Высшая каста

* * *

Самый младший из них, Владимир Романович Мозгалевский возглавлял какой-то московский департамент. Служба его тяготила. Кроме денег, грехов и зависимостей, она ничего не приносила.

После школы папа, командующий красноярским филиалом ФСБ, выписал Володе генеральскую путевку в МГИМО с ключами от столичной недвижимости и «Мерседесом» на непроверяйках. Парень мечтал стать журналистом, но отец прочил юноше карьеру дипломата, благо Володя, несмотря на высокие соблазны, учиться любил. К своему выпуску, на радость семье, он не женился, не сторчался, но послом так и не стал, выдвинувшись, не без помощи родни, на передовую бюджетных распилов. Спустя пару лет жениться все-таки пришлось на несоблазнительной одногруппнице, чей папа Евгений Самойлович стал для Владимира новым причалом в бюрократической стихии отечества. Отец-чекист, к тому времени почетный пенсионер, выбор сына не одобрил, но принял с покорностью нищего. Свадьбу сыграли в Марбелье на вилле у родителей невесты. Уже к тридцати годам Владимир владел двумя особняками в Подмосковье, тремя квартирами в Москве и апартаментами в районе старой Ниццы. Родилась дочь, чернявенькая кривозубка с врожденной патологией, унаследованной по линии матери. На этом Владимир генетические опыты решил прекратить, скрываясь от семьи в трудах и тусовках, нередко сталкиваясь в «Раю» и в «Сохо» со своей суженой.

Потом пошли девки и кокаин, которые быстро превратились из наслаждения в привычку. От тухлого блеска спасали книги, которые Владимир проглатывал взахлеб. Он предпочитал советскую историю, обожал Сталина – одну из немногих симпатий, привитых ему отцом. По взглядам Мозгалевский-младший был государственник, уважал Путина, хотя никогда и не голосовал за него, считая выборы уделом лохов. Он ненавидел коммерсантов вообще, а своих собратьев-чиновников в частности. Ненавистью и презрением к ним, как к классу, оправдывал Мозгалевский неуемность собственного аппетита до взяток и откатов, которые ему несли чемоданами. Чиновники представлялись Владимиру племенем крыс, грызущих трюм Родины. Себя он видел матросом этого корабля.

Были ли у него друзья? Вряд ли. С чего вдруг? Друзья – это плоды испытаний и плоды невзгод. В школе он был неразлучен с Васькой, друг за друга всегда и везде. В одиннадцатом классе Володя приревновал подругу к парнишке из соседнего двора, слово за слово – забили стрелку. Они пришли вдвоем с Васей, против них целая кодла. Вова, недолго думая, достал нож. Соперник выжил, но почку пришлось удалить. Замять дело вчистую не смог даже всесильный отец. Крайним пришлось сделать закадычного друга. Володя уехал учиться в Москву, а Вася – мотать срок на малолетку. Судьбой друга он больше не интересовался, удовольствовавшись обещанием отца помочь Василию вскорости выйти.

Москва прельстила Вову и новыми друзьями, и необъятными горизонтами. Оказавшись в хороводе отпрысков лучших людей страны, он тянулся до них как мог, уже не чувствуя под ногами землю. Эскалация возможностей – деградация желаний, которые износили душу, испортили кровь. Вечное сияние столицы – сияние пустоты и цинизма: люди-фантики и люди-звери. А он метался между двух лагерей, мирно пожиравших друг друга.

* * *

В отличие от Владимира, Михаил Арленович Блудов душою не болел, по крайней мере не обследовался. Он жил легко и быстро, на длинном вздохе. Миша искусно воплощал в себе несочетаемое. Неистовую веру и неуемный блуд, слезную жалость к бездомным животным и безмерную жестокость к потерпевшим, проходившим по его уголовным делам. Он был прекрасный семьянин, образцовый муж и заботливый отец, в том числе и для семей, им когда-то оставленных. Бандитские девяностые крепко рихтанули судьбу и психику нашего героя, оставив на память пару лицевых шрамов, рассеченную автоматной пулей голову и несколько погостов друзей. О мятежном десятилетии он вспоминал не без удовольствия, но и без ностальгии.

