Полная версия
По банановым республикам без охраны
По банановым республикам без охраны
Игорь Голубятников
Иллюстратор Константин Никитский
© Игорь Голубятников, 2020
© Константин Никитский, иллюстрации, 2020
ISBN 978-5-0051-3509-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ИГОРЬ ГОЛУБЯТНИКОВ (ПАЛОМАРЕС)
ПО «БАНАНОВЫМ РЕСПУБЛИКАМ»
БЕЗ ОХРАНЫ
роман-путеводитель
вступление
«Не хватайтесь за чужие талии, вырвавшись из лап своих подруг. Вспомните, как к берегам Австралии подплывал покойный ныне Кук!» – напевал я про себя песенку Высоцкого, сидя в заходящем на посадку самолете компании «Аэрофлот». До Никарагуа наш ИЛ-62М садился уже дважды: в ирландском Шэнноне и флоридском Майами. Двадцать часов собственно полета плюс время дозаправок и профилактики. А если мне все до чертиков обрыдло, то что же чувствуют жена и четырехлетняя дочь??
«И чего этот Кук поперся в такие дали?» – размышлял я, с нетерпением ожидая, когда колеса шасси коснутся взлетно-посадочной полосы: – «А Колумб? А Ливингстон? А наш родной Миклухо-Маклай? Чего им дома не сиделось-то??» Лайнер делает круг над мутными водами озера Манагуа и благополучно приземляется, не дав мне возможность довести размышления о мотивах великих путешественников до логического завершения. Впереди – новый этап жизни на не открытом пока мною континенте.
Мне, преподавателю «Гнесинки» и концертирующему гитаристу, к началу девяностых стало тоскливо жить в родной стране. Ежемесячные талоны на продукты и ломящиеся от обилия деликатесов рестораны, несчастные старушки, выстраивающиеся продовольственным прилавком перед входом в метро и пирующие бритоголовые «братки», потливая суета правительств и назойливая пропаганда масс-медиа – все это породило твердое намерение валить, куда глаза глядят из России. Жена и дочь поддержали намерение.
На ловца и зверь: в 1992-ом году я получил сразу два предложения постоянной работы за рубежом. Одно – в тогда еще мирный и респектабельный Дамаск, и другое – в никому в ту пору (даже автору известной фразы Николаю Фоменко) неведомый Гондурас.
Почему вместо гарантированной работы в оркестре и консерватории, бесплатному проживанию в посольском городке и оплаченному вместе со всем багажом (во, дали-то какие открывались!) авиабилету раз в год, я предпочел одну из «банановых республик», знакомую мне только по роману О. Генри, внятно бы и не ответил. О, пресвятые Куки и Колумбы, наставьте вашего последователя на путь истинный!
Выйдя из душного, грязного и тесного двухэтажного здания аэропорта, мы пересекли шоссе и оказались в пышном эдемском саду отеля, где нам предстояло прожить несколько дней в ожидании виз в соседний Гондурас. И это был первый раз в моей жизни, когда я прочувствовал что означает фраза «буйство тропиков».
При палящем почти триста дней в году солнце и изобилии пресной воды, в здешнюю плодородную вулканическую почву достаточно воткнуть палку, чтобы через пару лет из нее выросло дерево. Высоченные сейбы и хакаранды с опутывающими их по рукам и ногам лианами, густой подлесок из неведомых мне кустарников, орхидей и кактусов, клумбы цветов там и сям – и все это источает сильнейший, почти невыносимый для европейского носа аромат загнивающего цветения и сырости. Пара попугаев гуара, спускающихся с помощью цепких лап и мощных клювов по ветвям к бассейну (наверно, чтобы обшмонать новичков!), да еще зависшая игрушечным вертолетиком над огромным бутоном колибри – и мой безмолвный ступор после унылой октябрьской Москвы уже на подходе! А что же будет дальше, господа??
ТЕГУСИГАЛЬПА
А дальше был сплошной Гондурас.
Когда выходишь из самолета в Тегусигальпе, то первое, что ощущаешь – это напоенный запахом соснового леса воздух. Когда-то в доколумбовы времена, вся территория, на которой сейчас расположен миллионный мегаполис, была покрыта сосняком.
