Безупречная репутация. Том 2

– И как? Удалось помочь?

– Думаю, да. Во всяком случае, тираж уже в типографии.

Он не стал рассказывать Рыбину о том, что тираж крошечный, что во всех издательствах ему отказали, что платит за все это сам Кислов и что автор категорически против публикации. Зачем грузить посторонних людей? Никакого смысла в этом нет.

Глаза Рыбина стали внимательными и очень серьезными.

– Ты сам-то доволен?

– Очень! – искренне воскликнул Андрей. – Знаете, у парня этого жизнь несладкая, мать умерла, когда он был совсем маленьким, отец его один растил, а потом еще травма эта, местные врачи напортачили сильно, отправили в Москву, но здесь уже ничего не смогли исправить, несколько операций сделали – все без толку, остался хромым на всю жизнь. Если честно, я ужасно рад, что смогу ему помочь. Пусть у человека будет радость хоть какая-то во всей этой беспросветности.

Вот тут Рыбин и произнес ту загадочную фразу:

– А клюка-то старухина!

Андрей оторопело и непонимающе смотрел на него. Какая клюка? Какая старуха? При чем тут вообще?..

Рыбин расхохотался, глядя на выражение лица Кислова.

– Ты что, «Морозко» не смотрел?

– Нет.

– Там есть герой, которого за грубость и невежливость превратили в медведя, и стать снова красивым пареньком он сможет только тогда, когда сделает три добрых дела. Вот он ходит, ходит и все придумывает, какое бы еще доброе дело сделать. Встречает старую бабку с клюкой, разговаривает с ней, потом бабка уходит, и парень видит, что она ушла без клюки. Парень восклицает: «А клюка-то старухина!» – и радуется, что придумал доброе дело, которое можно сделать: найти старуху и вернуть ей клюку. Усвоил?

– Не совсем.

– Есть распространенное мнение, что художник должен быть голодным, а автор – непременно страдать, чтобы создать достойное произведение. Может, у многих так и выходит, не знаю. Но у тебя явно противоположный случай. Чтобы эффективно и красиво работать, тебе нужны положительные эмоции, нужна радость, и не абы какая, а связанная с тем, что ты кому-то реально помогаешь. Так что вперед, Андрюша, ищи старухину клюку. Ищи доброе дело, которое можешь сделать. Без этого твои сценарии снова будут тусклыми и непригодными для использования. Теперь усвоил?

Андрей молча кивнул.

– Новогодний корпоратив компании «Гамма Капитал» имел большой успех, ты поработал на славу, среди гостей были топ-менеджеры нескольких крупных инвестиционных групп, они сильно впечатлились твоим личностным подходом и спросили у «Гаммы», кто писал тексты и стихи, кто придумывал конкурсы. Я тебе не говорил, но тот заказ, который ты выполнял к Восьмому марта, пришел именно от одного из партнеров «Гаммы», а летний праздник на водохранилище – от другого. Три богатейших клиента всего за полгода – это наш рекорд на сегодняшний день, и это полностью твоя заслуга. Ну, ребята все, конечно, старались, но хороших менеджеров и организаторов все-таки больше, чем хороших сценаристов. Заказ от «Гаммы» нам достался по чистой случайности, обычно клиенты подобного ранга обращаются в «Ювенал» или к кому-то такому же известному и крутому, но не к нам. Наша репутация крепнет, и ты не должен подвести. Понял задачу?

Да уж, чего тут непонятного…

* * *

Максим Викторович Веденеев, отец Костика, работал в двух местах охранником, в обоих в режиме «сутки через трое». Первые сутки охранял элитный жилой комплекс с огороженной ажурным забором территорией, на вторые сутки – отдыхал, отсыпался и занимался домашними делами, на третьи – нес вахту в библиотеке, на четвертые – снова отдыхал. И все сначала. Вышедших в отставку офицеров МВД охотно брали в охрану, вопросом же об их базовом образовании никто особо не задавался. Раз из МВД – значит, и службу знает, и скрутить может при необходимости, и отпор дать, и в пятак накатить.

