Роботы зари [Роботы утренней зари]

– Полагаю, вы говорите все это, наталкивая меня на вывод, что доктор Хэн Фастольф ведет себя именно так.

– О, абсолютно! Его теоретический анализ позитронного мозга сделал возможным создание человекоподобных роботов. Он использовал его, чтобы с помощью своего друга покойного доктора Сартона сконструировать Дэниела, вашего друга робота, но он не сделал общим достоянием важнейшие положения своей теории и не знакомит с ними никого. Таким образом, он – и только он – препятствует изготовлению человекоподобных роботов.

Бейли наморщил лоб:

– А Институт робопсихологии ратует за сотрудничество между учеными?

– Совершенно верно. Институт схватывает больше сотни ведущих робопсихологов разного возраста, с разными достижениями и талантом. Мы надеемся учредить филиалы на других планетах и создать межзвездную ассоциацию. Все мы считаем себя обязанными объединять наши личные открытия и гипотезы в общем фонде, добровольно делая для общего блага то, что вы, земляне, делаете вынужденно из-за своей короткой жизни. Но доктор Хэн Фастольф этого не желает. Не сомневаюсь, вам доктор Хэн Фастольф кажется благородным идеалистом, патриотом, думающим только о благе Авроры, но он не желает отдать свою интеллектуальную собственность (так он на это смотрит!) в общий фонд. И потому что он распространяет право частной собственности на научные открытия, мы не хотим иметь с ним ничего общего. Полагаю, наша взаимная антипатия уже не кажется вам загадочной.

Кивнув, Бейли сказал:

– Вы думаете, это сработает? Такой отказ от личной славы?

– Иначе не может быть, – мрачно объявила Василия.

– Но общие усилия Института повторить индивидуальное открытие доктора Фастольфа увенчались успехом? Теория человекоподобного позитронного мозга была открыта еще раз?

– Со временем так и будет. Это неизбежно.

– И вы пытаетесь сократить время, которое потребуется для подобного вторичного открытия, просто убедив доктора Фастольфа опубликовать свою теорию?

– Мне кажется, у нас появилась возможность его убедить.

– обыгрывая скандал вокруг смерти Джендера?

– По-моему вам не следовало задавать этот вопрос. Ну так, землянин, я сообщила вам все, что вы желали узнать?

– Вы мне сообщили кое-что, чего я не знал.

– Значит, пора объяснить, при чем тут Гремионис. Почему вы связали имя этого парикмахера со мной?

– Парикмахера?

– Он воображает себя художником-куафером – и не только этим, но он просто парикмахер и ничего больше. Так объясните. Или закончим этот разговор.

Бейли томила усталость. Он не сомневался, что Василия получала большое удовольствие от словесного фехтования. Она сообщила ему достаточно, чтобы разжечь его желание узнать больше, и теперь он будет вынужден покупать добавочные сведения в обмен на собственную информацию. А ее у него нет. Только догадки. И если хотя бы одна из них неверна, существенно неверна, ему придется сразу уйти. И он сам начал фехтовать.

– Поймите, доктор Василия, бессмысленно делать вид, будто смехотворно даже предположить, что между вами и Гремионисом есть какая-то связь.

– Почему же? Если это и правда смехотворно?

– Ну нет. Будь это смехотворно, вы бы расхохотались мне в лицо и отключили канал связи. А вы взяли назад свой недавний отказ, согласились меня принять, долго со мной говорили, многое мне рассказали – какие еще доказательства требуются, что вы опасаетесь, не прижимаю ли я нож к вашему горлу.

Василия крепко сжала губы, а потом сказала тихо и зло:

– Вот что, маленький землянин, мое положение уязвимо, и вы, возможно, это сообразили. Я все-таки дочь доктора Фастольфа, и в Институте есть люди, у которых хватает глупости – или подлости – из-за этого не доверять мне. Не знаю, какие сплетни вы слышали – или сами сочинили, но они смехотворны, иначе и быть не может. Но при всей смехотворности могут быть использованы против меня. А потому я готова на обмен. Я кое-что вам рассказала, могу рассказать и больше, но только если вы сейчас объясните, что у вас есть, и убедите меня в своей правдивости. Так говорите же! Если вы затеете со мной какую-то игру, мое положение не станет хуже, если я вышвырну вас вон – а я хоть такое удовлетворение получу. И пущу в ход свое влияние, чтобы председатель отменил данное вам разрешение и сразу же отправил вас назад на Землю. От него уже и так этого требуют, и вам совершенно не нужно, чтобы еще и я на этом настаивала. Так что говорите! Сейчас же!