Сейчас эти деревья растут только в респектабельных пригородах, да по крутым горам, где крестьянам затруднительно возделывать почву дедовским подсечноогневым методом. Но их запах всегда слышен в городе. Особенно после дождя и по прилету, когда обоняние еще не успело привыкнуть к нему.
Аэропорт в столице Гондураса маааленький, а взлетная полоса корооотенькая. Когда самолет снижается при посадке, то пролетает прямо над крышами домов, потом над дорогой на юг страны, и сразу после дороги начинается собственно посадочная полоса.
Сажать самолет здесь разрешают только местным, прошедшим спецподготовку по фигурному лавированию, пилотам. Говорят, что несколько раз самолет выпущенным шасси касался крыш проезжающих по трассе автобусов, чем приводил пассажиров в животную панику, а окрестных ребятишек – в неописуемый восторг. Не знаю, меня в эти моменты ни в самолете, ни в автобусах не было. Но вполне допускаю, что так и было. Не будут же местные иностранцу врать??
Все дело в том, повторяю, что полоса настолько коротка, что не нырни самолет прямо за забором, он неизбежно бы выкатился за ее пределы. Что и случилось один раз, когда американский транспортный «Геркулес» слишком поздно коснулся поверхности, протаранил забор с другой стороны аэропорта и остановился, только напоровшись со всего размаху крылом на крутую скалу.
Разбившийся самолет я видел лично. Нос транспортника грустно навис над шоссе, ведущим к аэропорту, и один из пропеллеров все продолжал вертеться, видимо, надеясь как-то помочь попавшей в переделку машине.
По приезду мы с неделю перекантовались в одном из отелей, а потом сняли жилье в Мирафлоресе, обширном микрорайоне, или, по-местному – колонии – среднего класса.
Просторный дом с тремя спальнями, гостиной, столовой, небольшой кухней, крытым гаражом и отдельно стоящим флигелем для прислуги вполне нам нравится. Гостиная дома обшита красным деревом, двери тоже из него.
Кажется, что эта порода дерева в стране не является чем-то уникальным, изысканным, настолько много его использовано в отделке даже небогатых жилищ. Над домом возвышаются два двухсотлитровых резервуара для пресной воды. Это очень важно для города, где вода населению подается не круглосуточно, а только в определенное время.
Мы живем на взгорке. Отсюда открывается прекрасный вид на центр города, лежащий в долине реки Чолутека (с непременным футбольным стадионом!) и окрестные горы, поросшие сосняком. Соседи очень доброжелательные и общительные, мы с ними дружим семьями, особенно с доньей Миной и доном Хуаном из дома напротив.
Ну, а дочка проводит целые вечера за игрой в лото, или, как его здесь называют – бинго – у других соседей, доньи Лети и дона Хайме. У них подрастает пятеро детей, все девочки, и младшая по возрасту – одногодок нашей дочурки.
Дон Хуан – бывший военный, по рождению – никарагуанец. Во время гражданской войны он эмигрировал, не желая участвовать в братском кровопролитии. Не обремененный никакими идеологическими шорами, он всегда старается быть максимально объективным в общении с нами и, даже несогласный с чем-то, никогда не будет стремиться, во что бы то ни стало навязать свою точку зрения. Он неизлечимо болен (даже сквозь смуглую кожу лица проступают серые пятна недуга), и предпочитает не тратить оставшееся ему время на бесполезную болтовню.
Его супруга донья Мина – добрейшая женщина. С ее овального, достаточно бледного для местных жителей, лица никогда не сходит мягкая улыбка. Она, помимо забот о домашнем очаге и о трех детях, управляет маленьким семейным бизнесом – аптекой и фактически содержит семью. По утрам, когда зычные призывы уличных торговцев – «vienen elotes y tamalitos!» (а вот и кукуруза с накатамалями!) – только еще будят нас, полуночников, донья Мина с доном Хуаном уже спешат на работу.
