Быть войне! Русы против гуннов

Максим Кисляков

Быть войне! Русы против гуннов

1

Вокруг приднепровская степь. Торговый караван тяжело взбирается на огромный холм. Могучие волы натужно ползут вперед, клонят к земле рогатые головы. Земля под копытами стонет, подрагивает, пыль стелется густым покрывалом. Вереница груженых повозок поскрипывает, раскачивается из стороны в сторону.

Полуголые, худые, как жердь, погонщики щелкают плетями по хребтам гигантских животных, те всхрапывают, рассекают воздух исполинскими рогами, многоголосое мычание растворяется в горячем воздухе.

В голове каравана – трое вооруженных всадников, мощный торс закрывает кольчужная рубашка, на груди пламенеет вплетенное в кольца выпуклое солнце из желтого металла.

Глаза дружинников грозно поблескивают из-под прорезей железных полумасок. Длинные мечи бряцают по обтянутым железом ляжкам седоков. Большой каплевидный щит перекинут за спину.

С боков в клубах пыли устало топает пешая охрана, лица хмурые, в грязных разводах, от строя несет крепким потом. Многие шлепают по раскрасневшим шеям – прогоняют назойливых кровопийц. Потертые кожаные безрукавки одеты на голое тело. У всех по длинному – в полтора человеческого роста – копью.

Когда добрались до макушки холма, среди дубняка и высокого папоротника что-то зашевелилось, зашелестел кустарник, громко треснула сухая ветка. Конь под дружинником заржал, встал на дыбы, копыта молотят воздух.

– Тпру! – скомандовал воин, с трудом удерживая взбесившегося скакуна. – Ты чего?

Кто-то громко свистнул. Ему вторят с другой стороны, потом еще и еще… Слышится нарастающий конский топот. Через мгновение из чащи на поляну вылетел храпящий конь, из-под копыт испуганно взметнулись в небо несколько жирных куропаток, одна хромает на крыло – копыто достало зазевавшегося пернатого.

Всадник невелик, но лицом злобен, глаза люто сверлят, орлиный нос с шумом втягивает воздух, за плечами болтается круглый щит.

Из-за деревьев взвизгнуло. Стрела звонко рассекла воздух, с треском вонзилась в передний край одной из телег.

Испуганно замычали волы, встали как вкопанные, кони шарахнулись в стороны. От резкой остановки одна из повозок сильно накренилась, тюки с дорогой заморской тканью бухнулись в пыль. Посыпались бранные слова. Несколько воинов тут же подскочили, плечами уперлись в края повозки.

Следом, круша кусты, проломились еще несколько степняков, кони под ними шатаются, роняют пену. Всадники с гиканьем и свистом завертели перед караваном круг, пальцы привычно натянули тетиву.

Йошт испуганно смотрит поверх голов на беснующихся гуннов, у тех рожи желтые, злые, глаза раскосые, нагло смеются. Один, два, три, пять… десять! Йошт взмокшими ладонями сжимает потертую рукоять меча, затравленно оглядывается по сторонам, в глазах немой вопрос.

Рядом переговариваются:

– Опять они…

– Но они ли? Эти малой шайкой – их не больше десятка! – не нападают. Сотнями – да, а тут… Осмелели?

Из живого кольца выскочил всадник и понесся в противоположную сторону, навстречу замершим дружинникам. За ним спешат еще двое.

– Урус, ха-ха! Плати дань, урус! – заорал гортанным голосом кочевник в кольчужной рубашке. Явно трофейная. Голову накрывает кожаный колпак с металлическим ободом, к верхней губе сползает носовая стрелка. – С вами купец едет, знаем-знаем. А за купца дань берем. Урус, плати два коня золотом и езжай дальше. Мы никого не тронем, дун-ха.

