Алмазы для Бульварного кольца

– Я как услышал, что ты поутру зашуршал в своей комнате, сразу понял: не иначе рыбак, раз в такую рань проснулся.

– Да, нет, Петрович, я больше по части здорового образа жизни, просто решил окунуться перед завтраком.

– А, ну тогда все равно пойдем, заодно проведаю, чем местная плотва дышит, на что клюет, какие хитрости против нашего брата имеет.

Пока Олег купался, погружаясь в воду с маской и разглядывая летевших от него врассыпную мелких морских обитателей, Петрович, расположившись чуть в стороне с прихваченным из Союза спиннингом, успел поймать с пяток макрелей: среднего размера, неприметных, но чрезвычайно питательных и полезных рыбешек серого цвета.

– Олеж, ты только смотри: она ж, стерва, на пустой крючок клюет! Попробовал сначала на хлеб их здешний, белый, так, когда тот слетел, они все равно продолжили клевать. А потом я и вовсе зашел в воду по пояс, так не поверишь, они на меня все равно – ноль внимания! Да что они их тут совсем не ловят, что ли?

– Вряд ли, Петрович, она, рыба, здесь просто непуганая. Доверчивая. Ты только глянь, какие богатые особняки вокруг, – пошутил Хайдаров.

– Вот что значит капитализм, язви его в корень! – воскликнул медбрат, насаживая очередной хлебный мякиш на здоровенный, рассчитанный на глупую и жадную рыбу, почти браконьерский тройной крючок.

– Марксизм-ленинизм, ошибаешься! Ангольцы строят у себя самый настоящий социализм, так что они наши близнецы и братья.

– Насчет близнецов и братьев, Олег, я бы поостерегся: в нашем деле это серьезно. Я вот только за себя скажу: черных, в смысле, африканцев, мы ведь с Клименко еще никогда не бальзамировали. А вдруг от раствора наш Августин возьмет и побелеет! Что тогда? – Петрович стал неспешно сматывать удочки, показывая тем самым, что пора вернуться на виллу. – Пошли, небольшой улов на ужин у нас уже есть, положу его пока в холодильник, а к вечеру, после работы, я тут попробую с ластами и с подводным ружьем пошарить, авось еще кого-нибудь изловлю!

После завтрака группа советских специалистов, включая переводчика, отправилась в расположенный в тридцати минутах езды от виллы, на окраине Луанды, огромный президентский дворец Футунгу де Белаш, куда накануне прямо с аэродрома привезли тело Агостиньо Нето и оставили на всю ночь в специальной кондиционированной комнате в саркофаге. За телом наблюдал Клименко и его ближайший помощник – их предупредили, что к вечеру во дворец приедут члены Политбюро, чтобы посоветоваться с экспертами и принять окончательное решение, когда можно будет открыть доступ к телу для прощания с народом. Саркофаг, пока мавзолей еще не готов, было решено выставить в большом актовом зале дворца.

Олег разговорился с одним из работников здания, камарадой Домингушем Бандейрой, служившим там еще при португальском губернаторе, который видел, как президент Нето, через несколько дней после провозглашения независимости, переехал сюда вместе с администрацией и некоторыми из его ближайших помощников:

– Президент переселился во дворец шестнадцатого ноября семьдесят пятого года, меньше чем через неделю после провозглашения Независимости, – рассказывал Бандейра. – Он привез с собой свою повариху, дону Жозефу, и официанта, который прислуживал ему за столом. Сопровождавший его офицер, в первую с ним встречу, оглядев нас, уже не слишком молодых людей, сказал, что те, кто хочет уволиться или уйти на пенсию, могут это сделать. Некоторые так и поступили. Потом он, правда, стал помягче с нами.

– Сколько лет президент провел во дворце Футунгу де Белаш? – поинтересовался Хайдаров, не очень понимая, зачем ему нужны эти сведения. Скорее, подумал он тогда, чтобы поддержать разговор с человеком, который наверняка был долгое время по-настоящему предан своему хозяину.

– Около двух лет, до июля семьдесят седьмого, когда здесь начался капитальный ремонт, законченный незадолго до того, как камарада Нето скончался… – Бандейра украдкой вытер набежавшие слезы.

