Руны и зеркала

Две педали – скорость и тормоз. Нажать, еще раз нажать… нет, это предел, жалко. Знаю, что некуда торопиться, но так хочется летать и бегать!

И вправду хочется. С чего бы? Я же не пил тогда, это точно помню. Я вообще не пил. Просто был такой… восторженный. Ноги на педалях тележки – ох, ничего себе, помню эти немыслимые тапочки, красно-зеленый ужас…

…Кроссовки от Лендора, половина недельного оклада, пусть знают наших! Ступим на грунт Фебы лучшим, что есть на Земле!

Ужас. Каким же я выглядел дураком и сам об этом не подозревал. Что это? Волосы! В глаза лезут. С ума сойти.

Ханс Коппер мотнул головой слева направо, отбрасывая челку с бровей. Нажал тормоз – дорожка кончилась – и сиганул двумя ногами с места через борт тележки.

Сэр Ханс непроизвольно сжал пальцами подлокотники, как будто мог, перенеся вес на руки, замедлить прыжок и смягчить боль от удара… Боли не было.

Лендоры глухо топнули о покрытие, ноги спружинили.

Ф-фу. Ну конечно, почему бы и не прыгать, когда ничего нигде не ноет, не тянет, не колет и, скажем откровенно, тело гораздо легче. И не думаешь о том, как двигаться, ничего не боишься. Упадешь, встанешь и побежишь дальше.

Цветами пахнет! Вон те кусты. Поразительно, на Земле нет таких ароматов, наверняка эндемик!

Это чубушник, балда. Обыкновенный чубушник. Кусты вдоль галереи, я проходил мимо тысячу раз, когда улетал отсюда. Ты еще и не видишь вдаль, коррекцию зрения не делал, а работаешь с зум-линзой в глазу. Но аромат поразительный, точно. Давно не ощущал такого, старая собака потеряла нюх. Даже странно, что это только в мозгу.

Да, зрение у него было неважное, дальше десяти метров все расплывалось, и не было зуба сверху слева. В неполных тридцать лет ремонт мелких неисправностей кажется слишком нудным делом, проще гонять на слегка поцарапанной тачке. Зато запахи в зале ожидания – дорогие духи из магазинчиков, горячая пицца, что-то дезинфицирующее от машины-уборщика – были преувеличенными, слишком яркими. И кругом слишком много людей, со всех сторон чужие лица, любопытные взгляды, а эта зеленовато-платиновая блондинка с обширным декольте еще и хихикает в ладошку. Дура. А декольте ничего так.

Если я так волновался из-за других людей, почему не причесывался и зачем купил нелепые тапочки? Загадка. Не принимал женщин всерьез, говоришь? Ха, кто кого не принимал…

С независимым видом, волоча за собой чемодан на колесиках, он прошествовал за колонну, где было поменьше толкотни, вытащил комм, нашел местную сеть и бросил ей денег. Страшно звонить? Не валяй дурака, Ханс, эта планета сплошь заселена незнакомцами, пути назад нет, надо знакомиться.

«Влад Загорский». Имя в соцсетях и на сайте колледжа, фотки с кудрявой бородой, аватарка с орхидеей, похожей на бородатую физиономию. Странная манера общаться, не поймешь, шутит он или говорит всерьез, но, кажется, дельный. Обещал забрать меня из космопорта и подбросить в колледж, значит, не рассердится, если побеспокою…

– Ханс? О, с прибытием! Хорошо добрались?.. Простите, смогу не раньше, чем через полчаса. Нет, автобус до колледжа только вечером…

Голос выше, чем представлялся по фотографиям. Все-таки он забыл про меня? Неудобно получилось. Но полчаса – это ничего. Скоро узнаю, какой он в реале.

Влад Загорский. «Полчаса», брехло старое. На самом деле просижу здесь час с лишним, дожидаясь его, и теперь, значит, не увидимся… Борода потом поседела, но тогда темно-русая. Ростом почти с меня, в плечах намного шире. Голова торчит из спального мешка, Влад подмигивает и гасит фонарик… В сердцах двигает мне по шее, честно сказать, за дело, но мне так обидно, что отвечаю кулаком в пузо… Слепящий холодный дождь, целый водопад, Влад швыряет куртку мне на плечи и орет, перекрикивая гул… Мы стоим на сцене в световом пятне, Влад хвалит меня, я хвалю его, а он, подлец, опускает глаза и возит туда-сюда ботинком… Первая жена Влада, двое детей, вторая жена, персональная фотовыставка, третья жена и внуки. Мемориальная табличка на четвертом корпусе.

