Эфир

Эфир

Дмитрий Петелин

© Дмитрий Петелин, 2020

ISBN 978-5-0051-3572-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эфир

Невозможно хаос победить.

Он ждет нас повсюду:

на столе, под столом,

под шкафом и на шкафу,

на кровати и под кроватью…

и на других вещах…

Лева Петелин, 5 лет

Глава 1

Не знаю, у кого как, а у меня полно вопросов. По поводу вообще всего. И, чем взрослее становлюсь, тем их больше. Ответов, понятно, нет. Сейчас мне двадцать один, и я уже вообще перестал что-либо в этой жизни понимать.

Самое большое недоумение вызывает любовь – с ней все совсем плохо. Единственное, что есть более-менее понятного в любви, это фраза «давай останемся друзьями». Каждый раз, когда я её слышу, чувствую себя как втулка от туалетной бумаги, которая умеет растворяться в воде: «Просто смойте меня в унитаз». И да, это вполне понятное и конкретное ощущение.

В остальном же… Сколько девушек мне сказали «давай останемся друзьями» хотя бы за последние пару лет? Я ведь был уверен, что влюблен в каждую из них. Я носил им цветы, дарил всякую фигню, писал стишки. Отвратительные, конечно, но все же. Я не спал по ночам, худел из-за потерянного аппетита. А что сейчас? Вероятно, не получится даже всех их вспомнить и расставить в хронологическом порядке. Мы можем встретиться где-то, поздороваться, поболтать или просто не заметить друг друга. И нигде ничего даже не екнет. Так вот, это была любовь или нет? Может страсть? Боже, какая невероятная пошлость…

– Это просто недотрах, – резюмировал Степа, когда я поведал ему свои мысли, – если бы ты просто получал удовольствие, а не компостировал девкам мозги, всё было бы окей.

Мы сидели в баре и занимались самой распространенной в наших широтах терапией – пили. Толку от этой терапии, конечно, никакого, но почему-то всем она очень нравится. Положено пить крепкий алкоголь: водку, виски или коньяк, но меня такие напитки просто убивают. И не в том смысле, что я превращаюсь в пьяное неуправляемое животное, а в том, что организм мой слабоват для такой терапии. Блевать я несусь раньше, чем успеваю как следует запьянеть, поэтому напиваюсь обычно пивом. Сколько мне надо и в каком темпе, я давно уже знаю, так что при помощи этого напитка медленно, но верно я всегда достигаю нужного состояния, не загадив ботинки и не уснув лицом в салате.

Вообще-то я хотел входить в нирвану дома, но Степа сказал, что это бытовой алкоголизм, а бытовой алкоголизм – вещь безнадежная. По этой причине пить надо в каком-то заведении.

– Надо к людям идти! К людям! – повторял Степа снова и снова после каждого моего фиаско.

И мы шли в какое-нибудь заведение. И сейчас тоже пошли. Я рассказывал своему лучшему другу про Наташу, про то, как всё замечательно складывалось и как неожиданно закончилось.

– Почему? – спрашивал я Степу пьяным голосом. – По-че-му?

Степа расплывался у меня в глазах и отвечал:

– Петя, я её сам не знаю. Только по твоему рассказу. Но и так понятно, что она просто хотела потрахаться с чуваком с радио. Для коллекции типа. Хотела и потрахалась. Вот и всё. Ты не при чем.

– Это т-точно, – согласился я угрюмо.

– Вот в этом твоя главная проблема, – говорил Степа. – Нет, чтоб радоваться: во, какая девка на мне прокатилась! А ты тут сопли развозишь.

– Так ведь… как же теперь?

– Да никак! Эта ушла, другая придет. Та, которая твоя, никуда не денется.

– Не путай меня с собой. Это у тебя не денется. А у меня еще как денется.

Что такое быть неудачником, Степа не знал. Это он предлагал остаться друзьями, а не ему.

– Не денется! Вот давай прямо сейчас найдем тебе еще одну!

– Не хочу еще одну. Хочу Наташу.

– Так, не ной.

