Полная версия
Мертвецы не страдают
Алексей Сабуров
Редактор Сергей Ким
Корректор Сергей Барханов
© Алексей Сабуров, 2021
ISBN 978-5-0051-3715-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.
Пролог
Все не случайно
I
Люба горько сожалела, что у нее такие длинные и красивые ноги. В восемнадцать она осознала, что мужчины не могут оставить их без внимания. Это чертовски льстило молоденькой девчонке. Казалось, все парни в городе стремились познакомиться с ней. Постоянно со всех сторон щелкали дверцы машин, приглашая девушку прокатиться или просто подвезти. Но, запуганная наставлениями матери, которая грозно вещала, что все они только и думают завалить ее на заднем сиденье и использовать по единственному известному им назначению, Люба как ошпаренная отпрыгивала от жадно разинутых ртов автомобилей. Первые пару месяцев.
Остановившаяся машина была прекрасна, словно выехала из девчоночьих снов, мерно шумя мощным двигателем. Затемненное стекло медленно опустилось, и за ним показалась голова молодого парня. Темные, коротко стриженные волосы, выразительные карие глаза. Он оглядел ее с ног до головы пронизывающим взглядом, от которого по телу Любы побежали мурашки, и спросил бархатистым голосом, чуть растягивая слова:
– Тебя подвезти?
«Это принц», – подумала она и, забыв о маминых предостережениях – Люба сама бы завалила его на заднее сиденье замечательной машины, – шагнула на проезжую часть, нагибаясь к окну, как проститутка, раскручивающая клиента.
Парня звали Игорь, он был владельцем какой-то торговой фирмы. Он рассказывал еще что-то, но Люба, завороженная бесшумно проносившимися в такт «Мумий Троллю» улицами, не запомнила больше ничего из их беседы.
– Утекай, – манерно пели динамики «Пионер», прошибая низкими частотами, и девушка, откинувшись на кожаное сиденье, уплывала в другое измерение, где скорость, музыка и присутствие рядом сильного молодого человека сливались в дурманящую наркотическую смесь, возбуждая и заставляя тело дрожать от желания.
Они катались, кружа по небольшому городу, весь вечер. Игорь снисходительно поглядывал на разомлевшее лицо Любы, переводя уже более заинтересованный взгляд на ее вздымавшуюся грудь и голые коленки. Когда стемнело, он предложил заехать к нему на квартиру, выпить вина за знакомство, но Люба, неожиданно вспомнив маму, отказалась, сославшись на неотложные дела. Она вышла за квартал от дома, чтобы Игорь не узнал, где она живет, и дала ему неправильный номер телефона. Игорь полюбовался удаляющимися стройными ногами, просигналил новой знакомой и понесся вниз по улице в поисках более покладистых особ.
Первый эксперимент закончился для Любы удачно, и она, познав сладостный кайф скорости, решила не отказываться от предоставляющейся ей возможности использовать мужчин, ведь молодость так скоротечна. Еще лет пять-семь, и ее фигура расплывется, а ноги потеряют поразительную упругость и красоту. Тогда не наденешь мини-юбку, не боясь показаться дурой или свихнувшейся старухой, верящей в вечную молодость. И парни начнут катать девчонок помоложе. А с тобой будет возиться надоевший муж или рейсовый автобус.
Все шло удачно до середины сентября. Парни не переставали реагировать на открытые ляжки. Люба перезнакомилась с половиной автовладельцев города и даже заимела формального ухажера – Диму на «восьмерке», хотя иногда заезжал еще Виталик на БМВ. Виталик ей нравился больше, и Люба позволяла ему больше, чем Диме. Она даже пару раз оставалась у него, говоря матери, что ночует у подруги. Правда, до «этого» дело не дошло, но все двигалось в том направлении.
Начало сентября выдалось дождливым, заставив надеть джинсы, но разыгравшееся бабье лето позволило красавицам напоследок обнажить все свои прелести. Люба, подстегиваемая последней жарой, надела самую короткую юбку, почти не скрывающую трусики, и короткий топик без лифчика, так что напрягшиеся соски соблазнительно выступали через тонкую ткань. Ни Дима, ни Виталик не должны были заехать за ней, и Люба открыто радовалась этому. Ей хотелось в этот день чего-то необычного, нового, а двухмесячные друзья не соответствовали такому запросу души.