– Да, отлично, я подожду. Спасибо, Влад. До встречи.

Приезжий в идиотских кроссовках тащит свой чемодан к барной стойке.

Боже, автомат для выдачи зубочисток. И эти кишки, переливающиеся радугой, днем-то, при свете. И перевернутые фужеры над головой у бармена. Сколько всего я забыл.

– Добрый день.

– Добрый день, сэр, и с прибытием! Давно на Фебе?

– Часа полтора. Тут неплохо, по-моему. (Имя у него на бэдже, людям нравится, когда их зовут по имени и задают простые вопросы.) Стефан, вы не могли бы сказать, что такое лукресин?

– Вроде земного апельсина, сэр. Соку?

– Давайте.

Опершись локтями на стойку, обвив ногами ножку табурета и вертясь на нем туда-сюда (прилично сидеть никак невозможно? взрослый же балбес), доктор Коппер следил за руками бармена, как он достает из холодного ящика плоды и разрезает их на половинки длинным ножом. Ну… да, это цитрусовое, но апельсины ты, Стефан, похоже, видел только в кино. Красноватая кожура, форма и размер, как у крупного киви. Пахнет здорово.

Ага, уже не зря слетал. Хоть здесь-то мне можно пить кислое, содержащее сахара и кумарины?! А кофе он возьмет? Не помню. Впрочем, нет: кофеиновый пластырь на руке. Даже не на запястье, а на тыльной стороне кисти, чтобы все видели, какие мы прогрессивные.

Сок был кисловатым и пах почти так же, как красная кожура. Попросить у него лукресиновую корку понюхать, помять в пальцах, или подумает, что я псих?.. Радиоголос из динамика торопливо что-то бубнит о парламентских дебатах, о каком-то Струссе – повезло человеку с фамилией. (Силы небесные, Струсс, этот мозговой вирус в человечьем облике! Кем он тогда был, вице-спикером?)

Голос смолк, диджей запустил музыку. Скрип и мяуканье губной гармошки, гитара отстукивает ритм. Ханс Коппер равнодушно покосился на динамик, сэр Ханс понял, что узнает эту песню, почти вспомнил слова, еще прежде, чем услышал, и сердце – реальное – сначала пропустило такт, а потом стукнуло, как кулаком об стену:

Я не могу поверить,Что она ко мне так близко,В той постели, что не место для принцесс,О, я не могу поверить…

Баритон вибрирует на тихих нижних нотах, интонации слишком грустные для мужского хвастовства. Черт, вот это уже удар ниже пояса, нечестно, незаконно, меня должны были предупредить!.. Дыхание сбилось, глаза под маской обожгло. Этого только не хватало, плачущий старик – отвратительное зрелище, а никуда не деться, музыку в голове невозможно отключить. Песня подействовала с неодолимой грубостью лакриматора, адреналина в вену – сопротивление бесполезно, химия воле не подчиняется. А молодой что? Молодой слушает с ухмылочкой: дурацкие стихи, розовые сопли; смутный воображаемый облик певца – этакий самодовольный мачо с модным зализом… кто поет? Местный? Актер, играет в каких-то сериалах для подростков… концерты в столице, Элизабет он тоже нравился, мы вместе ходили на него, покупали все его новые песни… прощание в Зале Славы, проливной дождь, заплаканные бабушки, дочки, внучки, сотни рук, поднятых в его знаменитом жесте; сорок лет прошло, и кто-нибудь еще помнит его, кроме фанатиков олдтайма и последнего живого современника? Давно не слушаю, с тех самых пор. Не только его, никакой музыки. Все файлы убрал в архив.

Здесь и сейчас: солнце мешается с электрическим светом, визжит губная гармошка, звенит гитара, и никому не известный малый, чьим-то упущением пробившийся в дневной подкаст, нашептывает удивленно:

О, я не могу поверить,Что держу в своей ладониЭти тоненькие пальцыВ нашем мире, что не место для чудес…

Ханс Коппер недовольно взмахнул челкой, слез с табурета, взял свой стакан и направился в угол, подальше от бара.

«Уму непостижимо, сколько сантиментов накручивает массовая культура вокруг простейшей биологической функции. И ведь плебеям это нравится!»

Браво, молодой человек. (Ком в горле разжался, он снова мог дышать.) Спасибо. Ну и дурак же ты, прости Господи. Зелен, как говорится, виноград. Но – спасибо.