Миша горел мгновением. Страсть и пороки без жадности разменивал на покаяние и молитву. Шел к исповеди подобно самосвалу, свозившему грязный снег на переплавку, чтобы потом налегке устремиться за новым грузом. Бандитизм остался в прошлом вместе с погашенными судимостями. Блудов вовремя успел покинуть эту кипящую страстями стихию, устремившись в солидный бизнес. Братьев по оружию, застрявших в терках и качалках, он считал пещерными гопниками, прикидывая, кого из них примут следующего. Обществу воров он теперь предпочитал общество генералов, хотя свято чтил дни рождения как первых, так и вторых.

Михаил жил на два города. В родном Смоленске процветала крупнейшая сеть супермаркетов, молочный заводик, колбасный цех, десяток заправок и аптек. По городу гремели стройки, полностью контролируемые Мишей. Председатель смоленского заксобрания, вице-губернатор и смотрящий за областью от братвы были преданными собутыльниками. Депутатский мандат «Единой России» в следующий созыв Госдумы был выдружен и оплачен. Три уголовных дела успешно развалены и ровно столько же построено храмов при попечительстве Михаила Арленовича Блудова. Впрочем, юг Франции он навещал гораздо чаще, чем отчий регион. Он, как и Мозгалевский, верил в Путина, в силе признавая правоту.

Михаил не любил «черных», однако ежемесячно платил дань местной миграционной службе за своих таджикских рабов, поднимавших жилищный фонд области. Он верил в Россию и стабильность, не видя в них будущего для своих детей. Но, вопреки желанию бывших супружниц, Михаил оставил семьи в России, дочерей пристроив в МГУ, а сына – в Суворовское училище. Сытость мозолила Мише национальную гордость, вместо боли рождая скуку и апатию. Он разучился восторгаться и страдать. Желудочный сок разъедал совесть, оставляя от нее понты и понятия. Мишу уважали все, кроме него самого. Все думали, что он бежит, но его несло. Куда? Миша не знал сам, но боялся берега.

Володю Мозгалевского ему порекомендовали как серьезного решальщика. И правда, все вопросы были улажены, деньги с лихвой оправданы. Пара попоек их окончательна сблизила. Устав от собственного окружения, для всех одинаково чужие, они тянулись к новым знакомствам, в поисках себе похожих. Конечно, в этой дружбе каждый видел и грядущие возможности. Однако взаимно пьянствовать ради карьерных перспектив для новых товарищей было пошло и неинтересно. Друг в друге они разгадывали собственные грехи, пытаясь отыскать им оправдание. Их разговор занимали история и политика, иногда робко влезали литература и философия. Друзья спорили, горячо и матерно, но поскольку их взгляды в целом были однояйцевые, то при единстве предмета несогласия спорящие стороны периодически противоположно менялись.

* * *

Спор на двоих – диалог идиотов. Даже если ты не уверен в собственной правоте, у тебя хватит гордости стоять на своем до конца. Тщеславие всегда затмевает истину. Смысл всякого спора – не убедить друг друга, а перетянуть на свою сторону сомневающихся зрителей. Поэтому для любой дискуссии, как и для любой дружеской компании, нужен, как минимум, третий. Третьим стал Виктор Георгиевич Красноперов – генерал Федеральной службы безопасности, сделавший блестящую карьеру офицера и бизнесмена. Стезя коммерции давалась ему особенно легко, поскольку чекистские погоны не только решали вопросы и открывали двери, но и освобождали от многих ранее взятых на себя обязательств. Свой первый миллион евро он заработал чуть раньше подполковничьих звездочек. Виктор Георгиевич курировал несколько «президентских» фондов, ветеранских и спортивных ассоциаций, служивших надежными финансовыми инструментами для привлечения внебюджетных средств. Он не любил крышевать, ему нравилось покровительствовать. К нему шли как к государеву человеку – с поклонами и дарами, почитая господина Красноперова реинкарнацией Малюты Скуратова. В делах семейных он был небрежен, в делах сердечных – неразборчив. Благо дети, выросшие в казарменной строгости, папаню особо не тревожили. К товарищам своим – Мише с Вовой – он относился с братской любовью старшего и мудрого. Они вместе отдыхали, отмечали праздники и поводы, иногда встречались в спортивном клубе. А познакомились на каком-то высоком банкете.