Я уже знаю, чем это кончится. Степа познакомится с двумя барышнями и уведет их обеих. Или одну уведет, а вторую отправит на такси домой, чтоб не мешалась, потому что она ему «не очень», он ей – «очень», а я ей – «никак», и мне всё равно ничего не обломится. На фоне Степы я похож на младшего брата, который увязался за старшим и теперь путается под ногами. Слабый пол млел от Степиного роста, уверенности и бешеного напора. Его тут же становилось слишком много. Я пытался юморить, но Степа меня просто заглушал; я ходил в качалку, но добился только одного – стал дохляком со смешными бицепсами. Степа, ничем не занимаясь, имел сложение античного атлета; я пытался давить на интеллект, но тогда уже Степа начинал юморить, и так до бесконечности. Всё это он делал совершенно бессознательно. Но не сказать, чтоб от этого было легче.

Алкоголь все сильнее затуманивал мне мозги. Считается, что проблемы при этом должны разрешаться практически сами собой. В моем случае они только становились менее внятными, но не менее мучительными. Как будто у тебя заноза, которую надо вытащить, а ты не можешь понять: то ли она в указательном пальце, то ли в пятке, то ли еще где.

Я закрыл глаза только на секунду, ну чтобы моргнуть… а когда открыл, обнаружил, что Степа уже усаживает за наш столик двух неизвестных мне дам.

– Та-ак, – приговаривал Степа, – присаживайтесь. Вот этот парень.

Девицы представились. Лена и Катя. Вроде их было только две, одна брюнетка, вторая блондинка, но я всё равно запутался. Не знаю, что Степа им наплел, но они смотрели на меня с интересом.

– Егор, – сказал я.

Степа лягнул меня под столом.

– Петя.

Потом Степа начал городить свою обычную историю: «Мы диджеи с радио. Хотите, привет вам завтра в прямом эфире передадим? Да, конечно, песню поставим. Нет, Овсиенко у нас нет в фонотеке, зато есть „Летние слезы“, последний хит. Какая волна? 106 и 4. В прямой эфир? Конечно, можно! Да чего мелочиться, хотите как-нибудь в гости зайти?» Ну и так далее. Степа приобнял двух девиц одновременно и начал заливать про то, что Петя к тому же не просто диджей, а ночной диджей.

«Это такая особенная должность: надо одновременно спать и радио слушать. А в случае Степы – еще и трахаться. Да-да, всё одновременно. Охо-хо-хо. А вообще, если серьезно, у Пети работа опасная. Шторм недавно ночью был, помните? Еще по телеку показывали, полгорода затопило, деревья ветром с корнем нафиг выдирало, тачки переворачивало. Так вот, Петя во время этого шторма на смене был, выскочил на крышу и держал антенну голыми руками! Чтоб её ветром не унесло и чтоб эфир не пропал. Потому что, самое главное в нашей работе, знаете, что? Чтоб не было тишины! Шоу маст гоу он, понимаете? Радио должно работать всегда. Это наш долг! А там на крыше черт знает что творилось! Ветер ревет, дождь сплошной стеной, гром гремит, молнии кругом хреначат, а Петя держит! Одна молния рядом ударила, вторая рядом ударила, а Петя всё держит! А потом, представляете, прямо в Петю молния ка-аак…»

Степа треснул бокалом по столу так, что бармен из-за стойки крикнул: «Э, полегче там!».

Но Степу было уже не остановить. Девицы, открыв рот и окончательно перестав понимать, что происходит, слушали про то, как Петя пережил удар молнии, благодаря железным яйцам, которые сработали как громоотвод.

Тут я отключился от этого белого шума и погрузился в грустные пьяные мысли о своей нелегкой, несправедливой судьбе.

На самом деле я был уверен, что на мне лежало «проклятие Медсестры» – так я его называл.

Когда-то, когда я только начал интересоваться девочками, ну скажем в шестом классе. Или пятом? Или восьмом? Или к тому времени я уже интересовался… В общем, попал я в больницу с аппендицитом. Операция плевая, пока мама ездила домой за зубной щеткой, кружкой и сменным бельем, меня разрезали, нашли лишний орган, удалили его, зашили меня назад и залили йодом от груди до коленок.

Отходняк от наркоза, наверное, сопоставим с приходом наркомана. Я веществ никогда не употреблял, но подозреваю, что так и есть. Соседи по палате рассказывали, что я показывал «фак» медсестрам и матерился, они смущались и говорили: «Ой, а такой хороший мальчик…» Потом я засыпал, опять просыпался, матерился, засыпал и так несколько раз. Всю ночь после этого я безостановочно блевал.

