Воин тумана

Жрец снова улыбнулся.

– Ты мудра не по годам, детка. Друг мой, вина у нас, к сожалению, больше нет. Все, что было, выпили вчера в честь нашего бога или разлили во время либатий[33]. Сегодня, если хочешь пить, придется пить воду. – Жрец сперва показал, как льют из горсти на землю вино, а потом кивнул в сторону озера.

Чернокожий явно все понял, однако с места не двинулся.

– Так что я хотел сказать? – продолжал жрец, оборачиваясь к Ио. – Когда непостижимые боги явили нам нашего чернокожего друга, то, видимо, хотели пояснить, почему наш бог Из Дерева носит еще одно имя: царь Нисы[34]. А кто-нибудь из вас знает, где находится Ниса?

Мы с Ио не знали.

– Это страна чернокожих людей, расположенная на южной границе с Речной Страной, выше по течению Великой реки. Наш бог был зачат, когда Громовержец во время своих странствий приметил некую принцессу Семелу[35], дочь правителя дивных Фив семивратных. Да, в те дни у нас был еще свой царь… – Жрец помолчал и откашлялся. – Громовержец тоже притворился обычным земным царем и посетил дворец отца Семелы в качестве высокого гостя. Ему удалось завоевать ее любовь, хотя они и не сочетались браком. – Ио печально покачала головой, а жрец продолжал:

– Увы, жена Громовержца Телейя «Гера» узнала об этом. Кое-кто говорит, между прочим, что Телейя – одно из имен богини, как и Мать-Земля, как и Великая Мать богов; однако, по-моему, это заблуждение. Впрочем, не важно. Так вот, Телейя, превратившись в скромную старушку, нанялась в няньки к принцессе Семеле.

"Твой возлюбленный куда более высокого происхождения, чем земные цари, – заявила она своей воспитаннице. – Заставь же его открыть свою тайну!…"

К нам вдруг приблизился какой-то человек весьма привлекательной наружности; он был чуть помоложе жреца. С ним была красивая темноволосая женщина с голубыми, точно фиалки, глазами. Мужчина спросил меня:

– Ты, верно, не помнишь меня, Латро?

– Нет, не помню, – ответил я.

– Этого я и боялся. Я Пиндар, твой друг. Эта малышка, – он кивнул в сторону девочки, – твоя рабыня, Ио. А это… э… как бы это сказать?…

– Меня зовут Гилаейра[36], – опередила его молодая женщина. Только теперь я сумел оторвать взгляд от ее фиалковых очей и заметил, что она старается незаметно прикрыть обнаженную грудь. – Во время вакханалий не принято называть друг друга по имени. А теперь можно. Ты ведь помнишь меня, да", Латро?

– Я знаю, что мы спали с тобою рядом и я прикрыл тебя хитоном, когда проснулся, – сказал я.

– Память у него отняла Великая Мать богов, – пояснил Пиндар. – Он очень быстро все забывает.

– Как это ужасно, должно быть! – воскликнула Гилаейра, и все же я видел: втайне она довольна, что я, видимо, уже не помню, чем мы занимались прошлой ночью и что выделывали.

Жрец между тем продолжал свой урок, и я услышал, как он говорит Ио:

– …и дал новорожденному богу облик мальчика.

Ио, должно быть, предпочитала слушать нас; во всяком случае, она быстро обернулась и шепотом пояснила Гилаейре:

– Ничего, Латро все записывает, чтобы не забыть. – Потом сказала мне:

– Господин мой, вчера ты долго сидел и писал, а потом к тебе подошла эта женщина, и ты сразу скатал свой свиток.

– …Однако Телейя, царица богов, – вещал между тем жрец, – сразу раскусила ее хитрость. Из благовонных трав и меда она приготовила угощение, которым сманила мальчика и в итоге привела его на остров Наксос, где верный страж ждал приказов от ее дочери, хозяйки Афин… [37].