Андрей позвонил Костику, ненавязчиво выяснил, в какие дни Максима Викторовича гарантированно не будет дома, и отправился в путь: сперва в типографию, потом к другу. 300 экземпляров книги – это 15 пачек, по 20 книжек в каждой. Одну пачку сразу отложил в сторону: из двадцати книжек шестнадцать нужно отправить в Книжную палату. Кислов набил багажник машины под завязку и еще несколько упаковок бросил в салон, на заднее сиденье. Поездом, конечно, было бы комфортнее: растянулся на полке и спи себе, в ус не дуй. Но перевозить такой объемный багаж удобнее все-таки на машине.

К концу пути Андрей изрядно устал, проголодался и очень хотел спать, но предвкушение восторга, который испытает Костик, бодрило, помогало не заснуть за рулем и заставляло в последние три-четыре часа поездки не останавливаться, чтобы поесть. Припарковавшись перед знакомым двухэтажным давно обветшавшим домом, взял с заднего сиденья две пачки, вошел в подъезд и позвонил в квартиру на втором этаже.

Костик знал о его приезде и ждал, но о цели визита Андрей умышленно умолчал. Сюрприз так сюрприз, полноценный, полновесный и неожиданный.

– Что это? – спросил Костик, разглядывая пачки, которые Кислов торжественно водрузил на стол.

– Вскрой и посмотри.

Андрей напряженно наблюдал за Костиком, который аккуратно и ловко вскрыл бумажную упаковку, и сердце его подпрыгнуло от радости, когда он увидел, что по маленькой, захламленной приборами, дисками и проводами комнате буквально разлилось сияние. Сдержанный молчаливый Костик не был склонен к бурному выражению эмоций, но наполнившее пространство счастливое изумление было плотным и ощутимым всеми органами чувств. «Вот оно! – думал Кислов. – Ради этого момента я и старался. Пусть ругает меня, пусть даже выгонит, но он пережил этот момент. Теперь Костик осознает, что такое не просто «бывает у кого-то» – такое случилось и в его жизни».

– Ты все-таки сделал это…

Негромкий голос Костика слегка дрожал. Он держал книгу в руке, ласково поглаживая глянцевую поблескивающую обложку.

– Остальные в машине, я сейчас принесу, – торопливо заговорил Андрей, чувствуя в горле предательский ком. Не хватало еще пустить слезу!

– Остальные? Разве это не все?

– Там еще двенадцать пачек. Я сейчас…

Костик придержал его за плечо.

– Погоди, Андрюша.

Помолчал и твердо сказал:

– Не надо. Увези обратно. Или выбрось. В общем, делай, что хочешь. Я себе одну оставлю на память, больше не нужно.

– Да ты с ума сошел! – возмутился Андрей.

Противного комка в горле как не бывало. Теперь он испытывал только гнев и негодование.

– Это же твоя книга! Твоя, ты понимаешь? Я привез тебе первый тираж твоей первой книги, ты вообще в состоянии это осознать? Ты – писатель, и это – твое произведение. Можешь всем друзьям и знакомым подарить, просто скажи, что взял псевдоним, и все дела. Сколько у тебя друзей? Десять? Двадцать? Одну пачку раздаришь, остальные в книжные магазины пристроим, и через месяц, ну максимум – через два, тебя накроет мировая слава. Будешь знаменитым, богатым, купишь нормальное жилье, поедешь лечить ногу за границу, там медицина в тысячу раз лучше, чем у нас. Ты понимаешь, какие перспективы открываются?

– Успокойся, пожалуйста, – Костик по-прежнему не повышал голос, но и глаз от яркой обложки не отрывал, и книгу из рук не выпускал. – Ничего этого не будет. Отец мне ясно объяснил, что текст убогий и слабый, и выходить с такой книгой на суд читателей – стыда не оберешься. Я тебе еще в прошлый раз сказал, что не стану ни расстраивать отца, ни позорить его имя.