В передних рядах русов покатился неодобрительный ропот. Йошт облизнул внезапно пересохшие губы, вдруг онемевшими пальцами сжимает древко копья. Кто-то поблизости хмыкнул, послышался скрежет металла о металл – широкий в плечах детина медленно тянет из ножен меч. Но рядом стоящий седобородый воин крепко сжал ему руку – наполовину обнаженный клинок замер на месте.

Вдруг кони дружинников шарахнулись в стороны – степняк зарычал и дернул вперед коня, едва не врезался в них:

– Чего молчишь, урус? Дань платить не хочешь?

Один из дружинников с кряхтением спешился, земля гулко отозвалась под тяжестью сапог, руки стянули с бритой головы металлический шлем, по виску предательски скользнула струйка пота. Ратник побрел к купеческому становищу, на ремне покачивается шестопер – знак воеводы. Йошт приметил: тяжело дается шаг. Вдруг горечь стыда за воеводу сжала сердце, Йошт опустил глаза.

В середине каравана в полуоткрытой повозке купец трусливо жмется в угол. Лицо белее мела, сквозь узкие прорези глаз черные глазки-маслины бегают как паучки. Жирные щеки заметно дрожат, лоб блестит от холодной испарины. Начальник дружины бросил ему пару фраз, указывает в сторону степняков, купец торопливо закивал, быстро прикрыл лицо дорогой тканью до самых глаз, его тело сотрясает мелкая дрожь. Воин брезгливо скривился.

Через мгновение к нагло ухмыляющемуся гунну подвели коня, тот покорно стоит, прядает ушами. Степняк объезжает коня, не торопится, глаза скользят от копыт до загривка, носком сапога тычет в седельный мешок, слышится сладкий звон. Гунн тянет рот довольной улыбкой, но тут же скривился, недовольно зацокал.

– Урус обмануть меня хочет?! – злобно бросил он. – За заморского купца платить два коня золотом, понимаешь, урус? Два коня!

За спиной кочевника заулюлюкали громче, высоко в воздух взметнулись две стрелы. Один из дружинников зло сплюнул, дернулся вперед, на скулах играют рифленые желваки.

– Ты что мелешь, какие еще два коня золотом?! – с раздражением бросил кто-то из дружинного строя.

– Эй, зачем вмешиваешься? – насмешливо брякнул один из степняков, взгляд с хитрым прищуром. – Мы будем говорить только с вашим князем!

– Так ты дорогой-тропинкой ошибся, мил человек! Коль князя светлого желаешь – тогда в стольный Кияр. Там наш князь. Это недалеко. Всего-то три раза по десять денечков пути. А там и врата стольного Кияра. Вот как раз колья на вратах пустуют, аки сироты. Может, обновите оградку-то? Чай головушка лихая, так это в самый раз!

Гунн почернел лицом, глаза наливаются кровью, двое других степняков отступили на шаг назад, с готовностью бросили ладони на рукояти кривых мечей.

– Скоро твоя голова, урус, будет на колу мух кормить!.. Совсем скоро! – люто процедил гунн.

Дружинник ахнул, с силой сжал кулаки:

– Да я тебя сейчас в щепу изрублю!.. – вспыхнул воин, лицо покраснело, звякнула сталь, солнце пробежало яркими вспышками по длинному клинку.

Кочевник отпрянул, однако рот скривил в ухмылке, ощерил острые зубы, натянул поводья. Конь под ним всхрапнул, привстал на задних ногах, быстро развернулся. Следом пятятся двое других гуннов, руки по-прежнему застыли на рукоятях акинаков, глаза бегают со скоростью молнии по дружине.

Рус с силой сжал конские бока коленями, конь нехотя – чует скорую кровь – подался вперед. Но его удержал другой дружинник – рука с силой сжимает плечо готового кинуться в сечу воина.

– Стой, Рогдай!

Рогдай резко повернул голову, глаза лютые.

– Остынь, говорю! – громко гаркнул воевода. Рогдай с силой дернул плечом, скидывая его руку. Глаза злобно сузились.

– Сам охолонь… воевода!