Через минуту после появления Любы на улице перед ней остановился серо-зеленый потрепанный «Форд», а из открытого окна высунулась бритая голова:
– Привет! – жизнерадостно сказал парень. – Как насчет прокатиться?
Его глаза нахально ощупывали Любу, мысленно снимая одежду, которая и так почти ничего не скрывала. Но девушке уже примелькались подобные масляные взгляды, и она не обратила никакого внимания и на этот. Ее больше привлек другой молодой человек, сидящий на переднем сиденье. Черты его лица скрадывались полусумраком салона, но даже так было видно, что он очень красив. И Люба, недолго думая, запрыгнула на заднее сиденье, скромно сжав ноги.
Машина тут же рванула с места. Тот, который красивее, повернулся к пассажирке, не поднимая темных очков, закрывающих глаза, и вальяжно представился:
– Саша.
– Люба, – ответила девушка, внимательно разглядывая повернувшегося парня. Он чем-то смахивал на Ван Дамма, только нос его был прямой, а не заканчивался здоровой шишкой, как у звезды боевиков.
Они поехали за город. Того, что был за рулем, звали Слава. Он напевал под нос какой-то навязчивый мотив и старался обогнать всякого, кто встречался на дороге. Причем, хотя Слава и не отрывался от руля, Любе показалось, что он смотрит куда-то мимо, словно усиленно пытается вспомнить сбежавшую мысль. В девушке все только вздрагивало от очередной опасной ситуации, которая, как ни странно, уносилась вдаль, не задевая их.
Саша же, похоже, интересовался только попутчицей. Люба ощущала его взгляд, прожигавший грудь через круглые затемненные стекла очков и ткань топика. Это одновременно зажигало ее и пугало. В Саше чувствовалась грубая сила, способная вырваться наружу, если потребуется добиваться желаемого.
Они остановились на зеленой полянке, которая спускалась к неширокой речке. Люба вылезла из «Форда» и, немного покачиваясь после получасовой гонки, пошла к блестевшей в конце поляны воде. Парни чуть задержались в машине, сказав, что сейчас догонят.
Они появились через пять минут.
– Привет, деваха, – радостно завопил Слава, махая рукой, как мойщик окон.
Но Люба не разделила его веселья. Она замерла на месте, увидев глаза водителя «Форда». Они были остекленевшими и неживыми, как будто на девушку надвигался веселый, подвыпивший зомби. Пустой взгляд, казалось, проходил сквозь нее, не останавливаясь на соблазнительных сосках, вмиг затвердевших от испуга. Сзади Славу быстро нагонял Саша. Он не был похож на блаженного, как его приятель; наоборот, лицо парня было напряжено, как у его голливудского двойника в самый ответственный момент схватки. Люба не могла увидеть его глаз, скрытых черными очками, но поняла, что они такие же замороженные, как и у Славы. Оба молодых человека решительно надвигались на Любу и молчали.
Сознание девушки застопорилось. Она уже догадалась, что хотят от нее два оживших мертвеца на одиноком берегу неизвестной ей речки. Но вместо того, чтобы бежать, напрягая все силы, пытаться спастись от унижения, Люба застыла на месте. Мышцы размякли, не слушаясь, а в тишине, образовавшейся в мозгу, зачем-то зазвучала песенка «Мумий Тролля»: «В подворотне нас ждет маниак. Хочет нас посадить на крючок». За последние два месяца владивостокский певец стал ее кумиром, но в тот момент его голос показался пугающим, неуместным и тоскливым, словно он решился рассказать наконец своей фанатке, что жизнь, как и сварливая жена, требует большого терпения.
Первым на нее накинулся Саша. Он повалил ее на землю, одновременно яростно задирая короткую майку и обнажая грудь. Соски, как две готовые ко взлету боеголовки, невидяще уставились в небо. Саша зарычал, как зверь, от дикого желания. Его руки начали бешено мять открытую грудь, оставляя красные следы. Люба почувствовала, как растет давление между ее ног, точно грубый кулак все настойчивей тычется в ее заветное местечко.
