Полная версия
– А где же молодая поросль? Кто дал ей право отлынивать от встречи с любимым дядюшкой?
– У молодой поросли сегодня собеседования в вузе.
– Вот как? Так она готовится стать студенткой? В педагогическом?
– Да, на факультет русского языка и литературы. На вечернее отделение.
– Ага, значит, пошла по маминым стопам. Жениха еще нет?
– Что вы, Краснослав! – Лиля даже покраснела, будто я сказал что-то непристойное. (Кстати, она единственная из моих родственниц, да и знакомых тоже, кто всегда называет меня полным именем.) – Она же еще ребенок!
– Все! – решительно вмешалась мама. – Пойдемте в дом. Нечего вести разговоры на улице. Слава богу, нам есть, где собраться. Ну, Лиля, зови же гостей к столу! – Слез нет уже и в помине, мама снова вошла в роль хозяйки-распорядительницы дома.
Поднимаемся на второй этаж. Старенькая лестница скрипит и прогибается под нашей тяжестью, будто жалуясь на горькую жизнь. Прихожая такая тесная, что разуваться надо по очереди.
В общей толчее я успел шепнуть маме, что у нас с Алешкой был серьезный разговор на вокзале, и что сейчас эту тему лучше обойти молчанием.
Дверь в комнату распахнута, и мне виден накрытый стол. Конечно, мама постаралась хлебосольнее встретить дорогих гостей. Но, в общем, она из тех хозяек, которые любят кухню и вкладывают в кулинарный процесс душу и фантазию. Из самых простых продуктов она умеет приготовить нечто удивительно аппетитное.
Четверть часа уходит на вручение подарков, осмотр квартиры и обычные в таких ситуациях процедуры.
Наконец хозяева и гости расселись за столом. Величественным кивком мама вручила мне бразды правления.
Я произнес короткий вступительный спич, смысл которого сводился к тому, что теперь, когда мы вместе, нам не страшна никакая беда, надо лишь не падать духом, а верить в удачу. Далее я деликатно подчеркнул, что хотя текущую обстановку нельзя назвать праздничной, но Клара в нашем кругу человек не чужой. Учитывая некую перспективу. А также энергию и находчивость гостьи. Между прочим, она с большой охотой согласилась посетить наш город.
Мое заявление расставило все точки над “и”. Мама посмотрела на Клару с еще большим обожанием, Лиля – с сочувствующим интересом, ну а симпатии Алешки определились еще на вокзале.
Не нарушая традиции, я наполнил стопки, поднялся и предложил помянуть отца, чей фотопортрет с косой траурной полоской в нижнем углу стоял на серванте. Мама снова уронила слезу. Лиля всхлипнула. Алешка, беря с меня пример, поднялся. Мы молча выпили.
Выждав немного, я снова разлил по стопкам.
Мама принялась потчевать гостью:
– Кларочка, деточка, попробуйте рыбку и во-он тот салатик…
– Спасибо, Людмила Николаевна, обязательно, все так вкусно!
Я обратился к Лиле с нейтральным вопросом:
– Что говорят в школе?
– Ну, что могут говорить современные дети, которых телевидение изо дня в день пичкает этими ужасными боевиками?! – воскликнула Лиля, чуточку манерничая в присутствии гостьи. – Говорят, что музей приобрел для охраны экспонатов крокодила, а тот на первом же своем дежурстве сожрал живого вахтера. То ли юмор у них такой, то ли они действительно так мыслят!
Честно говоря, я не предполагал, что за столом, да еще с первых минут, возникнет тема музея.
А нашу тихую Лилю вдруг понесло:
– Уму непостижимо! – воскликнула она дрожащим голосом, всплеснув полными руками. – Жемчужина дворцово-парковой архитектуры европейского масштаба! Культурный центр обширного края! Имение, гостями которого в свое время были Пушкин и Дельвиг, Баратынский, Толстой Алексей Константинович, Тургенев, Лесков! Какую блестящую экспозицию славы русской литературы можно было бы создать на базе нашего музея! Но нет, они предпочитают тратить деньги на демонстрацию орудий убийства, на эти кошмарные залы оборотня, эту дешевую мишуру!
