Хлорофилия

Все мальчишки играли в сибирских партизан. Сибирские партизаны были в моде. Точнее, не сами партизаны, а игры в сибирских партизан. Самих партизан мало кто видел даже в Сибири. Не говоря уже о Москве. Но Савелий играл.

Он воображал себя неутомимым, жующим вяленую медвежатину. Он скрывался в тайге, он возглавлял маленький надежный отряд, он наводил ужас на жадных, суетливых, одуревших от опиума китайцев, считающих, что земля, куда их временно пустили пожить, принадлежит им.

Правда, отец – старый гуманитарий – иногда пытался объяснить Савелию, что двести миллионов китайцев живут в Сибири не бесплатно, что они ежегодно платят огромные деньги и именно эти китайские деньги являются основой невиданного в мировой истории благосостояния российского народа. А главное, отец повторял, что до прихода китайцев Восточная Сибирь была диким полем, а теперь там – цветущие сады, заводы и фабрики. Где русский человек не сподобился вырастить картофельный клубень, китаец теперь растит апельсины.

Савелий намазывал китайское масло на китайский хлеб, его возили в школу на китайском автомобиле, он сидел за китайской партой и учил науки по учебникам, отпечатанным на китайской бумаге.

Китайцы умели делать все. Они работали с утра до ночи и еще аккуратно платили за то, что им позволили работать на чужой территории. Поэтому никто не любил китайцев. И сибирские партизаны были очень популярны.

В самой же Китайской Народной Республике, несмотря на ее никем не оспариваемое лидерство в мировой экономике, не все было гладко. Полвека назад, в начале пятидесятых, наконец произошло накликанное учеными таяние полярных льдов, то самое ожидаемое всеми глобальное потепление, которым пугали детей еще в ХХ веке; Китай потерял почти двадцать процентов своей территории. Ушли под воду все стратегически важные порты, включая Гонконг, Шанхай, Циндао, Далянь, Тянцзинь, Ляньюньган, Фучжоу, Шантоу, Нинбо и Сямэнь. Правительство Поднебесной развернулось лицом в сторону северного соседа. Заговорили о великой дружбе, восходящей ко временам Сталина и Мао.

Северный сосед переживал странные времена. К началу последней трети ХХI века население России сократилось до сорока миллионов. Это сильно уязвляло национальную гордость граждан – но не до такой степени, чтобы граждане стали активнее размножаться. Гордость гордостью, а детей растить – дело хлопотное. Может быть, русские люди плохо размножались из вредности, в пику многодетному исламскому Кавказу или тому же многодетному конфуцианскому Китаю. Или оттого, что русские женщины вынуждены были не только рожать, но и работать наравне с мужчинами. Так или иначе, в какой-то момент Москва вместила всех граждан России. Миграционные процессы стали необратимо центростремительными. Все, кто хотел (а хотел почти каждый), перебрались в столицу и осели.

Гигантские пространства обезлюдели, потом пришли в запустение. Идея сдать свободные территории в аренду перестала казаться кощунственной.

Кто-то возмущался. Кто-то ушел в партизаны. Потом все успокоилось само собой. И Савелий рос, имея твердое понимание мирового устройства: в Москве – деньги, в Сибири – китайцы, а в Уральских горах – партизаны.

Впрочем, школьные учителя разъяснили юному романтику, что сибирская партизанщина давно ликвидирована. Возможно, бродят по тайге два или три десятка последних непримиримых идеалистов – но и только. Еще позже, уже в университете, сведущие приятели намекнули Савелию, что антикитайское сопротивление кишело провокаторами и вообще с самого начала было организовано спецслужбами, чтобы напугать граждан, чтобы общественное мнение смирилось с законом о всеобщей оцифровке.

Идеолог сибирского сопротивления, генерал Агафангел Рецкий, умер в изгнании, в Новой Зеландии, когда Савелию исполнилось шесть лет. Но книгу генерала «Терра нострум» можно было достать и прочесть в ней, что русский человек по своей природе есть хозяин и работодатель, а никак не раб и не работник, что он владелец, но не пользователь, и подсознательно стремится владеть собственностью, даже если не умеет ею владеть. «Уметь можно научиться. Любой навык, ремесло или профессию можно освоить, и в этом нет никакой доблести, – утверждал Рецкий. – Доблесть в том, чтобы бескорыстно обладать, ничего не меняя, не прикасаясь и ни в коем случае не подпуская чужаков. Важно оторвать кусок. Можешь ты его проглотить или нет – не имеет значения». Согласно учению бесноватого Агафангела, русская земля заповедана навеки. Дикие сибирские территории должны пребывать в собственности русских и оставаться дикими, в том же самом виде, в каком обнаружил их покоритель Сибири Ермак Тимофеевич.