Уже успели проснуться и встать последние из спавших вокруг участников вакханалии; многие выглядели совершенно измученными и больными, точно воины после тяжкого поражения в битве, – по-моему, я много видел подобных воинов когда-то. Я напряг память, однако перед моим мысленным взором возник лишь какой-то мертвый человек на обочине дороги, потом другой, живой и с курчавой бородой, и он набрасывал на лошадь попону прямо поверх седла…

Чернокожий, которому явно наскучил рассказ жреца (и, видимо, он не слишком хорошо понимал его речь), пошел к озеру напиться. Вернувшись, он стал знаками призывать меня к себе.

Указывая на Пиндара, Гилаейра шепнула мне:

– Он сказал, что эта девочка – твоя рабыня. А сам ты что, раб этого чернокожего? – Поскольку я не отвечал, она пояснила:

– Но ведь раб не может владеть другим рабом; даже если он его купит, этот раб тоже будет принадлежать его господину.

– Не знаю, кто он, – ответил я, – но чувствую, что это мой друг.

– Было бы невежливо с нашей стороны прямо сейчас встать и уйти, – тихонько заметил Пиндар. – Ведь твоей юной рабыне рассказывают о важных вещах. Уйдем чуть позже; нам все равно нужно еще где-то позавтракать.

Я помахал чернокожему, приглашая его снова сесть рядом с нами, и он повиновался.

– Так ты действительно ничего не помнишь и даже не знаешь, раб ты или свободный человек? – шепотом спросила Гилаейра. – Разве это возможно?

– Я каждый раз словно выхожу из тумана, – попытался я объяснить ей. – Этот туман окружает меня со всех сторон, выплывает прямо из-за спины. Я помню, как мне удалось на некоторое время вырваться из его власти, когда я проснулся с тобою рядом и пошел к озеру напиться всласть и умыться. И все же я чувствую себя человеком свободным, а не рабом.

– Но хозяйка Афин, – продолжал жрец, – не зря так зовется. Она истинный софист и, подобно своему городу, отстаивает лишь собственные интересы, воспринимая легкомысленные обещания и славословия как пустой звук. Хоть она и помогала своей матери, но спасла сердце Юного бога, вытащила его из огня и отдала Громовержцу…

Он продолжал рассказывать, голос его, подобно ветру, шелестел в молодой траве, а последователи его веры собирались вокруг нас и тоже садились и слушали. Но я не стану приводить всю историю целиком: нам пора в путь, и вряд ли рассказ жреца для меня так уж важен.

Под конец жрец сказал Ио:

– Как видишь, и у нас есть претензии к Юному богу. Его мать была дочерью царя наших Фив, и в синие воды нашего озера – в этом самом месте!

– вошел он, чтобы проникнуть в подземный мир и спасти ее. Вчера ты, Ио, помогла нам отпраздновать день ее спасения[38].

Воцарилась тишина, затем Пиндар осторожно спросил:

– Закончил ли ты свой рассказ?

Жрец, улыбаясь, кивнул.

– Я бы мог, конечно, рассказать куда больше. Но детские головки подобны малым сосудам: так быстро переполняются, что знания переливаются через край.

– В таком случае нам пора. – Пиндар встал. – Здесь, наверное, найдутся добрые крестьяне, которые смогут нас накормить?

– Мы с учениками скоро возвращаемся в город, так что, если хотите, подождите немного, и я покажу вам те дома, где нас кормят каждый год, – предложил жрец.

Пиндар покачал головой:

– Нет, ждать мы не можем. Мы направляемся в Лейбадейскую пещеру и сегодня должны пройти немало, если хотим завтра еще засветло добраться туда.

Синие глаза Гилаейры вспыхнули:

– Так вы идете в Дельфы?

– Да, нам приказал идти туда оракул, устами которого говорил великий бог поэзии. Точнее, – поправился Пиндар, – это Латро должен идти туда, а меня фиванцы выбрали ему в провожатые.