Алексей угрожающе засопел:
– Может, объяснишь, что ты имеешь в виду под дешевой мишурой?
– А то! – отрезала она.
– Между прочим, эта “дешевая мишура” – эхо той жизни, которая кипела в Белособорске в седую старину, причем ниточка ведет еще глубже, почти на полтора тысячелетия назад! Именно там, в 6-7 веках, кроются истоки нашей истории, и тебе не следовало бы с такой неподражаемой самоуверенностью бросаться словами, смысла которых ты не осознаешь!
– Дешевая мишура!
Нашу милую Лилечку определенно укусила сегодня какая-то зловредная мошка.
Впрочем, я уже говорил, кажется, что бывали в отношениях между Алешей и Лилей редчайшие периоды, когда оба в унисон выпускали пар, вроде перегретых котлов.
Алексей, как и подобает мужчине, первым попытался взять себя в руки.
– Александр Сергеевич Пушкин пробыл в Белособорске неполных двое суток, – оповестил он нас. – Поэтому конкурировать с Царским Селом или с Болдино нам попросту смешно. Тем не менее, на втором этаже музея, в зале номер двадцать шесть, имеется стенд, посвященный пребыванию в нашем славном городе знаменитостей и властителей дум прошлого. Всякий желающий может с ним ознакомиться. Так что твоя подковырка, Лилечка, бьет мимо цели. Что же касается нашего белособорского оборотня, то это существо единственное в своем роде. История края связана с ним на протяжении столетий. Другого подобного феномена нет, быть может, в целом мире. Утверждаю это как специалист по мифологии. Поэтому логично, что именно оборотню отведено несколько залов в музее. Люди это понимают и едут именно к нам, чтобы соприкоснуться с малоизведанным периодом в истории нашего отечества. А тот, кто хочет поклониться именно Александру Сергеевичу, едет в Болдино или в другое пушкинское место. И это правильно. Я сам люблю и почитаю Пушкина, но тоже поеду, скорее, в Болдино или в Царское Село, хотя отлично знаю, что порядка сорока часов своей жизни
Александр Сергеич провел в Белособорске. Всему должна быть своя мера.
– Выходит, нам крупно повезло!
– Может, и так, – улыбнулся Алексей, как бы демонстрируя, что проявляет чудеса терпеливости. – Кстати, Александр Сергеевич не обходил молчанием тему нечистой силы: “Руслан и Людмила”, “Бесы” – да что там, четверть творчества! А другие классики?! Лермонтов – “Демон”, Тургенев – “Записки охотника”… Помнишь: ”бяша-бя-ша…”?
– Гоголя забыл! – с вызовом вставила Лиля.
– Да! Гоголь! Особенно Гоголь! Они – знали! Они – чуяли это нутром!
– Что – это?
Алексей нетерпеливо поерзал на стуле:
– Тебя ведь не удивляет, что природа создала такие совершенно разные существа, как слон, муравей и рыба-меч? Почему же ты не хочешь напрячь воображение и признать, что ряд можно продолжить и в нем найдется место и для леших, домовых, дворовых, полевиков, водяных, кикимор?
– Слона я могу увидеть в зоопарке, муравья в лесу, а вот встречать кикимору что-то не доводилось!
– А ты пойди в комнату смеха и посмотри в кривое зеркало! – бухнул вдруг мой братец.
За столом воцарилось неловкое молчание. Признаться, подобного пассажа я ожидал от Алешки меньше всего.
Лиля буквально окаменела.
– Алексей! – Мама строго стукнула ладонью по столу.
– Ну, знаешь! – Лиля – тихая, домашняя Лиля – швырнула вилку на стол и выскочила в другую комнату.