За угловым столиком он немедленно вытащил читалку. (Говорил я вам? Читал весь этот час). Допил сок, вытер губы горстью. (Кошмар! И это доктор наук. Ладно, носовые платки тебе покупать некому, но для кого тут стоит салфетница, перед самым твоим носом? Ничего, Вернер ему вгонит ума. Два-три язвительных замечания, и откуда что возьмется). Раскрыл «Acta Microbiomica Phebae», пробежал пару абзацев, делая пометки – что знакомо, с чем разобраться (сэр Ханс ностальгически умилился материалам и методам вековой давности). Затем поднял голову и уставился перед собой.

Все это совершенно не то, люди. Вы занимаетесь не тем. Реконструировали все связи в геномах нескольких примитивных тварей, важное дело! Перед вами потрясающий полигон, больше, чем все, на что вы могли рассчитывать в самых смелых мечтах, а вы возитесь с мелочами. Надо снаряжать экспедиции, как на Земле в эпоху великих географических открытий. За которыми, как известно всем, кто изучал историю, последовали открытия биологические. Вы сами не знаете, что у вас под носом, и это гребаный стыд. Возитесь с модельными объектами, игнорируете все остальные, – и да, кстати, как насчет Homo sapiens? Слабо поехать в Тронхейм или на Южный Берег? Дюжина одиночек может изменить лицо науки, и конечно, теперь, в эпоху ДНК, возможности одиночек гораздо шире. Никаких гербарных папок, никаких заспиртованных образцов, секвенатор и комм, больше-то ничего и не нужно. И этим можно заниматься параллельно с какой-нибудь работой в провинциях, приносящей деньги, – практическая медицина, биотехнология. Проблема в том, что пропал дух авантюризма, мы слишком привыкли сидеть в уютных кабинетах между столовой и спортзалом…

…Женщина с черной косой. Вот же она, вот! Встает навстречу крепкому парню в кожаной куртке, здоровается за руку. Федералка была права, я видел ее, видел того, к кому она приехала, и если он сейчас обернется, и если не отвернется тот, молодой, занятый своими прожектами, рассеянно глядящий в толпу из-за столика, мы сорвем джекпот. Запомнить лицо, как можно больше примет, с современными программами нет проблем восстановить внешность по памяти, а там, глядишь, и найдут… что это, азарт? Заразился от того, с его конкистадорскими мечтами…

А я… а что я? Я здесь чужой, на этой планете. Никому не нужен, ни здесь и вообще нигде. Родные выразились достаточно ясно, а любовь больше не для меня. И не страшно. Люди преувеличивают значение всего этого. Надо полагать, в этом мире достаточно тех, кто умеет думать и хочет делать дело. Для начала, конечно, надо получить положение, имя, а то никто и слушать не будет…

Берет ее кофр, оборачивается… Ох, ничего себе! Я не знал его тогда, а он меня, но я встретил эту сволочь там, позже… Клаус, его звали Клаус. Он был там, на Шестнадцатой Миле. И в особняке был, и потом подвез нас с Владом до железной дороги. Вот так поворот. Миз Тулле, у меня есть готовый ответ для вас, если вернусь – узнаете. Запомнить этот сон…

Красивая женщина с косой и коренастый парень направились к выходу – к стеклянной стене с дверями. Круглая голова и бизоний загривок человека по имени Клаус обрисовались на светлом фоне, и это было так, словно кусок головоломки нашел свою выемку. Ханс Коппер не собирался глядеть им вслед, в любом случае не смог бы, но все же оглянулся – и увидел, как будто отражение в прозрачном стекле: ступеньки лестницы поверх кипящей у дверей толпы. Семь ступенек и на верхней площадке одинокая женская фигура в длинном халате медового шелка. Женщина подняла руку к плечу, поправляя ворот, отбросила волосы назад; губы ее сжимались, сдерживая смех. Сэр Ханс отметил, что видит ее очень четко, будто его аватар внезапно излечился от близорукости, – но уже чуть раньше он рванулся вперед и крикнул: «Лиз!»

Удар был болезненным, и даже прежде, чем с него стащили маску, зал ожидания начал гаснуть и осыпаться, цветные точки заменялись черными, как на старом экране.

А когда он открыл глаза, увидел потолочные панели и два встревоженных лица, смуглое и бледное. На эту картинку накладывалась другая – интерьер зала ожидания, полупрозрачный и фрагментарный, как лоскуты; край стола и стакан из-под сока; зал пересекали пассажиры с нового рейса, женщина тащила за руку ребенка, парень оглядывался в поисках подруги. Звуки оттуда стали почти неслышными, но от двойной картинки и двойного ощущения тела было муторно, как во время гриппа, хотелось выпрыгнуть из собственной шкуры.