– Можно и мне пойти с вами? Не знаю, что со мной происходит, – а вам конечно же совершенно неинтересны мои личные обстоятельства, – но в последнее время меня очень тянет к богам, я чувствую себя значительно ближе к ним, чем когда-либо, да и вообще все воспринимаю иначе… Именно поэтому я и приняла участие в вакханалии.

– Ну разумеется, можно, – ответил Пиндар. – К тому же с нашей стороны было бы очень дурно начать путешествие с отказа в защите столь горячей поклоннице наших богов!

– Ну вот и спасибо! – Гилаейра вскочила и чмокнула поэта в губы. – Я мигом соберусь.

Я надел хитон, кирасу и опоясался странным, похожим на серп, кривым мечом в бронзовых ножнах. Ио говорит, что это мой меч и называется он Фальката, и это имя действительно написано на клинке. Рядом я обнаружил разрисованную маску; Ио сказала, что это жрец дал мне ее вчера, когда я изображал сатира. Я повесил маску на шею.

Мы остановились позавтракать в одном из крестьянских домов; нам подали лепешки, соленые маслины и сыр, а также вдоволь вина. После трапезы я сразу расположился на широкой скамье, где можно было развернуть свиток, и постарался побыстрее все записать. Но вот Пиндар уже предупреждает, что пора выходить.

Подняв голову, я увидел, как из-за холма появляются какие-то смуглые люди, вооруженные дротиками и длинными ножами.

Глава 5

СРЕДИ РАБОВ СПАРТЫ [39]

Обычай велит избивать и оскорблять пленников. Пиндар говорит, это потому, что спартанцы своих рабов презирают; нас они, впрочем, считают равными или, по крайней мере, близкими себе по статусу, хотя вряд ли такое вообще возможно с их точки зрения для тех, кто рожден не в Спарте.

Меня они били сильнее, чем Пиндара или чернокожего, пока я не заметил на обочине дороги того спящего старика. Теперь меня вообще не бьют. Не слишком сильно бьют и Гилаейру с дочкой; сейчас обе они спят, однако спартанцы что-то сделали с ногами девочки, и она еле ходит. Когда с меня сняли путы, я до самого привала нес малышку на руках.

Недавно часовой взял да и отнял у меня мой свиток. Я стал следить за ним и, когда он отошел в сторонку по малой нужде, поговорил со своей знакомой женщиной-змеей; она скользнула следом за часовым и вскоре вернулась, неся в пасти мою книгу. Длинные, полые внутри зубы ее полны яда. Она говорит, что с их помощью высасывает из других жизнь и сейчас свою долю уже получила.

Теперь я должен поскорее описать случившееся вчера, пока еще что-то помню, не то все снова канет в окружающий меня туман: и сияние солнца, и облака серой мягкой пыли, взлетающей при каждом шаге, и мои насквозь пропыленные до колен ноги… Вчера чернокожий шел впереди, я за ним.

Оглянувшись, я увидел позади Пиндара и свою черную тень – она была не менее черной, чем у нашего чернокожего. Обе наши тени тоже двигались вдоль дороги. Потом меня избили древком копья, чтоб не оглядывался, и чернокожий что-то кричал, наверное, просил не бить меня, ну так они и его побили.

Руки у нас были связаны за спиной. Я все боялся, что заденут мою израненную голову, ибо ничем не мог прикрыть ее, однако бить меня по голове они не стали.

Мы прошли еще немного, и тут я заметил на обочине дороги спящего чернокожего старика и спросил Пиндара (это имя я знал), не возьмут ли наши мучители этого старика в плен. Пиндар спросил, кого я имею в виду. Я мотнул в ту сторону головой, как это обычно делает наш чернокожий, но Пиндар так и не смог ничего разглядеть – наверное, старика плохо было видно в густой красноватой тени виноградных лоз.

