Прежде чем иволга пропоет

– Привет! – сказала я.

Физиономия ойкнула и исчезла. Под окном раздался шепот и мышиное шуршание.

Я прошлепала босыми ногами на кухню, заварила чай. В этой комнате на окне не было сетки. Открыв его нараспашку, я вернулась на стул, села к окну спиной и громко сказала:

– Между прочим, есть вафли. Вкусные!

Некоторое время было тихо. Затем – я видела отражение в дверце микроволновки – над подоконником медленно поднялась коротко стриженная голова, а из-за нее вынырнула другая, с хвостиком на макушке. Это выглядело так, словно двухголовый Змей Горыныч сражается сам с собой за право первым получить лакомство.

– Шоколадные? – пискляво спросили сзади.

– На топленом молоке.

– Топленые у нас у самих есть, – разочарованно отозвались от окна.

Тут я рискнула обернуться.

Брат и сестра, несомненно! Темноволосые, кареглазые. Казалось, даже веснушки у них рассыпаны в одних и тех же местах. Мальчишке на вид лет двенадцать; его сестре не больше десяти. Но наблюдая, как резво она перелезает через подоконник, я догадалась, кто у них за главного.

Она протянула мне руку, как взрослая, и представилась:

– Стефания.

Следом за ней рискнул забраться в комнату и ее брат.

– Егор. – Он шмыгнул. – А где вафли?

Они очень быстро освоились и, хрустя, стали наперебой рассказывать, как им живется на озере. Я узнала, что у них есть взрослый друг Настя, у которой машина умеет ездить без водителя, и что они ловили белку, и что в озере плавает подводная лодка, а у Гордея Богдановича есть настоящее ружье, из которого можно застрелить медведя.

Мы вместе позавтракали, и они любезно согласились провести экскурсию по окрестностям.

Выходя, наткнулись на Кирилла, который, чуть запыхавшись, возвращался из леса.

– Мы на прогулку. – Я замешкалась, прежде чем поцеловать его на глазах у детей.

– Не заблудитесь, – шутливо сказал он.

Стефания сердито уставилась на него:

– Мы не заблуждаемся! Мы здесь все знаем!

Он с улыбкой кивнул, но я видела, что его мысли чем-то заняты.

Пару дней спустя я почти освоилась.

Семья Стеши и Егора приехала в Озерный первого июня. Про родителей они пробурчали что-то невнятное и явно не стремились знакомить меня с ними. У меня сложилось впечатление, что те работали переводчиками или кем-то вроде этого. Странный образ жизни они вели, говоря по правде! Никогда не гуляли вместе с детьми. Не купались. Не ходили в лес. Сеть в Озерном работала с перебоями. Дети сообщили, что чуть не каждый день они вынуждены по вечерам уезжать, чтобы… Тут оба прикусили языки и переглянулись с видом людей, выболтавших лишнее. Я не стала заострять на этом внимание. У меня хватало своих собственных тайн, чтобы допытываться о чужих. Да и что такого они могли скрывать?

Иногда, забыв обо мне, дети обсуждали королевства Арден и Элмор, торговлю с гномами, доспехи и талисманы. Временами переходили на сленг, из которого я не понимала почти ни слова. Они требовали от меня ответа, кем бы я хотела стать: темным эльфом или орком, а на мое возражение, что я предпочла бы остаться человеком, набрасывались на меня, ожесточенно доказывая, что это никуда не годится.

Родители предоставили им поразительную свободу. Их, кажется, вообще ни в чем не ограничивали – идите куда хотите, делайте что пожелаете. Удивительное дело!

Эти малявки были очень дружны – не такая уж частая история для брата с сестрой.

Их коттедж стоял на нижнем берегу – широкий, в пять окон, обращенных к озеру. Иногда родители выползали на веранду, но и в креслах-качалках сидели с ноутбуками на коленях, словно приросли к своим лэптопам. Я совсем ничего не понимала в этих людях, будто не замечавших красоты окрестных мест. Они казались мне пришельцами с другой планеты.

Еще один дом занимала девушка – та самая Настя. Я подошла к ней на берегу, но получила в ответ холодный взгляд и приветствие сквозь зубы. Кирилла она и вовсе игнорировала, даже не смотрела в его сторону, однако к детям относилась тепло, и за это я прощала ей высокомерие и некоторое самодовольство. Есть такие люди, которые в любое помещение входят с уверенностью, что преображают его собой к лучшему. Недолюбливаю таких. Наверное, за то, что у них есть основания так считать.