Сэр Ханс поднял руку, чтобы ощупать переносицу. Рука неловко дернулась, пальцы ткнули в щеку. Если я смог стукнуться о крышку, значит, могу и сесть. Скорее всего, тогда мне полегчает.

И вправду полегчало. Стеклянистый зал ожидания не спешил растворяться, но клиника делалась все более реальной, пальцы послушно сжались и разжались. Спрашивают, деликатно трясут за плечо. Доктор Су и… о нет: Клара Тулле? А если бы я лежал здесь нагишом, эта особа все равно торчала бы рядом? Очевидно, да.

– С-се хо-ошо. – Губы и язык были как замороженные, Су метнул панический взгляд вниз и в сторону, на какие-то свои экраны. Не бойтесь, доктор, никакого инсульта, пациент отделался ушибом носа. Он уже чувствовал, как тают фантомные ощущения и возвращаются реальные, включая те, без которых он с удовольствием обошелся бы. – Дайте мне ми-нуту.

Снова провел рукой по лицу. Подвижность и чувствительность восстановились, видение стало едва заметным. Сердце стучало сильнее, чем следует, но особых опасений не внушало.

– Вот и все, народ, – пробормотал он: губы тоже отмерзли.

– Профессор?

Всегда помни, что нужно окружающим. Если в твоих силах дать им это – дай.

– Да. Су, сначала вам: не беспокойтесь. Субъективные ощущения нормальные. Воспоминание было детальным и отчетливым, без лакун. В конце было нечто вроде, э-э, галлюцинации внутри галлюцинации. Образ, не имевший отношения к данному эпизоду. Рискну предположить, что виновато расторможение зрительной коры. Боюсь, я начал двигаться преждевременно.

– Это моя вина. Я не рассчитал дозу…

– Ничего страшного. Миз Тулле, вам: я видел эту женщину, и более того, могу сказать, кто ее встречал. Человек по имени Клаус, фамилии не знаю. Годом позже он состоял на службе в Концерне Фанга, был кем-то вроде шофера или охранника. Если ваша дама заключила контракт с Фангом и дальнейшие ее следы не обнаруживаются… сами понимаете, выводы невеселые.

– Спасибо, сэр. Огромное вам спасибо.

Клара Тулле осталась профессионально невозмутимой, но в серых глазах словно рассыпался звездами праздничный фейерверк: Правота и Удача! (Так она, стало быть, знала или крепко подозревала, что это Фанг. Мне не говорила во избежание предвзятости или по иным причинам. Ну-ну…) Тут же она осторожно покосилась на доктора Су. Тот был поглощен показаниями приборов и едва ли слышал хоть что-то про какую-то женщину и какого-то Клауса.

– А теперь, если никто не возражает, я хотел бы отсюда вылезти.

В конце концов, я устал после перелета. И вообще устал.

Разумеется, Су не отпустил его так просто. Помимо всесторонней диагностики, пришлось пересказать весь сон (не упоминая того, о чем попросило не упоминать федеральное агентство) психологу и нейрофизиологу. Это не напоминало перекрестный допрос, а являлось им. Лучший способ исказить и ослабить воспоминание – повторные реконсолидации, чтобы картинка превратилась в описание картинки… Когда сэр Ханс освободился от щупалец ультрасовременной медицины, уже смеркалось.

Медсестры в холле сочувственно посматривали на его нос: конечно, у пожилых людей проблемы с равновесием, упал и ударился, бедный… Посвященные среди персонала отличались более веселыми, любопытными взглядами, перемигивались между собой – так смотрят, когда дети ведут себя как взрослые, а старые – как молодые. В его-то возрасте, когда положено думать о вечном и слушать классическую музыку – какие-то дела с федералами, какие-то секретные опыты, еще и нос себе ушиб…

Нос чем-то замазали, но, должно быть, кое-как, все равно заметно. Сэр Ханс повернулся к зеркалу… вот тебе и на! Откуда эта нелепая поза, наклон головы, рука, согнутая в локте, как будто защищающая грудь, – так поджимает передние лапы собака, когда встает столбиком и клянчит. Не зря я столько времени изживал эту привычку, выглядит ужасно. В голове все еще хозяйничал тот, молодой, нетитулованный, не знавший ни побед, ни утрат, ни правил поведения, и это он рассмеялся, когда старик в зеркале удивленно нахмурился. Кыш! Тебя больше нет, лиганд давно распался.

