Русские навсегда

– Но вы так говорите, будто бы уверены… То есть, я хочу сказать, будто бы знаете, что это существует. Ну, там, Нижний мир… Духи-помощники…

– А почему бы и нет? – Отец Федор пожал плечами. – Если шаман опускается в Нижний мир, ну к примеру, видит там разных духов, разве это противоречит Писанию? Если мы возьмемся разбирать, например, небесную иерархию, разве не увидим там разных существ духовного плана? Вера, сама по себе, не отрицает шаманства. Вот, скажем, атеизм, да. Какие тут духи, раз и души нет? Душа – она основа всего. Убери душу! И не будет тебе ни ангела, ни беса, ни Нижнего мира, ни Верхнего. Одна только нефть, уголь и прочие природные ископаемые. А верни человеку ее, душу-то… И смотри сразу, как заиграл красками мир, как все дышит, живое… Во всем это божье начало. И раз уж старик Аргыска бьет в бубен и видит духов, то почему я должен его осуждать? Ничего дурного он не делает, против законов мирских и духовных не идет. Есть у него смелость с духами говорить, хорошо. Пусть. Лишь бы душа была… Плохо без нее. Без души-то.

– Но ведь сказано, что… – Сергей порылся в памяти. – Да не будет других богов… Перед чем-то там… Забыл. Извиняюсь.

– Эх. – Отец Федор вздохнул. – Да не будет у тебя других богов перед лицом моим. Так и сказано.

– Ну.

– Баранки гну, – добродушно прогудел священник. Голос у него был низкий, потому гласные растягивались, звучали глухо и архаично. – Перед лицом моим, понимаешь? А перед лицом его и нет других богов. Это как масло не масляное или там вода не мокрая. Не бывает.

– А духи? Он же не христианин!

– Да большая часть всей Земли не христиане! И что же нам теперь, крестовые походы учинять? Бона, к югу, Китай, сколько там народу? И почитай все – не православные. Что ж мне делать-то?

– А как же миссионерство?

– Да уж домиссионерились… Так всем поперек горла встали, что народ семьдесят лет безо всякой души жил. К Христу прийти надо, а не тащить крест туда, где его не ждали, да и не нужен он. Жизнь, она же разная везде. В Африке какой-нибудь или вот в Сибири… Везде по-своему… А духи… Что духи? Ну, духи… Что ж им теперь, и не жить совсем? – Глядя на озадаченное лицо Сергея, отец Федор засмеялся. – Ну, даешь ты, в самом деле! Попа ущучить захотел?!

– Да, ну… Ведь язычество это! Ересь там…

– Где ересь? – удивился священник. – Аргыска-то?

И отец Федор захохотал, держась за живот.

– Ну, уморил! Позабавил! Аргыска – еретик! Ой, не могу!

– Да я серьезно не понимаю, – возмутился Сергей. – Как может священник рассуждать о всяких штучках этих шаманских?

– Ну, так ведь не я ж с бубном-то скачу, – снова засмеялся тот и, скорчивши забавную физиономию, вдруг забубнил какую-то тарабарщину, подпрыгивая на одном месте, видимо, подражая Аргысу. И после этого залился новым приступом хохота.

Удивительно. Но на такое поведение отца Федора никто внимания не обращал. Все попривыкли к веселому нраву местного священника. Да и выпили уже порядком.

– Ересь, братец, – это атеизм. Бездушие – вот ересь, страшная к тому ж. А шаманство, что ж в нем страшного? Шаманство – это не вера, это метод! – Федор поднял указательный палец вверх, подчеркивая значимость сказанного. – Так-то. За каким шутом мне бороться с тем, кто утверждает существование души, да и вообще мира нетелесного?

– Но ведь… – Сергей припомнил неистовую тарабарщину, исходящую из уст разного рода «божьих людей», на разных сайтах, форумах и чатах. – Но ведь… грех…

– О, это ты юродивых наслушался. Есть такие. Молотят, сами не знают чего. Болтать, оно не мешки ворочать. Еще же думать надо…

– Оригинально… – пробормотал Сергей.