Разнообразие дел, игристый риск и тотальное низкопоклонство превратили жизнь генерала в бесконечный Лас-Вегас. Он не скучал, но больше уже не удивлялся. Его существование напоминало остросюжетную компьютерную игру, которую он проходил по пятому кругу. В вечном поиске адреналина он даже поучаствовал в контртеррористической операции на Северном Кавказе, убил двух ваххабитов, пару раз шмальнул из «мухи» по дому, в котором засели террористы, погонял на «Тигре», за что был удостоен ордена Мужества. Потом в Казахстане на вертолетах стрелял архаров, потом на Галапагосах ловил марлина…

Сочетание успеха и порядочности в России – это извечная борьба и единство противоположностей. Человек разумный и успешный соткан из парадоксов, обостряющих хроническую русскую совестливость, лекарство от которой – наши пороки, имеющие для души те же побочные эффекты, что и антибиотики для организма. Потомственный офицер Красноперов, зная власть изнутри, никак не мог ее любить. Но в то же время власть дала ему все насущное, вознесла и обогатила. Себя он видел похожим на Владимирского князя, отхватившего в Орде ярлык на великое княжение, знатного и могущественного, но с закабаленной славой и волей. Кстати, княжество у него было – пятьдесят тысяч гектаров тверской земли вместе с разоренными фермерскими хозяйствами, серыми деревеньками, охотхозяйствами, сорняковыми полями и затянутыми в тину прудами. Господская резиденция, представлявшая сложную систему особняков, бань и домиков для прислуги, помпезно высилась на волжском утесе. Река здесь проходила крутым заломом, целуя берег золотистыми песчаными губами, с бархатной тенью ила. Местный губернатор побаивался Красноперова, закрывая глаза на забавы опричника и его близких: всесезонную охоту в заповедных угодьях, побои ментов и местных чиновников. Пришлось простить даже погром двух азербайджанских ресторанов, принадлежавших зятю главы областного суда.

В своем имении генерал появлялся регулярно, не жалея времени на дорогу, – оставаться на ночь в Москве он не любил.

Глава 4. Рискуй, играй и попирай закон

Из леса вышли двое. Направились к поселку, хотя поселком назвать его было трудно, скорее хутор. Четыре небольших двора и огромное имение за забором, оснащенным всякими техническими премудростями и отсеченным крутым обрывом Волги. Возле пятиметровой ограды ютилась кирпичная избушка с разбитым вокруг нее яблоневым садом. Смахнув крючок, один из незваных гостей толкнул калитку, и, о чем-то перешептываясь со спутником, направился к дому. Они не спешили, на ходу натягивали шапки-маски и доставали из-за пояса «стечкины». Хозяин жил один и без собаки, и, видимо, гости об этом знали.

Водка была уже ополовинена, на столе разбросаны куски талого сала, зелень с размазанной на листьях огородной грязью и гроздь бледных помидоров. Дополнял натюрморт небритый мужик с разухабистой рыжеватой физиономией, вполголоса ругающий телевизор. Ствол, приставленный к голове, застал его врасплох, но без страха, слез и обморока. Матерно приветствовавшего незнакомцев Агафона Семеновича тут же репрессировали двумя ударами в печень, а затем привязали к стулу садовым скотчем.