Вот те раз! Вот так семейный совет!
– Меня не так поняли! – отчаянно завопил Алешка. – Все меня не так поняли! Я никого не хотел оскорбить! Я всего лишь хотел напомнить об эффекте кривого зеркала! О том, что вокруг нас мир условностей!
– Господи! – Мама закрыла лицо ладонями. – Алеша, ты хоть сам понимаешь, о чем говоришь?! Немедленно извинись перед Лилей!
– Глупо все, ч-черт… – Он неловко выбрался из-за стола и тяжело протопал за портьеры.
– Вы, Кларочка, не беспокойтесь, – принялась оправдываться за него мама. – Алеша – очень хороший, скандалов у них почти не бывает, просто сейчас все на нервах.
– Я понимаю, Людмила Николаевна, – кивнула Клара. – Вы только сами не волнуйтесь.
– Погодите, дети, раз уж так получилось… – опершись о стол, мама поднялась со стула: – Я вам дам сейчас газеты, которые специально приберегла к вашему приезду. Хорошо бы только, чтобы Алеша не увидел, а то опять будет сердиться. – Поглядывая на смежную дверь, за которой слышался неясный рокот голосов, мама достала из серванта, где хранились ее бумаги, две местные газеты и протянула их мне.
Я передал их, не разворачивая Кларе, и она, понимающе кивнув мне, деликатно выскользнула на кухню.
Мама с мольбой посмотрела на меня:
– Он просто переработал, да же понимаешь, Слава?! Мы с Лилей уже решили: как только закончится весь этот бедлам, заставим его взять отпуск и отправим куда-нибудь отдохнуть. Если ты, Слава, немножко поможешь деньгами. Ты ведь знаешь его заработки и нынешние цены.
– Обязательно помогу, мама, – тихо ответил я. – И ему, и всем вам. В меру своих возможностей.
– Вот спасибо, сынок, – просто ответила она. – А твоя Клара точно не обидится на нас за этот скандал?
– Ну, какой это скандал, мама?! Милые бранятся – только тешатся. Ты мне лучше расскажи, как поживает товарищ полковник Вовка Дрючок?
Мама принялась перекладывать на скатерти вилку с места на место – верный признак душевного волнения.
– Не знаю даже, что тебе ответить, сынок. Его перевели в Белособорск года два назад. Иду я однажды с базара домой – с полными сумками, как всегда, – вдруг рядом останавливается машина, и кто-то кричит из нее: “Тетя Люда! Тетя Люда!” Оборачиваюсь: он, Вовка! Такой же белобрысый, с теми же веснушками, только погоны полковничьи. Довез он меня до дому, сумки занес в квартиру, о тебе расспрашивал, просил привет передавать. Если что случится, тетя Люда, обращайтесь прямо ко мне, говорит. Помогу, мол, чем смогу. Звонил иногда. На Восьмое марта, под Новый год. Поздравлял да справлялся, не обещаешь ли ты приехать. Неужели я тебе не писала?!
– Писала, – успокоил я ее.
– Ну вот. А когда приключилась с Алешей эта неприятность, я приоделась и пошла в милицию, – продолжала матушка тихим голосом. – К Володе. Просто хотела попросить, чтобы разобрались внимательней. Материнское сердце знает, если сын не виноват. Говорю дежурному: я, мол, такая-то, по такому-то делу, хочу видеть вашего начальника, он меня сам приглашал. А тут смотрю – Володя собственной персоной заходит с улицы. Я к нему: “Володечка!” А он так холодно: “Извините, гражданка, сегодня приема нет!”. А сам – зырк глазами в сторону, шмыг в дверь – и поминай, как звали! Вот тебе и школьный друг! Я так и обомлела. Ведь не за милостыней к нему приходила!
– Он сказал тебе: “Приема нет” и назвал гражданкой? – изумился я. – И после не позвонил, ничего не объяснил?