– И не говори. Я за эту оригинальность уже по шее получал. Потому и сижу тут, не рыпаюсь. Так-то. Давай-ка, нальем еще по одной… – Отец Федор потянулся к бутылке.

– А как же так, – не унимался Сергей. После выпитого страшно тянуло на разговор. – Вот вы священник, а идете с нами…

– И что же? – удивился Федор.

– Ну, как… Ведь стрелять придется. Может, и убить кого…

Отец Федор резко посерьезнел.

– Хоть и нехорошо… Но… Да нет… Неправильно говорю. Хорошо или нет, даже говорить нечего. Плохо. Убивать плохо, жизнь ведь она не просто так дается… А ты его пулей. Но во сто крат хуже, когда из-за страха и боязни Родину предаешь. И Христос на крест идти не хотел. А пришлось. Крест он у каждого свой. Легким он не бывает. И нести его надо до самого конца. Не ронять. Предать Родину – это бросить свой крест. Если я не пойду, еще кто-то не пойдет, греха побоится. Да так и получится, что мы все чистенькие в сторонке, а Россия наша… в крови да в гадости. Потому священник ты или мирской человек, а Долг перед предками своими, перед землей, он на первом месте. Иначе нельзя. Каждый мужик русский это знает. А если позабыл, то и напомнить не грех. А как еще напоминать, если не своим примером? Как же я буду людям в глаза смотреть, если в стороне отсиделся, когда они под пулями были? Как может священник в армии не служить? Ну, к примеру… Есть же целое движение, чтобы священников в армию не брать. Я против! Как так не брать?! В первую очередь! Негоже, я считаю, божьему человеку от испытаний бежать! Наоборот, в первых рядах должен быть. Иначе как же? Кто он такой иначе, как смеет к людям слова обращать? Ведь каждый православный должен следовать своим пастырям духовным. Церковь опорой должна быть для Родины. А не гнилыми мостками через болото…

Он помолчал немного, а потом вдруг спросил:

– Я смешно, наверное, говорю?

– Почему смешно? – удивился Сергей.

– Ну, Долг, Родина… Вам, молодым, это непонятно, может быть? Другие ориентиры в жизни?

– Какие?

– Шут его знает, деньги, может быть, задница, прости господи, своя, – он улыбнулся. – Или не своя…

– По-разному бывает… – ответил Сергей. – По-разному.

Они замолчали.

– Федор! – перекрывая своим голосом разговоры и шум, сказал Петр Фадеевич. – Хватит мальчишке голову забивать! Давай-ка… Ну, знаешь, как люблю…

– Ладно, ладно, – проворчал отец Федор. Налил себе стакан самогона, лихо выпил, отдышался, а затем хлопнул донышком о стол. – Сейчас…

Он вдохнул поглубже и низким, раскатистым голосом завел:

Черный ворон, черный ворон…

Остальные подхватили чуть тише:

Что ты вьешься надо мной?Ты добычи не добьешься,Черный ворон, я не твой…

За столом стало тихо, прекратились разговоры.

Только низкий, громкий голос отца Федора вел:

Полетай ты, черный ворон,К нам в далекий дом родной…

Мужская песня. Настоящая.

70.

…Теперь священник шагал позади всех, оглядываясь и прислушиваясь, серьезный и сосредоточенный. И не было в нем ничего от вчерашнего весельчака. Словно оставил он эту одежду дома, взяв вместо нее тяжелое ружье да полностью заполненный патронташ…

Снег под лыжами хрустел коротко и солидно. На третий час хода Сергей обратил внимание, что уже не замечает мороза. Через каждый час Петр Фадеевич командовал привал. И на пятнадцать минут тайга переставала двигаться, уходя куда-то за спину. Непривычный к такому долгому ходу Сергей вымотался уже в самом начале и теперь шел на автомате. В какой-то момент ему показалось, что это не он идет, а окружающий их лес движется. В голову отчего-то пришел Льюис Кэрролл, хотя у его Алисы все было наоборот. Там девочка и королева бежали, а пейзаж оставался недвижим. Но в мозгу застряло это нелепое сравнение…

