«Времена были нескучные!..» 2 том

– Баб Тань, тебя послушать, так и звать к Ефросинье некого, – огорчённо сказала Александра.

– Как это некого? Я разве сказала, что некого? Есть у меня одна повитуха-знахарка, в почёте и доверии слывёт, делает роды быстрыми, лёгкими. Мужу верная, в летах, сама рожать уже перестала, тоже Татьяной зовут. Её даже на отёл к скотине зовут. Во как! Что разулыбалась, барыня? Лучше такого одобрения в деревне нет.

– И, правда, конечно же, Татьяна! Как я запамятовала? – всплеснула руками няня Наташа.

– Ну, Татьяна, так Татьяна, – согласилась Александра, – вы договоритесь с ней заранее.

– Договоримся, – произнесла няня Наташа, – только ты уж, милая, не сказывай никому о нашем уговоре, а то сглазят нашу Ефросиньюшку, порчу наведут. Пусть роды начнутся для всех в тайне.

– Оборони Бог, если кто спознает, что баба родит, замучит ее, ни за что не родит, как должно. Она должна будет лишнее страдать за всякого, кто узнает об этом, и будет мучиться за каждый грех узнавшего, – продолжила баба Таня.

– Не беспокойтесь, мои дорогие, всё сделаю, как надо, – улыбнувшись старушкам, сказала Александра.

Но как ни готовились к данному событию, свершилось всё неожиданно.

Александра с Ульрикой мирно сидели в саду в удобных креслах, принесённых слугами. Был замечательный солнечный день. Александра читала «Жака-фаталиста» Дидро, Ульрика вязала шапочку для ребёнка, изредка поднимая глаза, глядя на буйство осенних красок, и горестно вздыхая.

– Что ты, милая? – заботливо спросила Александра.

– Как-то странно я себя сегодня чувствую, – ответила Ульрика.

– Может, схватки начинаются? – забеспокоилась Саша.

– Похоже на схватки, но какие-то они слабые и беспорядочные.

Александра кликнула слуг и велела позвать няню Наташу. Та прибежала, запыхавшись, узнала, в чём дело, велела натопить баню, отвести в неё Ульрику, а сама побежала за повитухой Татьяной.

Повитуха, бабка Татьяна, выйдя за свои ворота, первым делом стала лицом к востоку и сказала: «Батюшка, восток, бывает на тебе сам Иисус Христос. Благословите меня, рабу грешную, на мир Божий, к рабе Божией Ефросинье Казанская Божия Матерь, Михаил Архангел и все святые Угоднички». А во время пути до бани всю дорогу читала «Богородицу». Так как самое важное при родах – совершить их, насколько возможно, секретнее, повитуха с няней Наташей, чтобы их никто не заметил, пробирались в баню окольными путями через гумна и огороды.

Баню к этому времени растопили, чтобы распарить и «размягчить» тело роженицы. Ульрику переодели во все чистое и уложили на скамью.

– Помогай, Бог, трудиться, – приветствовала повитуха Татьяна Ульрику, войдя в баню.

Бабка осмотрела роженицу. Как только она прикоснулась к животу Ульрики, плод внутри сразу же отозвался.

– Все благополучно, ребеночек на ходу, только бы воды прошли, а там все пойдет своим чередом, – заключила она.

Для ускорения родов повитуха расстегнула Ульрике ворот, сняла с нее кольца и серьги, развязала все узлы, какие были, распустила волосы, велела отпереть все замки в доме, открыть печи, заслонки, двери, ворота, сундуки и лари, чтобы роды «развязались» скорее и у роженицы свободно открылись все «затворы и запоры», затрудняющие выход ребенка.

Затем Татьяна поставила в голову Ульрике икону Божией Матери и святую воду, окурила и себя, и роженицу росным ладаном, опрыскала крещенской водицей и дала испить её, а перед иконой зажгла восковую свечку.