Стеша с Егором прожужжали все уши мне и Кириллу о том, какая потрясающая машина у их подруги. Их поразил немудреный фокус с дистанционным управлением: «Хонда» сама заводилась, проезжала несколько метров и останавливалась там, где требовалось.

Если начистоту, я тоже впечатлилась. Но Кирилл разъяснил, что это не так сложно исполнить, как кажется. «Напичкала ее электроникой, – сказал он, пожав плечами. – Нет в этом особого смысла. Чисто развлечься».

Лицо у Насти было правильное, но скучное, как у куклы. А вот тело изумительное: спортивное, но не перекачанное, с длинными ногами и тонкой талией. И красивые плечи. Прямо-таки отличные плечи, особенно для пловчихи! Мне ужасно хотелось ее нарисовать, но просить Настю поработать натурщицей не стоило и пытаться.

Да и какой из меня художник. Так, любитель-мазила.

Однако уже на второй день я взялась за мольберт. У меня руки чесались написать самый что ни на есть слащавый пейзаж: озеро, лес, облака над лесом.

И тут неожиданно выяснилось, что у Кирилла аллергия на акриловые краски.

– У меня и на клей для обоев была такая реакция, – сказал он, почесывая розовое пятно на щеке. Оно стремительно краснело, по шее расползались два таких же.

Выход нашелся быстро. В ста метрах за коттеджем стоял сарайчик, довольно крепкий и даже закрывающийся на ключ. Там хранились лыжи и самокаты, велосипеды, принадлежности для рыбалки и разнообразный туристический хлам. Я обнаружила внутри коврики для йоги, шесть штук, аккуратно свернутых в рулоны, раскатала их и сложила в импровизированный топчан. Туда-то мы и перетащили принадлежности для рисования. К концу «переезда» Кирилл выглядел так, что я прогнала его и сама разобрала свои вещи.

Третий дом принадлежал нелюдимой тетке лет пятидесяти. Эту я даже толком не разглядела. Она исчезала рано, бродила по лесным тропам днями напролет, и только вечером в ее окнах ненадолго загорался свет. Пару раз мы замечали друг друга издалека; она сворачивала в сторону и исчезала, приветственно махнув рукой напоследок, чтобы ее поведение не выглядело грубостью.

Два коттеджа стояли пустыми. Еще в одном жили муж и жена, которых я увидела мельком, когда они паковали вещи.

А на следующий день после их отъезда в дом вселилась странная парочка. Двое мужчин, один – огромный, как бык, бритый тип, заросший жирком. Этот явно решил сбросить лишний вес и занимался как подорванный: с утра бегал вокруг озера, потом отжимался на полянке, приседал, подпрыгивал, махал ручищами и подтягивался на турнике, который опасно провисал под его тяжестью. Второго рассмотреть не успела.

Во взрослой жизни я освоила одно простое правило. При первой возможности надо подглядывать, шпионить, запоминать и быть готовым использовать то, что узнал. Информация – единственная ценность, которая была мне доступна. Ее нужно собирать при каждом удобном случае, а лучше – создавать случай самой.

В «Прибое» я забыла об этом. Расслабилась. Существовала сама по себе, не интересовалась ни Оксаной, ни ее мужем. И к чему это привело? Не появись там Кирилл, ревнивая баба придушила бы меня ночью подушкой и скормила фермерским свиньям.

Люблю подсматривать за людьми, когда они об этом не догадываются. Мало кто держит лицо, оставшись в одиночестве. У женщин сползают вниз уголки рта, щеки текут как у подтаявших снежных королев. Но и глаза смягчаются. Мужчин мне, по понятным обстоятельствам, за последнее время почти не довелось видеть. Но я знаю, что они могут меняться до неузнаваемости. Смотришь на какого-нибудь спящего шерстяного волчару, а из него лезет печальный ежик и фыркает.

Пока Кирилл спал, я выскользнула из дома и пробралась к коттеджу мужиков. Возле расчищенной площадки росла старая черемуха. Я огляделась, вскарабкалась по стволу, цепляясь за сучки, и уселась на ветке, поближе к стволу. От посторонних взглядов меня закрывали листья. Да и люди редко поднимают глаза вверх.

Ждать пришлось недолго. Как я и думала, первым вышел бирюк. Размялся, попрыгал, зачем-то растер затылок…

А затем стянул футболку.

