Странники пустыни

Глава

I

Какую разную жизнь проживают люди! У одних она тихая и спокойная, как поверхность озера в безветренный вечер, у других бурная, словно море в шторм; одних с рождения до смерти преследуют несчастья; у кого-то, из-за самого обычного происшествия, внезапно все сходит с накатанной колеи! Взять, к примеру, меня: если бы не вьючный мул, поскользнувшийся на скользком склоне, я до сих пор жил бы с индейцами хопи среди утесов Орайби, и сам был бы хопи, хотя кожа у меня белая, и сидел бы сейчас в киве братства Змеи, и вместе со всеми пел молитвы Богу Дождя. Было это пятьдесят два года назад, мне было семнадцать лет, и прожил я с хопи три года, когда из-за поскользнувшегося мула мне пришлось вернуться к цивилизованной жизни. Да, три года прожил я с этим удивительным народом в пустыне Аризоны, и было у меня там приключение, которое я собираюсь описать прежде, чем мои руки откажутся держать перо. Но вначале я расскажу, как случилось, что я стал обитателем Орайби, одного из «Семи городов Сиболы», как назвал их Коронадо, его священники и солдаты, которые вторглись туда в 1540 году.

Моя мать умерла, когда мне было десять лет, и после этого мы с отцом поселились в таверне в каком-то городишке в Индиане, названия которого даже не припомню. Там отец владел небольшой скобяной лавкой, которая с течением времени, казалось, все уменьшалась. Все меньше и меньше покупателей переступали ее порог, и, когда мне было четырнадцать лет, она ушла с молотка, а в местной еженедельной газете появилось объявление о том, что Дэвид Пирс и его сын Натан уезжают на Дальний Запад. Точного назначения не указывалось – по той лишь причине, что мой отец и сам его не знал. С шестью сотнями долларов и небольшим сундучком с нашими скромными пожитками мы отправились в Сент-Луис и поселились в гостинице старого Плантера, где от разговорчивого мужчины из Вайоминга мы узнали, что Ларами, находящийся на этой территории – самый процветающий город к западу от Миссисипи, и через несколько лет население его превысит сто тысяч. Это было то, что хотел услышать мой отец, и, не слушая более других приезжих с запада, которые останавливались в нашем отеле, он купил прямой билет до Ларами.

Несколько дней спустя мы вышли из поезда в Ларами и с недоумением уставились на два-три магазина, салуны и единственный обшарпанный отель, из который город и состоял.

– Ха! Опять одурачили! Сынок, это место никогда не станет больше, чем сейчас! – печально произнес сой отец, когда мы шли по пыльной дороге к отелю, записали свои имена в потрепанный журнал и заказал завтрак. Я так устал от долгой дороги, что заснул, сидя за столом, и был рад подняться в комнату и лечь в постель. Я хорошо помню, каким печальным и угрюмым был мой отец, когда сидел рядом со мной и задумчиво курил свою трубку. Он был худым, высоким, хрупкого сложения мужчиной, и жизненные неудачи оставили глубокие морщины на его лице и седину на его волосах.

– Проснулся, сын? – сказал он некоторое время спустя.

– Да.

– А как думаешь, сколько стоил завтрак из плохой ветчины и полусырых блинчиков? Доллар с каждого! А все, что у нас осталось – три сотни долларов. И я понятия не имею, что нам дальше делать. Ладно, выйду, оглянусь.

Он выглядел таким слабым, обескураженным и беспомощным, когда вышел из комнаты, что я едва не заплакал.

И как же он изменился, когда вернулся! Я с трудом узнал его. Он ворвался в комнату и подбежал к моей кровати, крича:

– Просыпайся, сын! Все отлично! У нас все получится! Мы пойдем вместе со старым опытным горцем, который уверен в том, что отыскал богатую золотую жилу! Там тебе будет хорошо! Подумай только! У тебя будет лошадь. Ты увидишь множество дичи – бизонов, оленей, медведей и не знаю кого еще! Поторопись, одевайся, спускайся вниз и познакомься с золотоискателем!

Меньше чем через три минуты я по скрипящей лестнице сбежал вниз, к конторке, и остановился, уставившись на того, о ком говорил мой отец: невысокого коренастого человека, чьи большие добрые голубые глаза уставились на меня сквозь заросли серых волос. Никогда раньше не видел я столько волос: они были стянуты красной косынкой, но выбивались из-под нее и покрывали его плечи, а его лицо, за исключением глаз и носа, было скрыто серыми зарослями бороды и усов. И он сказал:

– Это, верно, и есть твой сын, о котором ты говорил – Натан, не так ли? Ну, сынок, я, может, и похож на рысь с кисточками на ушах, но ты сам увидишь, что характер у меня другой. Ну, подходи, познакомимся.