– Пресвятая Богородица, – молилась повитуха, – отпусти матушку Соломониду, принимавшую Иисуса Христа. Бабушка Соломонида, приложи свои рученьки к рабе Божией Ефросинье. Чистый четверг, великая пятница, честная суббота, святое воскресенье, отблагодарите нас добрыми делами.

Начались схватки, но очень слабые. Татьяна ободряла роженицу, разглаживала ей поясницу с приговором «Расступитеся, растворитеся, косточки!», растирала живот деревянным маслом, но схватки стали затухать. Тогда повитуха дала Ульрике сильнейшее, много раз испытанное средство: настой травы чернобыльника. Схватки возобновились.

Во все продолжение родов бабка постоянно крестилась, клала земные поклоны и утешала роженицу: «Потерпи, моя касатка, потерпи, Бог пошлет, все благополучно будет, все по-доброму идет».

Но всё шло как-то не по-доброму. С начала родов прошло семь часов, отошли воды, Ульрика измучилась, чуть слышно стонала. Александра послала няню Наташу за акушеркой, той самой «бабой-голландкой».

Спустя некоторое время в баню вошла крупная ширококостная женщина-богатырь, акушерка Антонида. В ту секунду, когда у Ульрики начались потуги, она решительно отодвинула повитуху Татьяну и склонилась над роженицей:

– Как у нас дела?

– Я умираю, – чуть слышно прошелестела Ульрика заплетающимся языком.

– Что это она у вас говорит? – сердито спросила акушерка.

Ульрика вскрикнула, приближались очередные потуги. Антонида взглянула на показавшуюся головку плода, и в то же мгновение поняла, что тужится нельзя, головка не встала родничком.

– Нет, милая, нет, мы сейчас тужиться не будем. Послушай меня: как будет очередная потуга, ты будешь вместе со мной дышать носиком. Договорились?

С огромным трудом Ульрика послушно дышала носом вместе с акушеркой, преодолевая потуги. Наконец и потуги тоже прошли, как и схватки.

Повитуха в это время заговаривала воду:

– Стану я, раба Божия Ефросинья благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротми. Выйду я в чистое поле, помолюсь и поклонюсь на восточну сторону. На той восточной стороне стоит престол Господень. На том престоле Господнем сидит Пресвятая Мати Божья Богородица. И помолюсь, и поклонюсь Пресвятой Матери Божьей Богородице: «Пресвятая Мати Богородица, соходи с престола Господня и бери свои золотые ключи и отпирай у рабы Божьей Ефросиньи мясные ворота, и выпущай младеня на свет и на Божью волю». Во веки веков, аминь.

Трижды произнесла она этот заговор, после чего заговорённой водой облила живот Ульрики.

Александра, которая в слезах стояла и молилась, спросила у Антониды:

– Что делать-то теперь?

– Как что? – ответила та. – Рожать!

Она решительно взяла за руку ничего не понимающую повитуху и поставила к ногам роженицы.

– Значит так, – сказала она, обращаясь к Ульрике, – сейчас мы будем с…ать!

Акушерка потянула обессилевшую женщину вниз лавки и упёрла её ноги в бедра повитухи. Перекрестилась и аккуратно повернула рукой головку плода.

– Сейчас я положу руку тебе под грудью на живот, сосчитаю до трёх и на счёт «три» надавлю на живот, а ты упрись крепко ногами в бедра этой женщины и на счёт «три» одновременно со мной тужься изо всех сил. Поняла?

– Да, – чуть слышно ответила Ульрика.

Антонида опять перекрестилась, сосчитала «раз, два, три» и надавила сверху на живот, но Ульрика слегка запоздала и одновременно не получилось.

– Я же сказала «одновременно», – раздраженно произнесла акушерка. – Ничего, ничего, сейчас всё получится, – сказала она, успокаивая себя и Ульрику.

