Смерть императора

– Хиосское, наилучшее хиосское!

– Эй, парень, дай-ка попробовать! – потребовал Приск. – Если вино хорошее, куплю весь бурдюк.

– Вино отличное! – заверил торговец. Рожа у него была хитрая – глаза – щелочки, одного уха не хватало. Такой и мочу может продать, не моргнув.

Протянул конному с некоторой опаской – схватит вояка бурдюк, да и умчится. Но трибун сделал большой глоток, одобрительно кивнул и спросил:

– Сколько…

– Десять денариев… – набрался наглости парень.

– Сколько? – пророкотала отдаленным громом угроза в голосе.

– Пять… – сбавил цену пройдоха.

– Два… и то потому, что вино отличное, – сказал Приск.

– Только ради твоей славы, трибун, – вздохнул торговец. – Твоей и Рима, – льстиво добавил, ловя монету.

Приск не видел, как парень, воровато оглянувшись, шмыгнул в щель между развалинами. Здесь был лаз в подвал под разрушенным домом. Внизу рядами стояли огромные амфоры, ничуть не пострадавшие во время землетрясения (разве что две или три раскололись, и теперь в подвале пахло хиосским – по запаху парень и нашел чужое сокровище).

Первым делом торговец спрятал полученные деньги под камнем, потом сцедил из амфоры вино в два бурдюка, плотно заткнул их пробками и выбрался назад – в полумрак ночных улиц. Если дело так пойдет и дальше, к лету он сделается богачом. Парень уже прикидывал, где можно будет купить дом – пока небольшой, без собственных бань, но непременно с перистилем…

Но не сбудутся его надежды. Меж развалин притаились двое, закутанные в серые плащи. Следили за тем, как удаляется, напевая под нос песенку, торговец… Вход в подвал они уже заметили.

* * *

Вилла Александра занимала огромную террасу на склоне горы Силпий. Облицованная белым мрамором, она матово светилась в лунном свете. Черные кипарисы в два ряда выстроились вдоль дороги, конвоируя путников к воротам.

Здесь Приска и его спутников ожидали караульные.

Сопровождавший трибуна фрументарий назвал пароль, и их беспрепятственно пропустили внутрь.

«Как в военном лагере», – отметил про себя хорошую организацию охраны Приск.

Афраний расположился в таблинии хозяина – в удобной плетеной кафедре[16]. Напротив него стоял высокий дородный мужчина лет сорока с мясистым носом и короткой курчавой бородой – несомненно, Александр. Приск сразу узнал его – на фреске художник очень точно передал облик хозяина дома. По обеим сторонам от хозяина застыли двое фрументариев. Морды у них были самые зверские. Те, что сопровождали трибуна, просто зайчики по сравнению с этими. И где Афраний Декстр их только отыскал? Приск сразу вспомнил старого своего товарища Молчуна, который тоже одно время служил под началом Декстра. Нет, в Молчуне не было и десятой доли звериности этой парочки палачей.

Сейчас хозяин дома выглядел помятым – в прямом смысле слова – то ли оказал сопротивление фрументариям, то ли те дали волю кулакам по приказу своего центуриона.

– А, наконец-то! – со смехом воскликнул Афраний, когда трибун вошел. – Ты молодец, Приск. Выследил бунтовщика за один день! Ну и прыть…

– Где женщина? – спросил Приск.

– Береника в малом триклинии – я велел собрать там всех, кроме свободных мужчин, – отозвался Афраний. – А она красавица – я таких никогда прежде не видел, изумруд среди крашеного хрусталя.

– Я имею в виду Флавию, – уточнил Приск, понизив голос, – ему не хотелось, чтобы Александр узнал, кому обязан «счастьем» видеть всех этих людей на своей вилле.

– А, та замарашка? Я отослал ее в лупанарий…

– Что?

– Шутка… шутка… а ты и поверил? Я отправил ее на виллу к Филону – чтоб ее помыли там и накормили. Замарашка нам очень помогла. – Афраний повернулся к хозяину и повысил голос: – А этот дурак, вообрази, увидев, что вилла окружена моими людьми, решил вместе с женушкой пробиваться с боем. Пришлось скрутить его да надавать тумаков. Они, судя по всему, собирались утром дать деру – но мой визит смешал их планы.

– Наверняка кто-то шепнул, что легионеры начали разбирать завалы в их доме, – вот хозяин и кинулся в бега, – предположил трибун.