Его могучая волосатая кисть поглотила мою, когда отец пояснил мне:

– Нат, это мистер Уивер, который предложил нам присоединится к нему в поисках золотой шахты, о которой он слышал.

– Не мистер Уивер. Просто Билл Уивер, для краткости Билл, – сказал тот, потом он поднял меня и посадил себе на колено, продолжая разговор с отцом: из него я узнал, что жила золотоносного кварца, о которой он слышал, находится далеко на юге, в разломах Сан-Хуан, на реке, которая течет с западных склонов Скалистых Гор и впадает в Рио Колорадо. Мексиканец, которого он неделей ранее встретил в Ларами, ему о ней рассказал, и дал ему кусок кварца, снежно-белого, в котором были крупинки золота. Мексиканец прибыл в Ларами в поисках того, кто поможет ему разработать эту жилу и на первых порах готов вложиться в это дело, и Уивер согласился закупить все необходимое и поделить добытое пополам; но в тот же вечер, готовя ужин, мексиканец замертво упал прямо у костра.

– Сердечный приступ или что-то типа этого, – объяснил Уивер. – Плохо дело! Жаль мне этого беднягу! Никто из горожан не помог сне его схоронить; я все сделал один, ну и забрал все, что у него оставалось – хорошую лошадь, седло, вьючного мула и так далее. Но, к счастью для меня – для нас – когда я согласился стать его партнером, он рассказал мне, где находится это место: в одном дне пути от гор вниз по течению река образует большую дугу, и прямо на этой дуге есть три острова – очень маленький островок между двумя большими. Кварцевая жила находится напротив маленького острова, в разломах на северно берегу реки. Вот так! Все достаточно ясно, найти ее будет нетрудно, не так ли?!

– Вроде так, – согласился отец, и добавил, что боится стать обузой, потому что всю жизнь прожил в небольшом городке на востоке.

– Научитесь! Я с удовольствием вас научу, тебя и твоего сына, как жить на Западе, – сказал он, быстро обняв меня с такой силой, что я едва не задохнулся. Я скоро понял, что именно его симпатия по отношению ко мне и моему слабосильному отцу, совершенно беспомощному в этих новых для него обстоятельствах, побудила его сделать нас своими партнерами в предприятии, которое, как он считал, принесет нам быстрый успех.

Не сходя с места, он написал список того, что понадобится нам в длинном путешествии – все это стоило около тысячи долларов, в том числе верховые лошади, вьючные мулы и ружья для меня и моего отца. Он только улыбнулся, когда отец сказал ему, как мало у него денег для того, чтобы вложиться в его предприятие:

– Купите что сможете, остальное за мной; расплатитесь, когда все добудем, – сказал он и повел нас через дорогу к самому большому магазину, где мы вручили клерку список требуемого. Мой отец настаивал на том, что не стоит покупать мне ружье и патроны, так как я слишком молод, чтобы доверять мне опасное оружие.

– Пусть он и молод, но иметь ружье должен. Я научу его, как им пользоваться, и пользоваться правильно. Лишних стрелков там, куда мы направляемся, быть не может, – ответил он, зашел за стойку и, выбрав многозарядные винтовки системы Генри, вручил одно мне и одно отцу. Я был очень счастлив, взяв в руки тяжелое, отделанное латунью ружье и, желая похвастаться своей силой, приложил его к плечу и навел на цель. Уивер заказал по пятьсот патронов на каждое ружье, и на слабые возражения моего отца, что этого слишком много, сказал, что, если бы они так много не весили, следовало бы иметь по тысяче каждому.

– Зачем так их много нужно? – спросил отец.

– Во-первых, нам нужно что-то есть, а питаться придется в основном тем, что мы добудем на охоте. А главное – более чем вероятно, что нам придется встретиться с ютами или навахами.

– Индейцы! Враждебные индейцы! О нет! Я не могу брать своего юного сына в такую опасную страну! – воскликнул отец.

– Не волнуйся, я за ним присмотрю! Я же всю жизнь сражаюсь с индейцами! Я знаю их, как облупленных, и знаю о них все! Ад замерзнет в тот день, когда они меня одолеют! – вдохновенно произнес Уивер.