Несмотря на то что ног Сергей уже не чувствовал, а спина, казалось, разламывается, он не утратил способности удивляться. Деревьям, высоким, огромным, отодвигающим небо далеко-далеко, снегу, такому пушистому, яркому, каким он никогда не бывает в городе, бесконечным звериным следам – вот параллельно тропе пробежали маленькие копытца, вот какой-то мелкий грызун что-то волок в свою норку под сосной, а вот кто-то крупный, следы, словно у собаки… Так это же…

Сергей посмотрел на Михалыча, который шел рядом.

Тот кивнул.

– Волки шли.

– Волки?

– Да, наверное, трое. – Михалыч проводил взглядом цепочку следов, уходящих в сторону от тропы. – Только они так могут, след в след…

А еще Сергей удивлялся людям. Которые жили здесь, в такой невероятной дали от всякой цивилизации, от вещей и понятий, которые некогда казались такими важными, а теперь совершенно ненужными, лишними.

– А кто это там, за Петром идет? – вполголоса поинтересовался Сергей у Михалыча. – А то вчера вроде пили, а я никого не знаю.

– В голове-то не шумит?

– Нет. Даже странно. А я навеселе был, основательно.

– Вот то-то… – непонятно сказал Михалыч. – Травы, они… В общем, хороший самогон. А за Петром идет Саша-тихоня.

– Это хорошо, что тихоня… – пробормотал Сергей, глядя в спину Александру. Тот не многим уступал по телосложению Петру Фадеевичу. Был широк, толст, но не жиром. Мышцы да широкая кость. Небогатая курчавая бородка и удивительно голубые, почти синие глаза.

– Это точно. Удивительный человек. Здоровущий! Как-то раз коня на шею взвалил и нес. На спор. Если бы я своими глазами не увидел, то и не поверил бы. Жена у него зато тростинка тростинкой. И заботливая. Ты бы видел, как заботливо она ему воротник поправляет… На цыпочки становится, а он внаклонку и басит, да ладно, мол, Люда, не померзну, чай… Смешно. Силищи немереной человек.

– А тот, что справа?

– А это Димка Кожемяка. Он в соседнем доме живет, от Фадеевича. Бобылем. Я сколько его помню, все без бабы. Не сложилось у него как-то.

Сергей присмотрелся к Кожемяке, тот был безбород, с черными, коротко стриженными волосами. Глаза… странные это были глаза. Будто полынья ледком подернулась. Мертвая вода.

– Хорошо, а дальше?…

– Дальше, тот, что по левую руку, Егорка Малашкин. Он молодой самый тут, ну, кроме тебя, наверное. Тридцатник. Он рыбак хороший. В позапрошлом году вытащил сома. Тут запруда есть… – Михалыч замялся. – Если выживем, то покажу.

– Так серьезно?

– А ты еще не догадался? Я уже раз сто пожалел, что сразу не сдался властям. Ну, срок бы дали, и черт с ним… Не надо было меня, дурака, слушать. Это привычка гэрэушная, выпутываться до последнего. Я привык один работать, а тут… В общем, ты меня прости, Сережа, если что. И запомни, если… в общем… отдашь им диски. И хер с ними…

Речь эта получилась скомканной, неискренней какой-то.

– Ты чего, Михалыч? С лавки ночью упал? – поинтересовался Сергей. – Поздняк теперь диски отдавать. Теперь только или пан, или пропал. Или мы их, или они нас. Третьего не дано. Так что если помирать, то всем кагалом. Это ты переутомился чего-то…

– Да, – тихо сказал Михалыч. – Наверное.