Две недели я пролежал в больнице и увидел много нового. Увидел деревенских пацанов, которых сдавали в больницу родители, чтоб пару недель поэкономить на еде. Они в столовке набивали хлеб в карманы, про запас. Тогда я осознал, что живу довольно неплохо. Можно даже сказать, с некоторыми излишествами. Увидел уборщиц, которые испытывали к только что прооперированным и перепуганным детям такие же чувства, как надзиратели на Колыме к политзаключенным. Помню, мудрая мама принесла тогда пакет с конфетами, сказала подарить их самой злобной уборщице и поздравить её с Красной горкой. Я так и сделал. После этого она орала во всех палатах, кроме нашей.

Еще я узнал, кто такие медсестры. Узнал, что укол они могут поставить быстро и небольно, «хлопком», а могут медленно вводить иглу, как положено, – и будет больно. Это, собственно, и был главный критерий оценки медсестер. Шпана, обитавшая в палате вместе со мной, имела свой взгляд на медсестер. Их интересовало больше, что у них надето под халатом. Вернее, они страстно надеялись, что ничего. Нетрудно догадаться, что главной доблестью было заглянуть в вырез халата, пока тебе делают укол. Но я тогда действительно числился хорошим мальчиком и такого себе не позволял.

Короче говоря, впечатлений полно. И на фоне всего этого я встретил Галю. У неё была какая-то благородная птичья фамилия… Орел… Лебедь… Сокол…, не помню. В общем, девочка мне понравилась, мы много болтали, ходили друг к другу в гости в палаты, играли в карты. Я был уверен, что, когда мы выйдем из больнички, она станет моей девушкой.

Но нашему счастью не суждено было сбыться: всё испортило «проклятие». Галю выписали неожиданно раньше меня. То, что моя подруга уходит, я узнал случайно, услышав, как она в коридоре прощается с медсестрами. Я не совсем понял, почему Галя не зашла попрощаться, ведь она уже почти моя девушка.

Придерживая зашитый бок, я выскочил в коридор и побежал за ней. Вернее, поковылял, держась за стену. Я звал её, но она не слышала. Тогда я позвал громче, уже на выходе Галя остановилась.

И тут из-за спины до меня донесся шепот медсестры:

– Жалко парня, так и будет всю жизнь бегать.

Вот, собственно, этой фразой можно описать всё моё существование, начиная с того самого момента. Бегаю… а они спокойно уходят. А я бегаю. И меня даже жалко. Такое вот «проклятие Медсестры».

И, что характерно, это говорила добрая медсестра, которая ставила уколы «хлопком», небольно.

– Ох, Петя-а-а… – неожиданно встрял Степа.

Кажется, в какой-то момент я перестал думать и начал говорить. Да так, что заткнул Степин фонтан. Лена и… как её там… куда-то испарились. Передо мной сидел один Степа, уже заметно окосевший.

– Ну, по крайней мере, тебя можно поздравить, – он поднял бокал, – как мы недавно узнали, теперь ты не только бегаешь, но и догоняешь!

Степа захохотал и долбанул своим бокалом по моему.

– Даже не-эт. Подожди… За тобо-ой бегают!

Степа еще раз попытался разбить мой бокал своим и продолжил хохотать.

Бармен орал, чтобы мы выметались, мой друг ржал, как конь, и дразнил бармена, я сдерживал рвотные позывы и, натыкаясь на стулья, бесконечно долго брел к выходу.

Глава 2

– «Но и догоняешь…» Верно подмечено, – усмехался я на следующее утро, пока чистил зубы и разглядывал в зеркало свою опухшую физиономию.

А ведь и правда, после того, как Степа притащил меня на радио, что-то изменилось. Говорят ведь: ты – это то, чем ты занимаешься… Или нет, ты это не твои вещи, не твоя работа, ты это… Нет, это не то, это вообще из Бойцовского клуба. Ты – это… В общем, черт с ним.

Скажем прямо, до радио я был просто неудачником-студентом. Жил в провинциальном городе, куда приехал на учебу из еще более провинциального города. На стипендию кое-как тянул, но в целом в науках не блистал, как и во всем остальном. Жил в задрипанной съемной однушке, за которую платили родители. К однушке прилагался отвратительный наглый дед-хозяин. Он любил припираться в субботу в семь утра, чтоб взять инструменты с балкона. Или забрать пустые банки с антресолей. Или проверить, не потекла ли опять труба под раковиной на кухне. При этом дверь он открывал своим ключом, по-хозяйски заходил в квартиру и спокойно шел заниматься важными делами. Денег он, правда, брал меньше, чем остальные, поэтому приходилось терпеть.