«Красавицы давно лишились своих чар», – опять в голове всплыл «Мумий Тролль». И, стараясь уйти от ужаса происходящего, Люба сделала громче звук там, у себя внутри, и унеслась в музыку. Ей на мгновение показалось, что она лежит на своей кровати, отгородившись от мира наушниками, наполненными звуком, забыв о своих печалях. Но страшная боль заглушила музыку. Все внутренности тряхнуло, словно острый деревянный кол вошел между ног. Люба закричала, выпуская боль наружу. Она открыла глаза и увидела перед собой перекошенное лицо, ничуть не красивое. Очки свалились на землю, и на Любу смотрели расширенные черные зрачки, не отражающие ни одной, даже самой примитивной мысли. От Ван Дамма не осталось и следа. Скорее насильник был похож на облысевшую собаку, которая забыла обо всем на свете при виде потекшей сучки.
Саша, не останавливаясь, ударил ее кулаком по щеке:
– Заткнись, сука!
Эта боль была ничем по сравнению с раздирающей все внутри палкой. Стенки влагалища жгло, как будто бешеная кошка расцарапала их. И Люба не могла и не хотела останавливать свой крик. Он хоть чуть-чуть помогал ей отдалиться от боли, пожирающей ее тело.
– Заткни ее. Мне надоел этот крик! – услышала Люба откуда-то издалека, совсем забыв о существовании еще кого-то на этой поляне, кроме нее, боли и мрази, приносившей боль.
Мразь послушно заткнула рот жертве и ударила в живот. Но крик не исчез, он стал только чуть глуше, а нечеловеческое страдание слышалось в нем все так же, если даже не отчетливей. Тогда Саша начал методично избивать ее. Толчок внутри сопровождался ударом по почкам. Еще толчок – еще удар. Только тогда Люба поняла, что может потерять на солнечной полянке не только невинность, но и жизнь. Но ей уже было все равно. Боль лишила ее чувства самосохранения, запугала, нарисовала реальность и будущее только черными красками.
Но девушка замолчала, издавая тихие, отрешенные стоны. Не потому, что хотела жить. Смерть была даже привлекательней в тот момент. Просто адская боль утихла, оставив громкое чувство жжения и усталости. Парень, когда-то похожий на Ван Дамма, дико задергался, мерзко заблеял сквозь зубы, и Люба почувствовала, как на полыхающие внутри раны вылилась горячая раздражающая жидкость. Девушка подумала, что это конец, и облегченно расслабилась. Сознание сразу же унеслось далеко-далеко. Словно сквозь сон она слышала, как Саша испуганно вскрикнул:
– Черт! У меня весь член в крови, – но потом, когда до него дошло, чья это кровь, он с удовлетворением отметил: – Блин, девственницу зацепил, – и незлобно выматерился.
Когда к ней пристроился Слава и Люба ощутила его орудие в своих горящих внутренностях, она не могла понять, то ли ей было противно, то ли все равно. Она повернула голову в сторону реки и неотрывно смотрела на черную воду, которая задумчиво и тихо текла вдаль.
Вода как будто догадывалась, что скоро зима заставит ее остановиться, и мысленно готовила себя к этому. Река знала, что это только временная остановка. Ей было наплевать на дорогое для человечества время. Часы, дни и годы ничего не стоили ей по сравнению с отпущенной вечностью.
Спокойствие речки прокралось в Любу, превращая кричащую безысходность в поток утекающей жидкости, словно сжижая газ в низкотемпературном аппарате. С ней случилось чудовищное, но теперь, когда самая пугающая чернота утекла, она не даст двум ублюдкам остановить себя. И пусть ей не дана вечность – ей тем более следует как-то продолжить жить.
Но Люба была не в силах представить, как можно жить дальше с душой, заплеванной ядовитыми слюнями. Девушка, не замечая того, заплакала, и ручейки слез прочертили грязные следы от потухших глаз.
– Ну что, ты едешь с нами? – голос, в котором боролись грубость и испуганное сочувствие, расколол лед вокруг сознания изнасилованной девушки.
Ничего не отвечая, Люба тяжело поднялась с земли, медленно натянула задранную до шеи футболку на грудь, опустила юбку, стараясь не смотреть в сторону Славы, который уже успел застегнуть джинсы и поправить рубашку. Каждое движение отдавалось ноющей болью в теле. Мышцы отказывались слушаться, и казалось, что все кости перемолоты электрической мясорубкой. Собрав все мужество, девушка нагнулась, подбирая разбросанные в стороны босоножки, и надела их на ноги. Терпения застегнуть ремешки не хватило. В песке, как скомканная бумажка, в которую когда-то была завернута еда, валялись белые трусики. Увидев их, Люба мгновенно отвернулась, не считаясь со всколыхнувшейся болью. Они олицетворяли собой все то, что произошло с веселой, беззаботной девчонкой. Конец невинности.