– Да что ты уперся со своим «позорить»?! Мало ли что кому не нравится, вон Достоевского тоже не все любят, и что? Все равно он знаменитость и мировая величина. Ну не понравилось твоему отцу – и что теперь, удавиться? Слава, признание, деньги – вот что тебя ждет, а никакой не позор.

– Не будет ни славы, ни признания, ни денег. Текст написан коряво и слабо, я это отчетливо вижу теперь. И обсуждать тут больше нечего. Одну книжку оставлю себе, остальные забери. Отец не должен ничего узнать.

– И что? – Кислов недоверчиво прищурился. – Собственную книжку, результат своего труда, спрячешь подальше от глаз, чтобы отец случайно не нашел, а то по попе надает? Ага, ты ее под матрас спрячь или вообще тайник за плинтусом сооруди, как в шпионском кино. Нормальные люди гордятся, всем рассказывают, дарят, радуются, в конце концов, а ты…

– Не сердись, – Костик примирительно улыбнулся, но улыбка вышла печальной. – Я очень благодарен тебе, правда. И я очень высоко ценю твои усилия. Понимаю, что это было и сложно, и дорого. Ты хотел помочь. Но отец – это для меня святое. Его мнение и его желания не обсуждаются. Он слишком многим пожертвовал, чтобы вырастить меня, от многого отказался, но ведь я должен был стать взрослым и взять на себя все заботы и о нем, и о себе. А я, видишь, подвел с этой своей инвалидностью, два года не зарабатывал толком, по больницам валялся. Ты же знаешь, у меня не только нога, еще куча других болячек. Отец в долги влез, чтобы… Да ладно, – он махнул рукой, – не грузись этим. Это наша жизнь и наши проблемы. Мы справимся.

Он поставил книгу на одну из полок, прибитых по всем стенам. Денег в семье Веденеевых было мало, а вот книг – много.

– А как же отец? Не боишься, что он прочитает и узнает твою рукопись? – ехидно спросил Андрей. Он-то был уверен, что Костик спрячет книгу подальше от глаз.

– Так имя же не мое на обложке, – спокойно ответил тот. – Отец ее даже в руки не возьмет, оформление увидит и сразу решит, что это «желтизна» какая-нибудь, он такое принципиально не читает.

Из дома Веденеевых Андрей вышел расстроенным и даже немного обиженным, но энергичная деятельная натура его не позволяла подолгу печалиться и грустить. Из четырнадцати пачек тринадцать нужно немедленно пристроить на реализацию, и лучше всего в киоски, торгующие печатной продукцией на вокзалах и в аэропортах. Там и цены ниже, и обороты нормальные, пассажиры перед дорогой частенько вспоминают, что им нечего почитать в пути, и с удовольствием покупают что-нибудь недорогое, чтобы скоротать время. Молодежь, конечно, бумагу вообще не уважает, у них все развлечения в гаджетах, которые всегда с собой, а вот те, кто постарше, привыкли к печатному слову.

Начав с того города, в который приехал, Кислов нашел контору, занимающуюся обеспечением торговых точек книжной продукцией. Ему объяснили, что в специализированные магазины отправляют только ту литературу, которую магазины сами заказывают, навязать им ничего нельзя. Книгу никому не известного Андрея Кислова, которого не прорекламировало приличное издательство, ни один магазин не закажет. А вот через киоски – да, можно попробовать, но именно на реализацию: сколько продадут – столько денег Кислов и получит. Пусть господин Кислов не надеется, что у него сейчас кто-то купит по оптовой цене весь тираж и потом будет маяться, не зная, как и кому это продать. Такого не будет.