Двое их старших сыновей – обыкновенные шалопаи, любители пройтись по пиву (или чему покрепче!) и повыпендриваться перед своими сверстниками, а еще больше – перед сверстницами. А вот младшая дочь, Юлисса, кажется, унаследовала от матери всю ее доброту и отзывчивость. И даже внешне ооочень похожа на нее! Юли, помимо учебы в университете, помогает родителям в аптеке, неплохо разбирается в мерах первой медицинской помощи и оказывает ее всем соседям, невзирая на собственную занятость и усталость.
Единственная тема, где мы никак не можем сойтись с нашими дорогими соседями – это вопрос веры.
В странах Центральной Америки существует великое множество конфессий, сект, религиозных групп и прочих объединений, где каждый трактует вопросы веры так, как ему кажется наиболее правильным. В основном, все это, конечно, слегка закамуфлированные «бизнес-проекты», но изредка встречаются и «просветленные» на всю голову бессребреники.
С одной стороны, я впервые здесь прочувствовал, что такое есть свобода совести, с другой – удивился, как просто можно основать собственную конфессию, даже не утруждая себя минимальной работой по сведению личных религиозных «прозрений» и духовного опыта в более-менее стройную и понятную систему. Оказалось, что для того, чтобы провозгласить себя новым мессией и начать набирать себе рекрутов, индивидууму достаточно лишь обладать некими, порой весьма разрозненными, знаниями в истории философии и религий.
В большинстве случаев адепты все-таки не пытаются выйти за рамки традиционных христианских ценностей, но кто может быть уверенным, что в один прекрасный день очередное мессианство не закончиться новой массовой жертвой выживших из ума фанатиков?
Так что мы старались не беспокоить наших друзей в те дни, когда у них дома проходили религиозные собрания. Да и на приглашения других псевдо-, около-, бизнес – и прочих не совсем в моем понимании христианских сообществ я всегда отвечал вежливым, ни в коей мере не обижающим приглашающую сторону, отказом.
Исключением в этом списке стала Американская Протестантская церковь, чей приход расположился в вотчине правящей элиты страны – колонии Ломас дель Гихарро. Настоятель этой церкви пастор Джефф Эванс и его супруга Нэнси стали нашими добрыми друзьями на долгие годы. После страшного урагана «Митч», унесшего в конце октября 1998 года жизни около девятнадцати тысяч человек, никто из нашего посольства в Манагуа не позвонил нам поинтересоваться, живы ли мы, здоровы. Единственными людьми, кто это сделал, были доктор Фаскель, тогдашний Министр культуры и спорта Гондураса, и пастор Эванс.
Джефф похож на типичного, в моем понимании, колониста, наподобие тех, что несколькими веками ранее бежали из Европы в Америку от религиозных преследований, и в поисках новых земель. Не совсем Джон Смит из «Покахонтас», но где-то близко!
Плечистый, крепко сбитый, с неизменной улыбкой на лице, неутомимый труженик, своими руками способный возвести дом (что он и делал после «Митча», помогая беднякам, лишившимся крыши над головой), он и на стройке и на амвоне подавал пример служения. Я, понятное дело, не исповедовался и не причащался, но любил бывать и в церкви на его воскресной проповеди, и дома у них с Нэнси в горном пригороде Тегусигальпы – районе Эль Атийо.
Длинными вечерами мы с ним и с одним художником из Вермонта (а на самом деле – потомком белорусских евреев – Полом Свечарником) долго беседовали на разные темы у камина. Вечера в тропических горах могли быть весьма прохладными, температура опускалась порой до плюс восьми градусов по Цельсию, и камин как нельзя лучше помогал нашим пространным беседам на политические и философские темы.
Помню, мы даже обсуждали, что стало бы с Россией, если бы к власти после смерти Ленина пришел не Сталин, а Троцкий. Я рассказал о знаменитом письме, где Ленин говорит о «нестерпимой грубости Сталина даже с товарищами по партии», а мои собеседники убеждали меня, что в авторитарном обществе человек, пришедший к власти, не может не быть тираном по определению. Да и восхождение тирана на трон всегда будет обильно полито кровью с самого начала. «И до самого конца», – подумал я тогда.
