Проза жизни

* * *

Я возвращался вечером того же дня в поезде «Волгограда – Ростов». Вагон усыпляюще укачивал, однако не спалось. Далёкие события вновь растревожили душу, возвращаясь волнами. Встретимся ли мы все, ветераны, в следующем году?

В моём купе был лишь один попутчик. Он беззаботно похрапывал. За окном мелькали темнеющие лесопосадки. Раздался глухой голос проводницы, обращавшейся к кому-то:

– Сейчас будет Жутово. Приготовьтесь.

Я поднялся и вышел в коридор. Встав возле окна, приоткрыл его. Мне было душно. Поезд уже подкатывал ко второй платформе. В то же время к первой платформе подходил встречный поезд. Мелькали ярко освещённые вагоны. Наконец, состав, замедлив бег, остановился.

Прямо напротив я увидел в окне даму в строгом военном костюме; на плечах поблёскивали погоны майора медицинской службы. Чуть всмотревшись, я обомлел. Неужели…

Что нас заставляет понять – даже если человек меняется с возрастом – что это всё-таки он? Я колебался несколько секунд. Не выдержав, громко произнёс:

– Сестра Улыбка!

Дама посмотрела в мою сторону, слегка улыбнулась. Этого было достаточно, чтобы окончательно всё понять. Будто вновь возникла передо мной та самая милая в моей жизни медсестра. Я готов был выпрыгнуть из окна, и закричал:

– Наденька!

Женщина ещё пристальнее вгляделась в меня. Всплеснула руками:

– Ваня, разведчик! Дорогой мой!

Расталкивая стоявших в коридоре, побежал к выходу. Вот я уже в тамбуре. Почти в то же время Наденька показалась на площадке своего вагона. Тут оба поезда, точно сговорившись, издали пронзительные свистки и тронулись. Наши вагоны стали разъезжаться в разные стороны…

– Милая, дорогая Наденька! Я тебя никогда не забуду! – закричал я, что есть силы.

Поезд стал набирать ход.

Долетели ли до неё мои слова? Не знаю. Но судьба точно подаёт нам незаметные знаки.

* * *

Уже через несколько дней я, как безумный, взял вновь билет в Волгоград. Зачем я поехал туда, где её, без сомнения, быть не могло? Побывал в Больших Чапурниках, Светлом Яру, Жутово, других близлежащих пунктах, расспрашивал всех, кто мог хотя бы что-то знать о той, кого я так любил. Моё странное состояние не объяснить.

Ничего определённого.

И всё же я благодарен судьбе.

Да, она уехала на своём поезде туда, где так же были дом, семья и работа. Но главное – она осталась жива, моя Надежда.

Первое сентября

Иван Васильевич приоткрыл правый глаз. Вместо будильника на комоде расплылось бело-чёрное пятно. Прищурился, стараясь видеть чётче. Ого! Стрелки часов показывали девять тридцать семь. Поздновато, однако. Но вставать не хотелось. Это ещё год назад надо было вскакивать в полседьмого утра и собираться на работу. А теперь…

Уже с первой минуты пробуждения на пенсионера надвинулось облако необъяснимой тоски. Более того – депрессии.

Ночью проснулся в известную пору бессонницы – около трёх ночи. Приснилось чёрт знает что!.. Будто спешил на самолёт. Примчался в аэропорт, заскочил в зал, что-то объявляют, народ мельтешит. Каким-то образом минуешь в спешке контрольную зону и видишь в дали… Отъезжающий от фюзеляжа трап самолёта, на нём – печальную фигурку стюардессы. И без Фрейда всё ясно. Спать больше не получалось.

Парадокс тот ужасен: чем отчаяннее пытаешься уснуть, тем тщетнее попытки. Это понятно, что у наших предков-питекантропов должен когда-то был срабатывать таймер – не то проснёшься, а тебя уже вовсю уминает забравшийся в пещеру лев… Однако сегодня какие хищники? Пора бы расслабиться на ложе цивилизации. Ан нет – осаждают проклятые мысли, будто шуршащие в бумаге мыши! Особенно надоедлива та мысль, что невозможно уснуть. И как через час Иван Васильевич провалился-таки в бездну сна, не понятно.