Дед, наверное, втайне жаждал во время такого рейда застать обнаженную девицу, возлежавшую, разметав одеяла и простыни, на его заплесневевшем диване.

«Ну должен же был этот студент кого-то когда-то привести!»

И тогда дед, хотя бы краем глаза, хотя бы на секундочку, но смог, в последний раз перед инфарктом, взглянуть на юные розовые прелести. Но не тут-то было! Выкуси, старый хрен!

Юные розовые прелести обходили меня за километр. «Проклятие Медсестры» работало как часы.

И так продолжалось, пока не появился мой школьный друг Степа и не позвал меня работать на радио. Мы оба знали, что живем в одном городе, но почему-то очень долго наши дорожки не пересекались. А когда пересеклись, Степа за кружкой пива сказал:

– Петя, нужен человек нам на радио. Ночной диджей. Пойдешь?

– Ты че? У меня голос противный. Какой из меня диджей?

– Да ты не ссы. Это так называется только «ночной диджей». В основном, это… ну… вроде как, сторож.

– Вроде как?

– Ну это же радио. Радио «Мечта»! «Радио „Мечта“ – любовь повсюду!». Улавливаешь? Там не может быть сторожа. Поэтому – ночной диджей. «Зэпэ» – четыре с половиной. Бонус – охрененный вид из окна!

– Ну, не знаю…

– Че ты не знаешь?! Приходишь, спишь там, получаешь четыре с половиной косаря! Че тут знать?

Само собой, оказалось, что на работе придется не только спать. Кроме раскладного дивана, из орудий производства у меня были: диджейский пульт, компьютер, телефоны, магнитофон с радиоприемником, видеофон и бронированные двери.

Непосредственно работа заключалась в том, чтобы следить, чтоб всё шло нормально. Хочется сказать, следить, чтоб никто не влез, ничего не украл и всякое такое… Но все, кто меня когда-нибудь видел, поймут, что это откровенная ложь. С моей комплекцией древесного палочника и ростом не очень крупного пса, вставшего на задние лапы, рассчитывать приходилось скорее на тяжелые двери и видеофон. К счастью, требовалась от меня не физическая сила или, не дай бог, ловкость и проворство, а наличие слуха (обычного, не музыкального), умение иногда отвечать на телефонные звонки, пользоваться компьютером и в целом нажимать на кнопки. Ну и самое сложное – приходилось прибегать к арифметике. Аж целых шесть раз за смену.

Собственно, нужен ночной диджей именно для этих шести раз. Волшебное время, когда в эфир выходит… реклама. Если коротко, требовалось перекрыть федеральное вещание местной рекламой и потом снова вернуться на федеральное вещание, подсчитав всё так, чтоб получилось незаметно и красиво. И так шесть раз: четыре раза ночью, два – утром.

– Смотри, тут всё просто, – объяснял мне Степа. – В колонках у тебя играет Москва. Федеральное вещание. На всю страну. Сечешь, да? В наушниках будем играть мы, твое вещание. Ну когда ты его включишь. Пока понятно, да? Ты кивай хоть, чтоб я понимал, что ты не умер. Твоё вещание – это реклама. Она вот тут появится сама. Когда услышишь ДТМФ-сигнал, запускаешь её. Слушаешь Москву в наушниках, в колонках – нас. Улавливаешь, да? Ждешь, пока в Москве реклама кончится и начнется песня. По плей-листу смотришь, сколько она длится. Смотришь, сколько твоя реклама продлится. Считаешь разницу. Добиваешь её песней. У тебя доигрывает одновременно с Москвой, и выходишь на федеральное вещание. Если нет подходящей песни, ставишь джингл или тортиаду. Ясно?

Ясно ничего не было. Я мало что просек, уловил и того меньше, а понял только отдельные слова. Усугубляло ситуацию то, что Степа постоянно тыкал какие-то кнопки на пульте и клавиатуре компьютера, приговаривая: «Вот так нас включаем, так Москву, так выводим, вот фишку выдвигаем. Вот так включаем, чтоб в наушниках играло».

В голове у меня кричали чайки и слышался шум прибоя.

– Всё понятно, – ответил я.

Потом решил, что мою дерзкую ложь надо завуалировать, и, с трудом припомнив последние Степины слова, добавил:

– А что такое джингл и тортекада?

