл, не понимая, как относиться к вторженцам – приветствовать как отечественных военнослужащих или брать в плен как вражеских шпионов? Когда-то он служил в армии, и некие рефлекторные реакции оказались зашиты в подкорку.

– А ну пошли вон! – прикрикнул Кирпич на соседских мальчишек, и те моментально скрылись в лопухах, опасаясь вооружённого топором соседа.

Отметив, что одно дело сделано, и сделано хорошо, Кирпич спустился с крыльца и направился к блюдцу. Обойдя его со всех сторон, постучав обухом топора по металлической обшивке, попытавшись разглядеть хоть что-то за мутным стеклом, Петя пришёл к выводу, что тратить время на безответную металлическую бандуру не имеет смысла и направился к курятнику – надо было наложить курям распаренного зерна.

Вдруг стеклянный колпак пришёл в движение, и Петя сразу же отскочил, подняв топор и приготовившись к схватке с вражескими диверсантами. Из мягкого бледного нутра блюдца, открывшегося под колпаком, выпрыгнули двое в причудливых скафандрах, каковые Кирпич видел только на обложках дешёвых фантастических книжек. Головы их были закрыты такими же полусферическими стеклянными колпаками, но уже не мутными, а прозрачными. Вглядевшись, Кирпич отшатнулся – то были не припухшие морды воинов великой страны и не белозубые лицемерные физиономии самолюбивых шарлатанов и агрессоров, а самые настоящие вытянутые зелёные мурла, похожие на перезрелые кабачки.

Кирпич встряхнул головой, потёр виски и глаза, едва не задев ухо топором, который так и остался зажатым в ладони. Подумал, что с похмелья чего только не привидится, но, когда поднял глаза, обнаружил, что неведомые существа никуда не делись. Напротив, более крупное мурло приблизилось и направило на Петю странного вида прибор.

– Э! Слышь! – Кирпич замахнулся топором, но внезапно ощутил невероятное, ни с чем не сравнимое облегчение, хотя сразу и не понял его причину. Лишь в следующий миг он осознал: похмелье ушло.

– Братишка! – от неожиданности слова в голове Кирпича перемешались и никак не хотели состыковываться в предложения. – От души, брат! Как ты это сделал? Штукой этой? А можно мне такую?

– Приветствуем тебя, человек! – зазвучал голос из глубин скафандра. Он был поход на настоящий, но едва уловимо отдавал металлом, как не самая чистая водопроводная вода. – Мы полностью очистили твой организм от продуктов распада этанола, и теперь он функционирует гораздо лучше. Рады, что смогли оказать помощь разумному существу!

– Ага, – кивнул Петя, присел на пенёк, достал из кармана папиросы и блаженно закурил. – Спасибо, братцы. Ну и ну, никогда не мог представить, что такое возможно. Р-раз! – и нет похмелья. Башка не трещит, живот не крутит, – заторможенность сменилось болтливостью, а когда Кирпич начинал болтать, его было не остановить. – Слухайте! Раз такое дело, может, накатим по рюмашке? – краем глаза Петя увидел, как соседские мальчишки наблюдают из кустов, и погрозил им кулаком. Сорванцы шмыгнули обратно.

– Человек, мы были вынуждены совершить посадку на вашей планете! – надрывался неживой голос. Тонкие, словно нитки, губы на мурле существа при этом шевелились еле-еле. – Моё имя Оолейд, я командир разведывательного корабля Четвёртой Группы Внешних Взаимодействий, сокращённо ЧГВВ. Это мой штурман, механик и помощник Иигранд. Мы специально адаптировали наши имена под ваше произношение, чтобы нам было легче установить контакт! Ведь устанавливать контакт – долг каждой разумной расы!

– Адаптировали они! – воскликнул Кирпич, нахмурившись. – Думаете, мы здесь совсем глупые, или что? Слов, думаете, не знаем?

– Мы ничуть не сомневаемся в интеллектуальных способностях человеческой расы! – быстро воскликнул Оолейд. Иигранд согласно кивнул. – Кроме того, мы используем языковой синтезатор на основе самообучающегося искусственного интеллекта, поэтому поначалу он может подбирать не самые соответствующие времени, месту и моменту слова.

– Хм, – Кирпич надолго задумался. Пришельцы пристально следили за мысленным процессом. – Знаете, что? – капитан и механик подались вперёд, жадно ловя каждое слово. – Будете Олег и Игорь. Так проще. По-нормальному, по-нашему, а не вот это вот всё. Нам лейдов и грандов тут не надо!

Оолейд и Иигранд переглянулись, будто неслышно совещаясь друг с другом, и согласно кивнули.

– Если так будет вам угодно, мы готовы принять имена, благозвучные для того региона, где мы…

– Отлично! – Кирпич вскочил на ноги и хлопнул пришельца по плечу. – Меня Петром зовут. Петя. Петя Кирпич, если полностью. Можно на «ты». Олеж, а по рюмашке за знакомство, а? Игорёк?

– Хотя наш организм и модифицирован так, что может перерабатывать даже инопланетную органику без вреда для здоровья, инструкции запрещают нам подвергать себя излишнему риску без необходимости, – уклончиво отозвался капитан.

– А я, с вашего позволения… Сейчас, метнусь только, сюда всё вынесу. Чего в избе сидеть-то, погоды стоят! Вон, у меня и столик есть, падайте пока, – Петя неопределённо махнул рукой в сторону яблонь, где примостился крепкий деревянный стол с двумя скамьями.

Погоды и вправду стояли прекрасные. Конец мая, солнце, ещё не изнурительно-жаркое, а ласковое и тёплое, словно заботливая мамка. Звон жуков и чириканье птиц по утрам, вечерние купания в холодной речной воде, чтобы брызгать визжащих девок, а потом, накупавшись, как в детстве, до синих губ, хлопнуть рюмку, да и закусить её крепким, с того года ещё, солёным огурцом. Вернуться домой, одному или с компанией, накрыть стол, выставить вожделенную бутыль, вскрыть консерву, нарубить крупно чуть подсохший чёрный хлеб, сбрызнуть маслом и посолить порезанный кольцами репчатый лук, а то и грибочков баночку откупорить… Для Кирпича это было золотое время. Обеспечивающий его почти на весь год сезон изнурительной работы на комбайне, когда сил остаётся только на то, чтобы доползти до дома и лечь часов на шесть спать, ещё не начался; огородом Петя особенно не занимался, предпочитая уделять свободное время охоте и рыбалке; жены и детей нет, а много ли надо бобылю? Так он и жил, работая, если нужно, словно двужильный, но и отдыхая на славу, не отказывая себе ни в чём.