На распечатанную четырнадцатую пачку, в которой оставалось еще девятнадцать книжек, плюс на те четыре из самой первой открытой пачки, у Андрея имелись свои виды. Две-три книжки он оставит себе, остальные подарит знакомым. Разумеется, почти никто из них читать не станет, это понятно, но кое-кто все же прочтет, хотя бы два-три человека. У остальных книжка будет валяться и в конце концов попадет в руки кому-то, кто прочитает. Например, немолодая тетушка из другого города приедет в гости и, уезжая, попросит что-нибудь в дорогу почитать. Всякие случаи бывают, Кислов это знал. Найдется тот, кто оценит, кому очень понравится. Цепная реакция всегда начинается с первого шага, и этот шаг обязательно будет сделан. Пусть не сразу, но будет. Андрей Кислов твердо верил в это.

Он пожалел, что не взял псевдоним. Было бы на обложке написано любое другое имя, не его собственное, можно было бы дарить знакомым со словами: «Обязательно прочитай, получишь удовольствие, я сам оторваться не мог, это потрясающая история!» Тогда шансов было бы побольше. А так… Не будешь же взахлеб хвалить то, что сам написал, это как-то неприлично, нескромно. Когда делал обложку, отдавал макет в типографию, получал идентификационный номер, был уверен, что весь тираж останется у Костика. Ну, или уйдет в торговые точки. Ему и в голову не приходил вариант, при котором придется раздавать книги своим друзьям. Врать Андрей не любил, а каждый раз рассказывать историю про странного хромого Костика и объяснять, как так вышло, что чужой текст напечатан под его, Андрея, именем, не хотелось. Вот ведь засада!

Каменская

Как же быстро все меняется в голове! Просто уму непостижимо! Всего несколько месяцев назад Настя и Алексей собирали свои вещи на старой квартире, придирчиво оценивая каждый предмет и решая, укладывать и впоследствии пользоваться им или выбросить. В мешках «на выброс» оказалось много всего, начиная от давно затупившихся и не подлежащих восстановлению кухонных ножей и застиранных растянутых футболок до папок с материалами столетней давности, которые уже точно никогда и никому не пригодятся. Разношенные кроссовки, в которых так удобно было ходить… Сколько? Лет десять, наверное, Настя их носила, в районе большого пальца явственно наметилась дырка, подошва истерлась почти до гладкости. Жалко, ноги в них совсем не уставали, и спина болела намного меньше, чем при ходьбе в другой обуви. В мешок! Сувенирная тарелка, подаренная Чистякову давным-давно. Кем? Он не помнил. При каких обстоятельствах – не помнил тоже. Так какой смысл хранить ее? Сувенир на то и сувенир, чтобы возвращать воспоминание, помнить о событии. А если не помнишь, то предмет превращается в ненужный хлам. В мешок!

Настя в тот момент была уверена, что они с Лешей вычистили свое копившееся годами имущество до полного рационального совершенства. И надо же: прошло всего несколько месяцев – и оказалось, что размещения в новеньком шкафу-купе достойно далеко не все из перевезенного.

– Леш, а это что?

Она с недоумением вытащила из чемодана нечто крошечно-изящное, черное, необыкновенно приятное на ощупь. Развернула, подержала на весу, показала мужу.

– Если я правильно помню, это маленькое черное платье, твоя мама привезла из Парижа.

– Да? – она задумчиво осмотрела наряд. – И давно?

– Очень давно. Больше десяти лет прошло, если не все пятнадцать. Насчет моды не парься, фасон универсальный, его еще Коко придумала в пятьдесят каком-то году, он никогда не устареет.

– Да при чем тут мода-то! – с досадой воскликнула Настя. – Куда мне это носить? Зачем оно мне? Короткое, в обтяжку, без рукавов, шея открыта, ноги голые, руки голые… Фууу!