Теперь иное! Невыносимо заныло в локте и ключице. То ли ревматизм, то ли полиартрит. Хотя какая разница, коли идти к врачу нет желания? Бодрый Минздрав извечно заверяет – вопреки очевидному, – что очередей в поликлиниках не существует. Того бы умника из министерства взять бы за шкирку да бросить в медучреждение, дабы убедился в обратном! Хотя даже если прорвёшься сквозь строй таких же больных бедолаг, это ничего не изменит. «На что жалуетесь?», – поинтересуются. И буднично отрубят вторым вопросом: «Что же вы хотели? Возраст!». А хотелось бы другого.

Да, возможно, выяснится, отчего ноют суставы. Зато следом вылезет острым ребром ещё вопрос: лекарство и лечение столь до̀роги, что… Увы, пенсии – в обрез. Потому предпочтительнее, не знать названия немочи. Только ворчать, или вовсе молча терпеть. Терпеть всё то, что уже невозможно преодолеть, в том числе тех негодяев наверху, которые всё обещают, да забывают делать. Так что спасение остатков здоровья – твоя личная проблема.

Именно по указанным причинам пенсионер ежедневно заряжался комплексом физических упражнений. Однако сегодня заниматься не было сил. «Что за инертность появилась? – злился на себя. – В теле, в мыслях… Нет уже прежней лёгкости».

Вчера Ивана Васильевича доконала фраза по телевизору, где представитель Пенсионного фонда ласково разглагольствовал о «возрасте дожития» – мол, для пожилых наступают просто невыразимо прекрасная пора, когда можно получить истинное удовольствие. Хотя тип с чётким пробором, видимо, сам не шибко стремился достичь преклонного возраста. Его лоснящаяся физиономия не оставляла сомнений: государство не оставит пенсионеров без заботы, точнее – без забот.

Размышления о неотвратимости приближающейся старости становились для Ивана Васильевича невыносимы. Он не считал себя ещё настолько дряхлым, но всё-таки… Жизнь-то прежняя, а ты вот изменяешься. И в твоём меню уже навсегда запрограммированы таблетки на завтрак-обед-ужин. Среди ночи, в маете бессонницы, он отчётливо осознал единственную истину, к которой рано или поздно приходят все: бегаешь-суетишься, оставляя на потом что-то сделать, изменить, с кем-то встретиться, куда-то поехать, потом вдруг… «Ты понимаешь, – обратился он к сам к себе, – ничего уже больше не будет, НИЧЕГО. Сколько не рыпайся, ни с кем из друзей-приятелей не встретишься, ни в никакую заграницу не поедешь, коли не успел там побывать раньше. Много чего хочется, да в руках-ногах – немощь. Не поедешь даже за границы области. Почти как у классика: оставь надежду всяк туда – на пенсию – входящий». Панический страх внезапно до того заледенил нутро средь чёрной тьмы, что не давал ни о чём уже больше думать. И суть – в отвратительной банальности, вопреки тому, чему детьми верили: жизнь бесконечна… Воистину многие лета̀ прибавляют многие печали.

Накануне Иван Васильевич поругался со своей благоверной. Пустяковый повод уже не помнился, зато обида на Ксению Викторовну по-прежнему свербила. Благо, что жена ушла с утра на работу, и они не будут вновь препираться. Она была чуть моложе его, и теперь из-за увеличения любимым государством стажа работы требовалось дополнительно отработать два года до законного отдыха. Коли она дотянет, так как тоже имела проблемы в здоровье.