39

Бейли хотелось подобраться к кульминационному вопросу постепенно, проверяя, верно ли он догадался. Но ему было ясно, что у него ничего не получится. Она сразу поймет его тактику – она ведь вовсе не глупа – и оборвет разговор. А он чувствовал, что нащупал что-то, и опасался все испортить. Возможно, и правда ее положение уязвимо из-за отца, но она не приняла бы его, если бы не опасалась, что его предположение совсем не смехотворно.

Значит, надо найти что-то настолько важное, что оно сразу же даст ему хоть чуточку власти над ней. Ну, была не была! Он сказал:

– Сантрикс Гремионис предлагал вам себя. – И прежде чем Василия успела что-то сказать, он усилил нажим, добавив жестко: – И не один раз.

Василия сжала руки на колене, потом встала и снова села на табурет, словно устраиваясь поудобнее. Она посмотрела на Жискара, который без всякого выражения неподвижно стоял рядом с ней. Затем поглядела на Бейли и сказала:

– Но этот идиот предлагает себя первому встречному любого возраста и пола. Вот если бы он обошел меня своим вниманием, это было бы странно!

Бейли нетерпеливо отмахнулся. (Она не засмеялась, не оборвала разговор. И даже не изобразила гнев. А просто ждала, как он разовьет свое утверждение, из чего следовало, что он действительно что-то нащупал.) Он сказал:

– Это преувеличение, доктор Василия.. Даже самый неразборчивый человек не хватает что попало, а Гремионис выбрал вас и, несмотря на ваш отказ, продолжал предлагать себя вопреки всем обычаям Авроры.

– Я рада, что вы не усомнились в моем отказе. Есть люди, считающие, что из любезности следует принимать любое предложение – или почти любое, но я подобного мнения не придерживаюсь. Не вижу, с какой стати я должна обрекать себя на совершенно неинтересную трату времени. У вас есть возражения, землянин?

– Я не могу высказать мнения – ни отрицательного, ни положительного – относительно аврорианского обычая. (Она все еще выжидала и слушала его. Чего она ждет? Того, о чем он хочет заговорить, но пока не решается?)

Она сказала с вымученной небрежностью:

– Так вы можете хоть что-нибудь предложить или мы закончили?

– Нет, не закончили, – отрезал Бейли, вынужденный снова рискнуть. – Вы обнаружили в Гремионисе эту не аврорианскую навязчивость, и вам пришло в голову, что ее можно использовать.

– Да неужели? Какая чушь! Как и для чего я бы ее использовала?

– Его влекло к вам очень сильно, и, значит, не так уж трудно было устроить, чтобы его заинтересовала другая, очень похожая на вас женщина. Вы подтолкнули его, быть может, пообещав все-таки согласиться, если та ему откажет.

– И кто же эта бедняжка, столь на меня похожая?

– А вы не знаете? Ну послушайте, доктор Василия, это уже глупо. Я говорю о солярианке Глэдии, и уже упоминал, что доктор Фастольф взял ее под покровительство именно из-за вашего с ней сходства. Было это в начале нашего разговора, и вы не выразили ни малейшего удивления. Теперь уже поздно притворяться, будто вы слышите о нем в первый раз.

Василия посмотрела на него очень внимательно:

– И вы из его интереса к ней заключили, что прежде он интересовался мной? И явились ко мне с этой дурацкой догадкой?

– Не такой уж дурацкой. Есть и другие весомые факты. Но вы отрицаете?

Она задумчиво водила пальцем по длинному столу рядом с собой. Какие тайны скрывали длинные листы на нем? Бейли различал сложнейшие схемы. Но они ничего ему не сказали бы, как бы долго и подробно он их ни штудировал.

– Мне это надоело, – сказала Василия. – Вы сообщили мне, что Гремионис сначала интересовался мной, а затем солярианкой, моим двойником. А теперь вы хотите, чтобы я это отрицала. Но для чего мне тратить время на отрицания? Какая в этом важность? Даже будь это правдой, какой мне может быть вред? Вы ведь просто говорите, что мне досаждали предложения, меня не привлекавшие, и я хитроумно от них избавилась. Что дальше?