Один из рабов Спарты спросил, о каком старике идет речь. Я пояснил, но он мне не поверил и сказал, что в тени ничего нет. Я настаивал на своем и сказал, что готов показать ему спящего, если он позволит мне сойти с дороги. Я говорил уверенно, ибо надеялся, что, проснувшись, тот старик, возможно, захочет помочь нашему чернокожему, а заодно и всем нам, или хотя бы сообщит кому нужно, что нас взяли в плен.

– Ладно, – согласился раб, – покажи, да не вздумай бежать! Но если там никого не окажется, пощады не жди.

Я сошел с дороги и присел на корточки возле спящего.

– Отец, – прошептал я, – отец, проснись! Помоги нам! – Поскольку руки мои были связаны, растормошить его я не мог, однако сумел опуститься на одно колено и вторым коленом толкнуть спящего.

Старик открыл глаза и сел. Был он лыс, а курчавая борода до пояса была белее инея.

– Клянусь Двенадцатью[40], он сказал правду! – воскликнул тот раб, что отпустил меня к старику.

– Что случилось, мой мальчик? – густым басом спросил у меня старик. – Что здесь происходит?

– Что происходит, не знаю, – сказал я, – но, по-моему, нас собираются убить.

– О нет! – Он посмотрел на маску, что висела у меня на шее. – Ведь ты же друг моего ученика. Не могут они так поступить с тобой! – Он встал, покачиваясь, и явно только теперь понял, что так и заснул на обочине дороги в тени виноградника, будучи пьяным в стельку. У нашего чернокожего кожа тоже будто лоснилась, но этот толстый старик еще и страшно потел, а потому прямо-таки весь сверкал на солнце; казалось, у него за спиной горит свет.

Рабу, который позволил мне сойти с дороги, он сказал:

– Я потерял свою флейту и кубок. Не поищешь ли ты их, сынок? Мне что-то стало трудно наклоняться.

Флейта тут же нашлась; это была самая простая флейта из полированного дерева. Кубок тоже был деревянный и лежал рядом с флейтой на траве.

Кое-кто из илотов остановился неподалеку поглазеть. По-моему, мой приятель был первым чернокожим человеком, которого они видели в жизни, и вот теперь появился еще один такой. Один из рабов сказал:

– Если хочешь, чтоб тебе отдали флейту и кубок, старик, говори скорей, кто ты такой.

– Почему бы не сказать – скажу конечно! – Старик негромко рыгнул. – С удовольствием скажу. Я царь Нисы.

На это девочка пропищала:

– Так, значит, ты и есть Юный бог? Сегодня утром жрец говорил, что Юный бог – это царь Нисы.

– Нет, нет, нет! – Старик затряс головой и налил себе темного, цвета заката, вина. – Уверен, что ничего подобного тот жрец не говорил, дитя мое! Ты должна запомнить… – Он снова рыгнул. – Да, запомнить: слушать старших нужно внимательно, иначе никогда не поумнеешь. Я уверен, он сказал тебе, что мой ученик – Царь Нисы. Да, запомни: Царь и царь. Видишь ли, его поручили моим заботам, когда он был еще совсем маленьким. Я сам и учил его, ну а он меня за это щедро вознаградил… – Он в третий раз рыгнул. – Как ты и сама видишь.

Один из рабов рассмеялся:

– Еще бы, напоил тебя допьяна! Что ж, неплохо! Хотел бы я, чтобы мой хозяин наградил меня так же.

– Вот именно! – воскликнул старик. – Именно! Должен сказать, это удивительно тонкое замечание, сынок!

И тут я заметил, что рядом стоит Пиндар, почтительно склонив перед стариком голову.

– Хорошая у тебя флейта, старик, – заметил самый старший из рабов. – Ладно, слушай мою команду, ибо командую здесь я: ты должен непременно для нас сыграть. Если сыграешь хорошо, отдадим тебе флейту, ибо не отдать хорошему музыканту его инструмент – значит обидеть богов. Если же сыграешь плохо, флейту назад не получишь, а мы еще и побьем тебя. Если же вообще играть не пожелаешь, то учти: это была твоя последняя в жизни пирушка. – Остальные рабы громко поддержали старшего.

