Этот разговор меня тревожит и одновременно возбуждает. Чтобы прийти в себя, я валюсь на спину, несильно дрыгаю задними лапами и в знак покорности (временной, не будем преувеличивать) прижимаю уши.

Мы занимаемся любовью на опасном ложе – оседлав самую высокую горгулью собора, рискуя сорваться вниз и разбиться насмерть.

В пароксизме наслаждения я издаю крик, долго мечущийся над островом, которым я овладеваю.

8. Остров Сите

Сначала на острове Сите жило галльское племя паризиев. Найдены следы его пребывания, относящиеся к 250 году до нашей эры. Паризии, без сомнения, и дали имя всему городу. Они жили в крытых соломой хижинах, обнесенных деревянными оградами, питались рыбой из Сены и дичью, добываемой на окрестных болотах.

Римляне, захватившие Галлию в 52 году до нашей эры, назвали остров Сите Лютецией и возвели на нем храм в честь Юпитера. На Лютеции жило тогда примерно 1500 человек, в основном галлы, ставшие галло-римлянами. Для защиты острова были построены каменные стены, на его юго-восточном берегу появилась пристань.

При нашествии гуннов во главе с Аттилой в 451 году население острова спасалось за частоколами. После этого остров обнесли стеной шириной в 2 метра и высотой в 30 метров.

В 508 году король Кловис построил в центре острова свой дворец. Он принял христианство, и храм Юпитера, стоявший тогда на месте собора Парижской Богоматери, был превращен в христианскую базилику.

В 845, 861 и 877 годах остров грабили и сжигали викинги. В 885 году Париж атаковали 40 тысяч воинов короля Зигфрида на 700 деревянных кораблях – драккарах. На этот раз графу Эду Парижскому удалось спасти город, договорившись об их уходе в обмен на денежную компенсацию. За эту своеобразную победу Эда избрали королем Франции.

В 1163 году король Филипп Август возвел на двух берегах острова крепостную стену, а епископ Морис де Сюлли начал строить собор Парижской Богоматери.

Позже остров Сите стал сердцем столицы: для упрощения торговли были построены каменные мосты, а будущая площадь Дофина стала большим парижском рынком.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания. Том XII

9. Жизнь на острове Сите

– Ты слишком голосишь при оргазме, – упрекает меня Пифагор. – Натали прислала мне со смарфтона сообщение, что своим экстатическим мяуканьем ты перебудила всю округу.

Снова здорово! Ничто так меня не бесит, как нотации людей по поводу моей личной жизни. Я живу как хочу, и если кому-то, например, нашим двуногим слугам, что-то не по нраву, то это их проблемы.

– Похоже, Натали не любит, когда я занимаюсь любовью, – говорю я. – Я, конечно, ценю ее услуги, но нельзя не признать ее ограниченность: для нее мы, кошки, – бесполые плюшевые игрушки. Вспомни, как она кастрировала Феликса! Людям всегда будет трудно видеть в нас свободных и независимых существ и тем более свою ровню. И вообще, у меня есть подозрение, что они нам завидуют.

Глядя издали на свою служанку, я мысленно обращаюсь к ней с такой тирадой:

Моя бедная Натали, ты ни в чем не виновата. Что поделать, если ты принадлежишь к людской породе! Думаю, ты – часть старого, отживающего мира. Лучше бы тебе осознать, что те, кого ты считала просто домашними животными сугубо декоративного назначения, уже заменяют вас, людей.

Но это ничего не дает, она меня не понимает. Придется пройти еще немалый путь, прежде чем я смогу общаться с ней так же, как с Пифагором.

Я глубоко дышу, желая успокоиться. Раз диалог со служанкой невозможен, я намерена обратиться к Патриции, немой женщине-медиуму: с ней мне иногда удается общаться мысленно. Я показываю жестом, что желаю с ней поговорить, и она тут же настраивается на мою волну.

Патриция, ты – единственная среди людей, у кого есть со мной связь. Мне хотелось бы, чтобы ты вразумила мою служанку: скажи ей – я делаю, что хочу и когда хочу, и мне все равно, нравится это ей или нет. Не беспокойся, она знает, на что я намекаю.

Надеюсь, наша шаманка меня поняла. Она кивает и гладит меня по голове, не ероша шерсть.