Мой отец ничего не ответил. Радость и оптимизм, с которым мы вошли в магазин, куда-то пропали, и, когда служащий с Уивером ушли на склад, чтобы выбрать несколько окороков бекона, он мне сказал:

– Ох, мальчик мой! Я боюсь, что подвергаю тебя большой опасности! Но нам ничего другого не остается. Ничего, абсолютно ничего больше!

– Я не боюсь этих индейцев; посмотри, как я могу целиться из ружья; я буду сражаться с ними, – сказал я ему. Но моя глупая бравада не вызвала и признака улыбки на его лице.

Из магазина мы прошли в конюшню и купили нужных нам лошадей, а к ним подержанные седла. Уивер подобрал для меня сильного упитанного пони, оседлал его, потом подсадил меня в седло и подтянул стремена под мои короткие ноги, а потом заставил меня проехать несколько кругов вокруг корраля. Я был счастлив – сбылось то, о чем я и мечтать не мог: у меня теперь была лошадь, седло и ружье с пятью сотнями патронов, и мы отправлялись в богатую дичью страну. Я подумал о друзьях детства, которые остались в моем родном городе – как хотел бы я, чтобы они увидели меня верхом на пони! Я жалел их – ведь им предстояла такая скучная жизнь! Моя жизнь должна была быть совсем другой, полной приключений.

– На сегодня хватит. Пойдем в гостиницу и начнем упаковывать вещи, там, куда мы едем, сундуки не в ходу, – позвал меня Уивер, и я неохотно подчинился.

Часом позже я узнал, что на юг мы должны отправится не из Ларами, а из места под названием Зеленая Река, на западном склоне Скалистых гор. Перед закатом мы погрузили все свои вещи в товарный вагон, лошадей в том числе, и в конце него разложили постели. Поезд на запад должен был отправиться в полночь, но отправился только утром; через открытую дверь мы могли видеть обширные равнины, которые пересекала железная дорога, а потом глубокое ущелье, по которому поезд шел через Скалистые горы. Какие-то животные с покрытыми курчавой шерстью головами развернулись и бежали рядом с вагоном, поднимая облака густой коричневой пыли.

– Дайте мне ружье! Я хочу подстрелить их! – крикнул я.

– Ну убьешь ты двух-трех, и что станешь с ними делать? – спросил Уивер.

– Ничего. Просто хочу их подстрелить, – ответил я.

– Сынок, я сейчас скажу тебе кое-что, что не хотел бы, чтобы ты забыл, – сказал старый шахтер, направив на меня указательный палец. – Тот, кто добывает мясо, которое ему сейчас не нужно, обрекает себя на голодную смерть! Мой принцип таков: будь добр ко всем обитателям равнин и гор. Гораздо приятнее смотреть на то, как они пасутся, бегают друг за дружкой или друг с другом играют, чем застрелить их и оставить смердеть. Убивай, когда ты голоден, и даже тогда имей жалость к тем, кого убиваешь, потому что они хотят жить не меньше тебя!

Я ничего на это не ответил, я все еще чувствовал желание застрелить одно из этих больших животных, бежавших за нами. Поезд продолжал двигаться, потом замедлился и остановился рядом с водонапорной башней. Рядом с нашим вагоном лежало девять бизонов, только что застреленных пассажирами с нашего поезда, совершенно целых, за исключением хвостов, которые те взяли в качестве трофеев.

– Ну вот! – воскликнул Уивер. – Полюбуйся! Пропали тонны хорошего мяса; девять шкур, которые можно было бы выделать, гниют! Там, где по равнинам проходят белые, их путь отмечен подобным бессмысленным уничтожением. Вот почему индейцы так люто нас ненавидят, и я не могу их осуждать за то, что они убивают нас при каждой возможности. Для них мясо – такое же условие их жизни, как для нас хлеб. Для них терять мясо – все равно, что для фермера сжечь урожай. Ну, сынок, ты все еще хочешь убить бизона?

– Нет! Не хочу! Я никогда не убью бизона, если не смогу им воспользоваться, но надеюсь, что скоро придет время, когда нам понадобится мясо, – ответил я.

И старый шахтер с моим отцом посмотрели друг на друга и улыбнулись.