И опять прозвучало «раз, два, три». Все свои оставшиеся силы вложила Ульрика в эту потугу. Невероятное ощущение, неведомое дотоле, несмотря на третьи уже роды, испытала она. Что-то необычайно ласковое, нежное, восхитительное коснулось её внутренностей, исходя из её тела.

Ребёнок сразу не закричал, пришлось сначала убрать пуповину, которая не сильно, но всё же обвила его шейку. Шлепок – и раздался долгожданный крик. Акушерка поднесла ребёнка к Ульрике, показала, держа в руках, всё в слизи и крови заливающееся криком существо:

– Видишь, кто это?

– Да, девочка, – еле слышно произнесла её мама.

С детским местом проблем не было, оно отошло быстро и безболезненно.

Ульрику так трясло от напряжения, что подбрасывало буквально на несколько сантиметров над лавкой. Она позвала Александру и, чтобы успокоить тряску, попросила держать её за руку, что та и сделала. Другую руку придерживала няня Наташа. Подошла акушерка, «баба-голландка» Антонида. Пот ручьями стекал по её лицу.

– Ты думаешь – это ты родила? – спросила она Ульрику. – Это я родила.

Заканчивался день 22 октября 1785 года.

Глава 9

Александр Артемьевич порадовался родившейся внучке. Стал спокойнее, возможно, мудрее, после всего произошедшего. Силы явно покидали его, но он был приветлив со всеми и старался не докучать никому своими хворями. Когда чувствовал в себе возможность, спускался к внукам и с умилением наблюдал за малышкой и общался со старшими.

Ульрика, приголубливая дочку, внимательно смотрела в её ясные глазки, была печальна и отстранённа от всего, что происходило вокруг. Будто бы и не жила, а существовала какой-то бесплотной тенью. Похудела (хотя, куда ещё больше худеть, и так была само изящество), краски оставили её прекрасное лицо. Временами слабость непреодолимо наваливалась на неё, тогда она лежала без движения в постели, и было непонятно: жива ли или уже оставила этот мир. Дочка была явным отблеском красоты матери и очень походила неё. Александра быстро после родов организовала крестины, и девочку окрестили Натальей в церкви соседнего уезда. Всю сердечность и заботу Александра отдавала Ульрике и её малышке, понимая безвыходность положения Ульрики и будучи не в силах ей чем-либо помочь. Одно она обещала Ульрике твёрдо – она сделает всё, чтобы уравнять Наташу в правах с братом и сёстрами. Как? Она пока не знала и сама, но ни секунды не сомневалась, что она это сделает во что бы то ни стало и несмотря ни на что.

Год за заботами минул быстро. Наступил октябрь. Александра готовилась радостно отметить годик от рождения Натальи, её первый день рождения, и была вся в хлопотах. В разгар приготовлений прибежала девушка и сказала, что её кличет свёкор. Александра быстро поднялась в спальню к Александру Артемьевичу.

– Ну, что, Александрин, – сказал тесть слабым голосом, улыбаясь через силу, – поздравляю тебя, генеральша ты теперь, генерал-майорша.

Дрожащими пальцами Александр Артемьевич держал письмо. Он в последнее время очень сдал, в чём только душа держалась.

– От Ивана письмо получили? – сдерживая чувства, спросила Александра.

– Да, дорогая, новое звание он получил за службу на Кавказе, за храбрость. Этим горжусь, – глухо прозвучал ответ.

– Всегда за это его уважала, им гордилась и детей в любви и уважении к отцу воспитываю. Александр по стопам отца хочет пойти. Иван мне написал, в кадетское училище его отдать хочет. Тревожно мне за него, мать ведь, но препятствовать не буду. Славное это поприще для мужчины.

– Умница ты и большой души человек, милая моя. Вот уж наградил Бог Ивана, так наградил. Ты о дне рождения Наташи ему напомнила?

– Конечно, но не уверена в его приезде. Он и к старшим детям не часто в дни рождений приезжает. Вы не переживайте, он же на службе. По себе знаете, что не всегда можно всё бросить и приехать. Не хозяин он сам себе.