Как ни грустно, Патриция, кажется, утратила свои телепатические способности. Но возможно, дело в другом: это я сама не умею до нее достучаться.

Я разгуливаю по острову Сите, осваиваясь с этой новой информацией.

Время ничего не исправило. Я лишилась возможности доводить до наших слуг свои соображения.

Что ж, пускай тогда Пифагор поговорит с Натали при помощи своего «третьего глаза», раз он теперь единственный мостик между двумя нашими цивилизациями.

По прошествии еще одного дня я убеждаюсь, что на нашем счастливом острове все происходит наилучшим образом. На северный берег выбираются еще семь раненых крошек, просящих у нас убежища. И другие новенькие – трое молодых людей, выжившие при эпидемии чумы и тоже желающие к нам присоединиться. Это очень кстати – чем больше пятипалых рук с удачно расположенным большим пальцем, тем лучше.

Эту троицу доставляют на остров в лодке наши люди. Остров Сите довольно большой, поэтому найти для них жилье не представляет труда. Таким образом, численность нашей коммуны, а значит, и наша оборонительная армия, растет не по дням, а по часам.

В последующие дни происходит то же самое. Чем лучше становится у нас на острове, тем привлекательнее он для переживших Крах. Всего за неделю наше население увеличивается от нескольких сотен кошек и всего десятка человек до тысячи кошек и сотни людей.

Анжело, мой повзрослевший котенок, поселился с группой из двадцати «подростков» у Эсмеральды – той, как я погляжу, нравится возиться с подрастающим поколением.

Лично у меня, повторю, не так силен материнский инстинкт: для меня дети, скорее, тормоз личной эволюции. Анжело я люблю тем больше, чем… реже его вижу. То, что Эсмеральда взялась о нем заботиться, представляется мне знаком судьбы. По-моему, детей надо вверять заботам тех, кому это нравится, а не тех, для кого они обуза.

Нанося свой последний визит мелюзге, я наблюдала издали, как Анжело и прочие, поощряемые Эсмеральдой, расправлялись с лягушкой. Что ж, сказала я себе, тем лучше для него. Практика вивисекции поможет ему узнать расположение внутренних органов (всем матерям известно, что прозрачная кровь земноводных не так пачкает шерсть, как кровь грызунов).

Любуясь своим котенком, уже ставшим, надо это признать, молодым котом, я замечаю, что он ведет себя как предводитель стаи и презрительно помыкает другими молодыми котами. По отношению к слабейшим, подверженным наибольшему влиянию, он подчеркивает свое доминирующее положение.

Придется за ним приглядеть – не хватало только, чтобы он возомнил себя… мной!

Чтобы отметить и укрепить наше зарождающееся сотрудничество с двуногими я предлагаю устроить праздник во славу нашего Рая.

Пифагор обсуждает эту тему с Натали, и та не только соглашается дать кое-какие указания другим людям, чтобы они организовали праздник, но и направляется в храм поиграть на органе. При первых же аккордах мой сиамец с видом знатока сообщает:

– «Токката» Иоганна Себастьяна Баха.

«Токката» Баха звучит все величественнее. Мне нравится эта музыка, и я присоединяюсь к своей служанке за органом. Меня завораживает бег десяти ее пальцев по клавишам, ее руки напоминают двух жирных розовых пауков.

Мне уже знаком голос Марии Каллас, певшей «Каста Дива» Беллини, знакома «Весна» Вивальди, звучавшая у моей служанки на Монмартре, а теперь я постигаю «Токкату» Баха. От этих мощных звуков у меня вибрирует грудная клетка, вся я, включая хвост, мелко дрожу. Невероятно, что вытворяет с организмом музыка!

Слушая орган, я чувствую себя все лучше. Я восхищена своей служанкой Натали. Внезапная вспышка вдохновения побуждает меня расхаживать по клавишам и мяукать. Расчет на то, чтобы изобрести таким способом первое музыкальное произведение для человека и кошки.

Но мое вмешательство вынуждает исполнительницу прерваться. Она берет меня на руки, гладит. Это немного обидно: мне хотелось играть, но она снова меня недооценила, отнеслась как к плюшевой игрушке, не понимая, что на самом деле имеет дело с маленькой львицей.