– С радостью сыграю, сынок. С превеликой радостью. Но как же мне играть, если некому под мою музыку спеть? Может, этот несчастный юноша с пробитой головой подпоет мне? Ведь это он нашел меня – вот пусть и споет со мной вместе.

Старший из рабов кивнул.

– На тех же условиях. И чтоб пел как следует, не то живо завизжит у нас.

Старик кивнул мне и улыбнулся, показав белоснежные зубы, еще более белые, чем борода.

– Глотка твоя, должно быть, забита дорожной пылью, мой мальчик.

Глотни-ка, промой горло. – Он поднес к моим губам свой кубок, и рот мой наполнился дивным вином. Невозможно описать его вкус – вкус земли, дождя и солнечного света!

Затем старик заиграл.

А я запел. Не могу привести здесь слова той песни – я пел на неведомом мне языке, однако все понимал, пока пел; в песне говорилось об утре нашего мира, о тех днях, когда рабы Спарты были свободными людьми в свободных странах и служили своим правителям и Великой Матери-богине.

В песне говорилось также о Царе Нисы, о его величии и о том, как он передал своего воспитателя, царя Нисы, Великой богине-матери, и тот стал приемным сыном ей и Каменному столбу[41].

Рабы танцевали, пока я пел, размахивали своим оружием и резвились, точно ягнята на лугу; мой чернокожий спутник, Пиндар и та молодая женщина с дочкой тоже присоединились к ним и стали танцевать, ибо узлы на их путах были завязаны плохо, и стоило тряхнуть ими, как они развязались.

Едва песнь замерла на моих губах, смолкла и музыка.

Позже, когда мы с Пиндаром остались сидеть у костра, а остальные легли спать, он сказал мне:

– Сегодня воплотились в жизнь целых две строки божественного пророчества. Помнишь его?

Я только головой покачал.

– "Пой же тогда, и пусть холмы тебе отвечают! Пусть вкруг тебя соберутся царь, жрец и нимфа". Этот бог – а это был настоящий бог, Латро!

– был некогда царем Нисы. Гилаейра вчера ночью, во время вакханалии в честь Дважды рожденного[42], изображала нимфу. Сам же я жрец Светлого бога, поскольку являюсь поэтом. Устами оракула Светлый бог сказал также, что ты должен петь, когда тебя призовет Царь Нисы. Ты спел, и он снял с нас путы. Так что все получилось как надо!

Я спросил, что от нас потребуется теперь.

– Пока не знаю, – развел он руками. – Возможно, пока ничего. Однако…

– Он поворошил угли; по-моему, ему не очень хотелось отвечать мне; я заметил, как дрожит его рука. – Прости, но я никогда прежде не видел никого из Бессмертных! Ты-то видел, я знаю. Ты еще в Фивах как-то говорил, что видел бога Великой Реки, а может, Посейдона, верно?

– Не помню, – сказал я.

– Ну, разумеется, не помнишь. Но, возможно, записал в своей книге. Тебе следовало бы постоянно перечитывать ее.

– Непременно так и поступлю, как только запишу все, что еще осталось в моей памяти из сегодняшних событий.

– Ты прав, – вздохнул он, – это конечно же куда важнее.

– Я сейчас как раз писал об этом царе Нисы – что он чернокожий, как и наш спутник.

