Неизвестная Осетия. Европейские ученые и путешественники об Осетии и осетинах

Неизвестная Осетия

Европейские ученые и путешественники об Осетии и осетинах

Борис Бицоти

© Борис Бицоти, 2024

ISBN 978-5-0051-1965-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Как рассказать об Осетии, о которой никто еще не рассказывал? Это можно сделать либо представив новые источники, либо предложив новую интерпретацию старых. Именно эти два принципа я и поставил во главу угла, собирая воедино предлагаемый читателю материал.

В среде историков-осетиноведов иногда приходится слышать мнение, что возможности источников по истории Осетии давно исчерпаны, а все, что пишется, является по сути лишь вольным пересказом уже известных фактов. Это категоричное суждение, как минимум, не учитывает той большой разницы, которая существует между отдельными периодами в части наличия и доступности источников. Мы, как мне кажется, можем говорить о большом интересе и даже избытке литературы в разговоре о древней истории – исследования, систематизирующие свидетельства об аланах, либо комментирующие уже известный материал, не только уже существуют в обилии, но и продолжают регулярно появляться. Что касается истории Осетии XV – XVII в., то здесь, напротив, письменные источники практически отсутствуют – отсюда и негласное название этого периода – «темные века» или «неизвестное время». С периодом же XVIII – XIX в. – относительно хорошо известным и изобилующим свидетельствами отрезком времени, дело, на мой взгляд, обстоит немного иначе, чем принято думать, как в части изученности, так и в части интереса.

Проблема заключается в том, что в период написания известной нам истории Осетии часть свидетельств европейских авторов историкам была недоступна и полностью выпала из поля зрения ученых. Виной тому явился с одной стороны пресловутый языковой барьер и отсутствие переводов, с другой – барьер идеологический. Не все из написанного иностранцами об Осетии встраивалось в канву идеологически выверенного наратива, ограниченного рамками господствующей методологии. Целый пласт важного материала, интересных фактов об Осетии, необъясненных явлений и уникальных свидетельств в результате оказался за выброшенным за борт, в то время как выпадение одного лишь свидетельства может коренным образом изменить наш взгляд на прошлое, стать причиной полностью неверного истолкования исторического факта, создать ложное представление о важном событии.

Так, например, о взглядах научного сообщества на происхождение осетин XVIII – XIX в. принято было судить в основном по свидетельствам ученых Яна Потоцкого и Юлиуса Клапрота. При этом, мнения их предшественников и последователей, в частности, таких авторов, как Якоб Рейнеггс и Фредерик Дюбуа часто не упоминались вовсе. Выпала из контекста разговора об осетинском языке и статья австрийского филолога-ираниста Фридриха Мюллера о месте осетинского языка в иранской языковой семье. А ведь именно эта статья положила начало правильному позиционированию осетинского среди других иранских языков. Эти труды крайне важны хотя бы потому, что их авторов сложно упрекнуть в предвзятости – полученные сведения не представляли для них никакого другого, кроме сугубо научного интереса.

Начиная со второй половины XVIII в., с наступлением перелома в политике России на Кавказе и переходом к более активным действиям в регионе в Осетию снаряжаются первые научные экспедиции российских академиков, собирается этнографический и статистический материал, изучается язык и фольклор осетин. Не все, что тогда установили или предположили ученые, оказалось истиной. Именно поэтому факты и свидетельства, зафиксированные в этот период, нуждаются в комментарии.

Разгадка тайны происхождения осетин далась ученым нелегко. Судьба некоторых исследователей сложилась драматически, и изучаемая ими проблема сыграла в этом не последнюю роль. Так, польский ученый Ян Потоцкий еще в достаточно молодом возрасте решил свети счеты с жизнью, академик Юлиус Клапрот после командировки в Осетию рассорился с руководством Российской академии наук и бежал из России, а этнолог-осетиновед Вольдемар Пфафф, представивший миру теорию семитского происхождения осетин, судя по всему, сошел с ума. В то же самое время, другие ученые, такие как А. М. Шёгрен и Ф. Дюбуа, смогли благополучно ужиться с неправильными представлениями о предмете их исследования и даже получили за свои исследовательские труды высокие награды и почести.