Иван Васильевич вздохнул, сел на краешек кровати. Чуть помедлив, встал. Шаркая ногами, поплёлся в ванную. Надо было сделать, как он иронично именовал это, «личный туалет»: умыться, побриться, почистить зубы. Пошарил языком по рту и опять загрустил: «Когда же успел потерять половину зубов?». Улетели они куда-то вместе с возрастом. Сколько осталось этих годков-крох на ладони? Сие самая главная тайна для всех.

Взгляд скользнул за окно на лоджию с цветочными ящиками. Он приостановился: «Сначала полью цветы». Ну да, именно из-за них вчера разругался с женой, забыв напоить эту, вроде бы, бесполезную «зелень»: «Я же тебе сказал, лишняя трата воды!».

* * *

Он вышел на открытую лоджию. Было несколько прохладнее, чем обычно. Над районом вдалеке тянулась грустная мелодия, которая не прибавляла оптимизма.

Иван Васильевич взял маленькую лейку, принялся поливать петуньи, ещё какие-то безымянные цветочки, о названии которых не ведала даже благоверная. Глянул на улицу с одиннадцатого этажа. Повсюду виднелись белые рубашки и блузки.

– О! Да сегодня первое сентября, – осенило пенсионера. – Детишки возвращаются с торжественной линейки.

У торгово-развлекательного центра медленно вышагивала молодая семья: нарядная мама с пышной причёской, отец с ученическим рюкзачком на плече, рядом маленький сын в сером костюмчике, при галстучке. По другой стороне доро̀ги не спеша брела группа старшеклассников. Им было не впервой отмечать нудный школьный праздник, их вид говорил: надоела бесконечная канитель с учёбой.

Иван Васильевич опять перевёл взгляд на ТРЦ. Окружающую действительность по-прежнему представлялась, как на картинах импрессионистов – сплошь разноцветные пятна!

После волевого наведения резкости узрил: по тротуару шествовали две мамани с девочками. Одна из родительниц – брюнетка с короткой причёской, в жёлтом платье, вторая – с длинными волосами и в голубом сарафане. Впереди шла, подпрыгивая, тройка первоклассниц с белыми бантами и разноцветными шариками в руках, на ногах – белые гольфы. Они щебетали о своих девчоночьих делах. Их головки, словно нежные бутоны, чуть покачивались. Они, конечно, делились впечатлениями о первом в жизни посещении школы. Ничто их больше не интересовало на свете! Особенно забавляла та, у которой мотались косички.

На душе у пенсионера посветлело. Сердце наполнилось умилением. Он тоже ходил в соседнюю среднюю школу. Пробормотал с тихой радостью:

– Жизнь продолжается. Вопреки всему.

Затем уже повторил про себя: «Жизнь продолжается. И подаёт надежду, что ещё находишься на её сцене, что пока жив, и уже от того будь счастлив, чтобы ни происходило. Да, жизнь ни в чём не виновата». Кстати, в конце недели должны перечислить денежки, с ними можно вздохнуть посвободнее. Как-никак заботится о нас неустанно правительство во главе с президентом! Ну, Бог с ними… Лишь бы хорошо было ребятишкам».

Пенсионер, как и все прочие, верил, что у милых созданий дальнейшая судьба сложится намного лучше. И пусть им хотя бы на годик-другой оставался бы неведом мир с войнами, кризисами, экологией; хотя чёртов ковид уже не позволял им учиться без страха, как когда-то ему, тому маленькому, в далёкой дымке, мальчику.

Иван Васильевич уловил едва ощутимый запах беленьких, точно банты, цветов. Он наклонился – они действительно источали приятный аромат тонких духов.

«Коли чувствую запах, значит, не всё плохо, – приободрился пенсионер. – Значит, ещё встречу не одно первое сентября, и не один Новый год. Как говорила моя мама, будем жить до самой смерти. И надо бы позвонить Ксюше, сказать, что полил её цветочки».