Мы – я и мое достоинство – предпочитаем ретироваться, чтобы вместе с другими кошками исполнить популярную на Монмартре песню, которую не сыграть никому из людей.

Молодежь разжигает большой костер, и все принимаются плясать под веселую музыку. Сначала танцуют только юноши и девушки, потом к ним присоединяются кошки, старающиеся подражать их движениям и как можно дольше удерживаться на задних лапах.

Ко мне подходит пепельно-серый кот Вольфганг со словами:

– Лично для меня гастрономическое искусство интереснее музыкального и танцевального.

И он делает мне предложение, которое имеет отношение не к еде, а к столь необходимому всем питью, – интересуется, не желаю ли я попробовать самый изысканный напиток людей, шампанское.

– Тебе нравится икра? Ну так шампанское – ее жидкий эквивалент, в шкале ценностей людей оно занимает второе место.

Пифагор просит Натали найти для нас шампанское. Она принимает вызов, раскапывает в какой-то брошенной квартире бутылку и наливает мне фужер. Икра была мне по вкусу, поэтому я доверяю Натали и, не позаботившись принюхаться, делаю большой глоток. С шампанским все просто: оно смахивает на мочу и имеет такой же вкус! Разница только в пузырьках, щекочущих нёбо и глотку. Ну и в головокружении. Я отхаркиваюсь. Вольфгангу это кажется забавным, он подбивает меня продолжить:

– Пей, не останавливайся. Вот увидишь, в конце концов тебе понравится. Ты мало выпила, поэтому и морщишься.

Я решаю последовать его совету, как ни причудливы его доводы, и делаю еще несколько глотков. Удовольствия как не было, так и нет. Голова все сильнее идет кругом, я качаюсь, перед глазами все плывет, в голове муть.

– Ну как? – интересуется Вольфганг.

– Ничего хорошего. Мозги дали трещину.

– Тебе приятно?

– Нет, такое впечатление, что мысли мне уже не принадлежат. Похоже на эффект кошачьей мяты, только сильнее. Мне не нравится, когда мои мысли мне неподконтрольны. Все, хватит с меня этого твоего яда!

Пепельно-серого моя реакция почему-то умиляет.

– Говорю же: ты мало выпила. Надо продолжить. Не останавливайся! Выпей весь фужер. С этого начинал каждый новый день президент республики. Это напиток напитков, от него рождаются умные мысли.

Я его больше не слушаю, ощущая неудержимый рвотный позыв, и тороплюсь хлебнуть воды, чтобы разбавить мерзкую жижу, разбалансировавшую мое тело и разум.

10. Различия между кошками и людьми

Кошки и люди по-разному относятся к одним и тем же вещам.

Взять хотя бы еду: кошка ест, когда голодна, а человек – когда наступает время завтрака, обеда, ужина. Поэтому кошка может есть десять раз в день или ни разу, человек же ест трижды в день, даже когда не голоден. Когда желудок кошки полон, она перестает есть, а человек продолжает – по привычке. От соленого, сладкого и жирного человек испытывает удовольствие, никак не связанное с насыщением. Вид, цвет и даже цена пищи могут пробудить у него аппетит, хотя организм не испытывает потребности в еде.

Различаются человек и кошка также периодами активности: человек днем деятелен, а ночью отдыхает, кошка же активна тогда, когда у нее есть на то желание, и отдыхает, когда чувствует утомление.

Человек в итоге часто болеет, потому что неправильно питается и устает, а кошка, привыкшая прислушиваться к своим истинным желаниям, находится в гармонии с потребностями своего организма.

Поговорим об органах чувств, по-разному применяемых кошками и людьми.

Звуковой спектр, воспринимаемый людьми, гораздо беднее. Если кошка слышит ультразвук частотой до 50 000 герц, то человеческое ухо ограничено величиной 20 000 герц.

У кошки обоняние развито в 40 раз лучше, чем у человека: у нее не менее 200 миллионов обонятельных рецепторов, тогда как у человека их только 5 миллионов.