– Дело не столько в ваших поступках, – сказал Бейли, – сколько в их причине. Вы знали, что в характере Гремиониса проявлять настойчивость в определенных ситуациях. Он опять и опять предлагал себя вам, а следовательно, будет спять и опять предлагать себя Глэдии.

– Если она ему откажет!

– Она солярианка, пережившая сексуальную травму, и отказывала всем, о чем, полагаю, вы знали, поскольку вопреки отчуждению между вами и вашим… и доктором Фастольфом все еще испытываете чувства, которые побудили бы вас наводить справки о вашей замене.

– Ну тем лучше для нее. Если она отказала Гремионису, значит, у нее прекрасный вкус.

– Вы заранее знали, что никакого «если» быть не может, что она безусловно ему откажет.

– И все-таки – ну и что?

– Повторные предложения означали, что Гремионис будет часто бывать у Глэдии, что он будет за нее цепляться.

– В последний раз: ну и что?

– А в доме Глэдии была редкость – Джендер Пэнелл, один из двух человекоподобных роботов, существовавших в мире.

– К чему вы клоните? – замявшись, спросила Василия.

– По-моему вам пришло в голову, что убийство человекоподобного робота при обстоятельствах, бросающих тень на доктора Фастольфа, можно использовать как средство вырвать у него секрет человекоподобного позитронного мозга. Гремиониса, раздраженного постоянными отказами Глэдии, но часто бывающего в доме Глэдии, можно было подбить на убийство робота, чтобы страшнее ей отомстить.

Василия заморгала:

– Да будь у этого жалкого парикмахеришки двадцать таких причин и двадцать удобных случаев, так что? Он бы толком не сумел приказать роботу пожать ему руку. И за миллион световых лет он не смог бы вызвать умственную заморозку даже у простого робота!

– И вот теперь, – мягко сказал Бейли, – мы добрались до вопроса, который, мне кажется, вы предвидели, раз сдержались и не вышвырнули меня вон. Вам нужно было удостовериться, знаю я или нет. Иными словами: Гремионис проделал это с помощью Института робопсихологии, действовавшего через вас!

Глава десятая

Снова Василия

40

Словно стоп-кадр из гиперволновой постановки: не только оба робота хранили неподвижность, но застыли и Бейли, и доктор Василия Алиена. Прошли долгие секунды – невероятно долгие, прежде чем Василия глубоко вздохнула и очень медленно встала с табурета. Ее лицо сморщилось в невеселую улыбку, голос был тихим:

– По-вашему, землянин, я сообщница в уничтожении человекоподобного робота?

– Да, доктор, что-то вроде этого мне в голову приходило, – ответил Бейли.

– Благодарю вас за вашу мысль. Разговор окончен, уходите! – Она указала на дверь.

– Боюсь, что я не хочу, – сказал Бейли.

– Ваши желания меня не интересуют, землянин.

– Напрасно. Как вы можете заставить меня уйти против моего желания?

– У меня есть роботы, которые по моему распоряжению выведут вас вежливо, но твердо, причинив боль только вашему чувству собственного достоинства, если оно у вас есть.

– У вас здесь всего один робот, а у меня два, которые этого не допустят.

– На мои зов явятся двадцать.

– Доктор Василия. поймите, пожалуйста! – сказал Бейли – Увидев Дэниела, вы удивились. Подозреваю, что вы, хотя и работаете в Институте робопсихологии, где тема человекоподобных роботов имеет первостепенное значение, даже вы в первый раз своими глазами увидели такого робота, завершенного и функционирующего. Следовательно, ваши роботы его тоже не видели. Поглядите на Дэниела. Он выглядит как человек. Ни один робот, кроме мертвого Джендера, никогда такого сходства с человеком не имел. И ваши роботы, несомненно, воспримут Дэниела как человека. А он сумеет отдать распоряжение таким образом, что они подчинятся ему, а не вам.

– Если понадобится, – ответила Василия, – я могу вызвать сюда двадцать человек из Института, и они выдворят вас, возможно, причинив немножечко физической боли, а ваши роботы, даже Дэниел, не смогут успешно им воспрепятствовать.

– А как вы думаете их вызвать, если мои роботы не позволят вам сделать ни единого движения? У них ведь молниеносные рефлексы.