Он зло сплюнул под ноги коню старшего дружины, злобно покосился в сторону беснующегося гуннского кольца, отступил в глубь каравана.

– Эй, благородный воин степи, остановись! – громко воскликнул воевода. Но гуннский вожак даже не повернулся, по-прежнему движется к своим. Дружинники недовольно зацокали, бормочут ругательства под нос.

Воевода закрыл глаза, набрал в грудь побольше воздуха и через силу выдохнул:

– Будет тебе два коня золота!

Из троих, что сопровождают гуннского вожака, развернулся один и галопом скачет к купеческому каравану. Возле дружинников уже стоит гнедой жеребец, через седло перекинут пухлый мешок. Гунн, не останавливаясь, подхватил коня с золотом за удила, в один удар сердца развернул коня на месте и пустился во весь опор, конские копыта взрывают землю фонтанчиками земли вперемешку с дерном.

Дружинники остолбенело провожают взглядом стремительно удаляющегося степняка. Тот, привстав на стременах, одной рукой с силой тянет за узды коня с добычей, другой обрушивает плеть на его спину. Животное исступленно ржет, извивается под ударами.

– А коня?! – крикнул воевода. – Коня верни! Не было такого уговора!

Вместо ответа один из гуннов лихо выехал из кольца и пустил сразу три стрелы в сторону русов. Одна звякнула о шлем старшины, лязгнув, отскочила – воевода ругнулся, – две другие полетели в сторону купеческой повозки, с шипением насквозь прошили тряпичную верхушку. В фургоне тонким голоском взвизгнул купец.

– Вот сволочь! – крикнул воевода, потряс вслед наглому степняку огромным кулаком.

Гунны с довольным гиканьем и улюлюканьем устремились в сторону леса, кольцо распадается – один за одним врываются с треском в высокие кусты, исчезают среди молодого дубняка.

– Трусливый урус, ха-ха! В вашем Кияре мы еще сидеть будем! Дун-ха! – надменно прокричал гунн в трофейной кольчуге, круп его коня вильнул и скрылся за деревьями.

Купеческий стан замер под палящим солнцем. Редкий ветерок бряцнул ножнами о кольчугу. Кто-то разочарованно шмыгнул носом.

К шепчущему проклятья воеводе медленно подъехал Рогдай:

– Воевода, скажи, зачем мы здесь?

– От ворога защищать, Рогдай, – чуть помедлив, упавшим голосом отвечает воевода. – От ворья да разбойников.

– А они кто?! – Рогдай кивнул в сторону леса, рифленые желваки вздулись. – Да они хуже любого татя!

– Велено защищать только от наших разбойничков, славянских… А этих не трогать! На то воля княжья.

Рогдай ахнул, конь под ним попятился:

– Чего?

– Воля княжья, степнякам золотом за мир платить! – процедил воевода, резко натянул поводья, конь всхрапнул, дернулся вперед. – Иначе рядом с твоей горячей головушкой на колу будут красоваться тысячи других… Это степное отродье от слов к делу переходит быстро! Все близлежащие веси и городки перережут спящими этой же ночью! Научены – ведаем!

– Но!

– Без «но»! – зарычал воевода, лицо потемнело, зрачки расширились, младший дружинник отшатнулся. Старшина перевел дух, тихо добавил: «Шагаем дальше, путь неблизкий».

Он повернулся ко все еще замершему каравану, окинул взглядом. На одних лицах недоумение, на других горькая усмешка, на третьих – ярость и вызов.

– О случившемся забыть! – Потом добавил уже почти шепотом: – До поры…

2

Йошт устало волочит ноги, спотыкается. От жары голова идет кругом, дыхание с хрипотой рвется из груди. Доспехи едва не плавятся, на спине и шее натерли до кровавых волдырей. Лук и колчан назойливо шлепают по бедру.