– Это точно. Только вопрос – куда наш Юлий Александр решил драпать и к кому… – Афраний вновь рассмеялся. Настроение у него было преотличнейшее.

– Неужели хозяин не говорит? – Приск тоже выбрал шутливый тон, решив подыграть центуриону фрументариев.

– Нет, конечно… Я бы мог позвать кого-нибудь из своих умельцев… но не думаю, что это необходимо. У меня здесь две сотни крепких ребят, которым надо немного развлечься. А женщин в доме немного. К тому же три или четыре древние старухи, еще пара сопливых девчонок, так что нормальных самок в соку – не более десяти. Я думаю – пусть начнут с Береники…

Пока Афраний говорил – вот так же легко, весело, предвкушая забаву, Александр багровел, наливался черной кровью. Если бы не веревки, что связывали ему руки, и не два молодца, что крепко держали его за плечи, он бы кинулся на Афрания и вцепился тому в глотку – зубами.

– Она в самом деле так хороша, как на фреске? – ухмыльнулся Приск. – Тогда я первый…

Арестованный завыл – дико, по-звериному, и вдруг повалился на колени – охранники не препятствовали.

– Постой! – Трибун поднял руку. – Кажется, этот парень хочет нам что-то сказать. Если я правильно понял, конечно…

– Что тебе надо? – прорычал пленник.

– Мне? Твоя красотка жена, – отозвался Приск.

– А мне – хочется узнать, для кого ты собирал это оружие, что нашлось у тебя в доме, – уточнил Афраний. – Но жена твоя мне тоже нравится…

– Я скажу… Я все-все скажу… только не трогай ее.

– Слушаю, говори, – кивнул Афраний и улыбнулся – сама доброжелательность. – Ты же любишь свою Беренику, я вижу…

– Андрей из Александрии велел мне собрать оружие и ждать условного письма.

– Андрей из Александрии… – повторил Афраний. – Твой друг, надо полагать, иудей, как и ты?

– Я – римский гражданин! – прорычал Александр. – И то, что ты творишь…

– Я творю? – вдруг взвился Афраний. Голос его зазвенел металлом. – Это ты – бунтовщик. Ты копишь оружие. В твоем доме полно тайных писем на арамейском. Что ты замыслил вместе с этим Андреем из Александрии?

– Я не знаю… – как-то разом сникнув, отозвался Александр. – Точно ничего не знаю… Андрей велел собрать оружие и ждать. Это все…

– Совсем ничего? Так уж совсем ничего? – опять вернувшись к мягкому тону, поинтересовался Афраний. – Неужели ты не спросил, сколько оружия должен приготовить?

– Спросил… и получил ответ.

– А зачем оружие – не спросил?

– Нет… – Александр яростно замотал головой, зажмурив глаза. – Он был у меня в гостях только два раза. Поверь… Один раз – когда велел собирать оружие. А во второй раз – привез гостя из Селевкии на Тигре для встречи с кем-то из декурионов Антиохии.

– Гость из Селевкии… – Афраний на миг задумался. – И как звали этого гостя?

– Амиисах… – отозвался пленник.

– Странное имя… никогда такого не слышал.

– Мне тоже оно показалось странным… Да и сам гость был необычным – старик в тяжелых дорогих одеждах… Но… я… услышал, как однажды Андрей назвал гостя совсем иначе. – Александр замолчал. Чувствовал, что подходит к черте, из-за которой не вернуться, за нею он в мгновение ока станет предателем своих.

– И как же его назвали? Ну! – рявкнул Афраний.

– Пакор.

Афраний никак не отреагировал на прозвучавшее имя и продолжил допрос:

– И больше ты ничего не знаешь?

– Клянусь, ничего, центурион…

– Ну… ладно… – Афраний задумался – или, скорее, изобразил задумчивость. – В кладовую нашего Александра. Стеречь, глаз не спускать. Удерет – лишитесь головы…

Когда пленника увели, а вернее, выволокли, Афраний повернулся к Приску:

– Ты понял – Пакор!

– Царь Парфии? Тот самый, что хотел заключить союз с Децебалом? Дакийский царь еще отослал к нему этого пекаря Каллидрома.

– Бывший царь… – уточнил Афраний. – Сколько ему уже лет? Семьдесят? Восемьдесят? Мне доносили, что он укрывается в Селевкии – в той, что на Тигре, разумеется. А вот что получается… Он под носом у римского наместника приезжает в Антиохию к одному из членов городского совета, чтобы перетянуть на свою сторону самый богатый город восточных провинций, – это же уму непостижимо. Надеюсь, этого парня из совета раздавило в его собственном доме собственной колонной. Иначе я сдеру с него шкуру живьем.