– Удивительное дело. Я ведь раньше таким не был. Мне жить хотелось, чтобы всего много. Деньги, бабки, игрушки всякие, цацки электронные. Я ведь всю эту бодягу закрутил потому, что денег жалко стало и труда, конечно, но в первую очередь – денег. Это потом уже стало ясно, что во мне все переменилось. Я когда этого Карасика все-таки встретил, когда сидели мы в том ресторане злополучном, ведь не знал, чего делать, не потому, что убивать его было жаль или еще что-то. Я не соображал, чего же мне от него надо. Деньги чтоб вернул? А потом что? Вроде как-то мелко получается… Сижу и думаю, а чего же теперь? Вот отдаст он мне бабки… Елки-палки, когда Карасик в бутылку полез, я поначалу растерялся, а потом, представляешь, обрадовался. На какой-то очень краткий миг, пока шобла эта из «Батута» не набежала. Обрадовался! Тому, что дело продолжается. Тому, что есть куда идти дальше… А то вроде бы раз – и кончилось. Зато знаю теперь, что самое сложное в мести.

– Что же?

– Закончить ее. Увидеть, понять, что вот сейчас, в этот момент, после этого действия, она кончается. Переходит в разряд дел свершенных. Это, оказывается, очень трудно.

Михалыч неопределенно хмыкнул.

– Ладно, кто там у нас дальше?

– Дальше, – Михалыч кивнул на бородатого, черноволосого с глубокими карими глазами мужика, исключительно сурового вида, – Миша Самойлов. Если Егорка поболтать любит, ну как всякий уважающий себя рыбак, то Мишка – он молчун. И охотник хороший. Стреляет… Ну, как положено, белку в глаз и навскидку. А еще, помню кто-то рассказывал, как он неделю медведя стерег. Терпение адово.

– Хорошо… А тот, седой весь?

– Это Сашка Рогаткин. У него два года назад жена на пожаре погибла. За одну ночь поседел. Мы сначала думали, что пеплом присыпало, а потом… Вот. Он тоже молчун. Сам понимаешь. В лесу пропадает сутками. Двор весь порос лебедой… С Аргысом дружбу водит.

– С шаманом?

– С ним, родимым.

– Интересно. Я вчера с отцом Федором парой слов перекинулся. Так он с вашим шаманом чуть ли не на короткой ноге. Странно…

– А чего странного? Федор он у нас прогрессивный мужик. С понятием. Для него вера – это не то, что в книжках написано, заучил и талдычь бездумно. Для него все смысл должно иметь. А если это, скажем, для жителя пустыни писано, да еще черт знает в какие дикие годы… На кой черт сибиряку эта песчаная премудрость? Библия, она ведь что из себя представляет? Свод понятий, по которым можно жить, если нет под рукой ни учителя, ни наставника. Кодекс выживания, но не личного, а, скажем так, некоего сообщества людей. Потому и не убий, и не укради… А кое-где и око за око. В нее все заложено. И духовные понятия, и чистая физиология. Ну, скажем там. – Михалыч наморщил лоб. – Если женщина нечиста, то должно ей… чего-то там… отдельно жить и питаться. Как-то так. Это ж понятно, что для пустынников писалось, у них водичка – на вес золота, а тут, понимаешь, физиология. Потому все эти предписания такие строгие и прописаны так четко. И вот какой-нибудь деятель от большого ума зазубрит эту «мудрость» и давай бубнить. А все, что не по его, то суть ересь. Федор он не такой. И слава богу. Хоть поговорить есть о чем.

– И то верно.

– А вот тот, что в шапочке черной…

– Это которому Петр говорил надеть капюшон?

– Ага. И не надел, кстати. Это Костя Егоров. Костян. Десантура бывшая. У него всегда тельняшка надета. Жара, холод – плевать. Все одно, полосатый. И берет в кармане, голубой. Обязательно. Может, увидишь еще.