Волосы цвета созревшего каштана безобразно топорщатся из-под войлочного шлема, свисают сосульками. Худое лицо раскраснелось, щеки в грязных разводах, пот тоненькими струйками скользит по вискам, лбу, выедает глаза. Рыжеволосый закашлялся – дорожная пыль больно вгрызается в пересохшую глотку.

– Видят боги – я больше не выдержу… – промычал Йошт, резко передернул плечами, поправляя норовящий соскользнуть деревянный щит за спиной. Лямки больно врезаются в кожу. – К лешему этого узкоглазого купчину!

Йошт споткнулся о булыжник, чуть не растянулся на раскаленном грунте, ноги едва нашли опору.

Молодой наемник зло косится в сторону купеческой повозки:

– Ишь, жирный, сидит спокойненько на повозочке, в тенечке, тянет рот до ушей!..

В середке каравана в полуоткрытой повозке гордо восседает купец. Лицо желтое, как у степняка, узкие прорези глаз, руки скрещены на толстом животе, недовольно морщится. Жирные щеки блестят от испарины. У изголовья согнутый в вечном поклоне слуга в одной набедренной повязке, худой, кости сильно выпирают сквозь тонкую смуглую кожу – спешно смахивает раскаленный воздух от купца опахалом из перьев заморских птиц.

– Вот гад! Мы тут пыль дорожную глотаем, не спим два дня, все торопимся в эту Ольвию или как ее там? Будто нечисть какая за нами гонится, а с утра во рту еще и маковой росины…

Взгляд остановился на чудаковатой личной охране купца. Все как один лицом – точная копия заморского купца: узкие щелочки глаз, кожа болезненно-желтого цвета. На подбородке черный как смоль клинышек бородки.

Позади кто-то сплюнул, грязно выругался.

– Это кто там бурчит себе под нос, гадами бросается? – не выдержал идущий впереди долговязый воин, обернулся, сердито сверкнул глазами. – Ишь хнычешь, аки баба!

– Все устали, все хотят пить, есть, а то и толстую бабью задницу помять не откажутся в теньке. – Позади кто-то коротко хохотнул. – Здесь все такие! Но терпят, идут, и ты иди, не скули аки пес.

Йошт не обращает внимания на укоры и язвительные замечания, взор скользит по облачению диковинных воинов. Всадники с ног до головы в панцире цветных пластинок из сыродутного железа, плотно – одна к одной – сшиты между собой красными шелковыми шнурками.

– А коль хочешь поплакаться – ступай к воеводе, повисни на шее: «Мол, тятька, туго мне, мочи нет… Подсади к себе?» – опять прозвенел дразнящий голос сзади.

Раздался бравый хохот, кто-то зашелся кашлем. Йошт опять проглотил насмешку. Взгляд скользит по полукруглому шлему заморских купеческих воинов. На макушке возвышается изогнутая дугой вниз толстая пластина, заостренные концы разлетаются в стороны, как воловьи рога. Такой ловит удар всадника, буде воин безлошадным станется в сечи…

– Знал же куда идешь! – Йошт вздрогнул от хрипловатого голоса.

– Знал, как же! На прогулку небось рассчитывал. Видали мы таких бойцов!

– Взашей бы таких гнал!

– Ладно вам собачиться, накинулись на парня, – рядом рубанул словно топором о гнилую колоду густой басистый голос. – Сами-то нешибко с дорогой справляетесь – идете, еле ноги волочите, а еще «взашей бы таких!».

Йошт повернул голову на заступника. Рядом шагает низкорослый ратник в видавшей виды безрукавной стеганке: большие кольца в сколах, кожаные вставки испещрены порезами, наспех стянутая прочной нитью, возле предплечья зияют две дыры. Лицо жесткое, будто вытесанное из дерева, хмурое. На щеке глубокий шрам крестиком – будто тычком пальца пропороли. Мощные скулы и выдающийся вперед подбородок скрывает седая борода.

– Ты в первый раз идешь, паря? – уже мягче пробасил седобородый.