Алексей все это время сосредоточенно прикладывал три брючных ремня по очереди к каждому из трех костюмов, решая, какой из них к чему больше подходит по цвету и фактуре. Он не любил тратить интеллектуальную энергию там, где ее можно было сэкономить, и предпочитал раз и навсегда определить, «что – куда», вместо того чтобы при каждой смене костюма подбирать сорочку, галстук и ремень. Даже в тесной старой квартире он, человек порядка и плана, умудрялся располагать свои вещи так, что они не путались и не терялись. Беда, однако, состояла в том, что, единожды определившись с сочетанием предметов, Чистяков мгновенно все забывал. Просто выбрасывал из головы, как ненужную информацию. Он твердо знал, что уже все продумал и что вот к этому костюму идут вот эти сорочки, висящие в шкафу сразу за ним, и вот эти галстуки, прицепленные на специальном держателе между костюмом и сорочками. Все, вопрос закрыт, об этом можно больше не думать ни секунды и не тратить энергию на выбор. Но через полчаса после принятия решения профессор даже под угрозой смертной казни не смог бы вспомнить, какие именно сорочки и галстуки он определил в комплект к конкретному костюму. И это при том, что решения принимались очень тщательно и взвешенно, в результате чего Алексей Михайлович Чистяков заслуженно считался одним из самых элегантных и красивых мужчин в своем научном сообществе.

И все было бы хорошо, если бы Лешка сам складывал свою одежду при переезде. Однако он был занят работой, и вещи складывала Настя. Торопилась, потому что собираться – занятие скучное, нужно просто побыстрее перекидать все в чемоданы и распихать по сумкам. О чем тут думать, если Лешка уже все предварительно просмотрел, перебрал и засунул в мешки «на выброс» старое и ненужное. Бери, что осталось, и засовывай, куда влезет. В итоге Чистяков после переезда вынужден был решать нудную старую задачу заново, и не один раз, ибо шкафа не было, а предметы гардероба, положенные в определенном порядке на стул, имели какое-то странное обыкновение меняться местами и перемещаться в пространстве.

Ну все, сегодня – последний рывок. Настя чувствовала себя виноватой из-за собственной безалаберности, но утешалась тем, что теперь, когда есть новый шкаф, Лешке больше не придется мучиться. С сорочками и галстуками он уже разобрался окончательно, остались только ремни.

– Этот – сюда, – с облегчением выдохнул Алексей, повесил ремень на перекладину плечиков, под пиджак, и, наконец, внимательно рассмотрел маленькое черное платьице, которое Настя продолжала держать на весу.

– Не пойму, что тебя не устраивает, – сказал он, пожав плечами. – Твою фигуру вполне можно обтягивать, ноги тоже достойны того, чтобы их показать. Просто, элегантно, без претензий. На чем тебя переклинило?

– На том, что я вся открытая в нем, – призналась Настя. – Я этого не люблю, ты же знаешь. И никогда не буду носить такое платье. Я люблю спрятаться в одежку, как в норку, и быть защищенной и незаметной. И не смотри на меня так, я знаю, что ты хочешь сказать.

Алексей вздернул брови в иронической гримасе.

– Что же?

– Что я интроверт-невротик.

– И ты собираешься с этим поспорить?

– Да нет, – вздохнула она. – С чем тут спорить? Святая правда. Но я не понимаю, о чем я думала, когда складывала это платье в чемодан. Зачем я его положила? Почему считала, что оно пригодится? Нужно было сразу отложить в коробку, где лежали хорошие вещи, которые мы потом раздали, потому что сами пользоваться уже не будем, а кому-то могут пригодиться. Леш, я же была в своем уме, когда вещи собирала, значит, видела это платье, обдумывала что-то и пришла к выводу, что оно мне нужно, что я буду его носить. А сейчас я смотрю и не понимаю: для чего? Для чего оно мне нужно? Куда я в нем пойду, если за все годы так и не надела ни разу, тем более оно мне не нравится. Я в ужасе от того, что не помню, какие мысли были в тот момент у меня в голове, какие идеи. И это я, которая раньше никогда ничего не забывала!

– Ася, успокойся, – Алексей досадливо поморщился. – И не вздумай начать развивать свою любимую мысль о том, что ты стареешь и у тебя слабеет память.