Тут меня ждало два открытия. Во-первых, оказалось, что на нем ни грамма жира, сплошные мускулы. Бирюк подвесил на моем дереве мешок и давай пританцовывать перед ним и лупить его что было сил. Прямо машина для убийства! Бедная черемуха тряслась подо мной, точно колосок. Я обхватила ствол крепче, чтобы не упасть, представила, как от ударов облетят все листья и я откроюсь во всей красе – будто русалка на ветвях. Еще кота не хватает, но будь здесь кот, бедняга давно орал бы, вцепившись когтями в кору.

Во-вторых, на мужике не было татуировок. Я-то хотела поглазеть, что за партаки он набил себе за годы бурной молодости, но меня ждало разочарование. Шрамов у него хватало. А вот наколок не было.

Я про себя назвала его Бурым. Бурый – подходящее слово для этого типа. В нем и земля, и неподвижный валун, и хищный зверь.

Хлопнула дверь, из дома вышел, потягиваясь, его сожитель со стаканом то ли молока, то ли кефира.

Наблюдая за ними сверху, я решила, что эти двое все-таки не пара, а приятели. Этот, второй, рядом с Бурым казался натуральным дрищом, но вообще парень как парень. Чем-то на Кирилла похож, только поразвинченнее, что ли. Расслабленнее. В Кирилле все-таки чувствовалась внутренняя напряженность, и я уверена, что причина была не во мне.

– Ну-с, как успехи? – поинтересовался парень, обходя кругом приятеля, с которого лил пот. – Уже проработал дельтовидную?

– Макар, а Макар, – прохрипел Бурый. – Шел бы! Ты! Тренироваться!

Я поморщилась. Что за имя такое! Зато сразу ясно, что парню меньше тридцати, даже не надо в лицо заглядывать. Только с девяностых пошла мода называть детей разными диковинными именами, до этого, насколько я знаю, за партами сидели дружными рядами Лены, Светы, Иры, Наташи, да изредка – Аллочки. У мальчиков выбор был побогаче, однако и в списке мужских имен Макаров не было, могу поклясться.

Я родилась в девяносто седьмом. Мама хотела назвать меня Кристиной, но тогда еще была жива бабушка. Она сходила в ЗАГС и записала меня Диной.

Мать взбеленилась, но было поздно. «В честь осеевской «Динки», – с упрямым спокойствием твердила бабуля. Зная мать, голову дам на отсечение, что бесилась она, потому что не читала книжку и была уверена, что таким образом бабуля ткнула ей в нос ее же невежеством.

И знаете, что самое забавное? Что за все последующие годы она так и не удосужилась ее прочесть. Даже после бабушкиной смерти.

Для бабули я всегда была Динкой. «Дину» она не признавала. Когда наступали каникулы, в первый же день мы с ней отправлялись в кафе. Бабуля заказывала рюмочку коньяка («Это для сосудов, рыбонька») и смаковала ее, пока я расправлялась с эклерами под кофе.

За первой рюмочкой следовала вторая, за второй – еще одна, и из кафе бабуля выбиралась в изрядном подпитии.

– Рыбонька, я, кажется, надралась, – сообщала она аристократическим тоном. – Но сегодня такой день! День твоей свободы!

Я была с ней совершенно согласна.

«Опять с этой алкоголичкой шарахалась? – злобно кричала вечером мать. – От тебя ее дрянью воняет!»

Дрянью мать называла духи «Ландыш серебристый», которые бабушка обожала и щедро орошала себя перед торжественными выходами.

Но никакие вопли не могли испортить радости от нашего с бабулей кутежа.

Парень отпил кефир.

– Я с утра не способен к спорту. Кстати, помнишь Марту?

– Всех твоих девиц запоминать…

– Да нет! Марту из Беловодья. Рыжую.

– А, малявку! – Бирюк чему-то обрадовался. – Такую забудешь! А что?

– Помнишь, как мы ее встретили?

Тут спортсмен внезапно перестал колотить грушу и как-то странно застыл. Будто к чему-то прислушивался.

– Ага, – кивнул русый. – Вот-вот.

– И давно? – непонятно спросил бирюк.

– Где-то с полчаса. Но проще узнать у нее самой.

Он поднял голову и вежливо сказал:

– Сударыня, вас не затруднит спуститься?

С такой легкостью меня раскрыли впервые. Размышляя, где прокололась, я спрыгнула со своей ветки на нижнюю, повисла на согнутых ногах вниз головой, крутанулась – и встала перед ними.