Более же всего я был благодарен пастору Джеффу за искреннюю просьбу о спасении душ моряков с подлодки «Курск» во время службы в середине августа 2000 года. Я попросил его об этом прямо в зале, при большом скоплении народа, на английском языке. Джефф сразу откликнулся, представил меня аудитории, попросил всех встать, закрыл глаза и прочел короткую молитву о наших ребятах, погибших, как писали некоторые СМИ, в результате торпедной атаки американской подводной лодки. Все, включая граждан США, молились вместе с нами, из зала не вышел никто…
ГВАТЕМАЛА
Работа в Национальном автономном Университете Гондураса была хороша тем, что оплачиваемые каникулы продолжались целых три месяца, и в конце года давали тринадцатую и даже четырнадцатую зарплаты! А плохо было то, что оформление контракта в связи с прохождениями по всем компетентным департаментам и подписанием всеми ответственными лицами затянулось аж до августа 1993-го года… Бюрократии всех стран, объединяйтесь!
Для полноценной работы, особенно в университете, требовалось отличное знание испанского языка (хоть я и обходился на первых порах английским). Мы стали учить его сразу же, как только наладили быт. Тем не менее, вхождение в немногочисленные платежеспособные круги страны затягивалось, финансовая подушка уменьшилась до размеров последнего жареного блина, и мне пришлось самостоятельно наводить мосты с потенциальными заказчиками концертов. Ну, не сидеть же на шее у работавшей без каникул в оркестре жены??
По рекомендации одного из коллег по Департаменту Искусств университета я связался с артистическими кафе Гватемалы, Сальвадора, Никарагуа и Коста-Рики. Для турне по Коста-Рике организаторы потребовали пробный концерт за мой счет. А вот в Гватемалу не только пригласили без прослушиваний и долгих переговоров, но и оплатили отель на время трех выступлений!
Обговоренного гонорара должно было хватить не только на то, чтобы поддержать семью, но и на некоторые экскурсии внутри страны, которую я давно хотел посетить. Не прошло и недели после того, как была дана реклама в местных СМИ, а я на автобусе уже доехал до пограничного пункта Агуас Кальентес (самолет хозяева кафе оплатить вежливо отказались, намекнув на итак сочный гонорар).
От границы до городка Эскипулас, откуда ходили автобусы до Гватемала Сити, нужно было преодолеть двенадцать километров. Идти пешком с гитарой и вещами по жаре не хотелось – не комильфо. Но иного средства добраться до города, кроме такси, местные власти «дальновидно» не предусмотрели.
Пришлось нанять машину за двенадцать кетцалей (местная валюта, названная так в честь почти истребленной из-за роскошных хвостовых перьев птицы), и через полчаса я уже был в автобусном терминале Эскипуласа. Перья кетцаля в виде шикарных головных уборов желающие всегда могут увидеть не только на гватемальских банкнотах, но и на многочисленных фресках древних городов.
До столицы, как сообщил мне зевавший от хронической скуки кассир, отсюда было около четырех часов езды. Но это только в том случае, если бы сама поездка была без вынужденных остановок. А остановиться автобус мог по многим причинам.
Например, во время сезона дождей в горах частенько бывают обвалы и оползни. Не дай Бог один из них завалит дорогу – тогда я вряд ли доберусь до столичного отеля к вечеру! Да и не только камни с грязью, как выяснилось впоследствии, могут перекрывать шоссе.
Первый крупный по местным меркам город на нашем пути назывался Сакапа. Их много, всяких таких «сакап» разбросано по дорогам Латинской Америки. Но именно этот стал родиной знаменитого гватемальского рома под одноименной маркой.
Ром я уже пробовал, проникающий во все поры запах забродившего тростникового сусла тоже мне был знаком, так что можно было продолжать путь, не задерживаясь на экскурсию. Автобус постоял минут двадцать под навесом, выклянчил еще несколько пассажиров и выехал на дорогу, ведущую из столицы страны в ее главный порт на Карибском море – Пуэрто-Барриос.