С паровозом были какие-то проблемы, так что мы до следующего утра не смогли пропасть в Зеленую Реку, куда прибыли на рассвете. Мы с отцом пришли в изумление, когда проснулись и осмотрелись, потому что вместо привычных равнин мы оказались в прекрасной широкой долине, с рощами и зелеными лугами, а чуть позже мы заметили, что быстрая широкая река не зря получила свое имя – вода в ней действительно была зеленой, и при этом такой прозрачной, что мы могли видеть ее дно на глубине более десяти футов.

Пока мы ехали, Уивер разделил наши вещи на пять тюков, по одному для каждого вьючного мула, а мы с отцом получили первые уроки, как правильно седлать лошадь, навьючивать на нее груз и крепить его «алмазной застежкой». Это все Уивер делал так легко и быстро, что мы удивлялись. Мы даже вздрогнули, когда он так туго затянул ремни, что лошадь стала задыхаться.

– Нельзя затягивать слишком туго; когда ремни и веревки слишком туго сжимают лошадь, она начинает задыхаться, пойдя пять миль, – объяснил он.

Через час мы были уже в пути, Уивер двигался впереди по едва заметной тропинке, идущей вдоль восточного берега реки, мы с отцом, ведя в поводу вьючных животных, двигались за ним. Мы лишь бросили взгляд на Зеленую Реку – поселок из дюжины фермерских домишек и пары магазинов. Уивер сказал нам, что прежде, когда все только начиналось, там была большая ярмарка мехоторговцев, и сам Джим Бриджер1 держал там свою штаб-квартиру.

Мы прошли не больше часа, мимо красивых рощ хлопковых деревьев и по широким лугам, покрытым высокой травой, когда Уивер дал нам знак остановиться на опушке рощи и молча указал на луг за ней, и мы, посмотрев туда, увидели небольшое стадо бизонов, которые пересекали луг, направляясь к реке. Я соскользнул со своего пони, схватил свое тяжелое ружье и побежал к Уиверу, крича:

– Нам нужно мясо! Позволь подстрелить одного!

– Тихо! Не ори, – оборвал он меня, потом повернулся к отцу и велел ему завести лошадей в рощу. Потом он спешился и повел меня через густые ивовые заросли к реке, а потом вдоль нее, пока мы не увидели бизонов – они стояли по колено и глубже в воде и жадно пили. Мы были не более чем в пятидесяти ярдах от ближайшего из них. Я так волновался, что с трудом мог дышать. Рядом, прямо перед нами, у края ивовых зарослей, лежало большое упавшее дерево. Мы подобрались к нему, и он шепотом велел мне положить на него ствол ружья, но не стрелять без его команды. Я был взволнован больше, чем прежде. Меня трясло, и мое ружье ходило ходуном, даже когда я положил его на ствол дерева. Уивер приложился к прикладу, прислушался, как бьется мое сердце, и прошептал мне на ухо:

– А теперь, сынок, успокойся, или я выстрелю вместо тебя!

– Да, постараюсь, как смогу, – выдохнул я и сказал себе: – Прекрати дрожать! Прекрати! Прекрати!

И я почувствовал, что успокоился.

Несколько бизонов скоро вышли на песчаный берег и спокойно стояли там, и Уивер шепнул мне, чтобы я прицелился в того, что дальше от реки, и целился в место сразу за его плечом. Он стоял боком к нам, головой в сторону луга. Я долго и тщательно целился, стараясь, чтобы мушка точно попала в прорезь прицела, как учил меня Уивер, и, наконец, нажал на курок. Ружье бабахнуло! Облако серого дыма накрыло мое лицо; я услышал громкий плеск воды и топот тяжелых копыт по отлогому берегу, а потом дым рассеялся – и вот он, мой бизон, он вытянулся на берегу и дергался в предсмертной агонии! Я бросил ружье и побежал к нему, крича:

– Я убил его! Я убил его! Я убил бизона!

Подошел Уивер с моим ружьем, отругал меня за то, что я его бросил, и крикнул отцу, чтобы он привел сюда лошадей. Потом он приподнял голову большой коровы (это была именно корова), и повернул е так, чтобы туша поднялась и теперь стояла животом на земле. Несколькими движениями ножа он надрезал шкуру от головы до хвоста и с обоих боков спустил ее на землю. Потом он сделал надрезы по основанию горба, или спинных ребер, отрезал по колено переднюю ногу и несколькими ударами отломал горб от позвоночника. Повернувшись к нам с отцом, стоявшим с открытыми ртами и наблюдавшими за столь странным способом разделки туши, он сказал:

– Этот индейский способ очень удобен. Эти ребра босса, как мы их называем – лучшая часть туши. Сейчас закончим разделку и отправимся дальше.