По рассказам стариков, последователей опального генерала когда-то было достаточно. Не всем понравился переход через Амур двухсот миллионов подданных Поднебесной.

Савелий, однако, не застал бурных дискуссий вокруг Сибирско-Китайской Свободной Экономической Зоны. Он был младенцем, когда дискуссии прекратились. Выгоды от сотрудничества с Пекином оказались слишком очевидны: граждане России поголовно превратились в счастливцев. Двести миллионов китайцев, компактно заселившись в Забайкалье и Якутии, учредили столицу в легендарном порту Ванино и в несколько лет доверху наполнили российскую казну. Воцарилось благоденствие.

Русские не работали. Работали только китайцы. На каждого русского приходилось по четыре трудолюбивых китайца. Для получения денег гражданину Российской Федерации требовалось одно: пройти оцифровку. Разрешить вживить в собственное тело микрочип. На тех, кто отказывался и кричал о тотальном полицейском контроле, смотрели как на дураков. Один укольчик, и ты обеспечен до конца своих дней! Раз в год твоя доля поступает на банковский депозит, передавать ее кому-либо нельзя, можно только тратить.

Выдача любых ссуд и займов преследовалась по закону. Ссуды, кредиты и прочие фокусы времен дикого капитализма были запрещены Конституцией еще в начале XXI века, после окончания великого кризиса десятых годов.

Понемногу наступали времена невиданной роскоши, и детство Савелия было упоительно.

Процветать было здорово. Замечательно, великолепно было просыпаться по утрам и процветать до позднего вечера – и так год за годом. Золотой век наступил невзначай, легко и изящно, – его никто не приближал, все устроилось само собой. К черту нефть, газ, древесину, прочее сырье, продажей которого когда-то пробавлялась страна. К черту русские мозги, русских изобретателей, балерин, писателей, манекенщиц, программистов, хоккеистов и невест. Русские территории – вот главный капитал нации. Квадратные километры, просторные равнины, не знающие землетрясений, цунами и торнадо. Прочные горы, влажные пространства – этого было в колоссальном избытке, и когда пятая часть цивилизованного мира ушла под воду, выяснилось, что Россия едва ли не единственная территория планеты, где можно жить, не опасаясь буйства стихий.

Однако природа приготовила здешним обитателям особенный, фантастический, уникальный сюрприз.

В один прекрасный день мальчик Савелий проснулся рано утром от грохота: за окном по проспекту шла окутанная сизыми угарными облаками танковая колонна. Мальчик не смог рассмотреть ее как следует. Меж домом и дорогой, на широкой полосе газона, из земли выходил огромный лоснящийся столб черно-зеленого цвета, покрытый чем-то, похожим на чешую. Он тянулся прямо в небо, Савелий не смог увидеть его верхушку.

То время он помнил смутно. Рыдающую мать, панику, короткий период военной диктатуры, разговоры о конце света, многочисленные самоубийства, забитые машинами улицы. Люди бежали из Москвы на периферию, чтобы через несколько недель вернуться обратно. На периферии невозможно было жить, там отсутствовали супермаркеты, не лилась горячая вода и не включалось электричество. Там не было ничего, кроме свистящей ветрами пустоты. А Москва, хоть и превратилась в пародию на лучший город Земли, по-прежнему стояла.

Трава росла повсюду. Средний стебель достигал высоты в триста тридцать метров.

Однажды летом 2065 года за двое суток трава, появившись ниоткуда, превратила огромный город в декорацию сюрреалистического фильма. Она пришла и больше не уходила.