– Есть какие-то планы?

– Ну я еще не решил. А кстати, эта Береника – просто красавица. – Центурион причмокнул. – Не хочешь поразвлечься?

– Афраний, этот человек рассказал нам все, что знал…

– Все ли?

– Не надо трогать его жену. – Приск чуть добавил металла в голосе.

По чину он был выше Афрания, хотя особый статус фрументария давал тому не меньшую, чем трибуну, власть. – Ты обещал.

– Ну, как знаешь…

– Разве мало в Антиохии доступных женщин?

– А я люблю недоступных. Но ты прав, если мы хотим, чтобы парень нам помогал и дальше, пусть жена его спит в эту ночь одна.

– Вот-вот… А как на вилле с баней? Наверняка есть, и наверняка шикарная. Если, конечно, во время землетрясения не обрушилась.

– С баней все нормально, – отозвался Афраний. – Одно только плохо – она не топлена. Хозяева собирались бежать – им было не до бани. А мыться зимой в нетопленой бане даже здесь, в Сирии, – не самое большое удовольствие.

– Пусть нет тепла – вода хотя бы чистая? А то я на разборе завалов вечно так извожусь, что, не помывшись, ложиться в кровать не могу…

– Так спи на полу, – небрежно бросил Афраний.

– Предпочитаю кровать. Так что пойду, окунусь.

Приск взял фонарь[17], кликнул раба, потребовал принести ему простыни и направился в термы. Располагались бани чуть в стороне, и, чтобы до них добраться, надобно было миновать часть сада с круглой беседкой, увитой виноградом. Когда Приск проходил мимо, ему показалось – там кто-то прятался – скорее всего, кто-то из рабов. Трибун лишь отметил соглядатая, не кинулся выяснять – кто. Обычное дело: во время неразберихи пара-тройка невольников пытается сбежать. Пусть бежит – если охота украсить свой лоб оттиском каленого железа с буквой «F».

Бани были очень недурны – просторные – и, как показалось Прииску, – хранили еще вчерашнее тепло.

Хотя – скорее всего – это было тепло солнечного дня – через застекленный купол кальдария с рассвета до заката сверху лился поток света. Приск тронул воду в бассейне – вполне сносная для воина, что прослужил не один год в Дакии и маршировал по Дакийским Альпам по морозу. Трибун решил раздеться тут же у бассейна – зачем ему раздевальня? Он просто сложит одежду на полу… А вот раб – натереться маслом – не помешал бы. Уже обмазавшись маслом, трибун запоздало сообразил, что зря это сделал, – в холодной бане масло трудно снимать скребком. Обругав про себя хозяев, Приск полез в бассейн окунуться и…

Он погрузился в воду, и тут же на него обрушился кто-то сверху, обхватил за шею, придавил лицом вниз – ко дну. Бассейн был мелок – в таком не утонуть. Но, если тебе не дают дышать, ты можешь захлебнуться в тазике с водой. Однако мелкота бассейна спасла трибуна. Он уперся правой рукой и коленями в дно, а левой ухватил за волосы оседлавшего его человека. В следующий миг он сдернул его с себя и в свою очередь придавил ко дну, сдавливая горло… Но парень тоже оказался не промах – и выскользнул… Они выпрыгнули из воды, как два дельфина, и уже в воздухе сцепились – каждый искал горло другого. Приск упал на спину, нападавший прыгнул на него – но не сумел придавать к полу – Приск ударил ногами. Борцовский прием был парню скорее всего незнаком. Нападавший рухнул в бассейн. Приск нырнул следом – и опять руки соперников сошлись на шее друг друга. Повезло больше Приску – руки раба соскользнули с натертой маслом шеи. А вот трибун вцепился в горло противника, крепкие пальцы нащупали кадык…

В следующий миг по воде бассейна поплыли, расплываясь, пурпурные узоры.

Глава III

Кое-что о предсказаниях

Перевалив через середину, жизнь начинает напоминать великую реку в устье. Много ила, мути, зарослей тростника, и главное – главный бурный поток разделяется непременно на рукава, и каждый утаскивает за собой кого-нибудь из друзей. Приск – военный трибун, Кука – преторианец, Малыш – фабр. Фламма – библиотекарь, а он, Тиресий, – фрументарий. Вернее, центурион фрументариев.