– Именно поэтому он и появился, – кивнул Пиндар. – Ведь, будучи царем Нисы, он является повелителем нашего друга, а тот, в свою очередь, – его верным подданным. Армия Великого царя, которая теперь отступает на север, набирала рекрутов из многих загадочных стран. – Пиндар помолчал, глядя на пылающие угли. – Впрочем, возможно, он всего лишь спешил вслед за Юным богом. Говорят, этот учитель вечно догоняет своего ученика, ну а те мистерии, в которых мы участвовали вчера, вполне могли привлечь внимание самого Юного бога. В конце концов, для этого они и устраиваются. По слухам, там, где побывал Юный бог, всегда можно потом обнаружить спящим его старого учителя; и если успеть связать старика, прежде чем он проснется, то можно заставить его открыть будущее. – Он вздрогнул, будто от холода. – Я рад, что мы этого не сделали. Не хотелось бы мне узнать свою грядущую судьбу, хотя однажды и я ходил к оракулу. Однако услышать о будущем из уст бога я бы не хотел – ведь с богами не поспоришь.

Я все еще обдумывал то, что он сказал вначале.

– Мне казалось, я знаю, что означает слово "царь". Теперь же не уверен в этом. Когда ты говоришь "царь Нисы", то это слово звучит так же, как когда ты говоришь "армия Великого царя отступает".

– Бедный Латро! – Пиндар ласково похлопал меня по плечу – так успокаивают коня, однако в жесте Пиндара было столько доброты, что я возражать не стал. – Как, должно быть, прискорбно, когда не можешь не только запомнить новое, но еще и забываешь понемногу старое! Я, конечно, могу объяснить тебе, но ты все равно вскоре и это забудешь.

– А я сразу же запишу! – сказал я. – Я же как раз пишу об этом царе Нисы. А завтра прочту и, надеюсь, смогу разобраться.

– Что ж, прекрасно, – Пиндар откашлялся. – В самом начале всеми народами и государствами правили боги. У нас, например, верховным правителем был Громовержец – в точности как Великий царь в своей Империи.

Громовержца люди тогда могли видеть чуть ли не каждый день, и многие даже заговаривали с богом, если осмеливались. Примерно так же, не сомневаюсь, правил своими подданными и царь Нисы, страны, что лежит к югу от Египта.

Если б, к примеру, Одиссей добрался туда во время своих странствий, то, возможно, встретился бы с ним; нубийский царь сидел бы на троне в окружении своих чернокожих, как и он сам, сограждан.

Естественно, боги брали в жены богинь, любили их, и рождались новые боги. Так учат нас Гомер и Гесиод – поистине замечательные поэты, просвещеннейшие люди, певцы нашего Светлого бога. Но, кроме того, боги часто удостаивали своей любовью и нас, смертных; родившиеся от такой любви дети вырастали героями – более могущественными, чем простые люди, но все же не совсем богами. Так рожден был Геракл, сын Алкмены. – Я кивнул в знак того, что понимаю. – Но вскоре боги увидели, что больше не осталось незанятых тронов для их детей или внуков… – Пиндар умолк, посмотрел на звездное небо и снова задумчиво поворошил угли. – Помнишь тот сельский дом, где мы завтракали, Латро? – Я покачал головой. – У стола стояло кресло хозяина дома, однако в него забралась его дочка – кудрявый бесенок, носившийся по всему дому с криками. И все же отец не только не наказал девочку, но даже и слезть не заставил; просто потрепал по головке и поцеловал. Так баловали своих любимых детей и боги, и дети богов стали занимать места царей среди простых смертных. Правители Спарты, куда нас ведут сейчас эти рабы, не забывают о своем родстве с Алкменой и ее сыном.

А если б тебе довелось сейчас отправиться на Восток, в Персидскую империю, ты обнаружил бы там множество мест, где гераклиды, то есть потомки Геракла, правили еще совсем недавно; а в некоторых странах они правят и по сей день, теперь уже будучи вассалами Великого царя.

Я спросил: а что, если тот земледелец когда-нибудь захочет снова посидеть в своем кресле?

– Кто знает? – прошептал Пиндар. – Будущее покажет. – После этих слов он надолго умолк и сидел, поглаживая подбородок да глядя в костер.

Глава 6

ЭОС

Заря-царица сияет в небесах. Я знаю, как ее зовут, ибо несколько мгновений назад, когда я развертывал свой свиток, она коснулась его розовым перстом, и на листе запечатлелось ее имя, а я обвел буквы – так что смотрите сами: Эос.