Но жизнь вошла в привычную колею. Большая часть общества укрепилась в мысли, что граждане Москвы имеют дело с инопланетным нашествием, что споры травы занесены из космоса, что разумна либо сама трава, либо те, кто ее насаждает. Иначе как, черт возьми, объяснить тот факт, что ни один из десятков тысяч стеблей никогда не повредил человеческой инфраструктуры, ни дорог, ни тротуаров, ни зданий. Трава не оборвала ни единого провода электропередач, не коснулась ни одной проложенной под землей коммуникации, ни канализационных труб, ни теплоцентралей. Трава росла только на свободном месте, и точка. Стебель мог вырасти на пустыре, в парке, в сквере, на крошечном газоне перед жилым домом. Стебель мог вырасти в метре от детской площадки – но никогда на самой детской площадке.

Сорок миллионов человек проснулись и увидели, что они больше не хозяева своей земли. Им оставили все их железо, весь камень, весь асфальт, всю пластмассу – отобрали только почву и солнце.

Победить траву было нельзя. На месте уничтоженного стебля вырастал новый, точно в течение пятидесяти часов. Повалить отдельное растение мог любой желающий. В первые месяцы этим занимались сотни тысяч профессионалов и добровольцев. Разбей топором чешуйчатую кору – под ней изумрудная мякоть. Трое рабочих за два часа – если с перекурами – могли срубить даже самый крепкий взрослый стебель, но спустя несколько часов на его месте появлялся новый, такой же. Скорость роста потрясала. Многие с непривычки падали в обморок, когда видели, как из земли лезет к солнцу черно-зеленое острие – это напоминало древние мифы о гидре, которой нельзя рубить голову, иначе на месте одной отрубленной вырастали две новых. И почему, кстати, то фантастическое чудовище назвали гидрой, если гидра в переводе с греческого значит «вода»? Может, та первая гидра и была стеблем травы, пожирающей воду и солнечный свет?

Около сотни экстренно созданных специализированных научных центров занимались проблемой искоренения заразы. Все выделенные средства – огромные – были освоены до последней копейки, но без практического результата. Наука не смогла объяснить, почему стебли появились именно в Москве, а не в калмыцкой, допустим, степи. Трава не принадлежала ни к одному известному виду или семейству растительного мира. Собственно, она вообще не являлась травой – скорее, это была колоссальная грибница, где все зеленые лезвия связывались единой корневой системой и происходили, вероятнее всего, от одного-единственного семени, которое было либо занесено из космоса, либо подброшено геополитическими врагами России как биологическое оружие, либо лежало в земле миллионы лет, чтобы однажды ожить и прорасти по загадочным причинам.

Корневая система уходила на многие километры вниз. В гиперполисе изменились климат, температурный режим и состав атмосферы. Подобно любому растению, гигантская трава испаряла 99 % взятой из грунта влаги. Столица России обратилась в болото, звенящее кровососущими насекомыми. Ветер перестал продувать пространства меж зданиями, улицы превратились в ущелья, где в самые солнечные и свежие дни царил влажный полумрак. Зато над землей, на высоте четверти километра, повисло огромное облако чистейшего кислорода.

Много надежд было связано с наступлением первой зимы. Эксперты предполагали, что трава теплолюбива и не выдержит морозов. Правительство собиралось приурочить к февральским холодам тотальную вырубку. Но загадочные растения никак не отреагировали на отрицательные температуры, и кампания по зимнему повалу закончилась крахом. Новые побеги появились на месте уничтоженных как ни в чем не бывало, набирая рост и массу с одной и той же скоростью: один метр в минуту, шестьдесят метров в час, триста метров за двое суток.

Был создан проект «Плита». Стебель срезли, заподлицо с почвой, разрушали корневище, вынимали грунт на глубину в пятьдесят метров, устанавливали заслон: бутерброд из титановых плит, меж ними – прочный железобетон китайского производства. Спустя двенадцать часов веселый зеленый побег пробивал заслон насквозь и за двое суток достигал своей обычной высоты.

Был создан проект «Дровосек». Специальный робот, находясь в точке роста стебля, срубал побег, едва тот вырастал хотя бы на метр – тогда растение пускало боковой отросток и выходило из земли в нескольких метрах рядом с глупым механизмом.

Были другие, столь же простые и якобы эффективные проекты и способы борьбы – физические, химические, – все они потерпели крах.

За следующие десять лет в городе было снесено три четверти малоэтажных зданий – на их месте возвели стоэтажные небоскребы. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь стебли, иногда достигали пятидесятых этажей и весьма часто проникали на шестидесятые этажи. На семидесятых было очень терпимо, на восьмидесятых люди загорали, на девяностых – наслаждались, как если бы травы вообще не существовало.