Бирюк фыркнул без всякого дружелюбия. Глаза темно-карие, широкий нос перебит, да не один раз. Насмотрелась я на такие носы! Рожа небритая, разбойничья.

Его приятель рассматривал меня насмешливо, склонив голову набок. Ничего примечательного в его внешности не было, кроме цвета глаз: серые, очень светлые. Радужка оставалась того же оттенка, когда на нее падало солнце, хотя у сероглазых, я не раз замечала, она меняется от голубого до зеленого.

Ясногородский, большой любитель камней, показывал мне как-то один из своих перстней, с прозрачным серым камнем. К тому времени он уже немного рассказывал мне о них, и я была уверена, что это горный хрусталь. «Ты почти права, – сказал Ясногородский. – Камень-обманщик: называется «раухтопаз», но не имеет отношения к топазам. Он – дымчатый кварц. Между прочим, раньше считалось, что может сводить владельца с ума. И вызывать темные силы, разумеется».

Темные силы, значит.

– Наши имена вам, без сомнения, известны, – сказал парень.

Я кивнула на бирюка:

– Его – нет.

– Сергей, – буркнул тот.

Таращится как солдат на вошь. Чуть дернешься – разотрет пальцем.

– Инна, – соврала я, не задумываясь.

– Что привело вас на нашу рябину, Инна? – осведомился русый.

– Это ольха, – сказал Бурый.

– Это черемуха, – поправила я. – Извините.

Оба задрали головы, рассматривая мое дерево.

– А где ягоды? – прогнусавил бирюк.

– В июле.

Русый засмеялся, и я невольно улыбнулась. Он вызывал безотчетную симпатию, и, поймав себя на этом, я мигом насторожилась.

Эти двое – враги. Как и все вокруг. Покупаясь на чье-то обаяние, вы даете собеседнику кредит доверия. А доверять никому нельзя.

– Извините, если помешала. – Я поковыряла ножкой землю. – Мне как-то неловко было появляться на глаза, когда вы, – я кивнула на бирюка, – начали заниматься. Как будто я подглядываю.

На лицах обоих явственно отразилась уверенность, что именно этим я и занималась. Какие неприятные люди.

Разрываясь между желаниями узнать об этих двоих побольше и держаться от них подальше, я все же протараторила:

– Мне пора, извините еще раз, хорошего дня, приятно было познакомиться.

И даже вполне искренне покраснела под пристальным взглядом парня.

Сунула руки в карманы спортивных штанов и пошла к озеру.

Слух у меня почти такой же хороший, как обоняние. Так что я прекрасно расслышала, как русый сказал мне вслед:

– Даже врет в точности как Марта.

Происшествие с этими двумя выбило меня из колеи, вернее, как раз вернуло в привычное состояние настороженности. Я слишком расслабилась в компании Кирилла за эти дни. Перестала просчитывать, с какой стороны можно ждать нападения.

Нехорошо.

Чтобы хоть что-то взять под свой контроль, я решила узнать, какими маршрутами ходит мой новый друг. Не то чтобы он отказывался брать меня с собой. Как-то получилось, что пока я спала, он гулял; днем наступала его очередь отсыпаться, в то время как я рисовала возле сарая. Кирилл явно привык долго бродить в одиночестве. Я не навязывала свою компанию. Но меня не оставляло чувство, что если бы я и попыталась это сделать, потерпела бы неудачу.

Общаться мы начинали со второй половины дня. А основная часть приходилась, откровенно говоря, на начало ночи.

Мне было с ним легко. Он не грузил меня проблемами, не жаловался на первую жену, которая не дает видеться с ребенком. Думаю, никакой первой жены у него и не было. Немного рассказывал о себе. Работал программистом в какой-то крутой конторе, название которой я забыла сразу, как только он его произнес. Родился и вырос в Москве. Жил один, в своей собственной квартире. Держал огромный аквариум во всю стену, заполненный рыбками, похожими на жар-птиц, за которыми в его отсутствие ухаживал специальный аквариумный человек. Время от времени срывался с места и летел в другую страну на выступления каких-то андеграундных рок-групп, игравших электропанк, техно и все в таком духе. Он даже побывал в Америке, чтобы попасть на концерт, который давали «Продиджи» вместе с «Линкин парк»!