Василия оскалила зубы отнюдь не в улыбке:

– Про Дэниела я сказать ничего не могу, но Жискара я знаю почти всю мою жизнь. Не думаю, что он хоть как-то помешает мне вызвать помощь, и, полагаю, он не даст вмешаться Дэниелу.

Бейли попытался скрыть дрожь в голосе, когда ступил на еще более тонкий лед, сказав:

– Прежде чем сделать что-либо, не спросить ли вам Жискара, как он поступит, если мы с вами отдадим ему прямо противоположные распоряжения.

– Жискар? – В голосе Василии была непререкаемая уверенность.

Глаза Жискара обратились прямо на Василию, и он произнес странным тоном:

– Крошка Мисс, я обязан защищать мистера Бейли, В первую очередь.

– Неужели? По чьему приказу? Этого землянина? Инопланетянина?

– По приказу доктора Фастольфа, – ответил Жискар.

Глаза Василии сверкнули, и она снова опустилась на табурет, положив руки на колени. Они вздрагивали. Почти не шевеля губами, она сказала:

– Он даже тебя отнял!

– Если этого недостаточно, доктор Василия, – внезапно сказал Дэниел, сам решив заговорить, – то и я поставлю благополучие партнера Элайджа выше вашего.

Василия посмотрела на него со злым любопытством:

– Партнер Элайдж? Ты так его называешь?

– Да, доктор Василия. Мой выбор в пользу землянина, а не в вашу диктуется не только инструкциями доктора Фастольфа, но и тем, что землянин и я ведем это расследование вместе, а также тем… – Дэниел сделал паузу, словно с удивлением прислушиваясь к себе. – Тем, что мы друзья.

– Друзья? – повторила Василия. – Землянин и человекоподобный робот? Что ж, подходящая пара. Оба недочеловеки.

– И тем не менее связанные дружбой, – резко сказал Бейли. – Ради себя не испытывайте силу нашей… – На этот раз паузу сделал он и докончил фразу с каким-то изумлением: – любви.

Василия обернулась к нему:

– Что вы хотите?

– Информации. Меня вызвали на Аврору – в этот Мир Зари – разобраться в происшествии, словно бы необъяснимом, навлекшем на доктора Фастольфа ложное обвинение, а потому грозящем страшными последствиями для вашего мира и моего. Дэниел с Жискаром хорошо понимают ситуацию и знают, что мои усилия разгадать эту тайну важнее всего, и возобладать над этим может только Первый Закон в предельно критической ситуации, если иного выбора она не оставит. Они слышали, что я говорил, и знают, что вы можете быть соучастницей, а потому понимают, что не должны допустить, чтобы наш разговор прервался. Я повторяю: не рискуйте. Ведь ваш отказ отвечать на мои вопросы может понудить их к действиям, неприятным для вас. Я обвинил вас в том, что вы соучастница убийства Джендера Пэнелла. Вы отрицаете это или нет? Ответить вы обязаны.

– Отвечу, – сказала Василия с горечью. – Не беспокоитесь! Убийство? Робот выведен из строя, и это – убийство?! Так вот, я категорически отрицаю, убийство это или еще что-то! Отрицаю полностью. Я не снабжала Гремиониса сведениями по робопсихологии, с тем чтобы он сумел разделаться с Джендером. У меня просто нет необходимых знаний. И ни у кого в Институте их нет.

– Судить о том, есть ли у вас или у кого-то в Институте знания, требовавшиеся для совершения этого преступления, я не могу. Однако мы можем обсудить побудительные причины. Во-первых, вы можете питать к Гремионису теплое чувство. Сколько бы раз вы ни отвергали его, каким бы ничтожным он ни казался вам в роли любовника, его настойчивость могла вам льстить настолько, что вы не отказались бы помочь ему, обратись он к вам с просьбой, свободной от всяких сексуальных посягательств.

– То есть он пришел бы ко мне и сказал: «Василия, милая, я хочу вывести робота из строя. Пожалуйста, объясни мне, как это делается, и я буду тебе ужасно благодарен». А я ответила бы: «Ну, конечно, милый! Я только и мечтала, как бы поучаствовать с тобой в преступлении!» Возмутительная нелепость! Только землянин, понятия не имеющий о нравах Авроры, способен вообразить подобное. Причем только очень глупый землянин.