– Да, сынок. Извини меня, старуху, за прямоту, но Володя поступил некрасиво. Просто непорядочно. Я никак от него этого не ожидала!
Я поцеловал матушку в щеку:
– Никакая ты не старуха, а симпатичная дама интересного возраста. А что касается Дрючка, то он мне больше не друг, и не будем о нем говорить за семейным столом.
В прихожей зазвонил телефон.
– Наверное, кто-то из моих подружек любопытствуют, как там поживают мои гости, – предположила матушка.
– Сейчас узнаем.
Я вышел в прихожую и снял трубку.
– Алло!
Молчание.
– Алло! Говорите! Вас слушают!
– Спокойно! – ответил знакомый хрипловатый голос. – Не называй меня по имени. Помнишь то место, откуда мы делали вылазки за запиской?
Вовка! Я едва сдержался, чтобы не обложить его непереводимой игрой слов. Впрочем, эмоции следовало держать в кулаке.
– Так помнишь? – тихо повторил он.
– Потайной лаз?
– Именно. Сможешь там быть через полчаса?
– Полагаю, да.
Прежде чем я успел что-либо сообразить, он повесил трубку.
– Сын, кто там? – поинтересовалась из комнаты матушка.
– Ошиблись номером.
Клара вышла было в прихожую, но я сделал ей знак, и мы уединились на кухне.
– Дрючков приглашает меня на срочную встречу без галстуков, – сообщил я ей.
– Ну, вот видишь! Значит, ему все-таки есть что сказать.
– Никому пока ни слова, даже маме. Не будем возбуждать ложных надежд. Я обернусь быстро. А ты, милая, утихомирь как-нибудь домашние страсти. Не знаю, что с ними сегодня случилось.
– Я постараюсь, – она и протянула мне газеты. – Прочитай по дороге. Тут, как мне кажется, есть информация к размышлению.
Я заглянул в комнату. Алешка с Лилей все еще объяснялись за портьерой.
Мне оставалось лишь найти благовидный предлог для отлучки.
– Мама, извини, но я должен покурить, а сигареты как нарочно закончились. Так что прогуляюсь, пожалуй, до торгового центра, а заодно подышу свежим воздухом, – изрек я первое, что пришло в голову.
– Да что же ты, сынок, не успел приехать, и опять из дома! – забеспокоилась мама. – Я выдам тебе пачку из запасов Алеши, раз уж вы оба так и не сумели избавиться от этой вредной привычки.
– Нет-нет, мама, у нас с Алешкой разные вкусы. Вернусь через часок. Надеюсь, к тому времени в доме будет тишь и покой. Просьба не донимать Клару занудными расспросами. Ну, я поскакал!
6. ПОТАЙНОЙ ЛАЗ
…В ту далекую уже осень в нашем восьмом “В” сложилась крепкая, хотя и краткосрочная компашка из пяти пацанов. Кроме нас с Дрючком, в нее вошли Сашка Загвоздкин, Женька Багрянский и Алый-Малый. Дискотек в ту пору не существовало, о видиках и слыхом не слыхали, на танцплощадку нас не пускали, да не очень-то и тянуло, и мы все вечера бесцельно слонялись по городу в поисках приключений. Алый-Малый, самый сильный среди ровесников не только в нашем классе, но и, наверное, во всем городе, регулярно предлагалл нам для веселья затеять драку с парнями из третьей школы, но поддержки не получал. Может, оттого, что остальные не были прирожденными драчунами.
Как-то раз наша вечерняя прогулка закончилась на площади перед парком “Диана”. Вдоль центральной аллеи, уже закрытой для посетителей, горели фонари, но сам парк лежал темной затаившейся массой.
– А что, орлы, слабо прогуляться сейчас до графини и обратно? – неожиданно спросил Дрючок.
– Как два пальца обслюнявить, – хмыкнул Алый.