– Тортиада, – поправил меня Степа, – я не рассказал разве? Ну это такая короткая нарезка из песен. А джингл – это когда название радиостанции как-нибудь пропевают там или что-то такое. Чтоб слушатель не забыл, какое радио слушает. Понял, да? Еще вопросы?

Я поднапрягся и спросил:

– Что такое КЛМН-сигнал?

– ДТМФ-сигнал, – поправил меня Степа, – ну это такой сигнал в Московском эфире, чтоб регионы выпускали свою рекламу. Такой вот: «Ти-ти-ти-тиии». Сейчас включу.

Степа включил. Я слушал ДТМФ-сигнал и думал, что надо будет потом кого-то попросить еще раз всё объяснить и попутно начертить схему, какие кнопки когда нажимать. Тогда я, помнится, всерьез решил, что это будет основной трудностью в работе. Даже после того, как поговорил со сменщицей Марией, что еще раз свидетельствует о том, что я ни черта не разбираюсь в людях и не могу понять, когда мне врут или недоговаривают.

Всё моё внимание заняло странное требование, называть её именно Марией, а не Машей или, упаси бог, Машкой, потому что, цитирую: «Машка в колхозе на лугу пасется и лепехи на ходу откидывает». Конец цитаты. Еще любопытным было то, что Мария люто ненавидела музыку, которую крутили на радио, и в студии обычно слушала свой плеер. «Я эту херню всю не люблю, – мечтательно заявляла она, – я классику люблю. Бетховен там, Брамс, Лист, этот… Моцарт. И малышу тоже классику включаю. Сделаю погромче и прям наушники к пузу прикладываю. Ему нра-авится». Она нежно гладила пугающе большой живот. При взгляде на него сразу хотелось броситься искать таз, горячую воду и чистые простыни, и это несмотря на то, что до декрета Марии оставалось еще порядочно.

Мы не особенно много общались, так как за время моей стажировки виделись редко. Ночники работают два через два. Я обычно приходил на смену к Степе, который был временным ночником, пока ищут постоянного. То есть меня. Степа отрабатывал вечернюю смену и оставался на ночь. Я приходил в конце вечерней смены, мы выпускали вместе рекламу, я тупил, писал себе инструкции, как победить эту чертову машину – диджейский пульт, затем мы напивались как последние сукины дети, по очереди ходили за добавкой в круглосуточный неподалеку и напивались совсем уж как законченные бездари. Степа засыпал мертвецким сном на диване в курилке на входе, а я вместо него ехал домой на такси за счет конторы. Когда Степа пил в меру и был способен думать о будущем, он сдвигал стулья прямо в студии и спал рядом с пультом. Так он мог выпускать утреннюю рекламу, особенно даже не просыпаясь.

Понятно, что приходить стажироваться к другим диджеям, которых сменяла Мария, резона было маловато. Час в маршрутке на работу, два часа на работе, потом домой, возможно, своим ходом. И никакой моральной компенсации в виде алкогольного угара. Один пить не будешь, а людям, которым завтра на учебу или опять же на работу, этот алкогольный угар вообще не сдался. Поэтому с моей будущей коллегой мы не особо пересекались, и, прежде чем полноценно выйти в смены, я как-то не успел расспросить её поподробнее, что и как.

В итоге наш чуть ли не единственный разговор о работе свелся к следующему:

– Ну как тут вообще по ночам, спокойно? – спросил я.

– Эмм. Ну да, тут двери же бронированные. Видеофон есть… Если что, не открывай просто и всё. Только не забывай на лестницу еще дверь проверять. Спать в новостной лучше. Там диван раскладывается – удобнее. Ну и дверь на ключик закрывается.

Тут бы мне насторожиться. Кроме меня по ночам на радио никого, двери все и так закрыты. Они бронированные, без дураков, бронированные – режимный объект все-таки. Зачем тогда закрывать на ключ еще одну дверь, которая разделяет с такими важными помещениями как санузел и студия? Но я только кивал, угукал и мечтал, как буду зачесывать девочкам, что работаю на радио и как стану устраивать им ночные экскурсии: «Мы поднимаемся на лифте, и перед нами сразу же большая тяжелая дверь. Но вы не удивляйтесь. Всё-таки это режимный объект, хоть и верхний технический этаж в обычном доме. Сейчас я открою… заходите. Поворачиваем направо. Еще раз направо – вход в новостную, чуть дальше – выход на крышу. А если вернуться назад и пройти чуть дальше, мы попадем прямо в студию».