– Зачем пришли, суки? – пользуясь пока еще незаклеенным ртом, рычал Семеныч. – Денег все равно… – он осекся, хотел сказать «нет», но гордо выдавил «не дам».

– Слышь, дед, пытать мы тебя сейчас будем. – Налетчик говорил с явно деланым кавказским акцентом, дыша перегаром в ухо Семенычу.

– Внучок хренов, ты, когда отдуплишься, поздно уже будет! Ты на кого наехал! Я ж тебя с говном схаваю, кадык откушу, ноги вырву!

– Красноперова знаешь? – «Маска» привела Семеныча в чувство то ли пощечиной, то ли вопросом.

– Нет, не знаю такого, – хозяин явно погрустнел.

– Сосед это твой, собака старая! Ну! Знаешь?

В ответ мужик лишь мужественно молчал, героически дергал глазом, наблюдая, как второй налетчик налаживает его старенький утюг.

– Ты партизана здесь не включай. Живым все равно не отпустим. Все расскажешь или сдохнешь в муках адских. Кишки свои увидишь и мясо жареное понюхаешь.

– Не знаю я такого, – сменив тактику, захныкал Семеныч. – Ребятки, отпустите меня. Ну, сами подумайте, где я, а где Красноперов. Откуда мне его знать?

– Хнычь не хнычь, – ласково заржал боевик, – а сдавай соседа по- быстрому и закончим твои страдания. Когда он домой приезжает?

– Не знаю, – ныл хозяин. – Хошь пытай, все равно не знаю.

– Джабраил, ставь утюг. Будем деда жарить! – крикнул злодей товарищу, который послушно воткнул вилку в розетку.

Но в ту же секунду окна брызнули стеклами, полетела входная дверь и в комнату, кто в окно, кто в дверной проем, один за другим вкатились перекатом пятеро бойцов. Отшвырнув в сторону хозяина, они принялись за гостей, уложив на пол и заковав в наручники.

– Витя… Виктор Георгиевич, родненький, – счастливо освобожденный дед рыдал в полевой генеральский погон. – Эти суки ведь по твою душу пытали, но я им ничего…

– Чуть не опоздали. – Красноперов плюнул на зашипевший утюг.

– Георгич, дай я их кончу! – заорал хозяин в ответ.

– Кровожадный ты мужик, но справедливый! Как хочешь, право твое. – Красноперов передернул «калаш» и вручил его Семенычу.

И тот с яростным рыком разрядил обойму в скованных гостей. Парни подергались в предсмертных конвульсиях под рассыпной звон гильз и застыли.

– Уходим, – приказал Красноперов и направился к сломанной двери.

– А чего с мертвяками-то делать? – замычал вдогонку Семеныч.

– Что хочешь, то и делай. Хочешь – чучело, хочешь – в огороде закопай. Помогли бы тебе, да некогда. Сам справишься.

– Вон они какие кабаны отожратые. Я их из дома-то не вытащу, – обескураженно залепетал дед.

– На куски поруби. Делов-то!

Семеныч, тяжело вздохнув и перекрестившись трясущейся рукой, покорно достал топор и направился к казненным.

Смех сотряс разгромленное жилище. Громче всех веселились ожившие трупы, стягивавшие с себя наручники и маски.

– Ну и мудак ты, – злобно выдавил Семеныч в сторону Красноперова.

– Кто?! – генерал оборвал смех.

– Вот этот, – быстро сориентировался дед, ткнув топором на им же «убиенного», которым оказался Миша Блудов. – Утюг, падла, хотел на меня ставить. – Он поник окончательно, тут же одним махом через горлышко допив бутылку.

– Это тебе за беспокойство и на ремонт, – Красноперов по-барски швырнул на стол несколько купюр, явно раздосадованный оскорблением, услышанным бойцами.