В отличие от Приска, Тиресий не занимался разбором завалов. Здесь в Антиохии ему поручили то, чем и должен был прежде всего заниматься фрументарий, – следить за поставками хлеба. Впрочем, занимаясь снабжением, разузнать, кто чем дышит, чего ждет и чего опасается, – дело не самое сложное. Однако в последние месяцы говорили только о двух вещах – во-первых, о землетрясении и о том, что с этой катастрофой связано, а во-вторых – о предстоящем походе Траяна в Парфию. Напрасно Тиресий вслушивался в разговоры, расспрашивал и задавал наводящие вопросы – ничего нового в этом потоке новостей выудить не удавалось. Кажется, Кука как преторианец, время от времени имевший доступ в ближний круг императора, доставлял друзьям больше новостей, нежели фрументарий Тиресий. Именно Кука сообщил, что император по-прежнему относится ко всякому известию о возможном восстании на занятых территориях с равнодушием. А если уж точнее – то просто отмахивается от подобных новостей. Опять же Кука передал друзьям содержание донесения, что пришло от префекта Рутилия Лупа из Египта – о беспорядках в Александрии в октябре прошлого года и о том, что Луп просил дополнительные войска к тем, что уже располагал.

Но император не внял его просьбам. Ответствовал: вполне достаточно, чтобы держать иудейскую диаспору в покое XXII Дейторатова легиона близ Александрии да тех когорт III легиона Киренаика, что стояли в Иерусалиме. К тому же в распоряжении Лупа есть греческие отряды под командованием стратига Аполлония, что стоят близ Мемфиса. Давно уже ясно, что с каждым месяцем император все больше и больше живет в плену своих фантазий, он уже не планирует походы, а грезит ими и все менее трезво оценивает обстановку в империи, и особенно – на Востоке. Да, император по-прежнему со всем тщанием относился к подготовке легионов и когорт, но почти не интересовался – в каких землях его солдатам придется воевать. Как Цезарь, считая, что достаточно только прийти и увидеть, чтобы победить.

Однако если Траян от этих новостей отмахивался, то все донесения очень внимательно выслушивал наместник Сирии Адриан – ему лично Тиресий докладывал уже несколько раз обо всем, что разузнал сам (очень мало), или то, что удалось выяснить Куке или Фламме.

Кстати, о Фламме… От чудаковатого парня, над которым друзья время от времени подсмеивались, неожиданно оказалось вдруг много толку. Освобожденный по настоянию Приска от каких-либо обязанностей, Фламма бродил по разрушенному городу в гражданской одежде, но всегда держа под рукой оружие. А на расстоянии за ним следовал Тит – Тиресий настоял, чтобы его здоровенный дак-вольноотпущенник на время сделался телохранителем библиотекаря и его тенью. Преданный дак готов был при малейшей опасности вступиться за тщедушного Фламму. Библиотекарь попросту копировал на восковые таблички надписи на стенах, что его заинтересовали, помечая, где именно оставили интересное сообщение. Вечером он анализировал скопированные тексты. И очень скоро сообразил, что как минимум в четырнадцати местах идет очень активный обмен новостями. В основном это казалось торговых сделок, торговли краденым… то есть в городе разрастались язвы, выжигать которые должны были городские власти. Но вот в одном тупичке надписи носили совсем иной характер. Цифры, рисунки – то бык, то орел… без труда Фламма опознал в этом нехитром коде названия легионов. А далее шли опять цифры – скорее всего, численность римских солдат. Как только Адриан услышал об этом, тут же приказал схватить соглядатая… Но Фламма его отговорил. Куда полезнее следить за тайным местом и, как только надпись появится, менять числа – преуменьшать число легионеров и ауксилариев[18] – так полные легионы превращались в жалкие вексилляции. Тысячные когорты – в центурии. Кто бы ни получал эти сведения, он ошибется насчет численности собранной Траяном армии как минимум в десять раз и решит, что никакой угрозы нет. Или что она смехотворна.

* * *

В Сирии с Тиресием случилась странная вещь. Он приохотился к настойкам трав, горьким отварам перед сном, и вещие сны – прежде приходившие редко – от силы раз в нундины – и как исключение два дня подряд, теперь сменились другими, что являлись каждую ночь, поразительные в своей отчетливости, наполненные невиданными подробностями, незнакомыми людьми, пейзажами, почти невозможными, – то скалы вздымались, напоминая восточные крепости, то вода лилась по камням, и сквозь струи потока угадывались в камнях очертания людей, деревьев, зверья.