Поле зрения у человека равно 180 градусам, а у кошки – 280 градусам, к тому же люди не видят в темноте. У людей, в отличие от кошек, нет третьего века, так называемой мигательной мембраны – тонкой прозрачной кожицы, идущей от внутреннего уголка глаза (она позволяет отфильтровывать некоторые солнечные лучи и препятствует ослеплению).

У кошек есть особый орган Якобсона, позволяющий различать запахи на вкус, раздвигая рот и пропуская воздух в два канала, расположенные позади резцов.

Кроме того, кошки улавливают малейшие колебания в воздухе, тогда как люди, лишенные вибрисс, воспринимают только звуки и зрительные образы. Любое бесшумное событие за спиной остается для людей, в отличие от кошек, незамеченным.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания. Том XII

11. Похмелье

Не знаю как вы, а лично я не создана для шампанского. От человеческого напитка, употребленного вчера вечером, у меня часами раскалывалась голова и пучило живот. Мне даже пришлось вскочить посреди ночи. Похоже, если наслаждаться музыкой и гастрономией, этими двумя видами искусства одновременно, то их воздействие на мою пищеварительную и мыслительную систему оказывается крайне нежелательным.

Проснувшись, я уже не могу уснуть, потому покидаю комнату органиста собора Парижской Богоматери (я уснула там, прижавшись теплым комком к своей служанке). Спускаюсь по лестнице и выхожу на паперть.

Там я мочусь – надо же избавиться от подозрительной жидкости.

Затем я прохаживаюсь в одиночестве по острову Сите, в этот ночной час совершенно пустынному. Почти все мои мысли о нашем невероятном везении – о подвернувшемся нам хорошо защищенном месте, где кошки могут спокойно готовиться к «послечеловеческой» эре.

Я размышляю также о вероятном пересмотре моего прежнего отношения к прямохождению и к ношению одежды. То и другое всегда казалось мне ошибочным, но теперь я не исключаю, что именно этим объяснялся, в частности, прогресс человечества.

Меня мучает жажда. Нужно хлебнуть чистой водички, чтобы забыть о неприятном воздействии шампанского и очистить кишечник. Кажется, я видела фонтанчик питьевой воды в метро.

Нахожу вход, спускаюсь по лестнице и вижу фонтанчик, который можно привести в действие нажатием на клавишу. Мне это вполне под силу. Наконец-то живительная влага!

Но меня внезапно настораживает непонятный звук. Я ловлю звуковые волны левым ухом (оно у меня более чуткое) и определяю происхождение ночного звука. Похоже на царапанье по камню. Через секунду-другую звук прекращается, но вскоре раздается опять. Доносится он, без сомнения, из-под лестницы.

Я медленно и бесшумно спускаюсь по ступенькам и оказываюсь перед кирпичной стеной, сложенной нашими слугами-людьми, чтобы перекрыть вход на станцию. Здесь царапанье слышно лучше. По кирпичу явно трут чем-то твердым и острым. Звук отчетливый, даже назойливый.

– Кто здесь? – мяукаю я.

Звук тут же прекращается. Я жду. Звук возобновляется. Я снова мяукаю:

– Вы меня слышите?

Опять тишина.

Я больше не сомневаюсь, что за стеной кто-то скребется. У меня возникает предположение об утечке воды из ржавой трубы, но прекращение звука в ответ на мое мяуканье перечеркивает эту гипотезу.

Я напрягаю все органы чувств для анализа явления. Появляется новая мысль: в систему вентиляции засосало воробышка.

– Кто здесь?

Я прижимаюсь к стене ухом и силюсь представить, что за форма жизни за ней теплится.

И тут стена полностью обрушивается, а из груды обломков выскакивают жирные черные крысы – и не одна-две, а целые сотни!

Инстинкт подбрасывает меня к потолку. Я выпускаю когти и цепляюсь за любые шероховатости и выступы, чтобы не упасть вниз.

Подо мной течет зубастый шерстистый поток, меня никто не замечает. Крысиное полчище мчится по тоннелю метро с явной целью выбраться на поверхность.

До меня наконец доходит: крысы прогрызли кирпичный заслон.

Дождавшись, пока крысиный поток иссякнет, я бегом возвращаюсь в собор, там поспешно забираюсь на северную башню и жму на красную кнопку, которую мне показал Пифагор. Необходимо как можно скорее поднять тревогу.