– Ну а что тогда? – жалобно спросила она. – Если не склероз, тогда маразм, тоже не легче.

Чистяков осторожно вынул платье из ее рук, аккуратно повесил на плечики и поместил в шкаф.

– Не склероз и не маразм, – мягко проговорил он, видя, что Настя уже готова расплакаться, – просто проявление нормальной женской сущности. Ты красивая женщина, которой не интересно думать о том, что она красивая, но твоему подсознанию наплевать на твои сознательные интересы, оно живет своей жизнью, и в этой жизни ты – красавица. А сердце красавицы – что?

– Склонно к измене, – покорно процитировала она, борясь с подступившими слезами, – и к перемене, как ветер мая. Ты считаешь, что я изменилась за эти несколько месяцев?

Леша расхохотался.

– За несколько месяцев? Да ты меняешься каждый час, если не чаще. И это говорит только о том, что ты по-прежнему восприимчива к информации, к чужим и своим эмоциям, ты постоянно что-то обдумываешь и делаешь выводы и после каждого вывода становишься чуточку другой. Мы все такие. Это признак хорошо развитого и нормально работающего интеллекта, если ты не в курсе, а вовсе не старости, как ты себе напридумывала. В старости люди, наоборот, менее подвижны и восприимчивы. Так что успокойся уже и не морочь мне голову, а заодно и себе. Платье отлично прокатит на свадьбе у Ромчика, а уж надеть его на прием в посольстве сам бог велел, «Шанель» уместна всегда и всюду. Правда, вроде бы есть примета, что на свадьбу нельзя приходить в черном, но ты всегда была далека от народных верований.

– Оно голое какое-то, – упрямо повторила Настя. – Я не смогу его носить, мне будет некомфортно.

– Потерпишь, – в голосе Алексея промелькнула неожиданная жесткость.

Настя испугалась: такие нотки она слышала у Лешки очень редко. Неужели она надоела ему со своими причитаниями по поводу старения? Ну да, само собой, надоела хуже горькой редьки, сколько же можно мозг выносить человеку! Он любит ее и потому терпит, но любое терпение рано или поздно заканчивается. А она не почувствовала границу, перешла ее, злоупотребила, заигралась в собственные переживания и в результате достала Лешку до печенки. Пора останавливаться и что-то делать со своими неправильными мыслями.

Но что? Выключить сознание и произнести первое, что вытолкнет подсознание.

– К маленькому черному платью нужна нитка жемчуга, а у меня ее нет, – выпалила она, изумляясь тому, что говорит.

Чистяков улыбнулся и одобрительно кивнул.

– Ну вот, уже на что-то похоже. На хороший жемчуг денег нет, сама знаешь, но вопрос я как-нибудь решу.

– Можно и дешевый, – осторожно заметила Настя. – Я, например, на глаз не отличу.

– Да ты кошку от собаки не отличишь, когда задумаешься, – рассмеялся он. – У Ромчика на свадьбе знатоков тоже не будет, скорее всего, а вот в посольстве ты дешевым или поддельным жемчугом никого не обманешь, там такие зубры и жены зубров! Придется соответствовать.

Ромчик, Ромчик… Когда же ты позвонишь? Что там с участковым? Удалось что-нибудь узнать? Наверное, сегодня уже не позвонит, скоро девять вечера. И не факт, что позвонит хотя бы завтра. Наверняка занят делами по службе или своими личными, а может, и вовсе забыл… Вопрос-то не срочный, ничья жизнь от ответа не зависит, а то, что у Анастасии Каменской зудит в голове неудовлетворенное любопытство, так это ее персональное горе, а никак не забота Романа Дзюбы.

Но он позвонил. Голос одновременно веселый и усталый.

– Анастасия Павловна, можно пригласить вас на неприличное свидание?

– Почему сразу на неприличное? Начинать полагается с приличных, – пошутила разом приободрившаяся Настя.