Александр Артемьевич взял Сашу за руку и покаянно посмотрел на неё выцветшими стариковскими глазами:

– Ты прости меня, старика, что так сложилось всё с у тебя с моим Иваном. Прости! – и из глаз потекли скупые слёзы.

– Что Вы, Александр Артемьевич, – гладя старика по руке, и тоже, роняя слёзы, проговорила невестка, – не убивайтесь! В жизни всё бывает! А лучшего свёкра, чем Вы, и представить себе трудно. Каждый день за Вас Бога благодарю.

– Умру я скоро, Александрин, – спокойно глядя в окно, проговорил старик.

– Что Вы, в самом деле, Александр Артемьевич? – утирая слёзы, сказала Александра. – Живите да радуйтесь, на внуков глядя!

– Чувствую я, уходить мне скоро. Вот Наташенькин день рождения отпраздную, и пора мне. Всё на тебе останется, но я не беспокоюсь. Ты со всем справишься. И не перечь мне сейчас, все когда-нибудь туда уйдём. Я не боюсь и не беспокоюсь. И ты будь спокойна. Ну, иди, тебя внизу уже заждались. Иди, моя хорошая, а то притомился я что-то.

Александр Артемьевич улыбнулся Саше и прикрыл глаза. Она ещё раз погладила его по руке, тихонечко перекрестила и вышла из комнаты.

День рождения Наташи удался на славу! Было много игр, развлечений. Особенно всё происходящее радовало Софи. Наташа мало, что понимала, но ощущая общую атмосферу праздника, видя радостных брата и сестёр, которые вовсю развлекали её, смеялась, танцевала, смешно переставляя ещё не крепкие ножки, и радостно хлопала в ладоши. Александр Артемьевич с огромным трудом спустился вниз, посидел немного, ему поднесли Наташу, он погладил её по головке, умильно поцеловал ручки. Она обняла его за шею, пролепетала: «Деда». Счастью старика не было предела. Но больше оставаться он был не в силах и попросил помочь ему подняться наверх, в спальню, что тотчас и сделали. Мама именинницы всё больше стояла у окна, и Александра понимала, что она всё же надеется, что Иван приедет. До глубокого вечера можно было с подъездной аллеи разглядеть лицо Ульрики на фоне портьеры. Загряжский так и не появился.

* * *

На следующий день во время завтрака в столовую, нарушая все приличия, ворвалась сенная девушка Наташа с криками о помощи. Александру Артемьевичу стало плохо. Александра и Ульрика засуетились, Александра распорядилась гувернёрам оставаться с детьми, Наташу передали няне, а сами женщины кинулись наверх в спальню. Саша, Соня и Катя в растерянности остались в столовой.

Александр Артемьевич был совсем плох:

– Видишь, Александрин, правду я тебе сказал: моё время прощаться пришло. Позовите ко мне отца Кирьяна, исповедаться да собороваться. Да не медлите, мало мне на этом свете уже отпущено.

– Александр Артемьевич, что у Вас болит. Я сейчас за доктором пошлю.

– Да, Бог с ним с доктором, не нужен он мне. Ты, главное, за батюшкой пошли, это мне нужнее, – задыхаясь, произнёс старик.

Дворовые, стоя за хозяйкой и Ульрикой, сдерживая рыдания, утирали слёзы. За отцом Кирьяном и доктором послали одновременно. Пока суть да дело, умирающий протянул руку к Ульрике, та подошла и села на быстро подставленный стул.

– Видишь, доченька, как жизнь обернулась. Ты прости меня за всё, и я тебя, страдалицу, за всё прощаю. Береги себя и береги внучку мою.

У Ульрики всё горе, сдерживаемое внутри, прорвалось наружу, она упала на постель, целуя руку старику, и заплакала навзрыд. Александра осторожно подняла её, прижала к себе и передала девушкам, велев отвести её вниз.