Йошт смолчал, лишь вздохнул.

– Вижу, что первый. Как кличут?

– Йоштом.

– Откуда родом?

– Из венедов я, из Карпени, – просопел Йошт.

– Так ты с западных предгорий, что ль? – Кто-то присвистнул от удивления.

Йошт кивнул.

– Да уж, эка тебя, паря, занесло. А рода какого? Кто отец?

Молодой карпенский воин отмалчивается. Лишь глядит вдаль поверх голов впереди идущих. Широкий тракт убегает вдаль, карабкается на высокие холмы, пропадает в низинах, с боков все реже подступают рощи, между прямыми, как стрела, стволами змеятся звериные тропки. Гукают пересмешники, заливаются трелью дятлы. Дальше перелески мельчают, уступают сочным травам, ковылю. Еще полдня пути и не встретить даже маленькой рощицы, ну разве что одиноких березок.

– Безродный, что ли? Чего молчишь, как в рот воды набрал?

Йошт покосился на ветерана, желваки на скулах напряглись, тот оценивающе смотрит на него.

– Говорят, сразила отца стрела степняцкая, – наконец-то выдавил Йошт. Голову опустил, уставился на пыльный сапог. – Ходил ягов бить в княжьем войске, я еще мальцом был.

– Ого, сын воина? – сказал седобородый, по-новому взглянул на парня из Карпени.

Йошт долго шлепает губами, будто подбирает нужные слова. Седобородый продолжает испытующе смотреть на паренька.

– Пахарем был мой отец, – невнятно пробормотал Йошт.

– О, как! Орало на меч сменил. Ха! Знамо дело. Силы от плуга – поди, до одури. Так можно и черепа крушить, аки скорлупу. Вот только кто б указал кого? – попытался съязвить долговязый.

– Да ладно тебе. Мы все здесь кто пахарь, кто кузнец, кто пастух. Народ у нас такой – мирно сеет, пашет, в чащах зверя бьет. Пока гром не грянет…

– Ага, я и косарь, и жнец, и на дуде игрец, – игриво пропел долговязый.

– Я и петь еще могу, и бодаться мастер, – добавил второй, с длинным шрамом от уголка губы до самого уха.

Рядом опять захохотали.

– Эй, ты не сильно-то зубоскалься! – рявкнул седобородый ветеран остряку со шрамом, но как-то незлобиво, больше для порядка. – Бодаться он мастер!.. Молоко утри!

– Не-е-е, Смык, тут поспорить могу.

– Ты со мной?! Ха! Не сдюжишь…

– Это как посмотреть! – осклабился долговязый. – Я, например, сын охотника. Не раз с отцом и старшим братом ходили на зверя всякого. Лук держу с малолетства…

– Ну, держать – всяк мастак. А стрелять? – перебил долговязого охочий до острых слов паренек со шрамом.

– Что, стрелять? – спрашивает сбитый с толку долговязый, насупился, не улавливает подвоха.

– Стрелять из лука умеешь, спрашиваю? – растянул рот до ушей остряк со шрамом на всю щеку. – Держать всяк мастер. Ты хоть знаешь, в какую сторону тетиву тянуть?

Опять раздался хохот. Снова кто-то закашлялся. Долговязый сдвинул брови, хмурится, задело.

– Очень смешно! Хотелось бы посмотреть, как ты стреляешь!

– Ага, давайте еще и стрельбы на потеху устройте!.. – пробурчал седобородый ветеран.

– А что, мысль здравая, – подхватил парень со шрамом, ткнул трясущимся от смеха пальцем в хмуро топающего Йошта. – Эй, сын пахаря-воина, ставь яблоко на голову, и двадцать шагов вперед. Да не боись, попаду, за мной не встанет! – Не удержался, звонко рассмеялся. – Ты только шлем на лоб надвинь посильнее.

Рука дружески похлопала молодого карпенского воина по спине. Тот раздраженно дернул плечом.