Пейзаж по обочинам практически не менялся – везде поросшие соснами холмы, так что я довольно быстро задремал. Мотор обнадеживающе урчал, автобус взбирался все выше и выше по серпантину, и я мирно посапывал до тех пор, пока мы не стали спускаться в очередную долину и останавливаться буквально через каждые пять-десять минут.
Дело в том, что шофер начал подбирать пассажиров прямо с дороги. Это, видимо, здесь являлось делом вполне себе обычным, и никто особо по такому поводу не заморачивался. Плюс стало появляться намного больше узких мостов, где нужно было уступать дорогу встречному транспорту, да и ремонтные работы кое-где велись. Так что, чем ближе к столице, тем чаще остановки.
Каждый раз, когда автобус останавливался, нас, как мухи котлету, облепляли торговцы всякими съестными припасами. Здесь была и всевозможная выпечка, и пакетики с орешками и кусочками зеленого недозрелого манго, и quesadillas – лепешки с соленым сыром, и даже местный виноград, отнюдь не традиционная для этих широт ягода. Продукты свисают у торговцев отовсюду – с шеи, рук, ног, мотаются вокруг их тел, как обруч вокруг талии прекрасных акробаток, но, почему-то, ничто, ни у кого не падает даже при такой повышенной активности.
Поразительная ловкость. Может, они и вправду раньше работали в цирке шапито?
И вот продавцы всем миром берут очередной, то есть наш, автобус на абордаж, прут тараном по проходу меж кресел, громко рекламируют свой товар, заглядывают в глаза, нашептывают в уши, но я вежливо отказываюсь от всего этого разнообразия по причинам банальной гигиены. Очень, знаете ли, не хочется искать потом уединения в придорожных кустиках! Однако вежливость моя воспринимается, видимо, как нерешительность или даже, наоборот, как желание набить себе цену, и продавцы с удвоенной силой кидаются на штурм кошелька.
Чтобы только отвязаться от их назойливого роя, я осторожно выбираю у одного алюминиевую (хоть какая-то гарантия соблюдения санитарных норм!) банку лимонада. Остальные разочарованно ретируются, в душе, наверняка, матеря голубоглазого гринго за неподобающую скупость.
Народ в автобусе раскупает товар с видимым удовольствием, как простое средство от дорожной скуки, и немедленно начинает эту скуку изгонять, активно поглощая приобретенное. Так, не переставая жевать, глотать и запивать проглоченное, мы потихоньку продвигаемся к столице, на очередной остановке пополняя запас противоскучных средств и комментируя редкие события, происходящие по ту сторону автобусного стекла.
Мои сегодняшние попутчики, в основном – ладино (или – латинос, как называют в США всех выходцев из Латинской Америки), кроме пожилой пары индейцев майя. Индейцы держатся особняком от остальных и переговариваются между собой на одном из многочисленных диалектов, оставшихся им, вместе с безвылазной нищетой, в наследство от легендарных предков.
В Гватемале шестьдесят процентов населения – индейцы и негры-гарифуна, майя составляют две трети от их общего числа и делятся на три основные группы: Киче (Ḱiché), Какчикель (Kaqchiquel) и Кекчи (Q́eqchí). Так что понять, о чем они там меж собой переговариваются, нет никакой возможности не только для меня, но и для всех остальных присутствующих. Ну, и пусть.
Остальные, то есть, ладино, сразу же начинают трещать, что твои воробьи на колхозном гумне во время обмолота зерна. Обстановка в салоне, если не обращать внимания на испанский язык, местную одежду и цвет кожи пассажиров, вполне соответствует доверительной атмосфере какой-нибудь дачной электрички Савеловского направления, где еще до выезда за МКАД все перезнакомились, а на подъезде к Белому Городку уже и начали находить общих родственников, да друзей-подруг.
Мотор тем временем переходит сперва на повышенные тона, затем на откровенный рев, и мы со всего ходу вдруг оказываемся на краю внушительного ущелья с блестящей где-то в полукилометре внизу справа от нас речкой. Дорога забирается еще выше, и с этой высоты начинают открываться во всей красе рассеченные трещинами гигантских провалов горные хребты – немые свидетели бушевавшего здесь когда-то в палеозойскую эру великого землеустройства. Ущелья слишком широки, чтобы соединять их края мостами, и необозримо глубоки, чтобы засыпать их оползневыми камнепадами даже на протяжении тысячелетий.