До приезда представителей руководства НРА глава советской делегации нашел состояние тела президента удовлетворительным, попросив только, чтобы ему раздобыли для уточняющих лабораторных исследований клок волос местного африканского жителя. Никто не ожидал, что это станет настоящей проблемой. Полагая, что дело не стоит и выеденного яйца, Олег вместе с Петровичем вышли из дворца и подошли к небольшой группе любопытствующих пожилых ангольцев. Судя по всему, многие уже прознали, что прощание с лидером нации будет проходить именно здесь. На предложение позволить отрезать у них небольшую прядь волос для эксперимента, который поможет «камарадаш совье́тикуш» в их медицинских исследованиях, люди резко шарахались в сторону. На дальнейшие разъяснения и просьбы они отвечали категорическим отказом. Выяснилось, что отдать постороннему клок своих волос здесь считается смертным грехом. Учитывая, что смерть в те дни буквально витала над страной в образе ее первого президента, желающих совершить грехопадение не находилось. В итоге после десятка неудачных попыток образец волос взяли у какого-то полунищего старика, сидевшего в пыли под деревом с бутылкой местной бормотухи. Когда в пару к ней предложили литровую бутыль «Блек Лейбл», сделка была успешно осуществлена.

Комендантом дворца был довольно колоритный майор ФАПЛА, крепкий, невысокого роста африканец. На брезентовом поясе сбоку при нем был пистолет, с которым он никогда не расставался. Этим, несмотря на свой дружелюбный вид, он всегда настораживал и даже беспокоил группу советских микробиологов, и Клименко по-дружески попросил его не пугать оружием гражданских людей, занимающихся сугубо мирным, пусть и сопряженным со смертью делом. Майор тогда снял с пояса кобуру с «Макаровым», но приставил к нему отдельного дневального, вооруженного автоматом Калашникова.

Вечером случилось непредвиденное, чего никто из советской делегации ни при каких обстоятельствах не мог ожидать: ангольская партийно-правительственная комиссия во главе со вновь избранным президентом Жузе́ Эдуарду душ Сантушем, приехавшая «принимать» тело, заявила, что в таком виде предъявить дорогого Мангуши народу невозможно.

– В чем, в чем дело?! – Клименко был вне себя от бешенства и едва сдерживался. – Мы провели все необходимые работы, в этом состоянии, при профилактических инъекциях, тело может пребывать еще минимум неделю. Этого хватит и на прощание, и на возвращение в Союз для окончательного бальзамирования!

Группа членов Политбюро МПЛА стояла молча, выслушивая перевод президентского переводчика. Самому душ Сантушу, как известно, проучившемуся в Баку несколько лет и даже игравшему там за местную футбольную команду, перевод не требовался. Не дожидаясь его окончания, он что-то шепнул своему помощнику на ухо, и тот спешно подошел к Павлу Ивановичу:

– Камарада президент говорит, что не узнает своего многолетнего соратника по освободительной борьбе без очков. Он всегда их носил, таким запомнился всем, и без них никто не поверит, что это незабвенный вождь ангольского народа Антонио Агостиньо Нето.

– Зачем вы их сняли? – уже без переводчика обратился душ Сантуш к Клименко.

Тот сначала опешил, но потом объяснил, что ни в православной, ни в католической традиции не принято хоронить человека в очках.

– К тому же, – добавил Клименко, – для нас это первый в истории опыт бальзамирования чернокожего. Мы опасались, во-первых, что кожа от раствора может побелеть, а во-вторых, боялись, что очки, имея некоторый вес, со временем продавят переносицу: процесс бальзамирования потребовал от нас удаления носовой перегородки, и нос держится на одной коже.

– Я уверен, – продолжил президент уже через переводчика, – что наши дорогие советские товарищи являются первоклассными специалистами и найдут способ вернуть все на свои места и восстановить статус-кво.

– Да, – не успокаивался Клименко, – но в здешних условиях нам герметически закрытый саркофаг не открыть. И очки остались в лаборатории в Москве, в сейфе.

– Так за чем же дело стало? – с легкой иронией в голосе поинтересовался душ Сантуш. – Вы хотите сказать, что у вас нет от него ключа?

– Нет, ну, конечно… – оторопело, почти оправдываясь, промямлил Клименко.