– Будет у вас еще возможность стрельнуть, будет. Дорога длинная…

– Молчи там! Накаркаешь еще!

Воздух резанул пронзительный свист воеводы. Разговоры и смешки тут же смолкли. Впереди возвышается косогор, торговый тракт круто поворачивает в сторону, теряется в густом перелеске.

У подножия вздымается деревянный шест, на верхушке воткнут человеческий череп, грозно чернеют глазницы, из темени торчит пучок конских волос, ветер подхватывает пряди, тянет в разные стороны.

Чуть дальше виднеется частокол – на ряд сучковатых кольев насажены человеческие головы, рой мух и слепней кружится жужжащим облаком, жадно облепливают отрубленные головы, вгрызаются в мертвую плоть. Рядом догорает сваленная в яму груда сожженного мяса. Ветерок дунул в сторону медленно поднимающегося каравана, колыхнул поднимающийся к небу жидкий дымок. Жуткое зловоние ударило в ноздри.

Лицо купца вмиг стало как сморщенное яблоко, боязливо выглядывает из повозки, косит испуганный взгляд на череп, шелковый платочек тщетно пытается оградить тонкогубый рот от зловония.

– Ты смотри, свежесрубленная, – с удивлением подметил долговязый. – Никак утром еще ходил живехонек.

– Глянь, кажись степняк, вон глаза узкие. Правда, толком не разобрать, – паренек со шрамом внимательно рассматривал одну из голов. Половину лица украшал огромный кровоподтек, нос отсечен, нелепо торчит носовой хрящ. Глаза склевали птицы. – Эка его отделали…

Йошт глянул в сторону кольев, но тут же с отвращением отвернулся, лицо скрутило в гримасе, будто уксуса хлебнул, от смрада к горлу подкатывает дурнота.

Седобородый ветеран бормочет проклятья, зло сплюнул:

– Ну что за народ такой – славяне? То бьют все кому не лень, то поборами обдирают как липку. Почему?

– Не знаю, Смык, – пожимает плечами в миг посерьезневший долговязый. – Может, запрягаем долго…

3

К вечеру выбрались на большую поляну, лес остался далеко за спиной, дальше вновь ровным ковром расстилается степь. Наемники с трудом стоят на ногах, многие с хрипом и кряхтеньем тут же повалились на травяной ковер. Животные устало мычат, фыркают.

Купец что-то тоненько пропищал – привала не будет! Несколько всадников личной охраны вместе с воеводой объезжают изнуренных долгим переходом воинов. Бранятся, кто-то огрызнулся, тут же получил пинок.

Неровный воинский строй двинулся дальше, ноги нещадно гудят от натуги, вечерний воздух наполнился сдавленной бранью и сквернословием.

Солнце раскаленным шаром висит над головой, палит сильнее вчерашнего. Все чаще среди степного ковыля попадаются проплешины выжженной земли, по ней в разные стороны разбегаются трещины толщиной в палец, сапоги с хрустом погребают норки грызунов.

Лес отступает все дальше, грудится у родников и мелких речушек. Редкие одинокие деревца грустно стоят вдоль тракта, понуро опустили ветви, желто-зеленые листья коробит жара, сворачивает в трубочки.

– О, боги! Никто не скажет, почему мы так летим, будто нас навье войско гонит? – еле шевелит посиневшими губами долговязый.

Он чертыхнулся, носок растоптанного сапога угодил в норку, что-то пискнуло – из-под земли вылетел шерстяной комочек, нырнул в соседнюю дыру.

– Велика загадка! Купчина к ромеям торопится, – промычал белокурый паренек со шрамом во всю щеку. – Я уже второй раз так иду, и что тогда, что теперь – скачем по степи, будто петух в зад долбает. Тогда тоже недоумевали. Чего как на пожар? Оказалось – не поспеваем к отплытию ромейских торговых лодок.