Он посмотрел на ребят – та же братва, только в званиях и на службе. Сколько с ними пройдено. Каждый предан, каждый обязан. Кто награжден, кто ранен, но почему-то ни в ком из них он не был так уверен, как в этом старом алкаше-соседе, презирающем власть и его, Красноперова, вместе с ней, но так и не сумевшем переступить через предательство.

Глава 5. Бойтесь своих желаний

– Кремневый дед-то оказался! – подытожил Мозгалевский, играя со «стечкиным». – Просто Ковпак какой-то. Расстрелял нас и глазом не дернул.

– Откуда они берутся, такие порядочные? И, главное, чужие. Я своих сколько ни кормлю и ни грею, а сдадут с потрохами первому же следователю, – Миша хлебнул холодной водки, закинув следом кусок буженины.

– Им просто другими быть западло. Они одинаковые. Одинаково порядочные, одинаково искренние, одинаково злые. Они даже врагов и жен бьют одинаково. – Красноперов отнял у Владимира пистолет и спрятал его в поясничную кобуру. – Вот Семеныч меня не сдал – порядочный. Но если в России снова начнется семнадцатый, он же меня первый и пристрелит, как тебя с Вовкой. И тоже во имя справедливости. Он ненавидит всех нас за всю эту сладость и чрезмерность.

– Да ладно, Георгич, не преувеличивай. Назвал тебя мудаком и испугался больше, чем нас вместе с утюгом.

– Не меня он испугался, а своего бессилия передо мною. К чему героизм, когда нет ни единого шанса? А был бы у него хоть один боевой патрон, и разговор бы другой получился. Думаю, под мою дачу у него канистра с солярой уже припасена.

– Зубастые у тебя крепостные, ваше благородие, – выдал Блудов, налегая на бараньи ребра, и мечтательно продолжил: – Жарко здесь и скучно! Во Франции сейчас хорошо.

Они сидели на широкой террасе, с которой открывались безудержные русские просторы, прошитые стремительной нитью Волги. Крышу подпирали резные столбы в виде языческих идолов. Под самой кровлей висел лик Спасителя.

Бесконечно менялись блюда и открывались бутылки. Люди подъезжали и уезжали – поздороваться, выпить за хозяина, напомнив о себе. Красноперов был радушен, но дистанцирован. Всех угощал, но не со всеми пил, искренне радуясь только Мозгалевскому и Блудову.

– А вот и наша Виктория! – Мозгалевский встал, первым заметив поднимающуюся на террасу даму.

– Классные у вас страусы, Виктор Георгиевич, – вежливо улыбнулась девушка, подсевшая к генералу.

– А мы сейчас, Викуся, скажем, чтобы страусиную яичницу сделали. Мясо у них собачье, а вот яйца мне нравятся.

– Спасибо, не надо. Я уже сыта. Пожалуй, разве только чуть-чуть вина.

И тут же, словно джин, за ее спиной возник официант с бутылкой холодного «Просекко».

– Мне через месяц тигрят уссурийских должны привезти. Я уже огородил под них гектар леса. Приезжай с кисками поиграть, пока они еще маленькие.

– Не многовато – гектар? – удивилась девушка.

– Маловато. На воле тигр нарезает себе землицы до 800 квадратных километров, метит ее как собственную и хозяйничает на ней. Поэтому мой гектар им будет как угол в клетке. Хотя все упирается в привычку, как всегда.

– Георгич, давай вернемся к экспериментам со снами, – хрустнул пальцами Блудов. – Я тут и так и сяк подумал, а действительно, почему бы не попробовать.

– Всяко интереснее, чем рыбалка и… – Мозгалевский взглянул на девушку. – Чем мужиков стращать автоматами. Да и возлияния все эти надоели. Георгич, ты бы рассказал нам детали, а так только воду намутил.