Пока трусики были на ней, можно было верить в сказки, принцев, удачу. Можно было беззаботно подпевать несшимся из колонок словам: «Все будет хорошо, а может, даже лучше». Сейчас уверенности в этом не было. Жизнь показала ей свою неприглядную изнанку. Теперь она как грецкий орех, в котором завелись черви: снаружи все так же аппетитно, а внутри уже одна переработанная кашица.
Водила стоял в трех шагах, нервно крутя на пальце ключи от машины. Увидев, что Люба встала и готова ехать, он развернулся и молча пошел к «Форду». От былого веселого возбуждения не осталось и следа. Слава засунул руки в карманы и втянул широкие плечи. Казалось, что какой-то волшебник уменьшил его чуть ли не в два раза. Люба хмыкнула про себя и пошла следом.
Саша уже ждал в салоне автомобиля. Черные очки невозмутимо возвратились на лицо, скрывая взгляд. Он сразу же обернулся к испорченной им девственнице и грубо наехал, не скупясь в матюках. Люба слушала его вполуха, уже зная, о чем тот будет говорить.
Смысл вычлененных из потока мата слов сводился к одной фразе: «Заявишь – будет хуже и тебе, и твоей семье». Он для профилактики шлепнул ее по щеке открытой ладонью и отвернулся, включив погромче музыку. Затем рука Саши в поисках сигарет открыла бардачок. В нем на ворохе из всякой мелочи – пачек сигарет, зажигалки, записной книжки, прав, денег – лежал стеклянный шприц, угрожающе поблескивая тонким жалом. Теперь девушке стали понятны остекленевшие глаза насильников и их пятиминутное отсутствие. Пока она расслаблялась у речки, они успели чем-то вмазаться.
Бардачок мгновенно захлопнулся, и Люба увидела черные стекла очков, которые уставились на нее в зеркале заднего вида. Они снова прожигали насквозь, бередя засыпающую боль.
– Этого ты тоже не видела.
II
Люба не видела еще много чего. Неделю отлеживаясь после побоев, она боялась открыть глаза и увидеть перекошенную собачью морду в сантиметре от своего лица, вывалившийся язык, который лижет ее щеки.
В темноте закрытых глаз ей оставалось только думать о себе и о своем будущем. Представлять, как теперь одеться и выйти из дома навстречу миру, так ясно обнажившему свою подлинную суть.
Дима и Виталик вызывали в отчаявшейся девушке одно отвращение, и она грубо послала их подальше вместе с БМВ и «восьмерками». От чувства собственной виновности в случившемся, которое неотступно преследовало ее, Люба дала себе слово не носить коротких юбок, не ездить со случайными людьми, не… Обещаний было слишком много, чтобы их все запомнить и выполнить. Как в случае с Богом, когда даешь ему обеты, чтобы получить какую-то милость, но впоследствии, когда подарок сверху не приходит, обиженно плюешь и на свои обязательства, так и Люба, почувствовав, что своими «не» она не изменит случившегося, не заглушит ужасное чувство униженности, стала брать обратно свои слова. В привычном образе бесшабашности и детской беспечности было легче смотреть как вперед, так и назад.
За зиму, лечившую морозами, длинными домашними вечерами, январскими праздниками, боль в сердце утихла, уменьшилась в размерах, как файл при архивировании. Вместе с ее исчезновением рушились провозглашенные табу. Последнее «не» сдалось в первый же жаркий день в начале мая.
Все девушки высыпали на улицу в коротеньких юбочках и выставили на обозрение стройные ноги, измученные за зиму отсутствием внимания. Люба видела, что умишки всех мужчин в тот день были заняты только нижней частью слабой половины человечества. Учеба и работа застопорились – вот когда началась настоящая весна! И она чувствовала себя в джинсах – словно вышла на пляж в шубе. Ей было невыносимо душно от отсутствия внимания, оттого, что жадные, возбужденные глаза глядят в другую сторону и из-за спины не раздается гудок, говорящий, что ее заметили.
Поэтому последнее «не» пало. Ее ноги скинули монашеское одеяние и мини-юбкой рассказывали всем о неимоверной жажде жизни. И призывный гудок автомобиля радостно возвестил об этом. Люба обернулась, стараясь быть как можно более пластичной и завлекательной. Парень из десятой модели «Лады» помахал ей рукой. Жизнь продолжалась и возвращалась на свой обычный круг.