Было поздновато, но все же он отправился в свой корпус. Для разнообразия – пешком. Подбородок выше, руку в карман. Ничего, пройдет.

Прохладно, но не слишком: выходить на улицу без пальто все еще можно. Запах скошенной травы мешается с запахом опадающих листьев. Фонарь освещает ветви клена – лимонно-желтое пятно в сизом сумраке. Слева, на аллее за деревьями, звенят струны, источник музыки движется (все-таки запись, а не настоящее банджо, нельзя одновременно играть и бежать или катиться на роликах). Светятся белым окна лабораторного корпуса и дальше, за парком, разноцветные огоньки студенческого общежития. Смотреть на них почему-то приятно.

Прогулки он разлюбил давно. Наверное, тогда же, когда и музыку: природа тоже не говорила ничего утешительного и радостного, не дарила надежду. Я здесь чужой. Никому не нужен, ни здесь и вообще нигде. Родные выразились достаточно ясно, а любовь больше не для меня. И не страшно. Люди преувеличивают значение всего этого. Надо полагать, в этом мире достаточно тех, тех, кто умеет думать и хочет работать… – Что за черт? Я только что это думал. Остаточная активация нейронов, прилипчивая мысль. Вроде навязчивой песенки или стишка. Скрип губной гармошки. Запах лукресиновой кожуры. Ехидная улыбка девицы с зеленоватыми волосами – сейчас она глубокая старушка, если еще жива, но я так отчетливо вижу эту улыбку.

Только что я убедился: прежний я на самом деле никуда не исчез. Он здесь, его можно вызвать к жизни, воспроизвести с пугающей точностью.

Я вам больше скажу: от него теперь трудно избавиться. Интересный феномен. Даунгрейд, возвращение к более ранней версии. Давно, казалось бы, стертой, нефункциональной, ранимой и бестолковой, не позволяющей эффективно взаимодействовать с людьми, и все-таки…

Все-таки почему я не сделал этого? Не реактивации, пес с ней, а всего того, о чем мечтал по прилете? Сам отправился в экспедицию при первой возможности, но потом стало не до того… а потом тем более. Надо было решить более насущные задачи, раздобыть средства, получить имя. Теперь у меня есть и то и другое. Чего же у меня нет? Сил. Времени. Все дело в том, что есть определенные обязательства…

Список ежевечерних дел высветился перед глазами, будто на экранчике. Сэр Ханс просмотрел этот список – и закрыл его с пугающей бессовестной легкостью влюбленного изменника: да-да-да, знаю-знаю, но мы разберемся с этим как-нибудь после. Доктор Коппер во времена оны почти каждый день составлял такие списки, но никогда не мог добраться до конца: мелкие скучные дела оставались невычеркнутыми.

Впрочем, одно дело отложить не удастся.

Он едва успел завершить поиск, как снова явилась Клара Тулле. Терпеливо, под запись, он повторил для нее все, что ее интересовало.

– Могу предположить, что ваше расследование окажется коротким. В землях, где распоряжался Концерн, несанкционированные манипуляции с генетическим материалом были обычным делом. Если женщину пришлось ликвидировать, не пропадать же земному генотипу.

Помимо отвращения – что это у нее в глазах, неужели любопытство? Столь профессиональная дама, конечно, в курсе, что леди Элизабет Коппер когда-то называлась мадам Фанг. Существует приемлемая для прессы история ее знакомства с малоизвестным молодым ученым, однако подробностей не знает никто. Из ныне живущих – точно. И не ты, милочка, заполнишь это белое пятно.

– Вы хорошо осведомлены о делах Концерна, – сделала она попытку.

– В мое время это не было тайной ни для кого. (И давай-ка поговорил о другом, чтобы ты сразу забыла о моих персональных секретах.) Мне крайне жаль, что новости для мистера Кавасаки оказались столь удручающими.

– Причем здесь мистер Кавасаки? – Это ледяное удивление весьма неплохо сделано. Впрочем, удивление отчасти настоящее. Значит, в точку.