Совесть

Посвящается доктору Н. С. Алимову

Он брёл по раскалённому плацу, держась обеими руками за живот. Его слегка мутило. Опять пришлось есть жирный борщ со свининой. Точнее, от свиньи там лишь кусочки сала; мясо до борща не добегало, вылавливаясь по пути сотрудниками зоны.

Зато сало без особого сожаления выделялось «сидельцам». И тут уж им не до жиру, быть бы живу! Жри, что дают. Даже если эта баланда тебе не по нутру. Чай, не курорт, а колония усиленного режима.

По иронии судьбы кликуха зека – Доктор. И три дня назад он перенёс сложную операцию на желудке.

Всё произошло столь неожиданно, что Доктора сильно обескуражила последняя круговерть событий. Умеет же судьба-злодейка так замотать, что не успеваешь понять, как и что с тобой произошло! Неделю до того Вячеслав ощущал себя вполне здоровым, и уже настраивался на близкое освобождение.

Он добивал проклятую десятку на зоне Красный Двор. Вдруг в конце весны колонию начали расформировывать. Она не зря имела весьма многозначительное название: в ней заправляли именно менты с подпевалами-козлами из СВП (секции внутреннего правопорядка). Воры в законе сюда не поднимались, считая её сучьей, остальные блатные сохраняли более-менее терпимый для администрации нейтралитет.

Но всё-таки наверху решили, что нахождение исправительной колонии в центре города более, чем странно. И в конце 80-х её решили ликвидировать. Вячеслава Бойко с большинством зеков погнали по этапу под Камышин – в зону под названием Беленький.

Впрочем, Доктора это мало колыхало; лишь бы дождаться момента, когда откинешься. Что ни говори, «кумовья» за ним серьёзно присматривали, стараясь ущемить по любому поводу: затягивали с получением свиданок с матерью и сестрой, не разрешали даже передавать «дачки» – продукты питания. Мол, слишком борзый этот Доктор! Весь срок оттопал «краснополосником» – склонным к побегу, недавно загремел в штрафной изолятор за драку. Нет, не исправился он, сволочь. Здесь чистой совестью на свободе и не пахнет! Точняк не перековался при столь замечательной советской системе перевоспитания. Без сомнения, выйдет и опять примется за старое.

Вячеслав, действительно, напоследок остервенел: «Как откинусь, берегитесь! За всё отыграюсь. Особенно ментярам и вертухаям не попадаться в тёмном переулке, иначе пусть обижаются лишь на себя за прогулочки по вечерам».

Такой образ мыслей невозможно понять тем, кто не мыкался за колючей «запреткой» по несколько лет, казавшимися вечностью. И беспредел со стороны сотрудников «воспитательной системы», которые считают тебе заурядным рабом, коим можно помыкать, вызывал у Вячеслава бешенство. Всё усугубляется тем, что на «зоне» ты постоянно доказываешь с остервенением собственное существование силой или хитростью, невозможно просто вольно вздохнуть грудью и мучают ночные кошмары о бесконечном побеге, пока, в конце концов, не смиряешься – до воли и так рукой подать! А вот злоба не проходит, копясь до вполне обычной тихой войны, где обе стороны не ведают пощады. «Кто придумал слово «исправление» для взаимоненавистной системы, – давно сделал вывод Доктор, – пусть забьёт его себе в зад целиком. С какого перепугу я должен выйти на свободу с благодарностью за «перевоспитание»?».

Впрочем, Доктор изначально не выглядел ангелом: сумел прихватить в тюрягу миленький «букет»: грабежи, кражи и подделка документов, козырный «цветочек» – разбой… Так что, было за что тянуть срок. И администрация не зря опасалась, что подобного типа надо подцепить за что-нибудь, добавив срок. А коли припаяют статью, загремишь с терпимого «усилка» уже на жестокий «строгач». Так бы и случилось с Доктором, коли не повернулось почти по известной поговорке: не было бы счастья, да несчастье подвалило.