– Вот и чудненько! – снова на русском ответил повеселевший президент. – Начало демонстрации мы перенесем на понедельник, поскольку мавзолей еще не достроен. А завтра, как и было запланировано, в двенадцать выставим перед дворцом закрытый саркофаг с большим портретом вождя, а до этого провезем его по центру города. Пусть народ прощается, потом приходит сюда, возлагает цветы, скорбит: народ нельзя лишать не только радости, но и скорби, – с почти сталинской интонацией, как показалось Клименко, произнес новоиспеченный глава государства.

– Товарищ душ Сантуш, – цеплялся за остатки своего разума Павел Иванович, – но ведь сегодня уже пятница, как же мы за два дня успеем?

– Я вам дам свой самолет, вылет в субботу ранним утром. – Президент уже отвернулся в сторону от Клименко, давая распоряжение помощнику приготовить закрытый траурный саркофаг, венки, почетный караул и прочее и передать соответствующее уточнение на ленты информационных агентств.

Незапланированное кратковременное возвращение в Москву Олег помнил смутно, сквозь многократные и все время тщетные попытки уснуть. Во Внуково прилетели вечером. Предупрежденные из Луанды встречающие уже ждали их около трапа на двух «Волгах» и на авторефрижераторе, том же, что провожал их в Анголу еще несколько дней назад. Один из сопровождавших, прежде чем рассадить всех по машинам, напомнил о секретности операции и строго-настрого приказал никому никуда не звонить.

В лаборатории они провели несколько ночных часов, поскольку телу требовалось сделать несколько новых инъекций, ранним утром кое-как позавтракали в московской пельменной на улице Богдана Хмельницкого, рядом с площадью Дзержинского, и, когда все было сделано, тем же составом и в сопровождении все тех же не слишком разговорчивых товарищей из Комитета государственной безопасности отправились в аэропорт. В Луанде они были ближе к вечеру воскресенья. На вилле их ждал роскошный ужин с красным сухим вином из португальских регионов Douro и Dão. Красота! Олег впервые в течение одного дня завтракал в Москве, а ужинал в Африке, за семь с половиной тысяч километров от родного дома.

После того, как повторно приехавшая тем же вечером, уже без президента, правительственная комиссия осмотрела тело и не нашла больше никаких возможных изъянов, очки были на месте, и доступ к телу особым письменным приказом был открыт начиная со следующего утра в отстроенном за считанные сутки флигеле будущего мемориального комплекса. Покидая дворец, один из членов комиссии передал Павлу Ивановичу Клименко официальное приглашение для группы советских специалистов на закрытый прием в резиденции нового главы государства, подписанное самолично его превосходительством президентом Народной республики Ангола Жузé Эдуарду душ Сантушем и супругой.

К двенадцати часам следующего дня, когда новость о начавшейся церемонии прощания с телом, благодаря сообщениям по Национальному радио и в Jornal de Angola, печатном органе ЦК МПЛА – Партии Труда успела распространиться по столице и далее по всей стране, ангольцы уже шли к дворцу непрерывным потоком. Они выражали свою скорбь по ушедшему лидеру бурно и страстно, как здесь принято, рыдая и вскрикивая, размазывая слезы по лицу и царапая его руками, как бы показывая и себе, и окружающим, насколько невосполнима их утрата. На входе в спешно построенный мавзолей людей встречал огромный портрет Агостиньо Нето. Внутри него стоял стеклянный саркофаг с телом президента, окруженный почетным караулом, представителями Политбюро и правительства, которые время от времени сменяли друг друга. Рядом, на некотором расстоянии от саркофага, отрезанного от остальной части небольшого зала траурными лентами, сидели члены семьи покойного. Немного знакомый с ее творчеством и часто видевший ее в последние дни по телевизору, в группе родственников Олег узнал Эужению Нето, вдову президента, все еще молодую и красивую женщину, этническую португалку, журналистку и популярную поэтессу, на которой президент женился в конце пятидесятых годов, находясь в эмиграции. «Настоящая муза, – подумал про себя Олег. – Сколько в ней благородства. Но довольно эпитетов, просто красивая баба, так и скажи. Нет, женщина! Баба не может быть такой тонкой, изящной, даже интеллигентной». В этот момент Эужения посмотрела на Олега, будто услышала его комплименты. Приняла как должное – не время, молодой человек – и снова погрузилась в молчание.