Александра присела на стул, на котором только что сидела Ульрика и взяла свёкра за руку.

– Ах, Александрин, так много хочу сказать тебе слов благодарности и восхищения, да сил нет. Горжусь я тобой, голубушка. Так хочу, чтобы ты Ивана простила, да сладилось у вас с ним опять. Да только Бог в этой ситуации может разобраться.

– Александр Артемьевич, не держу я зла на Ивана, да только не верю я, что ему мое прощение нужно. Он деток любит, ну, и ладно, а в остальном Господь разберется.

– Ну, и хорошо, ну, и ладно. Оставляю я тебя, Александрин, прости мне, старику, всё, а я тебя, голубушку, от всего сердца за всё прощаю и благословляю. Ефросинье помоги, она от тебя полностью зависит, и Наташу береги, она сестра детям твоим, полюби её, как их любишь. Ну, всё-всё, не плачь!

Александра положила голову на грудь свёкру, плечи её сотрясались. Она подняла заплаканное лицо и поцеловала Александра Артемьевича в лоб.

– Будьте покойны, – утирая слёзы, произнесла она, – со всем справлюсь, всё сделаю, от души Вас прощаю, и с низким поклоном за всё благодарю.

Сообщили о приходе отца Кирьяна. Батюшка вошёл, Александра поцеловала его руку, а он благословил её, перекрестив, и подошёл к Александру Артемьевичу. Все покинули комнату. Мужчины остались одни.

Через некоторое время отец Кирьян спустился вниз.

– Всё хорошо, всё успели, всё сделали, – сказал он Александре.

Вошёл приехавший толстенький доктор с румяными щёчками, скинул слуге верхнюю одежду и в сопровождении Александры пошёл наверх. Александра открыла дверь спальни. Александр Артемьевич лежал на спине, закрыв глаза, с вытянутыми вдоль туловища руками. Лицо его было спокойно и благостно. Доктор стал щупать пульс, посмотрел на Александру. Она поняла всё без слов.

Глава 10

На похороны приехали дети Александра Артемьевича: сын Николай с женой Натальей Кирилловной, дочерью гетмана графа Кирилла Григорьевича Разумовского; сын Борис, генерал-майор, овдовевший четырьмя годами ранее, и до сих пор хранивший память о жене, княжне Екатерине Михайловне, в девичестве Черкасской; дочь Елизавета вместе с мужем бароном Александром Николаевичем Строгановым; дочь Екатерина с мужем, графом Алексееем Владимировичем Салтыковым; сыновья Пётр и Андрей. Приехал и Иван Александрович Загряжский в новой генеральской форме.

Родные Александра Артемьевича любили, уважали, были преисполнены к нему самых глубоких добрых чувств, почтительности и благодарности, поэтому скорбь родственников была абсолютно искренней.

Похоронили его на кладбище Иосифо-Волоцкого монастыря, затем справили поминки в Яропольце, выразили соболезнования Александре, старшим детям, заверили в полной поддержке и помощи во всех непредвиденных обстоятельствах (в чём Александра не сомневалась, семейные узы были крепкими, родственные связи близкими и незыблемыми) и разъехались по домам. Задержался только Иван, сказав, что он уедет на следующий день вечером. Ульрика же всё это время находилась у себя в комнате и гостям не показывалась.

На следующее утро Загряжский сказал, что будет завтракать у себя. После завтрака попросил привести к нему детей в гостиную. Порадовался тому, как изменился и вырос Александр, полюбовался младшими Софи и Катрин, поговорил с ними об их занятиях, Наташу взял на руки, долго смотрел на неё, погладил по головке, поспрашивал о глазках, носике, улыбаясь, поцеловал и отдал няне Наташе. Катя тоже, поцеловав папа, ушла с гувернанткой. Затем поговорил с Софи, велел ей быть маме помощницей, слушаться её во всём, прилежно учиться, подставил ей щёку для поцелуя и, тоже распрощавшись, остался наедине с сыном. О чём шёл этот долгий разговор никто не знал, но только через час Саша с сияющими глазами вылетел из гостиной с криком:

– Мама, мама! Я…

– Иди к себе, – спокойно прервал его отец, – я всё скажу маме сам.