Сменщица продолжала:

– Ночью магнитофон себе в новостную приноси и радио включай, чтоб слышать, что всё нормально работает. Ну чтоб лишний раз из новостной не выходить, – Мария осеклась. – Ну в смысле, чтоб в студию не таскаться каждый раз. Замучаешься бегать.

А здесь стоило бы мне спросить, с какого бы мне не хотеть лишний раз выйти из новостной, но я продолжал составлять туристический проспект по радио:

«Вот что интересно, если бы мы сразу свернули налево, а не направо, в итоге все равно подошли бы к выходу на крышу, потом к новостной, а потом и к студии. Дело в том, что географически центром радио является шахта лифта. Её окружает коридор с множеством ответвлений-помещений. Половина из них собственность радиостанции, половина – вообще не пойми что. Вентиляционные вытяжки с огромными ракушкоподобными трубами, комнатушки с аппаратурой сотовых операторов и Интернет-провайдеров, просто какие-то заколоченные двери. Да-да, там страшновато, но вы не бойтесь. Пройдемте лучше на крышу, там чудесный вид. Весь город как на ладони. Осторожно, тут порог, позвольте я поддержу вас, обняв за талию».

– Так что вот так, – закончила Мария. – Еще телефон городской с собой бери тоже. Могут лифтеры звонить. Если какой-нибудь дебил ночью в лифте застрянет, надо будет им открыть и пропустить в лифтовую. Вот и всё вроде.

«Вот и всё. Предметы девичьего гардероба вопреки всем правилам и инструкциям свисают со стойки микрофона и монитора эфирного компьютера, на столе влажные отпечатки ладоней, фишки на пульте сдвинуты случайными порывистыми движениями совершенно недопустимым образом. Кто знает, что услышали жители нашего Мухосранска на фоне привычной розовой попсы? Микрофон тоже мог включиться случайным порывистым движением, так ведь?»

– Но вы не волнуйтесь… Кто сознается, что ему по радио мерещится такое? – пробубнил я вслух, забывшись.

– Чего? – Мария настороженно на меня косилась.

– Я говорю, скорее бы стажировка закончилась, не терпится начать.

Первые мои смены прошли вполне себе спокойно. Рекламу я выпускал неожиданно легко и относительно качественно, потом всё делал, как сказала Мария. Приносил в новостную магнитофон из студии, включал тихо-тихо, чтоб не мешало спать, радио и приступал к своим непосильным обязанностям. Раскладывал диван, включал телек и начинал дремать, в пол уха слушая эфир на магнитофоне. С этого дня все мои забавные истории про трудовые будни начиналась со слов «лежу я, значит, работаю…»

Не все, конечно, было так уж забавно. Один подъезд дома, где располагалось радио, чего стоил. Выщербленная плитка на полу, имбецильные надписи на стенах, обоссаные углы, сорванные почтовые ящики, разбитые лампочки, пустые бутылки, бычки и, конечно, шприцы. Все время кажется, что в темноте сидят гопники и поджидают жертву.

Степа рассказывал, что иногда на радио приходили давать интервью какие-нибудь звезды. Временами – заграничные. Музыканты из группы «///@», заслуженные старички, неспешно ездящие с турами по странам третьего мира, зашли в этот подъезд и только и сказали: «Real underground…»

– Представляешь, – повествовал Степа красивым радийным голосом, – Двадцать пять лет с концертами ездили по всему миру, уж, наверно, всякого навидались. А к нам на радио зашли и ох..ли в первые восемь секунд!

Потом Степа громко ржал и добавлял перчику своему рассказу историей про визит на радио губернатора.

– Ясное дело, тут ремонт сразу в подъезде сделали. Дерьмо всё выгребли, стены покрасили, потолок побелили, лампочки вкрутили. Так один хер, Петрович до этажа нашего доехал, и лифт застрял! Делегация стоит его встречает, кофеек разогрели, пыль везде вытерли, и тут двери открываются, а он у них на уровне члена стоит, снизу вверх смотрит!

Степа снова громко ржал. Любил он эту байку.

А ремонт в подъезде четыре дня продержался. Сначала кто-то бросил пустую бутылку в дальний угол, потом разбили лампочку, а потом быстро и незаметно всё вернулось в обычное состояние.