– Пусть так, но необходимо рассмотреть все возможности. Например, вторая возможность: что, если вас охватила ревность, когда Гремионис нашел для своей привязанности другой предмет, и вы помогли ему не из благодарной нежности, а из желания вернуть его?

– Ревность? Это чисто земная эмоция. Если мне Гремионис не нужен, так какое мне дело, что он предложил себя другой женщине и не получил отказа или, если уж на то пошло, другая женщина предложила ему себя и не получила отказа?

– Мне уже говорили, что сексуальной ревности на Авроре не существует, и я готов теоретически счесть это правдой, но такие теории редко подтверждаются практикой. Обязательно должны быть исключения. Ведь ревность по сути эмоция иррациональная и простой логикой с ней не совладать. Но пока оставим это. Третья возможность: что, если вы ревновали к Глэдии и хотели причинить ей вред, хотя сами были к Гремионису абсолютно равнодушны?

– Ревновала к Глэдии? Да я же ее ни разу не видела если не считать гиперволновой передачи, когда она прибыла на Аврору. То, что в редких случаях люди упоминали о ее сходстве со мной, меня абсолютно не трогало.

– Но, может быть, вас трогает, что доктор Фастольф ее опекает, относится к ней как к дочери – как когда-то к вам? Она заняла ваше место.

– И на здоровье. Мне все равно.

– Даже если бы они были любовниками?

Василия уставилась на Бейли с возрастающим бешенством. На лбу у нее под волосами выступили бисеринки пота.

– Обсуждать это нет необходимости, – сказала она. – Вы спросили, отрицаю ли я, будто была соучастницей того, что вы называете убийством, и я ответила, что отрицаю. Я сказала, что у меня нет необходимых знаний. Не было у меня и причины. Можете представить свои заключения хоть всей Авроре. Изложите свои дурацкие попытки отыскать для меня побудительную причину. Твердите, если вам так хочется, что я обладаю возможностью устроить это. Вы ничего не добьетесь, ровным счетом ничего.

Она дрожала от ярости, но в ее голосе Бейли уловил искренность.

Этого обвинения она не боялась. Но она согласилась принять его – значит, он действительно нащупал что-то, чего она боится – и, кажется, отчаянно боится. Но не этого.

Так где он сбился с правильного пути?

41

Бейли сказал (напряженно ища выход):

– Предположим, я соглашусь с вашими утверждениями, доктор Василия. Предположим, я признаю, что ошибся, подозревая вас как соучастницу робийства. Это все равно не означает, что вы не способны мне помочь.

– А с какой стати я должна вам помогать?

– Просто из порядочности, – ответил Бейли. – Доктор Хэн Фастольф уверяет, что он этого не делал, что он не истребитель роботов, что не выводил из строя конкретного робота – Джендера. Предположительно вы знаете доктора Фастольфа лучше, чем кто-либо еще. Многие годы вы провели в тесном общении с ним, как любимый ребенок и подрастающая дочь. Вы видели его в такие моменты и в таких условиях, в каких никто другой его не видел. Как бы вы ни относились к нему теперь, прошлого это изменить не может. И зная его так близко, вы могли бы засвидетельствовать, что его характер не позволил бы ему причинить вред роботу вообще, и уж тем более роботу, который знаменовал величайшее его достижение. Готовы ли вы открыто выступить с таким свидетельством? Перед всеми мирами? Это было бы большой помощью.

Лицо Василии стало каменным.

– Поймите раз и навсегда, – отчеканила она, – я не желаю, чтобы меня в это втягивали.

– Но вы должны!

– Почему?

– Неужели вы ничем не обязаны своему отцу? Он же ваш отец. Значит это слово для вас что-то или нет, между вами существует биологическая связь, К тому же – отец или не отец – он заботился о вас, растил, воспитывал много лет. И вы перед ним в долгу.

Василия вся дрожала. Дрожь была зримой, у нее стучали зубы. Она попыталась заговорить, не смогла, судорожно вздохнула раз-второй, потом попыталась снова.

– Жискар, – сказала она, – ты слышал все, что тут говорилось?

Жискар наклонил голову:

– Да, Крошка Мисс.

– А ты, человекоподобный… Дэниел?

– Да, доктор Василия.

– Ты тоже все слышал?

– Да, доктор Василия.

– Вы оба понимаете, что этот землянин требует, чтобы я свидетельствовала о характере доктора Фастольфа?

Оба робота кивнули.