А на сотых этажах жили китайцы. Все работники Сибирско-Китайской Свободной Экономической Зоны имели двойное гражданство и, как граждане России, получили право свободно покупать московскую недвижимость. Пока не скупили самую лучшую.

Через год после того, как вся Москва заросла травой высотой с Останкинскую телебашню, мякоть невиданного растения стали употреблять в пищу.

Через полтора года все работы по искоренению были остановлены, результаты засекречены, пожирание мякоти – запрещено под страхом уголовного наказания.

Через пять лет подходить к самому растению уже считалось дурным тоном, дотронуться значило оскорбить общественную мораль. Даже говорить о траве в публичных местах избегали. Но если о первых случаях травоедения с возмущением писали все газеты, то спустя полдесятилетия пожирание мякоти уже считалось тяжелой стыдной болезнью, чем-то сродни сифилису или наркомании.

* * *

Неизвестно, кто первый вкусил от стебля. Однако Савелий познакомился с оригинальным бранным словом «травоед» еще в начальной школе, через три года после того, как трава атаковала Москву. Новое модное ругательство примерно соответствовало старинному и универсальному эпитету «козел» (ведь козлы тоже травоядные), – или даже превосходило по тяжести нанесенного оскорбления. За «травоеда» можно было легко получить в морду. Савелий несколько раз получал и сам давал. Эпоха абсолютного процветания не отменила честных мальчишеских драк.

Четырьмя годами позже родители накопили наконец нужную сумму и перебрались в современную башню, на сорок девятый этаж. К тому времени социальное расслоение шло полным ходом: жильцы средних и верхних уровней пользовались отдельными входами и отдельными лифтами, где самую нижнюю кнопку украшала цифра «25».

В тот же период своей жизни Савелий увидел первого настоящего травоеда.

Однажды лучший друг Гарри Годунов предложил для расширения кругозора прокатиться на окраину города, в Восточное Крюково – густо заросшее стеблями скопище лужковских домов между Третьей и Четвертой Кольцевыми Дорогами, настоящее гетто а-ля «кризисные десятые». Савелий, благоразумный бесконфликтный паренек, не слишком рвался в сомнительный вояж, но не хотел выглядеть трусом в глазах товарища, известного хулигана и философа.

Они долго ехали на метро – то под землей, то над нею. Добравшись, прогулялись по сырым, дурно асфальтированным дорожкам, засыпанным мусором, удивились тишине и безлюдью. Савелий воображал агрессивную шпану, проституток, сверкающие огнями двери притонов и шалманов, а увидел унылые пустые улицы. Пахло мочой, на дверях магазинов висели внушительные замки. Редкие прохожие, завидев модно одетых четырнадцатилетних путешественников, широко улыбались и приветственно махали руками, но непосредственно после улыбок и доброжелательных жестов почему-то спешили перейти на другую сторону улицы либо свернуть в подворотню. Ни с одним из аборигенов не удалось сблизиться менее чем на тридцать шагов. Никто не задирал двоих отважных героев, не провоцировал, не пытался отобрать деньги. В конце концов Годунов – всем известный авантюрист – осмелел и предложил купить бутылку вина, чтоб демонстративно распить в публичном месте. Стали искать торговую точку, заблудились и в одном из дворов почти нос к носу столкнулись с тощим, совершенно дикого вида человеком. Не успели испугаться, как лицо незнакомца, очень бледное, даже серое, перекосилось в радостно-изумленной гримасе: последовали улыбки, подмигивания и демонстрация большого пальца, но одновременно странный дядька стал ловко пятиться назад, устанавливая дистанцию, неудобную для разговора.

Он выглядел так, словно выиграл в лотерею миллион. Слегка пританцовывал. Глаза блестели. Он что-то напевал себе под нос и поминутно закидывал голову, смотрел в небо и жмурился. Он был грязен, небрит и нечесан, босые желтые ступни – в ветхих засаленных тапочках.

– Эй, – громко позвал смелый Годунов. – Как дела?

– Отлично, бля! – воскликнул незнакомец, улыбаясь и дергая головой в такт музыке, которую никто, кроме него, не слышал. – Просто отлично, бля.

– А где тут ближайший магазин?