– Э, нет, – хитро сощурился Вовка. – Кодлой идти, конечно, проще пареной репы. А если по одному? И не по центральной аллее, а по дальней, неосвещенной – между Ракидоном и оврагом.
При этих словах у меня по спине пробежал холодок. Думаю, у других тоже.
– Этак любой может постоять десять минут за забором, а после поклясться, что обнимался с графиней! – хохотнул Загвоздкин.
– А мы сделаем по уму, – спокойно возразил Вовка, давно, по-видимому, продумавший свою идею. – Завтра после уроков пойдем в парк и спрячем записку с нашими автографами в щель под статуей. А вечером соберемся на этом же месте и кинем на пальцах порядок очередности. Только, чур, я иду первым. Нас как раз пятеро, и получается четкая система. Я приношу записку, второй уносит ее на старое место, третий приносит опять, четвертый уносит, пятый возвращает окончательно, после чего записка остается в нашей коллекции навсегда. Какие будут возражения?
Возражений не было. Не сознаваться же в собственной трусости! Тем более что “завтра” казалось очень далеким днем. Завтра мог пойти дождь. Любого из нас по какой-то причине могли задержать дома родители. Наконец завтра все мы могли сделать вид, что совершенно забыли об этом разговоре.
Однако события приняли прямо-таки неотвратимый характер. После уроков мы отправились в парк, где сунули в щель постамента бронзовой графини многократно сложенный листок, на котором было начертано: “Здесь кайфовали с оборотнем”. Сбоку красовалось изображение улыбающегося черепа и горящей свечи. Рядом в столбик шли наши подписи, причем каждый норовил подписаться позаковыристей. Подделать такую записку было невозможно.
Вдобавок настырный Дрючок предложил собраться у парка попозже, например, после девяти. Дабы усложнить испытание. Тем самым малодушный получал дополнительный шанс: родители, мол, не пустили.
Малодушных среди нас не оказалось. Собрались все.
Стояла, помнится, середина октября, вечер выдался пасмурным: облака обложили небо да еще налетали с реки порывы пронизывающего ветра. Под ногами шуршала листва, но деревья еще сохраняли свой пышный убор.
В окошечке милицейского поста горел свет, но мы и не намеревались пользоваться центральным входом. Любой местный пацан знал, что если пройти вдоль ограды по направлению к Ракидону полторы сотни метров и раздвинуть кусты, то можно обнаружить пролом, через который легко пройти на территорию парка. Даже не сгибаясь. Этим потайным лазом мы обычно пользовались по воскресеньям и праздникам, когда вход в парк становился платным. Но никогда прежде нам не доводилось приходить сюда поздним вечером.
Высоченный бетонный забор, состыкованный из плит, выпускаемых местным домостроительным комбинатом, тянулся не по прямой, а круто изгибаясь. Не успели мы пройти и полсотни шагов, как этот изгиб скрыл от нас не только фонари центрального входа, но и всю площадь перед парком с ее светильниками и освещенными окнами домов. Лишь где-то далеко за Ракидоном дрожало несколько бледных огонечков.
И вот он, еще более темный, чем окружающий мрак, шатер, образованный высокими кустами, ведущий к пролому в ограде.
Каждый из нас назубок знал планировку парка. Тропинка через потайной ход выводила на одну из боковых аллей, весьма узкую и извилистую, которая даже в солнечный день казалась погруженной в сумерки. Эта мрачноватая и пустынная аллейка делала крутой поворот почти под углом девяносто градусов и вливалась в другую, более популярную у туристов аллею, которая, в свою очередь, пересекала по мосту Оборотня овраг и распадалась на многочисленные тропинки, одна из которых заканчивалась у бронзовой статуи Дианы-Артемиды, где смельчака и ждала записка.