Снаружи и внутри толпу прощавшихся с вождем регулировали и направляли добровольцы в красных футболках. Они аккуратно и вежливо предлагали желающим расписаться в книге соболезнований и в случае необходимости указывали направление на выход. В очереди, которая несколько затихала, почти цепенела внутри помещения, тем не менее, периодически кто-то всхлипывал и приглушенно плакал. Однако, пройдя мимо тела первого лидера нации и выйдя на улицу, люди переставали себя сдерживать, некоторые рыдали и обессиленные падали на землю, подхваченные все теми же волонтерами и медиками. Кого-то отпаивали водой, тут же на месте, кого-то отводили к дежурившим неподалеку машинам скорой помощи.

Вечером первого дня прощания с Агостиньо Нето в отеле «Панорама», стоящем на живописной океанической косе в черте города, президент Жузé Эдуарду душ Сантуш устроил закрытый, не освещавшийся в прессе, прием для первых приехавших на церемонию прощания гостей – глав государств. Среди них были президенты и премьеры соседних африканских государств, прежде всего, лидеры бывших португальских колоний, а ныне, так же, как и Ангола, независимых стран – Мозамбика, Гвинеи-Бисау и Островов Зеленого Мыса, Сан-Томе́, Федеративной Республики Бразилия и Португальской Республики, которую представлял экс-премьер, а тогда лидер крупнейшей в стране Социалистической партии Мариу Соареш.

Глава советской делегации биохимиков, приглашенный с коллегами на вечер, подошел к президенту, извинился за произошедший инцидент и поблагодарил за прекрасные условия, предоставленные его делегации. Президент в ответ пожелал Клименко дальнейших успехов в его важнейшей для ангольского народа работе, попросив в случае любой необходимости обращаться к нему напрямую, добавив с улыбкой, что «пусть лучше таких необходимостей больше не возникает».

На приеме душ Сантуш впервые представил иностранным гостям свою новую супругу, ослепительно красивую мулатку лет двадцати пяти, бывшую стюардессу, с которой он сочетался браком за какие-то две недели до вступления в должность, судя по всему, по настоянию его окружения, оставив русскую жену Татьяну и родившуюся у них дочь. С Татьяной Кукановой душ Сантуш познакомился в студенческие годы еще в шестидесятые, когда уехал по направлению МПЛА на учебу в Баку. Об этом, гораздо позже, в одну из их встреч, Олегу рассказал Тито Шангонго, который на приеме почти все время стоял по правую руку от президента. Бывшей супруги на приеме, по понятным причинам, не было, а их дочь лет шести Изабел, озорная мулаточка со значком советского октябренка на воротнике легкого ситцевого платьица, постоянно крутилась вокруг папы, играя в догонялки в детьми других ангольских руководителей. Она громко смеялась, то и дело дергала отца за пиджак, закрываясь родителем, словно манекеном от догонявших ее детей, а новоизбранный президент время от времени пытался ее утихомирить, делая замечания то на русском, то на португальском.

Камарада Тито, как только выдался момент, отвел переводчика в сторону и пожелал ему успехов в дальнейшей учебе и в защите диплома, еще раз настоятельно напомнив, что ждет его в Анголе по окончании вуза: «Здесь у нас дел – выше крыши!» – Тито и тогда оставался верен своей страсти к ярким языковым оборотам.

Три дня спустя, дав гражданам страны проститься с почившим президентом, власти Анголы объявили о временном закрытии мавзолея на завершение строительных работ и проектировку мемориального комплекса вокруг него. Передышка была нужна для повторной отправки тела в Москву, хотя населению страны об этом ничего не сообщалось. Для народа он по-прежнему находился внутри, и заезжие из провинции сограждане и командировочные все равно приходили к закрытому мавзолею и клали цветы под оставшимся перед входом портретом вождя.

Клименко и его команда, включая Олега, покинули Луанду следующим утром и вечером были в Москве. В аэропорту и дальше помощь Олега биохимикам была уже не нужна, и они расстались, выразив обоюдную надежду, что скоро еще встретятся. Тем не менее, как он узнал позже, в следующую командировку в Анголу с телом Нето, забальзамированным уже «долговременно», его не позвали, видимо, решили сэкономить и обошлись услугами переводчика из советского посольства.