III
Круги шли у Любы перед глазами. Последний год жизни прошел перед ней, ярко высвечивая события, приведшие ее сюда. Она теперь понимала, и от этого круги начинали раскручиваться, усыпляя сознание, унося в обморок. Ей становилось дурно, и из груди рвались истеричные слезы. Ей хотелось орать на себя, обзывать последней сукой, недоношенной падалью. Понимание выводило из себя.
Люба теперь точно знала, что существует что-то, отвечающее за всех людей, нечто более высокое и недоступное. И это что-то пыталось ее остановить. Разорвать круг. Повернуть в другом направлении.
Те парни в зеленом «Форде» пришли не из ниоткуда. Они ворвались в ее жизнь и безжалостно разрушили растущие стены ее нового стиля жизни не просто так, а по заранее определенному плану. Плану, который написал кто-то непостижимый. Люба назвала его – Бог, не видя смысла придумывать другое имя.
Бог был жесток. Но он был милостив в своей жестокости. Он показал ей пагубность ее поведения. И не просто показал, он четко доказал это, приводя весомые аргументы в виде деревянных дубин-членов, разрывающих все внутренности. Яснее не бывает.
Но она уцепилась своими глупенькими мозгами за то, что от молодости нужно взять все возможное, и не хотела обращать внимание на красный свет семафоров. Теперь ей хотелось выть от собственной глупости. Потому что умирать совсем не хотелось. Круг снова замкнулся, но уже на другом, более высоком уровне, опять отпустив ей лишь два месяца.
Он, похоже, не хотел насиловать ее, он хотел ее просто убить. Пронизывающие, но в то же время какие-то мертвые глаза этого человека тяжело смотрели на Любу. Она пыталась проникнуть в его мысли, но взгляд, который ничего не выражал, не давал возможности хоть за что-то зацепиться.
Девушка сидела на стуле, придвинутом к стене. Ее руки были привязаны крепкими веревками к железным крючьям, забитым высоко над ней. Блузка была расстегнута и раскрыта, обнажая грудь. Только расстегнул ее этот хмурый человек не для того, чтобы полюбоваться на розовые соски и помять крепкие сиськи. Он достал блестящий охотничий нож из ножен болтающихся на ремне джинсов и повертел перед ее глазами, чтобы посильнее напугать. А затем провел холодным лезвием под правой грудью, в месте, где она заканчивается, соединяясь с телом.
Не помнящая себя от боли и страха, Люба зашлась в истошном крике. Теплота разлилась по ее животу, и девушка не сразу поняла, что это ее кровь.
Не дожидаясь окончания крика, человек полоснул обжигающей сталью и вторую грудь. Люба не смогла усидеть на месте. Боль требовала что-нибудь сделать, но привязанные руки позволили только выгнуться, будто в диком экстазе. Точно странный человек за мгновение превратил ее в мазохистку, которая испытывает оргазм от каждой новой вспышки боли.
Он удовлетворенно отошел и оценивающе поглядел на судороги до смерти напуганной девушки.
Следующие часы, проведенные в этой комнате, покрашенной белой краской, без единого окна и поэтому напоминающей морг, прошли для Любы словно закутанные в саван. Она уносилась в никуда, вызываемая обратно только новой болью, от которой кричала, плакала, выла, умоляла и снова погружалась в бредовое состояние.
Вокруг нее носились машины, улыбающиеся рожи парней, торчащие из окон автомобилей, ее длинные ноги, похоть, которая вдруг обрела зримые очертания напрягшегося члена. В промежутках, когда бред отпускал, воспаленный мозг начинал вспоминать, выдавая куски ее жизни, которые она видела со стороны, словно кто-то все время снимал ее скрытой камерой, а теперь прокручивал видео.
Во сне появился и этот человек. Ей нужно было доехать до подружки, но пользоваться услугами общественного транспорта страшно не хотелось. Любу просто ломало от толкотни, стервозных толстых теток и траты денег. Она, недолго думая, вышла на обочину и подняла руку. Рассматривая себя со стороны, Люба понимала, почему ни один полноценный мужчина не мог пролететь мимо.