Я помню, что вчера ночью долго писал, однако подробности уже успели исчезнуть из моей памяти. Надеюсь, что ничего не выдумываю, когда пишу.

Мне очень важно знать правду – слишком быстро мои записи становятся единственным моим ориентиром в окружающем мире.

Спать я лег очень поздно, но тем не менее не поленился аккуратно свернуть этот прекрасный папирус и связать его тесемками. Разбудил меня один из илотов; он сидел рядом со мной, скрестив ноги, и тряс за плечо.

– Помнишь меня? – спросил он.

Я сказал, что нет.

– Я Кердон. Это я позволил тебе сойти с дороги, когда ты увидел… Ну, кого? – Он выжидающе посмотрел на меня.

– Я устал, – сказал я. – И очень хочу спать.

– Между прочим, я ведь могу и побить тебя. Или, может, тебя ни разу в жизни по-настоящему не били?

– Не помню.

Гневное выражение исчезло с его лица, хотя выглядел он по-прежнему мрачноватым.

– Это верно, – вздохнул он. – Ты действительно ничего не помнишь. Тот поэт нам рассказывал о тебе. А ты хоть помнишь, кого видел при дороге, в тени виноградных лоз?

Ничего я не помнил, но только что прочитанного еще не забыл.

– Какого-то толстого чернокожего старика, кажется.

– Бога! – прошептал Кердон, благоговейно воздев очи к небесам, где сияли мириады звезд. – Я, например, раньше никогда богов не видел. И никогда даже знаком не был с человеком, который бы видел хоть одного из них. Духов – да, многие их видели, но не богов.

– Тогда почему же ты так уверен, что это был бог? – спросил я.

– Мы все танцевали. И я тоже – я не мог устоять на месте. О, это был настоящий бог! Но ты увидел его, когда никто из нас его еще увидеть не мог. А потом ты его коснулся, и мы тоже его увидели. Все это могут подтвердить.

Рядом со мной тихонько зашипела та женщина-змея. Она старалась держаться подальше от огня, однако языки пламени отражались в ее зеленых, точно изумруды, глазах, настойчиво требовавших: "Отдай его мне!" Я слышал, как шуршит ее чешуя – точно из ножен то вынимали, то вкладывали обратно кинжал, – когда она нетерпеливо елозила по молодой траве.

– Нет, – сказал я.

– Да что ты, все помнят! – настаивал Кердон. – Сам-то я видел его так же хорошо, как тебя сейчас. Вот только выглядел он не как обычный человек.

– Нет, – снова сказал я женщине-змее, и глаза мои сами собой закрылись от усталости.

– Ты знаешь, кто такая Великая Мать-богиня?

Я снова открыл глаза и, поскольку лежал на животе, подпер голову руками, чтобы снова не уснуть. Я видел ноги Кердона и примятую траву, казавшуюся в свете костра черной.

– Нет, не знаю, – сказал я и прибавил:

– Хотя где-то я о ней, кажется, слышал.

– Спартанцы называют нас рабами, однако были и мы некогда свободны.

Многие из нас служили гребцами на галерах Миноса, однако делали это за деньги и во имя его славы, которую делили с ним.

Кердон, и без того говоривший шепотом, теперь совсем понизил голос, и я с трудом мог его расслышать, хотя он почти касался губами моего уха.

– Мы поклонялись тогда Великой Матери-богине[43] и теперь остаемся ее верными почитателями. Считается, что ее сместил Громовержец. Он силой овладел ею, и такова была его мощь, что она родила ему две Пятерни – пять мальчиков и пять девочек. И все же она ненавидит его, хотя он одаривает ее ливнями и расщепляет молниями ее дубы, демонстрируя свою силу. Спартанцы говорят, правда, что дубы принадлежат Громовержцу, однако этого быть не может. Если б они были его, разве он стал бы их ломать?