Вместе с тем, это был самый короткий путь. Я уже подсчитал, что в нем примерно двести шестьдесят моих шагов. Всего-навсего. Как два пальца обслюнявить, если воспользоваться лексикой Алого-Малого. Какие-то шесть-семь минут, и ты выдерживаешь экзамен на звание настоящего парня.
Алый достал из кармана куртки пачку “Примы” и лихо закурил, приглашая последовать его примеру остальных. Курение в нашей среде считалось признаком взрослости. Все взяли по сигарете. Кроме Вовки Дрючкова. Он уже и тогда не поддавался стадному инстинкту.
Вволю накашлявшись, мы сошлись в кружок. Сколько ни тяни, а делать дело надо.
Алый извлек из коробка пять спичек, обломал у одной головку, после чего перетасовал те за спиной и, зажав в руке, выставил перед нами:
– Тащите, кролики! У кого короткая, тот идет.
– Не надо, – спокойно возразил Вовка. – Первым пойду я.
– Это почему же? – сощурился Алый.
– Моя идея, мне и идти!
– Вот и иди! – моментально среагировал Загвоздкин. – Иди себе, иди и иди! Все прямо и никуда не сворачивай! Авось избавишься от привычки соваться повсюду со своими гениальными идеями.
Алый неожиданно заартачился:
– Нет, первым пойду я, потому что везде должен быть первым!
– Только не сейчас! – выступил вперед Дрючок. – Был же уговор, что первым иду я!
Какое-то время они отчаянно спорили, и, казалось, Алый вот-вот затеет драку, но неожиданно наш геркулес уступил:
– Черт с тобой! Иди первым, если тебе так приспичило! Но остальные потянут жребий! – и он снова выставил перед нами спички.
Вторая очередь досталась мне, третья – самому Алому, четвертая – Багрику и пятая Сашке.
Дождавшись итогов жребия, Дрючок поправил на себе ремень, постоял несколько секунд, словно собираясь с силами, и, решительно выдохнув “Ладно, ждите!”, исчез в темноте.
Еще немного, и смолк шорох его шагов.
– Нет, парни, хреновую шутку придумал Дрючок! – заявил через какое-то время Алый, снова прикуривая. – Ну, призрак, ну, оборотень… И что из того? Уж лучше схлестнуться бы с придурками из третьей школы. Вот только представьте себе: берешь какого-нибудь слизняка за шкирку и нежно так спрашиваешь: “Ты почему вчера не поздоровался со мной, друг?”, а после – хрясь его по роже, еще раз – хрясь! Кайф полный! Особенно если у того из носу потечет. Вот где балдеж! А какого рожна мы тут торчим?
Он вдруг разоткровенничался:
– Но самый большой кайф, кролики, это бить взрослых мужиков! Идешь, например, когда стемнеет, мимо стадиона, а навстречу тебе топает неизвестный тип. В темноте до последней минуты непонятно: здоровый он или хилый, молодой или уже в летах. И в этом тоже свой кайф. Но вот мы сходимся, он на меня – ноль внимания, думает о чем-то своем. И тут я слегка заступаю ему дорогу и с разворота бью в челюсть или в глаз – хрясь! Рожа у него делается, кролики, как у клоуна! А ты спокойно идешь себе дальше, поплевывая, и даже не оборачиваешься. И все это – без единого слова! Нет, я взял бы вас с собой на представление, но на эти подвиги кодлой ходить нельзя – вспугнешь клиента…
– А если сам получишь в глаз? – послышался голос Вовки, а следом он и сам вынырнул из темноты.
– Что-то еще не получал ни разу, хотя развлекаюсь таким способом через день!
– Ничего, еще получишь! – пообещал Вовка.
– Уж не от тебя ли, замухрышка?! – сощурился Алый.
– Может, и от меня…
Тут мы все подняли гвалт, и, готовая было вспыхнуть ссора, улеглась.
– Ты записку-то принес? – спросил я.
– Вот, держи! – он передал мне листок.
Я развернул его: да, тот самый.