– Надо же…

– Какое-то темное прошлое у него. Я не расспрашивал. Но за что-то его из армии турнули. В какой-то очередной точке горячей он то ли не сдержался, то ли еще чего. В общем, каких-то военнопленных, важных, он до штаба не довез… Скандал был громкий, кстати, оттого он все бросил и в тайгу подался. Тут у него когда-то родичи жили. А тот, что сзади, вместе с Федором, – это второй наш «силовик». Василь Кулебякин. Если бы не он, то, может быть, Кольку… Ну, помнишь, братовья нас встречали, Коля да Семен?

– Помню, как такое забыть…

– Вот, если бы не Вася, то Кольку бы медведь задрал напрочь. С тех пор у Кулебякина щека изодрана и на груди такие следочки, что в бане лучше вместе не париться, кошмары будут мучить ночью.

– Хорошенькая компания подобралась. Да плюс мы… Я прямо беспокоиться перестал.

Шедший рядом и прислушивающийся к разговору Гриша согласно что-то промычал.

– Не расслабляйтесь, – усмехнулся Михалыч. – Я вас уверяю, против нас… если кто и будет, то тоже далеко не подарки. Хотя компания действительно неплохая. Большинство неженатые. Мужики в лесу, как дома. Охотой живут… Да и возраст. Подходящий.

– Для чего?

– Для войны…

– Стой! – раскатисто крикнул Петр Фадеевич. – Привал. Не переведя духу, дальше ворот не убежишь…

Он отошел назад, прислушался и подозвал Михалыча к себе.

– Чего, Петр Фадеич?

– Догоняют нас… – пробасил тот.

– Кто? – С плеча Михалыча начала сползать винтовка.

– Да ты не волнуйся так. – Петр усмехнулся. – Не спеши, коза, все волки твои будут… Эти догонщики по твоей части. Как решишь, так и выйдет.

– Не понял…

– А смотри. – Петр указал рукой в варежке назад. Там из-за поворота дороги бодрым ходом шла женщина…

– Машка, – ахнул Михалыч. – Етить твою… Куда ж ты поперла, мать?! Ты что?… Ты?!

Тут его осенила догадка.

– С детьми что? – ахнул Михалыч.

– Да нормально все, – отмахнулась его жена. – Я их у Жуковых оставила еще на недельку. А еще я с тобой пойду.

– Чего?!

– Вопрос решенный, – рубанула Маша ладонью. – Вы и так уже половину дороги прошли. Стемнеет скоро… Ты же не отправишь жену ночью в одиночку через лес?

– Ты… Ты вообще соображаешь?! Ты ошалела совсем, женщина?! – Михалыч раскраснелся, таким его Сергей ни разу не видел. – Детей сиротами оставишь!

Его крики разносились далеко по заснеженному лесу. Гриша с интересом наблюдал скандал, остальные мужики отводили глаза и отходили подальше.

– Машка если чего в голову вобьет… – пробормотал Петр Фадеевич, тихо улыбаясь. – Жена не сапог, с ноги не скинешь.

– Не кричи, – оборвала Маша своего мужа. – Я с вами пойду. Лишней не буду. Как стреляю, сам знаешь. А если что, то я себе всю жизнь не прощу, что ты без меня… В общем, решено.

Она обошла Михалыча и заняла свое место в колонне.

– Ну, без жены, как без шапки, – решил Петр Фадеевич. – Чего расселись! Двигать пора!

– Едрит твою налево… – вздохнул Михалыч. – Вот уж не было печали…

– Да ладно. – Сергей ткнул его в плечо. – Уж как-нибудь убережем.

Михалыч ничего не ответил. Только еще раз вздохнул.

71.

– Вилки, – сказал Петр Фадеевич и махнул рукой куда-то вперед.

Обалдевший от бесконечной дороги Сергей, замерзший, согревшийся и снова замерзший, окончательно переставший чувствовать ноги, поднял слезящиеся глаза.

За последние километры он перестал разговаривать, отвечал на вопросы односложно, в основном просто мычал, давая понять, что живой и все еще может идти. Сначала болели ноги, потом спина, потом все тело, а через некоторое время болевые ощущения пропали. Вместе с остальными ощущениями. То, что называется: ни ног, ни рук… В нашем случае еще и «ни спины».