* * *

После отбоя в колонии можно выйти на свежий воздух лишь через час. Поднялся и Вячеслав, чтобы отлить в сортире. Встал со шконки, обул шкары, сделал несколько шагов, и…

…Он летел по бесконечно-круглому тоннелю, напоминавшему огромную люминесцентную лампу, белому и блестящему. Даже не представлялось понять: то ли сам Вячеслав стремительно несётся куда-то, то ли его утягивает невидимая сила. Внезапно он затормозил на полпути. Затем уже противоположная сила потянула назад. И наступила полная тьма. Вячеслав услышал сквозь неё:

– Кажись, он кони откинул. Вообще не шевелится.

Доктор догадался, о ком речь. Его обуял дикий ужас. Если он "дал дуба", то сейчас его, как жмурика отволокут куда-то, бросят в глубокую яму, закопают… Он совершенно никак не даст знать, что жив! Его члены одеревенели, глаза и рот не открываются. Он только может слышать, но не в состоянии подать знак, что в нём нечто теплится. Да нет! Нельзя допустить, чтобы его закопали.

Вячеслав почувствовал, как в лицо брызнули водой. Невероятнейшим усилием воли он попытался сжать кулаки. Будто послал некий импульс в руки, и… Пальцы начали сгибаться. Наконец, слегка зашевелил кистями.

– О, глянь-ка! Очухался… – донеслось до его сознания. Вячеслав кое-как приоткрыл веки. Над ним в тусклом свете склонились три знакомых зека. Один из них – длинный шнырь Болтонос из их отряда.

Доктор приподнялся на едва гнущихся руках. Он лежал на бетонном полу умывальника. Болтонос недоверчиво прогнусавил:

– Встать можешь?

– Да могу, – пробормотал Вячеслав. Начал вставать, опираясь на стенку. В голове шумело.

– Что за хрень со мной? – спросил он одновременно и себя, и зеков.

– Сами хотели бы тебя спросить, – озадаченно сказал один. – Думали, ты гикнул. Смотрим, вроде, не дышишь. Идти-то можешь?

Вячеслав попытался шагнуть, но его сразу занесло вбок. «Что за хрень? – повторил он тихо. – Вроде, ничего не болит. Но кидает сильно».

Болтонос побежал в санчасть. Вернулся оттуда с другим упитанным шнырём. Вдвоём они взяли Вячеслава под руки, повели по пустынной дорожке вдоль казарм. Пришли, уложили на свободной шконке. Правда, шнырь с усиками следил за ним с подозрением – он уже налюбовался на ухарей, осатаневших от режима и потому желавших перекантоваться в санчасти.

– Лежи, сказал он. – Завтра придёт Выродок, и всё выяснит.

Когда всё успокоилось, Вячеслав опять поднялся в туалет. Не хватало только обоссаться в постели! Хотя его по-прежнему вгонял в ступор вопрос: что с ним? Понимал лишь одно: «Я чуть не улетел на тот свет…».

У него же ничего не болело. Правда, в теле всё больше разливалась противная слабость, которую никак не удавалось преодолеть. Разве не будет бесить кого-то, когда твоё тело превращается в вату?

Теперь Доктор о-очень осторожно двигался по стенке коридора. Из комнатушки с открытой дверью наблюдал за ним тот чёртов «Пятачок». Его не напрасно посадили здесь цепным псом, пусть даже он сам был осуждённым.

Хотя Вячеславу было наплевать сейчас на всё! Он только что чуть не «сыграл в ящик» по непонятной причине. И это чудо, что неведомая сила вернула его с того света. Останется ли он жив всего за два месяца до откидона? Дело явно швах. Трупы зеков не выдают родственникам. Ходили слухи: то ли покойники и после смерти отбывают срок где-то в общих могилах, то ли их отдают на растерзание медикам. В общем, перспективы не радужные.