Не переставая пятиться, дядька пожал плечами и состроил комическую гримасу. Годунов сделал несколько решительных шагов вперед, однако абориген, счастливо захихикав, повернулся к ним спиной и пошел прочь, не спеша, не оглядываясь и выражая спиной полное равнодушие к своим несостоявшимся собеседникам.

– Наркоман, – предположил Савелий.

– Нет, – ответил Годунов. – Это травоед. Они тут все травоеды. Мне рассказывали – я не верил. Но теперь сам убедился. Говорят, их сейчас чуть не пол-Москвы.

– Ладно врать. Я такого оригинального типа впервые вижу.

– А это не обычный, – объяснил Годунов. – Это – конченый. Я тоже в первый раз вижу конченого травоеда. Который жрет только траву. И больше ничего. Мне про таких взрослые пацаны говорили. Конченого травоеда ничего не интересует, и ему никто не нужен. Поэтому тут так пусто. Они все по домам сидят…

– И что делают? – спросил Савелий, ощущая неуют и оглядываясь.

– Ничего, – сказал Годунов. – Зачем им что-то делать? Им и так хорошо.

– Это и есть наркомания.

– Нет, – авторитетно ответил Годунов. – Наркотики наносят здоровью вред. От наркотиков умирают. Передозировка, ломка и прочие ужасы. А мякоть стебля безвредна. Это доказано учеными. У меня есть приятель, он стащил у своего отца секретный доклад и снял копию. Мне давал почитать, на одну ночь. Никакого вреда, понимаешь? Десяти граммов сырой мякоти стебля достаточно, чтобы человек получил суточную дозу энергии. В мякоти есть все. Растительный белок, витамины и углеводы. Это как питаться хлебом, орехами и оливковым маслом, только в концентрированном виде. Проглотил чайную ложечку – и весь день сыт. Плюс сильное ощущение эйфории. Радость в чистом виде, понял?

– Понял, – мрачно ответил Савелий (ему хотелось домой). – Я же говорю, наркотик.

– Говорят тебе, это не наркотик, – возразил Годунов, горячась. – Даже самые мягкие наркотики разрушают нервную систему. Принимаешь наркотик – тебе хорошо. Перестаешь принимать – тебе плохо. При систематическом приеме наркотика организм перестает вырабатывать естественный гормон удовольствия, эндорфин…

Они стояли на углу. Справа был двор, некогда облагороженный газоном. Сейчас этот газон превратился в пыльную плешь, из центра ее тянулся вверх мощный стебель: тридцать метров длины, четыре метра ширины, глянцевая черно-зеленая поверхность в мелких чешуйках, а высота – отсюда и до облаков. В полутора метрах от земли тело стебля украшали шрамы. Они немного отличались по цвету – по краям коричневые, в центре изумрудные. Слева тянулась темная пустая улица: то одна, то другая одинокая фигура перейдет дорогу (в любом месте; машины тоже отсутствовали) – и опять возвращается странное ощущение нереальности происходящего.

– …А мякоть стебля, – продолжал Годунов, – действует на человека иначе. Как – никто не знает. Ученые теряются в догадках. Это самая настоящая таблетка счастья, понимаешь? Съел ложечку мякоти – и ты сыт, доволен, весел, тебе хорошо, и все это – без последствий.

– Так не бывает. – Савелий покачал головой. – Ты, Годунов, конечно, умный, рассказы пишешь и вообще… но я тоже кое-что знаю. В природе все уравновешено. За удовольствия надо платить. Тем более за эйфорию. Всякое животное устроено так, что ему нужны не только удовольствия, но и стресс. Страх, гнев и так далее. Если человек будет только наслаждаться и не будет страдать – он перестанет совершенствоваться и исчезнет с лица земли.

– Ага. – Годунов потер сломанный нос. – Ты, брат, это все сказал бы дураку, которого мы встретили. Догнал бы его, поймал за рукав и поговорил про страдания. Только ему сначала надо грязь из ушей вытащить.

Они еще раз огляделись и зашагали в направлении ближайшего метро.

– Такую опасную дрянь, – задумчиво произнес Савелий, – надо запретить под страхом смерти.