Я слушала его, открыв рот. Перелететь через океан, чтобы попасть на концерт любимой группы! Мне сложно даже вообразить тот уровень дохода, который позволил бы мне так же запросто перемещаться по всему земному шару в поисках того, что приносит удовольствие. Но главное – не деньги. Уж в этом-то я могла себе признаться. Уровень внутренней свободы – вот в чем было между нами различие. Я младше Кирилла на восемь лет, но отчего-то застряла во времени и мире моей матери, где заработанное нужно было прятать в кубышку, а путешествие в другую страну на несколько дней расценивалось как блажь. «Как начнешь получать зарплату, первым делом откладывай», – учила мать, когда была в хорошем расположении духа. А в плохом просто орала, что кормит дармоедку.

После рассказов Кирилла о концертах я брякнула, что мне нравятся Шакира и Тейлор Свифт. Ну, думаю, сейчас скорчит рожу! Вместо этого он засмеялся, стал требовать, чтобы я станцевала для него танец живота под «Ла тортуру», и понятно, чем дело кончилось.

После того как меня постыдно разоблачили на черемухе, я вернулась в коттедж и сразу юркнула в кровать. Может, поваляться до полудня и потом остаток дня бездельничать? Но тут проснулся Кирилл.

– Дин, ты спишь?

Я сонно пробормотала, что гуляла, но теперь опять засыпаю. Что было почти правдой. Но сквозь ресницы наблюдая, как Кирилл готовится к прогулке, даже не позавтракав, вспомнила о своих планах.

Собрался он быстро, как в армии. Покрутил шеей, размялся. Сунул ноги в трекинговые ботинки – и был таков.

Не он один умеет быстро одеваться. Три минуты спустя я шла следом, держась за деревьями, чуть поодаль.

Бабуля часто с гордостью говорила, что из меня получился бы идеальный охотник или следопыт. Мы с ней ходили вместе за грибами; я исчезала, а она должна была угадывать, с какой стороны я появлюсь. Мне удавалось провести ее четыре раза из пяти, а уж бабушка умела слышать лес как никто.

Но Кирилл, к моему удивлению, не стал углубляться в ельник. Сделав широкий полукруг, он вернулся к лагерю и вышел возле коттеджа пловчихи. Я слышала их голоса с той стороны дома, что выходила на озеро.

Пыталась подкрасться ближе, но под ногами как назло зашуршал гравий.

Темно-синяя машина стояла у входа, возле кустарника, усыпанного нежными розовыми бутонами. Багажник поднят, но в нем ничего, кроме обычных принадлежностей автомобилиста: канистра с омывайкой, щетки, огнетушитель, аптечка…

Я спохватилась, что голоса стихли. Раз – и выключили одну из дорожек, оставив только шум деревьев. Мимо, насвистывая тихонько под нос, прошел Кирилл – я едва успела присесть за машину. Из приоткрытой двери повеяло нежным цветочным ароматом.

Кирилл выглядел спокойным и удовлетворенным, как будто условился с пловчихой о чем-то приятном. «Забили время для встречи», – подумала я. Не испытала ни ревности, ни отвращения, только злое разочарование: за какую же дуру они оба меня держат!

Когда шаги Кирилла стихли, я выбралась из-за машины и пошла туда, где осталась Анастасия. Гравий хрустел под ногами оглушающе громко. На середине озера снова болтались рыбаки, их лодчонка то появлялась, то исчезала в голубом просвете между кустами.

Перед домом ее не оказалось. Склон в этом месте спускался уступами, и на каждой широкой земляной ступени для укрепления почвы росли можжевельники и что-то хвойное, стелющееся, с широкими разлапистыми ветками, похожее на ползучую голубую ель. Я подняла взгляд на окна, уверенная, что она наблюдает оттуда за мной, но и окна были пусты.

Тогда я демонстративно уселась на склоне между двумя можжевеловыми кустами, закатала штанины, чтобы ноги загорали. Бабуля называла мою бледность аристократической. Мать говорила: «Синюшная как покойница!» Думаю, мать была ближе к истине.

Я сидела и размышляла, как мне применить новое знание. Вы можете решить, что я сделала слишком далеко идущие выводы из мимолетного эпизода, но очень уж значительное у Кирилла было лицо. И в то же время умиротворенное. С таким лицом не выслушивают согласие одолжить велосипед или, не знаю, ракетки для бадминтона.

Солнечный зайчик попал мне в глаз. Я зажмурилась, отклонилась в сторону, не понимая, от чего отражается солнце. Передо мной были только кусты. Слюдяная пластинка? Осколок от разбитой пивной бутылки? Я сползла ниже по склону. Не люблю загадок – от них одни неприятности. Странно я, должно быть, выглядела со стороны, пробираясь, точно перевернувшийся на спину паук, среди ползучих голубоватых побегов.