«Не всё ли равно, что будет с тобой, коли уже ничего о себе не узнаешь? – мелькнуло в башке Доктора. – Не увидишь, как бесцеремонно бросят на пол, не услышишь, как в твой адрес сыплются циничные шуточки, а к лодыжке вяжут бирку. Только мозг отказывается верить, что это будет с тобой. С другими – да. Но не с твоим любимым телом».

Конечно, всё равно, где будет валяться бесчувственное тело, да в глубине души приятнее мысль, что лучше бы умереть на свободе. А лучше… Лучше бы вырваться из остохреневшей до жути клетки и глотать кусками вольный воздух.

Так он размышлял, пока тащился по коридору, опираясь на серый кафель стенки. «Толчок» был очень высоким, с двумя ступеньками. Какой идиот соорудил подобный постамент, чтобы громоздиться на нём в нелепой позе? Какой уж гордый орёл на вершине Кавказа! Впечатление, будто всё сделано для того, чтобы лишний раз унизить человеческое достоинство.

Вячеслав кое-как поднялся, встав лицом к унитазу и…

«Бл…дь, да что со мной творится?!» – взвилась первая мысль, когда Доктор очнулся. Он опять лежал на грязном полу. Просто невероятно, что, упав с такой высоты, зек не расшиб себе затылок. И ведь грохнулся так крепко, что теперь всё тело ныло от боли.

Доктор был уже готов передвигаться на карачках, лишь бы не изувечиться при новом падении. Взбодрился водой из-под крана и дотопал-таки до шконки. Упал на неё и почти сразу отключился.

* * *

Грузный Василий Выродов глядел на него с прищуром. Этот «лепила» повидал на своём веку придурков, глотавших гвозди, коцавших себе вены, сигавших от отчаяния с крыш бараков. Так что надумал тип, сидящий перед ним, пусть и осталось ему немного до конца срока?

– Небось, решил отлежаться спокойненько до освобождения? – подался лепила через стол.

– Ага, вам бы такое отлёживание, – пробормотал Вячеслав. Ему не хотелось зря трепать языком с фельдшером, которого зеки не зря прозвали Выродком. Тот все недуги лечил таблетками из одного пузырька – говорят, там был аспирин. Ситуация в самом деле тупая: ничего не болит, только в теле слабость и кружение в голове. Разве это болезнь? С такими симптомами Выродок запросто отправит в отряд.

Но нет, лепила разрешил полежать сутки в санчасти. Видимо, хотел понаблюдать, что будет дальше.

Вячеслав всё слабел и слабел. Он уже едва поднимался на «толчок». Мало того, начал терять вес. И уже на вторые сутки «Пятачку» пришлось с недовольной рожей ставить ему обед на тумбочку. Впрочем, Вячеслав практически не прикасался к пище. Совсем не хотелось есть, хотя ужасала жгучая мысль закончить свой путь за решёткой. Доктор с тоской глядел в окно, где летняя погодка радовала остальных.

На подоконник сел воробей. Почирикал, попрыгал, затем испуганно упорхнул, едва Доктор застонал. Птаха скрылась шустрой точкой за забором с колючей проволокой поверху. Эх, иметь бы крылья!..

На третий день поутру явились два офицера оперчасти. Они, конечно же, были в курсе состояния Вячеслава, но внимательно присматривались. Негромко о чём-то болтали с Выродком. Потом вернулись. Капитан Журавлёв сообщил без особых предисловий:

– Слушай сюда, осу̀жденный Бойко. Сейчас тебя повезут в городскую больницу. Не вздумай бузить, охрана не будет с тобой церемониться. И, не дай бог, выяснится, что косишь! Будешь сидеть в шизняке до освобождения. Усвоил?

– Понял, – просипел Вячеслав. Ему уже становилось всё равно, что с ним будет. Он даже не удивился факту, что впервые за десять лет очутится за запреткой. То есть как бы на свободе. А ведь грезил ей все эти годы! И, если умрёт, то хотя бы тело отдадут родным, чтобы похоронили по-человечески? Или его тушка тоже очутится на столе патологоанатомам для изучения?