Еще несколько взмахов ножа – и у нас было пятьдесят фунтов прекрасного мяса. Он развязал один из тюков, достал несколько мешков с мукой и на их место уложил мясо, вернул на место муку, снова завязал их и пристроил на лошадь, и мы были готовы продолжать путь. Он поднял к небу руку и произнес несколько слов, странно звучавших для наших ушей.

– Ты молился. На каком языке ты говорил и что говорил? – спросил я.

– Я всего лишь повторил небольшую молитву арапахо, обращенную к Солнцу; я отдал ему оставленное нами мясо и попросил его заботиться о нас, – ответил он.

– Уверен, что ты сам не веришь в эту ерунду, – произнес отец.

– Нет – я не думал что верю, пока…

– Ну?

Так тихо, что мы едва могли его расслышать, он ответил:

– В свое время я видел несколько странных ответов на индейские молитвы.

За спиной старика мой отец глянул на меня и тряхнул головой.

Но мне следует поторопиться, если я хочу все же рассказать о том, как я стал членом племени хопи.

Никогда не забуду, как непривычно было для нас с отцом ночевать той ночью в долине Зеленой реки. Нам сказали, что прежде всего следует позаботиться о лошадях, их безопасности и удобстве; как сделать удобные постели из веток бальзамина, наших одеял и холщовых чехлов. Мы съели много добытого мной мяса и закусили блинчиками, которые Уивер поджарил на топленом масле. Хотя я и устал, уснуть я долго не мог, слушая странные звуки ночи и опасаясь стать добычей медведя или горного льва, или быть пронзенным стрелой, выпущенной индейцем из военного отряда; а потом неожиданно настал новый день и я встал, чтобы помочь Уиверу, который уже разжег костер и готовил завтрак.

Я в тот первый день на Зеленой реке, если можно так сказать, был больше готов помогать Уиверу, и был полон энтузиазма, в отличие от моего отца, который пребывал в глубоком расстройстве и-за крушения своих надежд и страха за будущее. Много позднее он признавался мне, что за всю его жизнь те дни на Зеленой реке были для него самыми тяжелыми. Он ненавидел все – заботиться о лошадях, укладывать груз и ехать, снимать груз и готовить пищу, стелить постель; ненавидел долины и горы, даже стада оленей и лосей, и даже группы толсторогов, которые, не пугаясь нас, с удивлением смотрели, как мы проезжаем через их пастбища.

За три года до этого, проходя с отрядом геологоразведчиков из Туссона на север к Толсторогу – горам Извилистой Реки, ища признаки золота, Уивер проходил по западному склону, и почти каждый день он показывал нам, где они останавливались и что там происходило. Мы с отцом не понимали, как он мог восстановить свой маршрут, потому что все приметы, о которых он говорил, были уничтожены дождями или снегом. Когда мы его об этом спросили, он ответил:

– Это просто; я помню вид этой местности – все горы, холмы, хребты и склоны сохранились в моей памяти. Я смотрю на них и вижу путь, по которому мы прошли.

Теперь мы оставили реку, ушли из глубоких, с обрывистыми стенами каньонов, и теперь путь наш пролегал по высоким горным склонам. Через несколько дней пути мы достигли Великой реки, которая текла на юго-запад, чтобы там слиться с Зеленой рекой и образовать Рио Колорадо. Она набухла из-за таявшего на вершинах Скалистых гор снега, и нам пришлось переправлять вещи на плоту, а лошадей вплавь. На противоположном берегу мы нашли тропу, ведущую на юг, про которую Уивер сказал, что ею пользовались охотничьи и военные отряды ютов и навахо. Этим летом по ней никто не ходил, кроме лосей и оленей – местность, где живут бизоны, осталась далеко позади – так что мы пошли по ней. Несколько дней спустя мы увидели под собой реку Сан-Хуан, которая протекала по глубоким крутым – порой с отвесными стенами – каньонам, прорезавшим поросшую кустами шалфея равнину. Уивер велел нам остановиться, посмотрел на поток вверх и вниз по течению и на горы на востоке:

– Ну вот мы и на месте! – торжественно произнес он, – но вышли мы выше тех трех островов, о которых говорил мексиканец, или ниже – это я сказать не могу.

– Мы выше них! Мы меньше чем в дне пути от гор! До них не более пяти миль! – воскликнул отец, страшно возбужденный тем, что мы наконец достигли реки, где нас ожидало богатство.