– В Сети полно превосходных портретов господина министра, – снисходительно начал он, будто объясняя задачу медленно думающему, но в целом хорошему сотруднику. – Еще полвека назад не только специалисты знали, что означает золотистый сектор радужной оболочки глаза. Сигнатура гентехнологов Концерна, миз Тулле. По моему мнению, прекрасно, что сегодня это никого не волнует, но ваш покорный слуга – живой реликт тех времен и к тому же по одной из специализаций офтальмолог. Это было первым, о чем я подумал, когда впервые увидел изображение министра Кавасаки. Кстати, его бабушка потеряла родителей в младенчестве, ее удочерили – очень трогательная история. Два поколения, как вы сказали при нашей первой встрече?

– Вы в самом деле считаете, что агентство занимается частными расследованиями по поручениям высокопоставленных лиц?

– Боже сохрани. Не сомневаюсь ни секунды, речь идет о расследовании преступлений, в которых пострадали многие граждане. Но я отметил для себя вашу настойчивость («…готовность прикончить меня, если понадобится…») и подумал, что в данном случае затронуты интересы весьма высокопоставленного лица.

– Я не буду комментировать ваше предположение. Но в любом случае, надеюсь, вы не станете о нем распространяться.

А если стану, то что, милая девочка?

– Конечно, нет. Собственно, я о другом. Если глубокоуважаемый министр захочет поговорить со мной, он может рассчитывать на мое согласие.

Ему показалось, он видит, как мелькает поиск файлов в ее глазах.

– Это вы хотите с ним поговорить? Попросить о чем-то?

– Я бы не назвал это просьбой. Просто немного внимания к финансовым нуждам нашей лаборатории, в том, что касается его ведомства.

Хоть шерсти клок. Заодно прекратятся недоумения по поводу моего поступка, когда просочится инфа о том, что я оказал услугу одному из главных наших покровителей. А деньги никогда не бывают лишними.

Проводив федералку, он задержался в общей комнате. Все уже ушли, один Даниэль сидел за терминалом, на сей раз без шлема.

Болтают, что я внимателен к людям и знаю все про каждого. А что я знаю о своем личном помощнике и соавторе, за вычетом CV и списка публикаций? Занимается греблей, входит в команду колледжа, а еще? Друзья, девушка? Вопреки распространенному мнению, обычаи Ротонды не возбраняют любовные отношения, но есть ли девушка у Даниэля? Видимо, нет, иначе он не торчал бы здесь до полуночи. Или они теперь делают это виртуально? Ажурная вязь электродов ярко поблескивает золотой паутинкой. А за ушами у него не мыто, и отсутствие волос не позволяет игнорировать этот факт. Мы такими не…

О да. Наши волосы свисали до самого носа!

Даниэль обернулся на странные звуки. Вежливо улыбнулся, а в глазах тревога: шеф смеется? Уж не перевернулся ли мир, или, что более вероятно, не поломались ли у кого-то чипы в голове?

– Прошу прощения, это я о своем. Вот что вы мне скажите, Даниэль: помните наш разговор об экспедиции?

Даниэль неуверенно кивнул. Так значит, это был разговор, и шеф его даже помнит? Тогда он излагал свою идею, запинаясь и путая слова, все больше убеждаясь и в том, что его не слушают и что идея дурацкая… И в чем теперь подвох? Настоящему ученому не стоит тратить время на воздушные замки, к этому он ведет, да?..

– Я вас попрошу: набросайте мне перечень всего необходимого. Транспорт, оборудование, штатные единицы, связь и так далее, смотрите сами, что еще. Потом прикинем общую стоимость, и я подумаю, что можно сделать. У меня появились соображения по поводу того, как сделать эту затею частично самоокупаемой.

На лицо Даниэля стоило посмотреть.

2. Мед поэзии

Хитростью и упорством Один добыл мед поэзии у великана Суттунга и дал его тем людям, что умеют слагать стихи. Напиток этот волшебный. Всем известно, что стихи – не простые слова, а могущественные заклинания: как скажет скальд, так и сбудется.

Денис Тихий. Бестолочь

Толкать – пересылать информацию другому человеку или нейт-программам с помощью вживленного трансмиттера TALCH (см. TALCH). См. также: перетолчем (обсудим совместно), растолчем (решим задачу, объединив свои Т. в распределенную сеть). См. также: толчок, толченый, толковать, бестолочь.

Нейт-слоеарь русского языка, 2074 год.

В другой день Анастас не обратил бы внимания на эту девушку, но сегодня мир казался веселым, сочным и звонким, как спелое яблоко. Его зачислили на четвертый курс Медицинской академии! Третье место в рейтинге студентов! Предстояли каникулы, он ехал домой к родителям, для стороннего наблюдателя – на скоростном поезде, но на самом деле – на гарцующем белоснежном коне триумфатора.