Но у этих снов имелось одно очень неприятное свойство – они перестали пророчествовать, ничего не говорили Тиресию о будущем, не предрекали опасности, не сбывались…

Сладок был сам сон, а реальность вдруг утратила объем и сочность, выцвела, пожухла, будто ливень смыл со статуи в саду все нанесенные художником краски. Тиресий попробовал вообще отказаться от пития настоек – но тогда сны перестали сниться вовсе – или они не запоминались, ускользали, как ночные птицы, вместе с темнотой. А если память и возвращала видения, то их тусклая блеклость разукрашена была лишь темнотой бесконечных коридоров, острыми углами запутанных лабиринтов, и ничего нельзя было сыскать в духоте однообразного кошмара…

Тиресий проклинал свою неосторожность – потеря дара его мучила больше, нежели боль самой глубокой и рваной раны, что оставляли крючковатые стрелы даков.

Тем больше обрадовал его внезапный сон, очень похожий на прежние, – без фантастических зданий или лесов, простой подвал без единого окошка. Горит фонарь, его тусклый свет выхватывает абрисы каких-то людей, закованных в колодки. Тиресий пытается их разглядеть и видит, что это женщины и дети… И одну из женщин он узнает…

Он пытается выйти, но не может, дверь заперта… Он бьется – кулаками, ногами, всем телом – и прорывается наружу… сквозь кирпич и дерево – именно сквозь. Оборачивается – и видит, что дверь по-прежнему закрыта, видит бронзовые накладки засова и потемневшую древесину. Отступает на шаг и понимает: дверь завалена всяким хламом – это ход в кладовку…

Он выбегает из кухни в коридор, оказывается в каких-то комнатах, потом в атрии и следом – снаружи. Видит дом, похожий на крепость, фасад без единого окна и рядом – огромный черный кипарис, выбеленный сединой известковой пыли в предутренних лучах.

И просыпается…

– Дом рядом с кипарисом, – бормочет он наяву. – Рядом со столетним кипарисом.

* * *

Тиресий выскочил из палатки. И лицом к лицу столкнулся с собственным опционом. Звали его Аврелием Примом, парень этот прошел дакийскую войну, как Тиресий и его друзья, служил в Пятом Македонском и после парфянской войны мечтал о почетной отставке и возможности прикупить домик в Дакии. То и дело опцион намекал, что мечтает поселиться в новой провинции рядом со своим центурионом. Если план этот удастся осуществить, Аврелий дал обет еще при жизни сделать себе и Тиресию мраморное надгробие. Получить бесплатно мраморное надгробие – неплохо. Но еще лучше в новой провинции иметь рядом надежного соседа, которого всегда можно кликнуть на помощь в случае разбойного нападения. Или который тебя поддержит на выборах в городской совет.

– Где Афраний? – спросил Тиресий у опциона.

– Уехал за город – говорят, нашли что-то важное на вилле одного богача. – Опцион был всегда в курсе событий.

– Послушай, помнится, вчера что-то болтали о доме с кипарисом?

– Ага… Там нашли целое гнездо заговорщиков.

– И чей это дом? Запомнил?

– Кто хозяин?

– Ну да… разве я не так спросил?

– Так, так… все так… Хозяин… – Опцион вытащил из сумки таблички. – Хозяином в этом доме Амаст.

* * *

Сказать, что Тиресий отыскал дом без труда, – было бы неправдой. Трудов это ему доставило немало. А когда наконец отыскал, то стоявшая у ворот стража не сразу его пропустила – пришлось звать центуриона. Центурион гостя сразу же узнал – но как-то засомневался, стоит ли открывать перед этим странным фрументарием дверь. Фрументарии Тиресия за своего не держали – перевелся он из Пятого Македонского недавно, слыл любимчиком Адриана, тогда как фрументарии все поголовно были преданы, прежде всего, императору.

После недолгой перебранки Тиресия наконец пустили внутрь, и первым делом прорицатель потребовал показать, где в доме кухня. Кликнули одну из рабынь – старую колченогую тетку, и та, ворча, привела странного посетителя на кухню, где кипятили воду для завтрака. При этом два фрументария следовали за Тиресием и его «Ариадной» [19] по пятам.

– А кладовка? – спросил центурион, оглядываясь.

Все увиденное пока мало соответствовало обстановке во сне. Что-то было похоже, но по большей части – не узнавалось. Неприметная кладовая (вход под лестницей) оказалась рядом с кухней – вся заваленная хламом – так что внутрь было не пройти. Но что-то настораживало. Тиресий готов был поклясться хоть Немезидой, хоть Геркулесом[20], что этот хлам не так давно перетряхивали.