Иван и Александра остались одни.

– Саша, если ты надеешься, что я буду говорить об известной ситуации, то готов тебя огорчить. Этого разговора не будет.

– Я не надеюсь на этот разговор. Я вообще ни на что не надеюсь.

– Это ты зря. Мы по-прежнему семья, у нас дети. Я всегда заботился о них и их будущем. Не изменю этому и сейчас. Пришло время подумать об Александре.

– Что тут думать, Иван, ты же уже всё решил и сообщил мне об этом ранее. Я только жду, когда это произойдёт.

– Ты как всегда рассудительна и мудра, Сашенька, – произнёс Загряжский, – ну, так вот время пришло. Собирай, мать, сына в дорогу. Сегодня вечером мы с ним вместе и поедем.

Александра покачнулась, пелена застлала глаза. Иван бросился к ней.

– Всё хорошо, – отстранилась она, – видно сердце ещё не до конца готово к отъезду сына.

Она кликнула крепостных девушек, и началась предотъездная суматоха. Сашу начали собирать в дорогу.

– Да ты не переживай так, – улыбаясь, произнес Загряжский, – это же всё равно должно было случиться. Да и не один он там будет. Ты что, письма от Ольги не получала?

– Нет.

– Значит, скоро получишь. С братом он в кадетском корпусе в столице учиться будет, с племянником нашим, Александром, Ольгиным сыном. Два Александра на воинский путь вместе ступят.

– А он же когда и как до Петербурга доберётся?

– Так кум твой Парамон за пасынком тоже поехал, завтра мальчишек познакомим и вперёд, к будущим победам! Хватит уже, вечно вы бабы, как курицы, над своими цыплятами квохчете. Мужики они оба, пора от мамкиной юбки отрываться.

– Как у вас, мужчин, всё просто, – горестно вздохнула Александра.

Загряжский рассмеялся и потрепал её за плечо:

– Что же ты меня со званием не поздравляешь, генерал-майорша?

– Поздравляю, конечно, Иван, ты это звание заслужил по праву. Дети тобой гордятся. Наташенька-то ещё не понимает, а старшие точно гордятся. Ты думай о них, люби их, заботься. Они тебя любят.

– Сашенька! – рванулся к ней Загряжский.

– Всё, Иван, всё, не будем больше об этом, – ускользнула от него Александра.

Иван вздохнул.

– А кум-то мой и адъютант Парамон тоже звание следующее получил за службу на Кавказе. Секунд-майор теперь муж твоей сестры. Можешь их обоих поздравить.

– Что ж, непременно поздравлю.

К вечеру суматоха улеглась, вещи были собраны. Готовились попить чаю и отправить путников в дорогу. В столовую спустилась и Ульрика. Загряжский поклонился ей, здороваясь, но не подошёл. Чай пили, молча. Наконец, в экипаж отнесли вещи. Александра благословила сына иконой. Крепилась изо всех сил, не плакала. В последний момент не выдержала, прижала крепко к сердцу, поцеловала в макушечку, перекрестила, и отец с сыном сели в экипаж и отправились в столицу.