Значит, надо идти…
Стоило мне оказаться за забором, стоило голосам товарищей смолкнуть, а невидимым, но тяжелым ветвям сомкнуться за моей спиной, закрыв даже далекие зареченские огонечки, как первобытные страхи резво выбрались из уголков моего подсознания.
Кстати, людей я не боялся: бандиты в ту пору в Белособорске не водились, сторожа в эту часть парка не заглядывали, крайне малочисленное племя бомжей кучковалось вокруг вокзала и автостанции, и даже влюбленные парочки не искали пристанища на территории “Дианы” – к их услугам было множество уютных уголков по обоим берегам Ракидона. Не могло здесь быть и “молотобойцев”, вроде Алого.
Так или иначе, каждую тень, любое шевеление ветки над головой я готов был принять за проявление нечистой силы.
Темень вокруг стояла непроглядная. Я знал, что на некотором удалении от меня по правую руку тянется центральная аллея, где светильники, хоть и притушенные, горят до самого рассвета. Но густой массив деревьев скрывал их от меня, я не мог различить ни лучика. Я втайне прихватил с собой фонарик, но не включал его, опасаясь выдать себя и быть обвиненным в трусости. Сердце стучало, в ушах шумело, перед глазами плыли цветные круги.
Вдобавок, эта боковая аллея имела одну малоприятную особенность: на ней имелось узкое место, где с обеих сторон подступали березы, а внизу переплелись их выступавшие корневища. Чтобы не споткнуться, здесь надо было пройти очень аккуратно, буквально оглаживая корневища подошвами обуви.
Но самое тяжкое испытание ожидало меня перед мостом Оборотня, на который падал рассеянный свет от бледного светильника, горевшего над изваянием. Овраг утопал во мраке, и мост казался переброшенным над адской бездной. Вот сейчас оттуда полезут жертвы оборотня – иссохшие, озлобленные, с пустыми глазницами и расцарапанными шеями. Желание повернуть назад стало почти необоримым. Я уже не чувствовал стыда от мысли, что товарищи будут презирать меня. Но когда я подумал о Наташе – девочке из нашего класса, в которую был тайно влюблен, как, впрочем, и Алый, как и Дрючок, как еще полкласса, а также половина третьей школы, – мужество вернулось ко мне. Быть может, узнав о моем смелом поступке, Наташа наконец заметит меня и полюбит так же пылко, как люблю ее я?
Воодушевленный своими фантазиями, я впал в некий транс. Это состояние помогло мне вложить записку в щель между грубо отесанными камнями.
Когда я собирался в обратный путь, то заметил, что рядом с ближним устоем моста клубится плотный дым. Удивительно, но эти клубы виделись мне четче, чем освещенные перила моста. “Не смотри, – сказал я себе. – Не смотри, и все будет хорошо”. Я еще раз вызвал в воображении образ Наташи, и мои страхи снова отступили. Не теряя времени, я поспешил назад, донельзя гордясь собой.
При моем появлении Алый хохотнул:
– Смотри-ка, наш писатель вернулся живым! Надеюсь, вложил записку? Или скажешь, что потерял?!
– Записка на месте.
– Ладно, молодец! Оборотня видел?
– Привет тебе передал. И посоветовал пореже размахивать кулаками.
– Значит, сам боится, – усмехнулся Алый. – В общем, так, кролики! Сказать по совести, особого желания таскаться по темному парку у меня нет, да и не было с самого начала. Но раз это сделал Дрючок, значит, сделаем и мы. Каждый! – и он с насмешкой взглянул на Багрика.
Затем отправился за запиской, насвистывая, и вернулся, насвистывая. Похоже, этой груде мышц были не знакомы никакие стрессы.
Принесенную записку он вложил в карман куртки Багрика:
– Давай, парень, смелее! Поостерегись между березами! Будто какая-то когтистая лапа провела там по моей штанине снизу! Смотри же, не обмочись!