Из принципиальных терминологических проблем, встающих на пути познания предмета нашего исследования, нужно, в первую очередь, назвать теорию древней индогерманской общности, в парадигме которой формулировали свои мысли исследователи Осетии-немцы. Осетины и их язык в этом контексте давали повод для обширных спекуляций на тему обоснования наличия такой общности в глубоком прошлом. О популярности в те годы данной теории нам говорит, к примеру, примечание Ю. Клапрота к трудам Я. Потоцкого. «В настоящее время, – пишет Клапрот, – общим названием для иафетических языков является термин индогерманские языки».1 Первооткрыватели осетинского языка и культуры – немцы рассказывали о своих открытиях немецкоязычной публике в определенном контексте, формулируя свои высказывания как реплику в обсуждении популярной в то время научной теории.

Проблематичность формулировки Клапрота стала очевидна уже на ранних стадиях разработки проблемы. К моменту публикации статьи об осетинском языке австрийского лингвиста Фридриха Мюллера народ-предок большинства европейских этносов принято было называть уже индоевропейцами – эта формулировка встречается у А. М. Шёгрена и В. Б. Пфаффа в их исследованиях осетинского языка. По сути же, ученые фактически вернулись к определению Я. Потоцкого, называвшего группу народов, схожих между собой по языку, включая народы севера Индии, курдов, талышей и осетин – «европейской». Нет никаких оснований считать индийский и германский элементы в этой общности превалирующими. Более того, факты языка говорят скорее о том, что отдельной, узкой индогерманской общности не существовало вовсе – термин, скорее всего, возник индуктивно, как результат выявления большой схожести между германскими языками и санскритом.

Важно также помнить, что авторы-европейцы, писавшие об Осетии были носителями христианской (протестантской) культуры – большая часть анализируемых трудов появилась до наступления эры дарвинизма в науке. Именно поэтому история происхождения языков и народов в их представлениях тесно связана с ветхозаветными легендами. Так, к примеру, начиная с исследования Потоцкого, интересующие нас авторы принимают деление народов и языков, согласно именам сыновей Ноя, на семитские – потомки Сима, хамитские – потомки Хама, иафетические – потомки Иафета. «От них, – говорится в десятой главе Книги Бытия, – населились острова народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих». Ученые, таким образом, классифицировали языки и народы, считая, согласно ветхозаветной легенде о Всемирном потопе, прародиной всех народов мира Ближний Восток. Вследствие подобного взгляда на происхождение народов, вплоть до появления труда Всеволода Миллера ученые, говоря о направлении переселения предков осетин, сходились во мнении, что оно происходило с юга на север – из стран Передней Азии и Ближнего востока на Кавказ. Это представление было впервые подвергнуто критике в известной диссертации В. Ф. Миллера. Со временем же ученым удалось установить, что Передняя Азия вообще не была исторической родиной ираноязычных народов.

Не является секретом и то, что европейские ученые и путешественники, впервые побывавшие на Кавказе, пытались как можно ярче подать добытые ими сведения, что выливалось порой в досадные недоразумения и откровенные курьезы. Увы, не все эти недоразумения устранены – многие иллюзии первых путешественников и первооткрывателей Осетии так и не были развеяны, равно как и намеренно сотворенные ими мифы. Особенность же научного познания была такова, что автор, публикуя новый материал и допуская при этом ошибку, часто не давал себе труда написать опровержение, перекладывая, тем самым, эту почетную обязанность на плечи последующих поколений.

И тем не менее, анализируя материалы научной дискуссии ученых XIX в., мы видим, что многие основные вопросы, касающиеся истории и этногенеза осетин, были решены уже тогда. Важнейшей вехой в изучении вопроса является диссертация выдающегося русского фольклориста и этнографа В. Ф. Миллера. Именно Миллер в своих «Осетинских этюдах» искоренил множество заблуждений своих предшественников и дал правильные оценки трудам своих коллег – первых исследователей Осетии. Труд российского ученого – неподвластный времени эталон, с которым всякий раз приходится сверяться каждому, кто пишет об Осетии и ее прошлом. Таким же эталоном в XX в. стали статьи и монографии В. И. Абаева.