Годунов кивнул:

– Уже запретили. Десять лет тюрьмы за хранение одного грамма субстанции. Но они все равно жрут. Видел на стебле отметины? Ночью выходят, топором кожу разрубят – и набирают. Государство с этим мирится. Иначе придется забить до отказа все тюрьмы и еще новые построить. Пойми – травоеды безвредны. Они не совершают преступлений. В этом их коренное отличие от наркоманов. Наркоман может убить за дозу. А травоядному достаточно дождаться темноты. Травоядный не проявляет недовольства, его даже не надо кормить. Он сидит дома, смотрит телевизор и спит. Или трахается. Говорят, мякоть – это афродизиак.

– Тогда надо опутать каждый стебель колючей проволокой и поставить солдат с пулеметами!

– В первые годы так и делали. Потом перестали. Угадай почему?

Савелий подумал и предположил:

– Солдаты сами жрали мякоть.

– Ха! – воскликнул Годунов. – Ты небезнадежен. Слушай, давай приедем сюда ночью. И вырежем себе немного.

– Еще чего.

– Боишься.

– Нет. Просто это мне не нужно.

– Боишься, – усмехнулся Годунов. – Ладно. Это была шутка. Но я все равно попробую.

– Зачем?

– Что значит «зачем»? Мне интересно. Я должен знать, что это такое.

Савелий иронично осведомился, не желает ли его друг попробовать на вкус человеческие экскременты, и они, кое-как отыскав вход в метро, поехали по домам, споря и переругиваясь так, как могут спорить и переругиваться только полные единомышленники.

Они дружили с шести лет. В их тандеме Годунов верховодил, генерировал идеи. Савелий был ведомым: критиковал, отбраковывал неудачные предложения, пожимал плечами. Гарри лез вперед – Савелий страховал. Гарри был революционер – Савелий дипломат, оппортунист и соглашатель. Гарри был упрям – Савелий осторожен. Даже в самые сопливые годы, во времена игр в сибирских партизан, Гарри Годунов сражался только за китайцев; если его брали в плен, он неизменно кончал с собой, проглатывая зашитую в угол воротника ампулу с ядом, а когда приятели кричали, что так не бывает, он спорил до хрипоты и приносил из дома ветхие, столетней давности, бумажные книги, где действительно черным по белому было написано насчет ампулы в уголке воротника.

Взрослея, Гарри постепенно менялся, и не в лучшую сторону. К моменту окончания школы их крепчайшая детская дружба уже выглядела необязательным приятельством. Они не поссорились, просто взаимно охладели. Годунов отдалился от всех, стал нервным, нетерпимым, отвратительно насмешливым. Мог устроить скандал в самой теплой и интимной компании. Полюбил выпить и заимел обыкновение приставать к чужим девчонкам. Иногда говорил Савелию, что пишет роман, который сведет с ума весь мир. На что Савелий резонно замечал, что роман молодого писателя Гарри Годунова прежде всего сведет с ума самого Гарри Годунова. В ответ обычно неслись ругань и саркастические афоризмы.

Через год восемнадцатилетний Савелий стал студентом. И одновременно получил доступ к персональному депозиту. К своей личной доле от миллиардов, ежегодно перечисляемых китайцами за право жить и работать на российской территории.

Оцифровку он прошел заблаговременно. Добрый дядя в белом халате посреди сверкающего никелем кабинета ввел ему под кожу микрочип, невидимый простым глазом. Теперь Савелий мог зайти в любой магазин и взять все, что хотел: сумма списывалась с депозита на выходе из магазина, не доставляя владельцу микрочипа никаких хлопот.

Размер депозита был изрядный, но подавляющее большинство граждан предпочитало экономить. Купить себе вертолет на китайские деньги было нельзя. И квартиру на семидесятом уровне – тоже. Но осесть в статусе мирного рантье где-нибудь на пятьдесят пятом, вкусно кушать, покупать недорогую прочную одежду и посещать кинотеатр – вполне. При известной сноровке китайский депозит позволял полноценно жить, не утруждая себя хождением на службу.

Молодежь отчаянно экономила на самом необходимом, чтобы однажды потратиться на нечто пафосное. Допустим, на винтажное авто с бензиновым мотором. Девушки обычно проходили через бурное увлечение пластической хирургией (во времена юности Савелия как раз входил в моду вспененный силикон), но к двадцати пяти годам охладевали. Наиболее рассудительные, правильно воспитанные, жадные до жизни получали профессию, заработок и со временем выбирались на семидесятые и восьмидесятые этажи.