Олег продолжил завершающий год учебы в институте, досрочно и успешно сдал зимнюю сессию и готовился к встрече нового, 1980 года, который своей округлостью даты, предстоящей летней олимпиадой и одновременным с ней окончанием института обозначал в его жизни новый, призрачный и неведомый ему рубеж.

«Happy New Year!»

Новый год они встречали с Лизой вдвоем. Невероятно! Лизина мама празднует у друзей, живущих по соседству, к которым приехала их общая одноклассница из Свердловска. Они не виделись тридцать пять лет. Ирина Леонидовна собиралась уезжать в Израиль и перед тем, как исчезнуть, может быть, навсегда в другой стране, решила навестить близких ей людей, разбросанных по всему Союзу, с которыми провела бо́льшую часть жизни! Наконец-то это стало возможным: теперь уже не отговаривали, не пугали климатом и тяжелыми условиями жизни, не угрожали лишить званий и привилегий на работе и так далее. В те годы об этом рассказывали характерный анекдот:

Старый еврей собирается уезжать в Израиль. Его вызывают в КГБ и предлагают прослушать лекцию о трудностях жизни в эмиграции. Так называемый лектор рассказывает: «Вы не представляете, куда вы едете. Полгода в Израиле идет сплошной дождь. На улицу выйти нельзя – все в воде, в магазин за продуктами не добраться». Еврей качает головой.

Лектор продолжает: «А остальные полгода там невыносимая жара. На улицу опять же не выйти, может случиться солнечный удар, трава горит, ничего не растет». Старик опять качает головой. В конце лектор спрашивает:

– Я так понял, что вы передумали и решили остаться?

– Да нет, – отвечает старик с характерным акцентом и интонацией. – Я никак не могу решить – брать с собой зонтик, не брать с собой зонтик?..

Олег приехал к Лизе сильно заранее, привез ее маме «подарок из Африки» – симпатичную, еще не распространившуюся в Союзе, почти крамольную статуэтку из черного дерева с тремя сидящими в ряд обезьянками. Одна из них закрывала руками глаза, другая – уши, третья – рот: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу», – почти как в популярной невинной песенке про влюбленных в исполнении Эдиты Пьехи.

– Это ты мне на вырост даришь, что ли? – ехидно пошутила Людмила Михайловна и засмеялась. – К тому возрасту, когда я стану немой, слепой, глухой, как пробка, и вправду ничего этого делать уже не смогу? – Людмила Михайловна была довольно прямолинейным человеком. Этого качества ей, вероятно, добавило полученное образование и опыт работы с западными бизнесменами: она закончила немецкое отделение педагогического факультета московского иняза и все последнее время работала с немцами из ФРГ, поэтому сантименты были не в ее стиле.

– Ну что вы, фрау Люда! Это, так сказать, завуалированная в искусстве сатира на наше закрытое от мира общество, – с трудом подбирая приличные слова, ответил Олег. – Вы же всегда любили Салтыкова-Щедрина, эзопов язык? Вот, это о том же. Возьмите ее с собой на Новый год, будет вам на столе вместо коллективной Снегурочки. Уверен, ваша подруга оценит.

– Так может, тебе лучше к моим Иришке с Федором Ивановичем на ночевку отправиться? У них и дочка подходящая, Анечка, в самом соку, все на ней лопается, не то, что моя спирохетина. А, зятек?!

– Мама, мне надоел ваш солдафонский юмор, – неожиданно для себя процитировала Лиза, чем удачно разрядила уже начинавшую накаляться атмосферу.

В дверь позвонили.

– Это Ирина, легка на помине, я ее попросила зайти: глаза что-то совсем ослабли.

– Мама! После Нового года, как только выходные пройдут, идем с тобой к окулисту. И никаких больше отговорок! – строго произнесла Лиза, открывая дверь.

– Здрасте-мордасти! С Новым годом, дорогие! – Ирина Леонидовна вошла в прихожую, вся еще разгоряченная от мороза. – Ой, Лиза, какая же ты взрослая, прям невеста уже!

– Так и есть, Ириш. – Людмила Михайловна крепко обняла и расцеловала подругу. – А вот и наш будущий зять, Олег. Если, конечно, не передумает, – продолжала подкалывать она Олега. – Знакомься!