Но он все-таки дошел.

– Вилки…

Мужики остановились, кто-то тяжело дышал, кто-то, наоборот, спокойно осматривался. Последний километр шли в гору. Вилки, старая, шут знает какого года крепость, стояла на большой пологой возвышенности. Эдакий титанический холм, поросший лесом.

– Ее еще Ермак строил! – гордо заявил Петр Фадеевич.

– Да ладно… – отмахнулся отец Федор. – Ермака в этих краях и не было совсем.

– Не хочешь, не верь, а я точно знаю, Ермак это строил. – Петр подмигнул Сергею. – Мне профессор сказал. Историк.

– Знаю я этого историка… – проворчал священник.

– Не любо – не слушай…

– А и врать не мешай…

– Ладно, – сказал наконец Егор Малашкин. – Завелись! Будет еще время язык почесать. Давайте-ка устроимся сначала. А то, понимаешь, завели треп, старик да поп…

– Все-все, – замахал руками Петр. – Идем-идем…

Караван пришел в движение. Егор еще что-то ворчал под нос, но его уже никто не слушал.

Крепость впечатляла.

Высокий, в два человеческих роста частокол из толстых бревен, три сторожевые башни и палисад по всей протяженности стены. Внутри стоял здоровенный бревенчатый дом, который сам по себе уже мог быть крепостью. Пройдя ворота, Сергей увидел, что изнутри стена была обсыпана землей так, что добраться до палисада легко можно было с любой точки.

– Внушает? – поинтересовался Михалыч.

– Не то слово. – Сергей на какое-то время позабыл про усталость. – Ты здесь был уже?

– Только слышал. Местные используют это место как перевалочную базу, когда на охоту идут. Зверья тут навалом. Так что есть где отсидеться…

Гриша, как всегда, молча рассматривал ворота.

– Чего думаешь, Гриш? – спросил Михалыч.

Тот пожал плечами и обозначил в ладонях что-то массивное.

– Понятно…

– Заходите уже! – крикнул Петр. – Обживаться надо…

Дом имел два этажа. Однако, когда Сергей вошел внутрь, он увидел, что второй этаж – это только видимость. На самом же деле здание являлось просто крепостью в миниатюре. Никаких перекрытий, стеньг, внутренняя палисада, лестницы, окна-бойницы и крыша. Один большой зал, с огромной печью в центре и расположившимися вокруг нее лежанками. Запас дров, бадья для воды, большой стол и приютившиеся к нему скамьи.

Самойлов уже возился с печью. Дрова с треском разлетались под топором.

– Скоро тепло будет, – гудел Петр. – Скоро… Давайте устраивайтесь.

Он хлопнул Сергея по спине. Онемевшие мышцы отозвались болезненной дрожью.

– Устал?

– Не то слово…

– Ничего! – Бодрый Петр Фадеевич воспринимался как нечто не из этого мира. – Ничего! Согреешься, отойдешь, поедим как следует… В эту ночь на дежурство тебя ставить не будем…

Он говорил, говорил… Сергей слышал его голос, но не четко, через нарастающий гул в ушах.

– Присядь, – откуда-то издалека сказал Михалыч.

Крепкие руки подвели его к скамье. Ноги Сергея подогнулись, он сел… Потом подпер голову ладонью… А затем легко-легко провалился в угольно-черную темноту.

– Готов, – кивнул Михалыч.

– Умаялся… – сказала Маша, кивая на Сергея. – Как вообще дошел, непонятно. Отец темп держал самый медленный… Потому и тащились так, что я вас догнала.

– Да я понимаю… – Михалыч обнял жену за плечи. Вокруг суетились мужики, обустраиваясь на ночлег.

Михалыч нежно поцеловал ее в висок. Прижался носом к ее волосам, вдохнул глубоко запах самой дорогой ему женщины.