– Да чего гадать! Купец до жути боится наших краев. – Подхватил седобородый ветеран, нарочито держится молодцом – молодым пример! – но по глазам видно, устал не меньше остальных.

– У него там, дома, ирий, что ли?

– Грят, у них там междоусобица одна за другой – отвечает седобородый, облизывает шершавые от сухости губы. – Брат на брата идет с мечом, сын на отца.

– Там – это где?

– Там – это далеко за уральскими горами. Купец-то наш из далекого синьского царства, что лежит на Востоке. Богатая страна…

Йошт лишь усилием воли передвигает давно онемевшие ноги. Голову опустил, в носу свербит от пыли, в глазах стоит дымка, она волнами поднимается с земли и вереницей тянется прямо к солнцу. Но дальше смотреть невозможно – яркий свет тысячами пик вонзается в глаза венеду, выбивает слезы.

– А почто они так? Чего не поделили? – удивленно вскинул брови белобрысый со шрамом.

– Да кто его знает? – пожал плечами ветеран. – Может, и не поделили. Там, слышал, края богатств и несметных сокровищ. Вот и, поди, дележка идет…

Йошт с трудом различает слова, лица перед глазами смазываются, мир вокруг в грязных разводах, дышать с каждым шагом становится труднее. Тяжелым камнем навалилось забытье. В надвигающейся черноте вспыхивают разноцветные огоньки, в голове звенят странные голоса. Слабость наваливается все сильнее, приятное оцепенение растекается по рукам и ногам, наливает свинцом. Внезапно в голову огромным молотом бьет многоголосье!

Йошта словно за шиворот вырывают из приятной прохлады. Внизу живота мерзко подсасывает и скребет. По лицу пробежала страдальческая гримаса. Венед с усилием заставляет веки подняться…

Вокруг радостно галдят, одобрительно кивают, некоторые смеются. Йошта пихнули в бок, он лишь промычал недовольно – сил ответить нет.

– Глянь, а вот и он, Треполье! – радостно воскликнул долговязый. – В прошлый раз этим же путем шли!

– Иди ты… – рядом раздался удивленный голос. – И вправду он…

– Я думал, только к вечеру дотопаем.

– Я б до вечера не дожил бы… И щас кости еле волочу, вот-вот рухну…

Йошт продирается сквозь пелену перед глазами. Мириады светящихся мушек бешеным роем снуют перед проступающей долиной. Через мгновение они уступают место разбросанным на нескольких холмах соломенным крышам, виднеются деревянные поверхи с причудливыми резными коньками. В центре большой холм, вокруг плотное кольцо деревьев, дорога змеей стелется вверх, упирается в высокие деревянные, оббитые листовым железом, ворота. На створках горят выпуклые солнца из желтого металла, точь-в-точь как на кольчужных рубашках дружинников. Сразу за вратами стремятся вверх двускатные крыши теремов, на макушках – цветастые хоругви лениво теребит ветерок. От града веет прохладой – сразу за городским холмом широкой дугой изгибается Днепр.

– Тре-поль-е… – медленно проговаривает смуглолицый воин. – А чего назвали-то так?

– Не знаю. Наверное, большой, как три пахоты, – пожимает плечами долговязый. – Или вокруг него три поля, или…

– Дурень, этот град поделен на три области – сиречь поля, – перебил седобородый ветеран. – В каждом разные жители: торговцы, князь с дружиной, мастеровые.

– Это как наши слободки, что ль?

– Вроде того…

Восточная часть Треполья бежит вниз по склону, теряется в плотном лесу. Рядом из-под земли бьет ключ и тут же уползает под тенистые деревья. Чуть поодаль небольшое святилище и несколько срубных землянок, гордо стоят полукругом деревянные божки, в центре тлеет, подмигивая красными углями, костерок.

Йошт повеселел, прохладный ветерок приятно обдувает иссохшую кожу, ерошит волосы, ноги как-то само собой ускоряют шаг. Кузнечики искрами взлетают из-под истертой обуви.