* * *

Погоняло «Доктор» прилипло к нему ещё в следственном изоляторе. В камере он – как и остальные – поведал, что учился в мединституте. Парень был не дурак, и вовсе не мечтал о криминальной романтике. Да, подростком хороводился в хулиганских компаниях. Однако по окончанию школы без особого напряга поступил в названный вуз.

И всё было тип-топ поначалу. Ну, занимался фарцовкой, перекупая у иностранных студентов шмотки-пластинки-жвачки; после толкал импортное барахло на местной толкучке. Вячеслава даже задерживали менты за спекуляцию, да удавалось откупаться от алчных членов «внутренних органов». С другой стороны, преподаватели прочили Бойко хорошее будущее, замечая в нём задатки настоящего медика. Даже был назначен дежурным в группе на кафедре нормальной анатомии аж на год.

Перед очередным занятием парень спускался в подвал старинного здания, оказываясь в истинно мире мёртвых… В полутёмном зале с решётками отвратительно воняло формалином. У стен рядком лежали некрашенные гробы с прилипшими комьями земли. Что это были за гробы, никто не ведал.

На отдельных столах покоились обнажённые тела тех, чьи души уже были где-то очень далеко. В основном – мужчины разных возрастов, попадались и женщины. Мрачное зрелище вызывало у студента-медика одновременно и страх, и острое любопытство: откуда привозят трупы? Тела были относительно свежими, их только слегка охватила восковатость, хотя некоторые уже покрывались синими пятнами. Тут же стояли эмалированные баки с внутренностями людей. Кто их изымал и когда, полная тайна.

Иногда – в зависимости от темы занятий – Вячеслав посещал рядом расположенную подсобку, где в баках с формалином тоже хранились сердца, почки, печени.

Однажды парень открыл крышку и узрил полный бак человеческих мозгов. «Вот этими полушариями кто-то мыслил, мечтал, воображал… – сделал для себя открытие студент. – Всё самые возвышенное и низменное рождается в лабиринте этих загадочных извилин. А теперь губчатая масса нейронов и ганглиев уже ровным счётом ничего не значит. Нет уже никаких жгучих страстей и порывов. Получается, суть человека – его душа, тело – лишь оболочка. Она и заставляет нас совершать и плохое, и хорошее». Подумал и забыл. Максималистскому пониманию юноши претило тогда, что некая эфемерия превыше материи.

Позже Вячеслав принёс на занятие кювету с отрезанными руками. Студенты изучали мышцы, и ему досталась предплечье крупного мужчины. Предплечье было препарировано, только на кисти осталась кожа. На внешней стороне ладони – ему запомнилось отчётливо – виднелась синеватая татуировка: восходящее из моря солнце. Кому принадлежала кисть: работяге, вору, моряку? Неизвестно. «Смотрите, что у него написано», – с пугливым придыхом произнесла Ида. Однокурсники сгрудились вкруг неё. На верхней части предплечья красовалась татушка, которую было трудно разобрать на сморщившейся коже. Вячеслав напряг зрение и прочёл: «Нет в жизни счастья, оно лишь в могиле». Воцарилась краткая тишина, как будто студентам открыли страшную истину.

А затем была любовь. Сначала безумно яркая! Позже – несчастная до ожесточения. Его девушка неожиданно нашла другого. Вячеслав пытался разобраться. Но получилось только хуже. Ругань, слёзы, драка с соперником. И всё… Жить не хотелось. Парень запил вдрызг. Попались прежние дружки из гоп-компании. И понеслось!..

Как он, студент-второкурсник, попал на кривую дорожку и совершил первый грабёж с подельниками, сам не понял. Захотелось стать крутым, чтобы после появится перед прежней пассией в ином виде. Всё понеслось в чёрном смерче: бравада, пьянки, вопрос «что, слабо?» и уже – вооружённый налёт на ювелирный магазин.