– Ладно, ладно… – чуть отстранилась Маша. – Не время…

Она ушла, а Михалыч осторожно положил под голову Сергею меховую мягкую шапку.

72.

Из телефонных переговоров:

– Антон Михайлович?! Антон Михайлович?! Это Калугин!

Шорох помех, потрескивание.

– Антон Михайлович!

В сторону:

– Да етить твою мать! Что ж за связь?! Мы в каком веке живем?

Помехи. Через шум и треск:

– Калугин! Слышу тебя. Как из бочки говоришь… Давай медленно… Черт знает что… Ты по какому телефону разгова… – Щелчок. -…тебе же выдали… – Шорох. -…А ты что там… – Завывание.

– Да по спутниковому, по спутниковому!

Помехи. Глухое молчание.

– Ну, через коня же в задницу!

– О! Слышу тебя, Калугин. Сейчас лучше… Давай, что там?

– Никаких следов наших командировочных я не обнаружил. В этих краях их не было. Пропали. Не знаю даже, что и думать… Связь, простите, Антон Михайлович, говно! Если и у них такое было, то запросто можем разминуться.

– Об этом не заботься. Черт с ним, если разминешься…

– В остальном пытаюсь добраться до этой деревни. Местные органы обещали помочь, но сейчас нельзя. Пурга. Даже вездеходы не ходят.

– Хорошо, Володенька, хорошо. Постарайся! Постарайся, родной. А я тут тоже напрягусь. Ищу одного человека. У меня такое чувство, что только он нам поможет. И запомни, если Лаптева найдешь, не форсируй. Не форсируй! Если диски у него, не форсируй. Свяжись со мной, обязательно. Я с нашими военными в плотной смычке сейчас. Лаптев мужик отчаянный… Не верю я, что он по злому умыслу… – шорох.

– Пропадаете! Антон Михайлович?!

– …летел. Если найдем, то… – Хрипы, писк. -…поможет только… – Шипение. – Понял меня?

– Ну… В общем и целом. Связь паршивая…

– И черт с…

Гудки.

– Что, Владимир Дмитриевич, спутник убежал? – поинтересовался Иванов.

– Да как он может убежать?! Он на геосинхронной орбите. Он не всходит и не заходит…

– Да я знаю. – Иванов пожал плечами. – Только, по ходу дела, он ушел.

– А… – Калугин открыл было рот, чтобы возразить, но против логики фактов переть было не с руки. – Да, видимо… Одно из двух. Или объявили войну и начали спутники сбивать, или он ушел… Хотя уйти он не мог. И про войну ничего не говорили.

– Ну, есть еще третий вариант, – подал голос молодой лейтенант местной милиции.

– Какой? – спросил Калугин.

Они сидели в теплой, хотя и изрядно прокуренной комнате небольшого отделения милиции. Одноэтажное здание, где размещались эмвэдэшники, было занесено снегом, мороз щедро разрисовал узорами стекла, но внутри жарко горела печка. Милиционеры с интересом смотрели на неожиданных гостей, то и дело забегая под разными благовидными предлогами. Стрельнуть сигаретку, чайку попить. ФСБ в этих краях было в диковинку. Ни о каких командированных безопасниках никто и слыхом не слыхивал. Ситуация выглядела по-дурацки.

– Какой? – переспросил Калугин.

– Да места у нас тут… Особые. – Лейтенант поднял палец вверх и сказал со значением: – Аномалия.

– Какая такая? – удивился Иванов.

Калугин только вздохнул.

– Ученые приезжали, все тут излазили. С приборами, со всякими штуками… Бурили даже! Я вам, если хотите, потом покажу, где бурили. Хотя сейчас снегу навалило, не разглядеть ни бельмеса. Но весной интересно. Из скважины по весне вода прет! Прям фонтаном. Говорят, какой-то особо мощный слой водоносный под нами идет. Аномально активный. Оттого создаются всякие токи. И помехи.

– Да какие, блин, помехи?! – Калугин бухнул на стол дорогой спутниковый телефон. – У вас связь есть?