Тиресий принялся раскидывать старые корзинки и треснутые горшки, какие-то тряпки, сломанные метлы и деревянные ведра без ручек – выбрасывал прямо в коридор, а потом велел одному из фрументариев позвать себе людей на помощь.

– Да что ты творишь?! – взвилась кухарка. – Это что, твое? Да ты… да не смей – господин вернется, мне все волосы повыдергает. И тебе, старый, тоже.

«Вот же не знал, что я старый…» – подивился ее воплям Тиресий.

Кухарку пришлось прогнать, кликнуть на помощь еще двух рядовых фрументариев.

Кладовую наконец освободили, и центурион вошел в совершенно пустое помещение – четыре стены без окон с единственным входом. Тиресий велел принести факел и стал подносить его к многочисленным трещинам и щелям в стенах (следы землетрясений – нынешнего и, видимо, прежних). Внезапно возле одной пламя заколебалось – откуда-то тянуло воздухом.

Фрументарии, знавшие толк в тайных комнатах, тут же оживились, притащили кирку. Не пытаясь сладить со сложным механизмом тайника, Тиресий велел выламывать стену, и после трех или четырех ударов несколько камней обвалились, открылся узкий лаз, круто идущий вниз.

– Похоже, здесь все же имеется подвал… – усмехнулся Тиресий.

Вход расширили. Тиресий побежал вниз по лестнице, держа в одной руке факел, а в другой меч. Фрументарии помчались следом.

И тут увиденное полностью совпало со сном – до мельчайших деталей – и подвал без окон, и люди, закованные в колодки. Женщины и дети сбились в кучу и не шевелились…

Тиресий приблизился к мальчишке, что лежал с краю, откинувшись, задрав к потолку острый подбородок. Даже при свете факела было видно, что он мертв.

Женщина рядом еще дышала. Она с трудом приподняла голову и что-то прошептала – что именно, Тиресий не понял.

Вслед за женщиной дернулась лежащая на полу девушка, открыла глаза, мотнула головой. Спутанные волосы, запавшие щеки, руки столь тонкие, что казались тростинками. Губы девушки шевельнулись.

– Марк… – Это центурион услышал отчетливо.

– Сбить оковы! – приказал он сопровождавшим его фрументариям.

Через несколько мгновений он поднял девушку на руки. Она почти ничего не весила, а вот воняло от нее мерзко.

– Этих всех наверх… – приказал Тиресий, кивая на остальных пленных.

Кажется, многие уже умерли. Но человек шесть или семь шевелились.

– Так это рабы… – заметил один из фрументариев.

– Рабы? – усмехнулся Тиресий. – Глянь на золотую буллу мальчишки… я лично думаю, что это все свободные.

Из кладовой освобожденную пленницу Тиресий притащил на кухню и здесь, все еще удерживая ее на руках, потребовал дать несчастной воды.

– Да куды ж ты ее! – возмутилась кухарка. – От нее же смердит.

Ну да, от пленницы смердело – дерьмом и мочой – днями они все там сидели на соломе в колодках не в силах переместиться – и хорошо если фекалии стекали из-под пленных в узкий желоб. Так что и спина, ягодицы и бедра покрылись язвами.

– Воды! – рявкнул Тиресий.

Кухарка аж подпрыгнула и подала кувшин.

Тиресий плеснул несчастной в лицо. Та дернулась, жадно ловя губами капли. Открыла глаза и вновь прошептала:

– Марк…

– Ты спасена, Аррия, – прошептал Тиресий.

И понес девушку вон из дома.

Глава IV

Хлопоты механика Филона

Филон пребывал в растерянности. Настоящий камнепад событий – буквально – настиг его и собирался погрести под собой. Сначала к нему привезли друг за другом четыре повозки, груженные оружием. Оружие Филон приказал перенести в пустующую мастерскую и запереть. Вторым, очень странным в этой череде, – было появление замарашки, у которой при себе имелась записка от Афрания с просьбой помыть, накормить и устроить в доме некую Флавию, свободную женщину. Кликнув рабыню и приказав проводить гостью в бани, а после пригласить ее пообедать в малом триклинии, Филон тут же проверил – крепки ли запоры на домашнем денежном сундуке. Каморку он приказал ей выделить рядом с комнатой управляющего и на всякий случай велел запереть снаружи на щеколду.