Сначала я увидела ноги. Ноги в кедах, совершенно белых кедах, очень чистых – из-за их чистоты я, наверное, и подумала первым делом про манекен, ведь живой человек не может бродить по земле среди иголок и не испачкать обувь. Манекен валяется среди кустов – что здесь удивительного?

Мозг еще цеплялся за это объяснение, но я уже видела и длинные ноги в голубых джинсах, тоже очень чистых, и футболку со скомкавшейся надписью, от которой можно было разобрать лишь отдельные буквы. Но я знала, что там написано. «Я ВСЕГДА ПРАВА». И чуть ниже – тэг: «#ноэтонеточно».

Ноэтонеточно, сказала я себе. Запрокинутое лицо, широко открытые глаза со жгутиками красных прожилок; странно, но когда она была жива, казалась мне надменной красивой куклой, а сейчас, погибнув, стала совершенно живым человеком, просто почему-то мертвым.

Я плохо объясняю.

Соображала я куда лучше. Спустившись к девушке, проверила пульс – на руке и на сонной артерии. Пульса нет. На губах пена. Я достала телефон, включила фонарик, посветила ей в зрачки, хотя и не была уверена, что в этом есть какой-то смысл, раз глаза у нее открыты. Никакой реакции.

Тэг отменялся.

Она была не живая. Это точно.

Вы хотели отгадку, Дина Владимировна? Вот вам отгадка.

Неприятности случаются не из-за вопросов, а из-за ответов.

На расстоянии ладони от светловолосой головы валялись солнечные очки «авиаторы». Они очень шли Насте, и я с трудом удержалась от идиотского желания надеть их ей, чтобы закрыть покрасневшие белки глаз и чтобы она снова стала красивая, как была.

Под ногой у меня обломанная ветка щетинилась сухими желтыми иглами. Я поползла наверх, заметая, как веником, следы ладоней и обуви. Добравшись до площадки, сунула ветку под густой можжевельник.

Рыбаки так и сидели в лодчонке, точно фигурки над голубым циферблатом, появляющиеся в урочный час. Все выглядело как обычно. Сверху разглядеть тело было невозможно, а очки я перевернула стеклами вниз перед тем, как убраться оттуда.

Я ушла в лес, села под огромной сосной и стала думать.

Мой бойфренд убил девушку. У меня больше язык не поворачивался называть ее пловчихой. Он задушил ее и скатил тело вниз по склону, где его закрывали кусты.

Но машина с открытым багажником осталась на месте, как и все ее вещи. Уборщица придет готовить коттедж к приезду новых клиентов, забеспокоится, обойдет его вокруг и обнаружит Настю.

На что он рассчитывал?

Зачем он ее убил?

Теперь ясно, что он привез меня сюда не просто так, из внезапно возникшей острой симпатии – ха-ха! – а для отвода глаз. Кем Настя ему приходится? Сестрой? Или девушкой, с которой он расстался?

«Жена!» – осенило меня.

Бывшая, с которой они что-то не поделили: квартиру, ребенка или бизнес. Он приехал сюда за ней следом, взяв в компанию молодую дурочку, чтобы Настя не слишком забеспокоилась, и все это время они делали вид, что не знакомы. У них были чертовски плохие отношения, раз за эти дни ни тот, ни другая себя не выдали.

Перед отъездом Насти он все-таки убедил ее что-то обсудить. И убил – легко и быстро, в двух шагах от меня, пока я сидела за машиной и представляла, как они кувыркаются в постели.

Что мне делать?

Любой нормальный человек сказал бы: сообщить о своей находке.

Ненавижу нормальных людей! Ограниченных, как белые мыши, своим ничтожно малым опытом в стеклянной банке благополучного существования – ни шагу ни вправо, ни влево; всегда имеющих наготове правильные ответы, которые они суют тебе под нос, как десятирублевую монету нищему, с таким видом, словно осчастливили его тысячной купюрой.

Правда в том, что как только здесь появится следователь, меня возьмут вместе с Кириллом. Плевать все хотели на мой лепет о непричастности. Пробьют богатую биографию Дины Чернавиной – и добро пожаловать в знакомый мир! Убила с любовником его бывшую жену, рассчитывая на долю от продажи загородного дома или что там у них.