Ирина заинтересованно посмотрела на юношу и, похоже, осталась довольной:

– Джигит! – произнесла она. – И чем мы занимаемся, молодой человек?.. – начала было долгую светскую беседу Ирина, но подруга ее тут же оборвала:

– Все, все! Я тебе про них все подробно расскажу, у нас целая ночь впереди, ты мне еще рот затыкать будешь. Ну, ладно, голубки, – продолжила она, уже обращаясь к молодежи. – Мир вам да любовь, «дочку Васей назовем», – решила не отставать от своего чада по части цитат Людмила Михайловна. – Буду завтра после двенадцати. Чао, какао! – Она поцеловала поочередно в лоб Лизу и Олега и, пропустив подругу вперед себя, выходя из квартиры, помахала им из-за спины на прощание.

– Она тебя любит, – неожиданно произнесла Лиза. – Только признаться ни себе, ни нам в этом не желает. Наверное, боится сглазить.

По телевизору уже начали показывать часто занимавшую в последние два-три года предновогодние экраны «Иронию судьбы, или С легким паром!».

– Чувствуется. И эти чувства затмевают в ней все остальные.

– Перестань, она нам даже бутылку шампанского оставила.

– Это меняет дело, а с чувствами я как-нибудь договорюсь.

– Лично у меня сейчас только одно чувство… голода.

– И я жутко голоден. У нас есть что-нибудь?

– Есть. Холодильник, – незаметно для себя они оказались на кухне. – Вот тебе шампанское, – открыла Лиза холодильник, – и включай телек, там «Ирония судьбы…» уже началась, а я сделаю бутерброды по-быстрому.

Олег взял шампанское и прошел в гостиную. Поставил бутылку на стол и стал искать глазами фужеры, чуть было не забыв про фильм. Когда Олег включил телевизор, герои комедии уже помылись и дружно пели: «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги»[11]. Он сел на диван напротив телевизора, как добрая половина страны в этот вечер, и стал наслаждаться фильмом.

Скоро пришла Лиза и принесла на тарелке бутерброды с сыром и колбасой. В комнате аппетитно запахло краковской.

– Как же она вкусно пахнет, – закрыл глаза от удовольствия Олег.

– Даже актеры начали оборачиваться, – взяла в руки один бутерброд Лиза и поднесла к губам Олега.

– Конечно, столько пить, закусить хочется, – жадно откусил Олег.

– А для шампанского что-нибудь есть? Бокалы?

– Нет, только ванна, – рассмеялась Лиза. В ее радости чувствовалось легкое волнение.

– А крепче ничего нет?

– Только чувства, – быстро нашлась Лиза. – Вот, – она достала из серванта два фужера.

Олег скинул золотку с бутылки «Советского» и стал раскручивать сеточку. Бах! – выскочила пробка из бутылки и стрельнула по стеклу серванта. Стекло задрожало, но выдержало. Олег посмотрел с уважением на полированный сервант, в котором томились бокалы и чайный сервиз. Он разлил шампанское по фужерам, оно зашипело и стало подниматься, словно кипящее молоко, которое всегда норовит убежать.

– С наступающим, – протянул он бокал навстречу бокалу Лизы.

– Ура! – крикнула тихо Лиза и пригубила стекло. – Закусывай, – протянула она бутерброд, но в последний момент заменила его на свои губы и затянула Олега в долгий поцелуй.

– Фильм же пропустим, Лиза, и бутерброды остынут, – пошутил сквозь поцелуй Олег, обнимая свою невесту.

– Его все равно каждый год показывают, так что ничего страшного.

– В следующем году я уже в Анголе буду, там вряд ли покажут, – все-таки добрался до закуски Олег и, запивая шампанским, наконец прикончил бутерброд.

– Да, вряд ли там знают, что такое зима, тем более – баня, – не отставала Лиза.

– Там баня кругом.

– Тогда еще один тост, за теплоту!

– Ура! – тихо воскликнул Олег, наполнив еще раз бокалы. Они чокнулись и выпили. Лиза обняла Олега, его руки потекли по ее телу, их губы слились. А руки продолжали двигаться дальше и уже забрались Лизе под рубашку. Женская грудь легла в мужские ладони, как в ванну, но ненадолго – скоро руки, гонимые инстинктами, пошли дальше, пальцы уже пытались расстегнуть лифчик.

– Может, я сама? – захотела помочь Лиза.

– Обижаешь, – улыбнулся Олег.