Колокола начинают раскачиваться, и я глохну от их звона.

Весь Рай разом просыпается. Снова я прислушалась к своему инстинкту и не прогадала.

– КРЫСЫ! КРЫСЫ! – ору я сверху.

Мне видно, как крысиная стая заполняет наш Рай.

Они прорвались! Надо срочно их перебить.

– Скорее найдите Ганнибала! – мяукаю я.

Кошки внимают моему призыву и будят льва, сбежавшего из цирка в Булонском лесу. Не знаю, в курсе ли вы, что спящие львы даже больше нас чувствительны к щекотке. Возможно, размеры усложняют их пищеварение, во всяком случае, они терпеть не могут, когда их тревожат во сне. Не хотелось бы мне оказаться крысой перед носом у грубо разбуженного льва! Разгневанный Ганнибал преграждает путь вражеской армии и издает такой могучий рык, что первые шеренги атакующих застывают в ужасе. Лев принимается месить крыс своими лапищами, его длинные когти оставляют в плотной крысиной массе кровавые борозды, челюсти перемалывают грызунов без счета. Напирающие сзади оказываются в его пасти после тех, кто попал ему на зуб первыми.

Кошачьему подкреплению за львиной спиной не приходится вступать в бой. Остается стоять неподвижно и восхищаться неукротимой силой Ганнибала.

Столкновение (если это можно так назвать) длится считаные минуты, от грозной армии грызунов остается гора трупов, как разорванных, так и целых.

– Браво, Ганнибал! – мяукаю я. – Покажи крысам, что им здесь не место!

К полю боя спешат люди, но они замирают в отдалении из страха, что их зацепят львиные когти или чумная зараза. В конце концов уцелевшие крысы пытаются отступить к реке.

Но тут мои соплеменницы, предвидевшие такой маневр, преграждают им путь.

– Не убивайте всех до одной! – мяукаю я. – Попытайтесь взять пленных!

Но в кошачьем кольце к этому моменту, как я вижу, остается всего одна крыса.

Я вынуждена предпринять отвратительный мне самой шаг: вступить в бой со своими соплеменницами, чтобы спасти уцелевшего врага.

– Возьмитесь за ум! Надо сохранить ей жизнь, чтобы выведать сведения о других крысах. Если вы ее прикончите, то будет потеряна бесценная информация.

Я приглядываюсь к спасенному мной зверьку. Это здоровенная темно-серая крыса с черными глазками и белыми резцами, длинными и острыми, она вся дрожит от страха. Мне слышно, как клацают ее челюсти. Ее нетрудно понять: наверное, раньше она знать не знала о существовании львов. Представляю, что было бы со мной, если бы я очутилась перед крысой, вдесятеро превосходящей меня размерами; в такой ситуации даже я, при всем своем бесстрашии, оцепенела бы от ужаса.

Я раздумываю, как разговаривать с пленной. Я крысиным наречием не владею. Лучше остальных должна справиться с этой задачей Патриция, которая уже готовится: пьет особый травяной настой и погружается в транс. Тот же настой насильно вливают крысе. Обе как бы засыпают, только дрожь ресниц и чуть заметные движения ртов свидетельствуют о безмолвном диалоге.

Наконец Патриция открывает глаза и показывает жестом, что добыла желаемые сведения. Она записывает то, что поняла, передает записку Натали, та – Пифагору, а тот доводит сведения о крысах до всех кошек.

После разгрома на Лебедином острове оставшиеся в живых крысы бежали и собрались на юго-западе Парижа. Там произошло нечто вроде разбора полетов: крысиный царь Камбис был вынужден объяснять всем остальным причину военного поражения. Ему поставили в вину плачевный результат в условиях численного превосходства и умения плавать – то и другое вроде бы должно было гарантировать победу.

Камбис попытался оправдаться, но безуспешно. Его главенствующее положение было поставлено под сомнение. Самцы объявили его виновным в провале атаки на Лебедином острове. Царь должен был за это поплатиться.

Вскрыв ему череп, но не умертвив, они сожрали теплый трепещущий мозг. У нас врагов съедают, чтобы пропитаться их силой; крысы же сожрали своего вождя с целью позаимствовать его ум. После этой ритуальной казни доминантные самцы устроили дуэли, определяя преемника. Командовать ими был достоин только сильнейший.