Дорога, как и на любом горном серпантине, то нависает над очередным обрывом, то жмется к очередной скале и тогда кажется, что наш автобус не сможет вписаться в очередной поворот, и мы сейчас полетим вместе с ним и со всем нашим скарбом в очередные палеозойские тартарары!
Однако, шофер автобуса, пожилой усатый дядька в распахнутой на волосатой груди рубахе, выглядит абсолютно спокойным и уверенным в себе и в надежности ведомого им «Форда» – гордости американского автопрома. Эту непоколебимую его уверенность не может потревожить ничто и никто, даже редкие лихачи, обгоняющие нас на коротких прямых участках дороги, а уж тем более какие-то изгибы Центральноамериканских гор.
Начинаем постепенно спускаться по серпантину, и тут я замечаю, что нам уже почти полчаса как не попадаются встречные машины. То есть, вообще никакого транспорта на левой стороне. Съезжаем в долину. До города, похоже, отсюда уже недалече потому, как отдельные домишки по обочинам начинают помаленьку формироваться в непрерывный уличный строй. А чуть попозже показывается и второй от дороги уровень застройки.
Меж тем, шофер начинает сбавлять скорость, испускает какое-то длинное замысловатое ругательство, притормаживает, а потом и вовсе выключает мотор, чуть не уткнувшись бампером в кузов стоящему впереди грузовику с крупным рогатым скотом. Одна из буренок, просунув любопытную морду за доски ограждения над бортом, даже пытается облизать его волосатую грудь через лобовое стекло. А, может, и пощипать ее вместо недосягаемой из грузовика травки… Пассажиры немедленно высовывают головы в окна автобуса и пытаются разглядеть причину неожиданной остановки, попутно глотая поднявшуюся с обочины обильную пыль.
Так и есть. Мы в конце огромной, уходящей за поворот, вновь вынырнувшей за утесом и продолжающейся потом до самого горизонта очереди из разнообразных автомобилей. Шофер наш открывает дверь, берет с панели початую пачку сигарет, выходит из кабины, и, судя по тому, как неторопливо он это делает, я начинаю сильно сомневаться в возможности получить сегодня на ночь свежую постель.
«Estos culeros me tienen chingado hasta la coronilla!» (переводимый, но отнюдь не литературный фольклор), – громко жалуется он группе таких же недовольных задержкой водил, скучковавшихся прямо посередине шоссе. Они одобрительно кивают головами, поддакивают, оживленно жестикулируют, что-то комментируют, и вообще всячески выражают коллеге свои профессиональные симпатии. Шофер закуривает и присоединяется к эмоциональному обсуждению положения дел на дороге, в стране, а заодно и вообще во всем гребаном Центральноамериканском регионе!
Кто-то из наиболее активных (наверняка, член шоферского профсоюза) размашисто идет от закрывшего перспективу поворота в нашу сторону. Не дожидаясь пока он достигнет собравшихся, те кричат ему, мол, что там, за поворотом? Там, за горизонтом?? «Там, там-тарам, там-тарам», – отвечает нараспев опрашиваемый. Но нет, это я пою про себя песенку «Самоцветов» о багульнике на сопках с досады, что не удастся мне, горемычному, отдохнуть по-человечески после целого дня езды в сидячем положении.
Посланец доходит, наконец, до группы, что-то докладывает собранию, размахивая руками и тыкая поверх голов указательным пальцем. Видимо, пытается объяснить остальным размеры постигшего их бедствия.
Потолковав с коллегами еще несколько минут, оценив поступившие разведданные и выпустив произведенный ими пар недовольства, наш шофер возвращается в автобус и сообщает радостную весть, что впереди какие-то «cochinos» (поросята) положили через дорогу баррикаду из старых покрышек и прочего мусора. А для усиления визуального и ароматического эффектов все это дело подожгли. Стало быть, пока не приедет кто-нибудь из правительства и не выслушает требований протестующих, проезда не будет.