– Да, в принципе, все просто. Делают нам всем по уколу в голову, и мы идем смотреть сны о судьбах канувших в лету выдающихся товарищей. Причем, чтобы не было скучно, можно не разбивать наш коллектив даже во сне.

– Это как?

– Сны можно совместить. Как я уже рассказывал, ДНК содержит атомарную нить, которая является генетическим датчиком времени. На всей своей протяженности нить уникальна, она не повторяется, но постоянна для всех. Наши специалисты научились сопоставлять разные судьбы по временной нити, как отпечатки пальцев. Как бы вам объяснить, – генерал прервался, подумал. – Вот представьте, что есть, скажем, Ваня и Петя, которые жили приблизительно в одно время, поэтому у них приблизительно одинаковые временные нити. Так вот, можно сопоставить их общий промежуток жизни по абсолютному совпадению этих нитей. Затем найти любой понравившийся вам идентичный заусенец и с этого момента параллельно запустить два сна из жизни Вани и Пети.

– А девочек берете с собой? – прощебетала Виктория, прильнув к генералу.

– Не боишься, милая? – Красноперов нежно приобнял подругу.

– Если с тобой, то нет, – девушка обольстительным шепотом скользнула по щеке своего кавалера.

– Тогда нам остается лишь выбрать доноров памяти, внести наличные, сдать анализы и через пару недель дружно явиться на операцию.

– Операцию? – скривился Владимир.

– Скорее процедуру, ничего сложного и рискованного. Займет не больше получаса.

– И где проводят нынче подобные опыты? – с наигранной бравадой в голосе спросил Блудов.

– Сами увидите, а пока это государственная тайна.

Глава 6. Пучины покрыли их, и они пошли в глубину, как камень

Оставив машины на спецстоянке Васильевского спуска, друзья в сопровождении Вики подошли к Спасской башне, где их уже дожидались трое в штатском, отличавшиеся от снующих прохожих беззаботными и даже отстраненными лицами. Они уважительно поздоровались с Красноперовым и дежурно с его спутниками, пригласив следовать за собой.

За Мавзолеем из кремлевской стены скромно выглядывала дверь, через которую живые вожди проходили к усыпальнице. Последние архитектурные новшества Мавзолей обрел при Брежневе. Когда Леонид Ильич уже не мог бодро покорять гранитную трибуну, к заднему торцу коммунистического святилища приделали мраморную пристройку под эскалатор для немощного вождя. А чуть дальше друзья увидели скрытый от глаз посетителей Красной площади бетонный бункер. Спустившись по узкой лестнице, они оказались в коридоре, залитом ярким искусственным светом. Справа и слева располагались закрытые кабинеты с номерами и без табличек.

– Александр, – подозвал Красноперов одного из сопровождающих.

– Слушаю. – Офицер слегка прогнулся, похоже, стеснялся своего роста перед генералом.

– Давай ребятам сначала хозяина покажем.

– А ВВ тоже здесь? – ляпнул Миша, улыбнувшись глупой остроте.

– Нет пока, Мишаня, – усмехнулся Красноперов. – Здесь еще Владимир Ильич хозяйничает.

– Ух ты! Я последний раз Ленина видел, когда нас в пионеры принимали. Прогнали толпой мимо гроба, я и разглядеть-то его толком не успел.

– Сейчас разглядите, – пообещал Александр Геннадьевич, оказавшийся заместителем коменданта Кремля. – Обычные посетители, которые заходят с парадного входа, по правилам не могут находиться в ритуальном помещении № 1 больше двух минут. Хотя и в течение этого времени Ленина видели немногие. Как правило, проходят быстрее.