Воины бились не на жизнь, а на смерть, уцелеть должен был всего один. Чтобы выявить самого достойного предводителя, крысы были готовы принести в жертву самых прославленных своих бойцов.

Наконец определился абсолютный победитель.

Как ни странно, им оказался не самый большой, не самый толстый, не самый мускулистый самец, и он не обладал самыми длинными резцами и самыми острыми когтями. Нет, триумфатор был невелик, с белой шерстью и красными глазами. По уверениям нашего информатора, с ним была связана легенда.

Этот самец якобы пожил у людей, ставивших над ним опыты. Он прошел через страшные испытания, но выжил, проявив необыкновенную выживаемость и приспособляемость.

Новый вожак обладал завидным спокойствием. Свой невзрачный вид он компенсировал в бою талантом предвосхищать любой замысел неприятеля. Он угадывал слабые места противника и наносил молниеносный разящий удар. И еще у него всегда оставалось время в запасе.

Так эта мелкая белая крыса с красными глазами возобладала над остальными претендентами. Одержав победу, вожак объявил, что ненавидит людей за зло, которое они ему причинили, и рассчитывает перебить их всех до одного, чтобы само их существование было забыто. С такой же силой он ненавидел собак и кошек, полностью лишенных, по его мнению, гордости и ставших рабами людей.

Он гарантировал своему племени, что люди и кошки, участвовавшие в бою на Лебедином острове, понесут суровое наказание за нанесенное крысам оскорбление, и ни один человек и ни одна кошка не посмеют даже попытаться повторить свой успех.

Пленный показал, что во лбу у нового крысиного царя зияет дыра – порт для подключения к человеческим компьютерам, то есть ко всем знаниям прежнего человечества.

Ничего себе, и у этого есть «третий глаз»!

Ознакомившись с историей человечества и с его главными предводителями, новый крысиный царь взял имя прославленного воина прошлого, с которым он вздумал сравняться, – Тамерлан.

Пленный подтвердил, что белый красноглазый самец, став новым крысиным царем, сумел объединить все окрестные стаи в одну, бурую. Она закрепилась в большом доме на западе Парижа, из которого Тамерлан организует следующее крысиное нашествие.

Скоро бурая стая явится сюда, разбитый ночью отряд был разведывательным. Задачей несметной крысиной армии будет полное уничтожение всех и вся. Показания завершались мнением о невозможности остановить Тамерлана с его бурой ордой.

Воспользовавшись ротозейством охраны, пленный совершает побег. Мы кидаемся за ним вдогонку, но он успевает забраться на одну из башен собора Парижской Богоматери, прыгает оттуда вниз и разбивается о паперть. Я ошеломленно спрашиваю:

– Зачем он так поступил?

– Он фанатик. Решил, вероятно, пожертвовать собой, чтобы ничего больше нам не сообщать, – отвечает Пифагор.

– Почему тогда он не сделал этого раньше?

– Потому что хотел сообщить нам о наступлении Тамерлана с бурой ордой. Его целью было посеять страх.

Говоря это, сиамец невольно подергивает кончиками ушей.

Он бредет в комнату Натали, я следую за ним. Он хватает лапами USB-кабель и подключает к своему «третьему глазу». Я знаю, что он входит в Интернет. Вижу, как он сосредоточен; отключив кабель, он не может не скорчить гримасу.

– И что? – осторожно спрашиваю я.

Он проводит по морде лапой, словно желая избавиться от информации, проникшей ему в мозг.

– Я узнал по Интернету, кем был человек по имени Тамерлан.

12. Тамерлан (часть первая)

Тамерлан (Тимур) был самым жестоким и кровавым завоевателем Средневековья. Его имя связано с цепью «исторических случайностей»: такое впечатление, что он всю жизнь воевал не ради создания империи, а просто из удовольствия умертвить самыми чудовищными способами как можно больше людей. Тамерлан родился 8 апреля 1336 года близ города Кеш (Узбекистан). В результате сложных родов он появился на свет с окровавленными руками. Некоторые потом объясняли его склонность к убийствам именно этим.

<1 2 3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

3 из 6

Полная версия

Ее величество кошка

Другие книги автора