– Приличное у нас с вами уже было, только закончилось все стрельбой, если помните, – отпарировал Дзюба. – Сегодня я предлагаю вам посетить дешевое затрапезное кафе. Я-то все равно туда собираюсь, но будет неплохо, если вы присоединитесь.

– Кафе? – переспросила она, помолчав. – То самое?

– Ага. Нужный человек сегодня работает до закрытия. Поедете?

Настя бросила осторожный взгляд на мужа: тот, встав на стул, запихивал последний из освобожденных от вещей чемоданов на самую верхнюю полку шкафа, сделанную без разделительных перегородок специально для хранения багажных емкостей – чемоданов и дорожных сумок.

– Леш, я еще нужна? Или мы закончили на сегодня?

Чистяков соскочил со стула и с грохотом задвинул дверцу шкафа.

– На сегодня все, – решительно объявил он. – Мне еще поработать нужно.

– Тогда я съезжу с Ромчиком, ладно?

– Разве я могу препятствовать свиданию жены с молодым любовником? Конечно, поезжай, – рассеянно ответил Алексей, и Настя поняла, что в момент закрытия шкафа ее муж полностью переключился на работу, которую планировал сделать вечером. Он разговаривает с ней, относит стул к окну, где тот обычно и стоит, делает шаги по квартире, но это всего лишь видимость. Это «вроде бы». На самом деле Лешка уже весь там, в своей научной проблеме, в мире формул и алгоритмов, и если бы Настя не стала ничего спрашивать, а просто тихонько ушла, он бы, вполне вероятно, заметил ее отсутствие далеко не сразу. А то и вовсе не заметил бы.

* * *

Нужный человек работает в кафе до закрытия. Значит, она правильно предположила: свидетелем, дававшим показания «со слов потерпевшего Кислова», был кто-то из сотрудников кафе. Ромка хочет, чтобы Настя поехала с ним, стало быть, у него есть план или хотя бы идея. По телефону он ничего не сказал и не объяснил, но Настя понадеялась на то, что поняла все правильно. Хорошо, что сегодня утром она вымыла и уложила волосы: когда ходила в кафе с Кисловым, голова была немытой и мокрой от дождя, и прическа выглядела совсем иначе. В прихожей Настя надела стильный короткий плащ цвета беж и яркий шарф, несколько секунд подумала, взяла большую матерчатую сумку, купленную когда-то на кассе в супермаркете, засунула в нее старый пуховик, который мама велела выбросить на помойку. Выбросить! Да прям, разбежалась! Он еще пригодится, вот как сегодня, например. Неизвестно, как дело пойдет и какой вид потребуется для раскручивания свидетеля: элегантный или затрапезный.

– В общем, Анастасия Павловна, картинка у нас такая, – начал Роман, когда Настя села к нему в машину.

Участковый, которого без малейшего труда разыскал Дзюба, рассказал, что в пятницу утром, когда он выходил из здания окружного управления и намеревался ехать на свой опорный пункт, к нему прямо возле крыльца подскочил неизвестный мужчина лет тридцати пяти, обратился по имени-отчеству, спросил, когда можно подойти на опорный пункт. Ему, дескать, нужно оформлять документы на продление разрешения на хранение оружия, и для этого требуется бумажка от участкового, что все единицы хранятся как положено. Участковый дежурно спросил: «Что у вас там? Охотничье?», на что мужчина ответил, что у него много всего – и охотничье, и спортивное, и травматы, но он при продлении разрешения решил половину сдать, все равно не пользуется, а безмозглых бандюков, дескать, кругом полно, квартиры в их спальном районе вскрывают – только в путь. Если, не дай бог, его квартиру обнесут и оружие заберут, а потом из него убьют кого-нибудь… Сейчас времена такие настали, что убивают не только за три копейки, а и вообще ни за что, вон в их микрорайоне парня убили вчера – думаете, за деньги? Ни фига подобного, баба его уделала, за то, что он с ней спать отказался. А парень, говорят, хороший был, скромный, жил один, ни в какой криминал не ввязывался. И вот поди ж ты…