За разговором друзья миновали строгий коридор, ковровыми дорожками и дверями напоминавший советский номенклатурный санаторий. Александр Геннадьевич завернул в закоулок, где, услышав приближавшиеся шаги начальства, уже выстроились в «смирно» семь офицеров ФСО – дежурная смена Мавзолея. Затем короткий переход и свет остались за спиной, а перед спутниками открылась лестница черного мрамора, слегка озаряемая глухими красными отблесками, размазанными по ступенькам. Резко похолодало и посвежело. Вверх, потом вниз, затем направо, и друзья оказались в квадратном зале, в центре которого на постаменте возвышался саркофаг. Белый свет мерцал лишь под сводами Мавзолея, зал же был погружен в рубиновое марево. Мозгалевский подошел к Ильичу, бесцеремонно рассматривая тело.

– Он и вправду как живой! – Вместо смешка Михаил смог родить лишь утробный скрип.

Вождь действительно поражал своей сохранностью. Кожа, не желтая, как у мертвецов, а бледно розовая, была покрыта мелкими оспинами. Жиденькая рыжая бороденка отливала живой краской и шелком, словно чем-то регулярно пропитываемая. Акульим плавником выступал нос с хищной горбинкой.

– Ильич-то, в натуре, здоровее выглядит того клоуна, который его на Красной площади кривляет, да и костюмчик посвежее.

– Это потому что костюмчик он меняет чаще, чем его живая дешевая копия, – вмешался Александр Геннадьевич.

– В смысле? – кашлянул Блудов.

– Как же вам объяснить? – чекист потер затылок вновь просевшей в почтительном поклоне головы. – Костюмы изнашиваются, обувь стаптывается.

– Как у святителя Спиридона Тримифунтского на Корфу? – суеверно перекрестился Блудов.

– А еще ему подстригают волосы и ногти. Это абсолютно живой материал.

– А если он такой живой, то почему не ходит? – с любопытством озирался Мозгалевский.

– Может, потому, что у него вырезали мозг, – без доли иронии парировал Александр Геннадьевич.

– Да, да. Я что-то об этом слышал, – Мозгалевский перешел на полушепот. – Целый институт мозга создали.

– Совершенно верно. Мозг Ильича в мелко порубленном состоянии пребывает и ныне в том самом институте, для этой цели и созданном.

– А в порубленном-то зачем?

– Якобы для исследований. Но по мне так чертовщина какая-то, – поморщился Александр Геннадьевич, на что Красноперов подмигнул друзьям, выражая гораздо большую осведомленность, чем заместитель коменданта Кремля.

– Вот вы смеетесь, Виктор Георгиевич, – насупился чекист. – А здесь и правда капище. Проклятое место.

– Зиккурат, б… – хмыкнул Миша.

– Подобные ритуальные пирамиды строились еще в Древнем Вавилоне, – решил блеснуть своими познаниями перед генералом Александр Геннадьевич. – Ритуальные строения, как и то, где мы находимся, были асимметричны, в них не было одного угла, точнее он был перевернут вовнутрь. Бальзамированное тело являлось энергетическим генератором, в который именно через вогнутый угол поглощалась сила толпы и доставлялась жрецам. Можно в это не верить, списывать на совпадения, как можно считать делом случая и кровавые жертвы, которые приносили к ногам полумертвого Ильича.

– Жертвы? – изумленно пискнула помалкивавшая до сих пор Вика.

– Да, – кивнул офицер. – Известный факт – теракт в Мавзолее 1973 года, когда посетитель подорвал на себе самодельную бомбу. Погибла супружеская пара и тяжело ранило четверых детей. От террориста нашли только руки. Однако мало кто знает, что почти десять лет спустя, в 1982 году очередной смертник в Мавзолее соединил на себе провода. Погибло двадцать человек, сакральные стены были обметаны человеческим фаршем. Вот, смотрите, – Александр Геннадьевич ткнул в небольшие выбоины в мраморной стене. – Это все последствия теракта восемьдесят второго. Самое потрясающее, что хозяину хоть бы хны, ни одной царапины на саркофаге! Ведь что интересно, каждый раз за неделю до теракта в саркофаге ставили более прочные бронестекла.