Уивер улыбнулся.

– Неплохо вы определили расстояние! – сказал он. – До этих гор двадцать пять миль, день пути. А теперь надо становиться на ночлег – уже поздно. Сейчас мы разобьем хороший лагерь, а завтра начнем искать три острова. Я думаю, что мы найдем их поблизости отсюда.

Глава

II

Мы прошли по краю глубокой расселины – настоящего каньона – и нашли звериную тропу, ведущую к реке, спустились по ней и устроили лагерь среди жидких зарослей ив и хлопковых деревьев, росших по е берегам; впервые, с те пор как мы оставили Ларами, мы поставили палатку. В нее мы сложили все вещи, у входа расстелили постели, а перед ней Уивер сделал из камней небольшой очаг, где можно было приготовить еду – все к удовольствию моего отца. Он был в хорошем настроении впервые с начала нашего путешествия – ведь мы уже нашли реку, на которой мексиканец обнаружил золото, и весь вечер он расспрашивал Уивера о шахтах и горном деле. Он даже предложил принять участие в приготовлении ужина, чего с ним никогда не случалось, и едва не сжег ломти мяса, которые нарезал и дал ему старый горняк.

Следующим утром, едва занялся рассвет, мы уже закончили завтрак и вымыли тарелки, и с первыми лучами солнца были уже в седле и поднимались к краю каньона. Оттуда повернули на запад, обошли небольшой каньон и, полные надежд, помчались так быстро, как могли только нас нести наши лошади, к тому месту, где каньон, по дну которого текла река, круто изгибался. Мой отец скакал очень быстро, и мы с Уивером позволили ему быть первым. Мы увидели, что он остановил коня на самом краю каньона и, подавшись в седле вперед, глянул вниз и сразу обмяк; он не увидел трех островов в реке. Когда мы присоединились к нему, он сказал:

– Я осмотрел реку далеко вниз по течению, но никаких островов там не видно. Я уверен, что три нужных нам находятся выше по течению, так что мы должны вернуться.

– Нет. Если они выше, то никуда не денутся; мы пройдем дальше и убедимся, что ниже нашего лагеря их нет.

И мы продолжили свой путь, срезая дорогу от одной излучины до другой, то и дело видя маленькие скалистые островки, но трех или даже двух рядом нигде не было. Было далеко заполдень, когда Уивер дал команду возвращаться, и солнце уже садилось, когда мы привели в лагерь своих усталых лошадей. Лагерь не казался таким уютным, каким был накануне вечером; отец угрюмо молчал, да и Уиверу говорить было нечего.

На следующее утро мы с новыми надеждами сели в седла и пустились в путь, пересекли равнину и свернули на восток, осматривая реку с каждой возвышенности, не пропуская ни одного фута, но так и не нашли нужные нам три острова. Задолго до полудня отец сказал, что искать их бесполезно, что мексиканец соврал: он не находил золота ни в Сан-Хуане, ни в любом другом месте. Кусок кварца он где-то украл и стал рассказывать байки о месторождении, надеясь потом убежать и хоть немного пожить за чужой счет.

На это Уивер кратко ответил: «Там видно будет» и повел нас дальше. К концу следующего дня мы добрались почти до подножия гор и убедились в том, что рассказ мексиканца о трех островах – миф. Отчаяние отца было таким, что я не осмеливался даже взглянуть на него. Возвращаться в лагерь было слишком поздно. Мы спустились к реке, спешились, стреножили лошадей, и Уивер взял ружье и отправился в долину. Скоро мы услышали его выстрел, всего один, и я, будучи уверенным в том, что он что-то добыл, разжег костер. Он вернулся, нагруженный мясом оленя, и мы с ним часть мяса поджарили. Я дал отцу кусок, но он лишь откусил и отложил его, сказав, что не может есть мясо без соли. А потом он воскликнул:

– Ну и что нам теперь остается? Мы разорены! Разорены, и находимся в сотнях миль от цивилизации, от любого места, где я мог бы получить какую-нибудь работу!

– Да тихо ты! – оборвал его Уивер. – Я вас в это втянул и вижу, что ты думаешь. Ради парня, раз других причин нет, я не позволю тебе вернуться и найти какую-нибудь грошовую работенку – клерком или кем-то еще- в каком-то городке. Нет, сэр, положитесь на меня, и в один прекрасный день мы разбогатеем. Я это точно знаю! У меня предчувствие, что это скоро случится!