– Ну хорошо, я буду говорить – против своей воли и в гневе. Я не выступила с таким свидетельством только потому, что была чем-то обязана этому моему… отцу как носителю моих генов и в какой-то мере моему воспитателю. А теперь выступлю. Слушайте меня, землянин. Доктор Хэн Фастольф, часть генов которого стала и моей, не заботился обо мне, именно обо мне как о конкретной человеческой личности. Я была для него экспериментальным материалом, объектом наблюдений.

Бейли мотнул головой:

– Я спрашивал не об этом.

Она гневно отрезала:

– Вы потребовали, чтобы я говорила, и я буду говорить. Это послужит вам ответом! Доктора Хэна Фастольфа интересует только одна вещь. Только одна. Одна-единственная. Функционирование человеческого мозга. Он хочет свести его до уравнений, до рабочей схемы, к решенной шараде и таким способом основать математическую науку о человеческом поведении, которая позволит ему предсказывать будущее человечества. Он называет ее «психоисторией». Никогда не поверю, что вы разговаривали с ним хотя бы час и он о ней не упомянул. Это мономания, которой он подчиняет все.

Василия вгляделась в лицо Бейли и злорадно вскрикнула:

– Ну вот! Он с вами о ней говорил! И, значит, сказал вам, что роботы интересуют его постольку, поскольку через них он может подобраться к человеческому мозгу. В человекоподобных роботах он заинтересован постольку, поскольку через них он может подобраться к человеческому мозгу еще ближе… А, так он вам и это говорил! Теория, позволившая создать человекоподобных роботов, родилась, я уверена, из его попыток постигнуть человеческий мозг, и он утаивает ее, ни с кем ею не делится, потому что намерен единолично разгадать тайну человеческого мозга за оставшиеся ему два столетия. Все остальное – только подручные средства. И я в том числе.

Бейли, пытаясь утишить этот взрыв ярости, спросил негромко:

– Вы? Но каким образом, доктор Василия?

– После моего рождения меня, как любого другого младенца, следовало поручить профессионалам, а не оставлять под опекой дилетанта, пусть отца, пусть ученого. Нельзя было допускать, чтобы доктор Хэн Фастольф подверг ребенка воздействию такой среды. И этого не допустили бы, не будь он Хэном Фастольфом. Он пустил в ход весь свой престиж, обратился ко всем, кто был чем-либо ему обязан, сумел убедить всех, от кого это зависело, и добился опеки надо мной.

– Он любил вас, – пробормотал Бейли.

– Любил – меня? Ему сгодился бы любой младенец, да только других ему было взять неоткуда. Ему требовалось, чтобы рядом с ним рос ребенок – развивающийся мозг. Он хотел тщательно изучить пути его развития, систему роста. Для этой цели он поместил меня в аномальную среду и подверг тонкому экспериментированию, совершенно не считаясь с моей человеческой личностью.

– Не могу поверить. Даже если вы интересовали его как предмет изучения, это не мешало ему любить вас саму.

– Нет! Вы рассуждаете как землянин. Возможно, на Земле как-то считаются с биологическими связями. Но не здесь. Я была для него экспериментальным объектом. И точка.

– Даже будь так вначале, доктор Фастольф не мог вас не полюбить, беспомощное существо, вверенное его заботам. Даже не будь биологической связи, даже будь вы, к примеру, зверьком, он научился бы любить вас.

– Ах, научился бы? – повторила она с горечью. – Вы понятия не имеете, как сильно равнодушие у таких людей, как доктор Фастольф. Если бы для расширения его познаний понадобилась моя смерть, он не колебался бы ни секунды.

– Доктор Василия, это чушь. Он был с вами таким добрым и заботливым, что пробудил в вас ответную любовь. Я знаю… Вы… вы предлагали ему себя.

– Он вам и это сообщил? Ну конечно! Ни на секунду даже сейчас он не задумался, а будет ли мне приятна такая откровенность. Да, я предлагала ему себя. А что? Он был единственным человеком, которого я знала близко. Внешне он был со мной очень нежен, а его истинных целей я тогда не понимала. Естественно, я искала его. К тому же он позаботился, чтобы меня познакомили с сексуальной стимуляцией в контролируемых условиях. А контроль определял он. Я неизбежно должна была рано или поздно обратиться к нему. Непременно – ведь никого другого не было. А он мне отказал!