Первая же проезжающая машина затормозила. Это было не весть какое чудо – «Жигули» какой-то начальной модели (ниже восьмой Люба не могла различить эти однообразные малолитражки). В ней сидел этот хмурый человек. Люба еще удивилась его пасмурному лицу, обычно ее воспринимают очень радостно и приветливо. На этом запись обрывалась, показывая далее рябь пустой кассеты.
Люба уже ничего не могла сообразить. Боль заполнила все ее существо. Боль была разная: свербящая, как в порезанных грудях, горящая – в сломанных пальцах, непонимающе острая – в том месте, где когда-то было ухо. Она не помнила отчего, но боль жила и в ногах, давя в коленях, не позволяя даже чуть-чуть двинуть ногой, просыпаясь от малейшего движения и вгрызаясь в плоть зубами тигра. Боль жила внизу живота, где вся юбка, бывшая когда-то бежевой, пропиталась кровью, приобретя густо-красный цвет. Боль оккупировала и лоб, начиная корябать когтями при попытке приоткрыть глаза, разбухшие от слез.
Поэтому Люба сидела в темноте, радуясь, когда реальность отступала под наваливающейся дремой. Дрема становилась все сильнее и сильнее, все реже выпускала девушку из своих мягких объятий – и то только когда какой-нибудь кусочек тела взрывался от боли противотанковой миной.
Люба умирала. Силы быстро оставляли ее. Но когда ей удавалось вынырнуть из надвигающейся темноты, одна мысль сверлила мозг. Люба сожалела, что у нее длинные и красивые ноги и такая пустая голова, неспособная прислушаться к советам самого Бога. Она открыла глаза, чтобы в последний раз увидеть мир, где были смех, любовь, «Мумий Тролль». Этот мир она упустила в начале июля, когда было так жарко, что не хотелось ничего, кроме как залезть в воду и плавать до вечера, а ночью валяться голой, не укрываясь даже простыней, и игриво целоваться с таким же голым парнем.
Сейчас мир ограничивался маленькой белой комнатой, в которой находился молчаливый человек, от одного взгляда которого раскрывались раны и болели избитые места. Он больше походил на зверя, страшного зверя, каких не существует в природе: со свалявшейся грязной шерстью, белыми, блестящими, как нержавеющая сталь, клыками, красными горящими глазами.
Увидев, что глаза Любы открыты, Зверь встал со стула и подошел к ней, медленно доставая зловещий охотничий нож. В глазах девушки все поплыло. Комната закрутилась бешеным кругом, но Люба еще успела почувствовать, прежде чем навсегда упасть в пугающую черную бездну, как грубая рука схватила ее за грудь. А затем белый огонь прочертил свой след через плоть, отнимая часть тела. Там, где прежде была правая грудь, запылал океан боли, поглотив в себя все надежды и желания девушки, которым уже не суждено было сбыться.
Левую грудь человек, не заслуживающий так называться, срезал уже с мертвого тела. Жертва повисла, удерживаемая веревками. Ее глаза были закрыты, но теперь две кровоточащие раны на груди с упреком уставились на него. Зверь удовлетворенно осмотрел неподвижное тело и закурил.
Часть первая
Неудачник утра
Глава 1
I
В Березниках накрапывал дождь. Приходилось с этим мириться. Последнее лето века заканчивалось, уступая место вечно недовольной чем-то осени, которая плакала по любому поводу и лишь изредка радовала хорошим, солнечным настроением. Низкие облака со всех сторон обложили просыпающийся город, не давая никому шанса улизнуть из западни дождя.
Через окно, испещренное мелкими каплями, Андрей смотрел на черный лес, татаро-монгольской бесчисленной ордой подступающий к городу. Лес начинался далеко внизу оврага, на краю которого стояла пятиэтажка, и упирался в узкую, полтора-два метра, речушку под названием Быгель. Он стоял единой темной глыбой, простираясь до горизонта, уверенный и неприступный, гордо подставляясь под косые полосы, прочерченные бескрайним дождем. Отсюда не было видно, но Андрей чувствовал, что каждое дерево, каждый кустик сильно продрогли от затянувшейся непогоды, но стойко терпели, не в силах что-либо изменить. Под окном грузная женщина выгуливала мокрого худого пуделя. Вернее, пудель прогуливался сам, а женщина застыла на месте, укрываясь зонтом, словно большой черный гриб. Но, видимо, и псу не нравилось на улице, так как он меланхолично сделал пару кругов вокруг хозяйки, быстро помочился и убежал в подъезд.