Часть 7. «Он был мой дражайший друг…»

Се ты отважнейший из смертных!Парящий замыслами ум!Не шёл ты средь путей известных,Но проложил их сам – и шумОставил по себе в потомки;Се ты, о чудный вождь Потёмкин!Г. Державин

Глава 1

Впервые в жизни Парамон возвращался домой. Нет, конечно, у него был дом в своём поместье, где жила мать и до замужества – сестра. Но этот дом – совсем другое. Здесь был ЕГО ДОМ, дом, где ждала любимая женщина, его жена, это была обитель ЕГО СЕМЬИ. Как же давно не испытывал служивый этого чувства. Много лет ничего не держало его дома. Сейчас же Парамон, получив долгожданный отпуск, мчал коня к своему счастью. Секунд-майор рисовал себе картины встречи с Ольгой, планировал, как он встретится с пасынком, отвезёт его в Петербург в кадетский корпус и оставит вместе с кузеном Александром Загряжским продолжать суровое обучение защите Отечества, вернётся, и они вместе с Ольгой навестят его родных. Как, наконец, соберутся все вместе и будут веселы и счастливы. Всё будет как в детстве. Не будет с ними только отца и старого друга Фрегата. Отец… Отца Парамон помнил плохо, слишком мал был, когда тот погиб. Пёс же служил ему верой и правдой много лет, и теперь очень его не хватало.

До имения оставалось несколько десятков вёрст. Тепло вспомнил своего друга и командира. Много дорог исходил Синица вместе с Загряжским. Иван Александрович, несмотря на получение нового высокого звания и предложения продолжить службу в тихом кабинете военного ведомства, счёл для себя невозможным оставить своих солдатушек и остался в действующей армии. И вот сейчас они вместе отправились, наконец, в отпуска. Надо будет заехать вместе с женой и в Ярополец. Ольга давно не видела сестру и племянников, конечно, соскучилась, и они будут рады повидаться с ней. Как интересно сложилась жизнь! Парамон с Иваном стали родственниками, будучи женатыми на сёстрах. Кто бы мог это предполагать там, в Дерпте, где судьба свела их, двух вояк, двух храбрецов. Пути Господни, однако, неисповедимы.

Мерный стук копыт, тихий закат, великие русские просторы настраивали путника на лирический лад, давая место мечтам и воспоминаниям. Однако темнота наступала стремительно. В ночи ехать было небезопасно, так как в лесах промышляли лихие люди, а пасть от их засады у Парамона не было никакого желания. Впереди был постоялый двор. Парамон пришпорил коня и через четверть часа уже беседовал с хозяином. Мужчина и его жена оказались милыми приветливыми людьми, с которыми Парамон быстро сговорился на хороших условиях. Хозяйка поспешила на кухню, ведь гостя надо было накормить с дороги.

Парамон решил пока выйти во двор, проверить своего скакуна, дать ему пить, расседлать. Не успели глаза секунд-майора привыкнуть к темноте, как он заметил какую-то тень, метнувшуюся от привязанного коня. Это очень не понравилось Парамону. Он был разведчиком, не первый год служил в армии и в случайности давно не верил. Синица осторожно подошёл к коновязи. Конь заметно нервничал, прижимал к телу хвост и не сразу узнал хозяина. Парамон напоил животное, стал снимать седло и подпругу и здесь понял, что так беспокоило коня: под попону был подложен целый пук репея, который царапал спину скакуна. Пока наездник не сел в седло, это доставляло некоторые неудобства, но как только репей был бы придавлен седлом, он сразу же впился бы в спину коня и начал её раздирать. Последствия могли быть смертельными для Парамона: животное, обезумевшее от боли, попыталось бы скинуть наездника, а падение с лошади может иметь самые страшные последствия. Сия диверсия несколько удивила офицера: «Кто мог это сделать? Кому это может быть нужно?»

Ночью Парамон спал плохо. Ему не давало покоя произошедшее. Он несколько раз выходил к коню удостовериться, что с тем всё в порядке. То, что кто-то пытался не дать ему доехать до имения, было понятно, но кто и почему? Конечно, по долгу службы секунд-майор бывал в разных передрягах, и у него не могло не быть недоброжелателей, но покушаться на его жизнь здесь?! Кто-то следил за ним от самого расположения полка или случайно встретил уже в пути? Синица решил обсудить это с Ольгой. Чуть свет, расплатившись с гостеприимными хозяевами, Парамон заспешил в имение.