Но означает ли это, что все, что было до Миллера и Абаева, стоит предать забвению? Вряд ли такой подход будет продуктивен. Ведь именно «первыми европейцами» был решен ряд важнейших вопросов, касающихся истории происхождения осетин. Так, например, идентичность алан и осетин, которая на ранней стадии исследования Кавказа была неочевидной, вскоре была доказана сначала поляком Яном Потоцким, а затем и немцем Юлиусом Клапротом. Казалось бы, в этом вопросе раз и навсегда была поставлена точка, но нет – полемика вокруг аланского наследия спустя столетия разворачивается вновь и вновь, а аргументы авторов, однажды установивших эту идентичность, игнорируются и предаются забвению. В этом кроется еще одна причина несовершенства процесса познания – в потоке громких заявлений часто утопают ценные факты, полезные для восстановления истинной картины прошлого. Так, однажды опровергнутые теории, увы, не умирают, а вновь и вновь поднимают голову и с новой силой подчиняют себе умы обывателей и дилетантов.

Было бы неверным в этой связи думать, что сведения, добытые первооткрывателями Осетии, в свое время были лишь предметом споров в богемных салонах, а их труды пылились на полках специализированных библиотек. Особый интерес в этом смысле представляет вопрос о влиянии открытия ираноязычности осетин, сделанного Клапротом, на отношение к осетинам в ходе российско-персидских войн. Не будет преувеличением сказать, что именно Тегеран долгое время довольно умело разыгрывал эту карту в ходе упомянутого противостояния.

Для того, чтобы до конца понять и проследить логику и аргументы ученых, решавших ключевые проблемы, связанные с этногенезом осетин, оценить их влияние на судьбу описываемого учеными народа нужно вернуться в самое начало – в «домиллеровский» период и увидеть как эволюционировали взгляды научного сообщества на проблему этногенеза осетин. В свете возвращения дискуссии о вопросах, уже нашедших свое разрешение в XIX в. свидетельства первых европейцев, их открытия и заблуждения являются важным источником и дают обширную пищу для размышлений. Ведь многие вопросы, которые сегодня то и дело встают перед учеными, уже тогда в XIX в. были окончательно сняты с повестки дня.

Выпадение источников, увы, не единственная проблема наших знаний о периоде XVIII – XIX в. – есть еще и вопрос предвзятой интерпретации. Не всем авторам, писавшим об этом времени, на мой взгляд, удалось избежать избирательности. Историк часто подбирает свидетельства, которые удачно встраиваются в его концепцию, соответствуют его видению и интерпретации, а также отвечают актуальным идеологическим запросам его времени. Так, история непроизвольно превращается в набор фактов, поставленных в услужение той или иной теории, – все остальное отбрасывается как ненужное. На мой взгляд, наши представления об истории Осетии XVIII – XIX в. не лишены подобного недостатка.

Все сказанное выше, однако, отнюдь не означает, что читателю необходимо обладать большим багажом знаний и хорошо разбираться в истории Кавказа, чтобы понимать, о чем идет речь и получить удовольствие от чтения этой книги. Напротив, почему бы не начать знакомство с Осетией с неизвестной стороны? Именно так с Осетией знакомились первые путешественники, оказавшиеся в осетинских горах без путеводителей и карт, идя на ощупь и фактически блуждая в потемках. Эта книга рассказывает о теориях происхождения осетин, которые либо уже были опровергнуты, либо нуждаются в опровержении, что поможет избежать повторения прошлых ошибок.

Такой метод – искоренения заблуждений и познания «от противного» призван помочь пролить свет на неизвестные страницы истории осетинского народа, лучше увидеть его прошлое, проследить эволюцию взглядов ученых на интересующие нас вопросы. Читатель не найдет в этой книге ни перечня знаменательных дат, ни авторитетных оценок тому или иному периоду правления того или иного царя, князя либо наместника, но найдет независимый анализ и непредвзятый комментарий. «Неизвестная Осетия» – это коллекция накопившихся ошибок и недоразумений, связанных с появлением первых сведений о народе, населяющем территории северного и южного склона кавказского хребта. Книга скорее приглашает вместе порассуждать над значением и смыслом проверенных и непроверенных фактов. Сделав выбор в пользу такого способа изложения, я, тем самым, надеюсь помочь сузить круг поиска краеведа, равно как и любого интересующегося историей Осетии, рассказать о заблуждениях и мифах, которые, будучи однажды развеяны, тем не менее, все еще встречаются в современном историческом дискурсе.

Границы и статус Осетии в записках

Якоба Рейнеггса

Так получилось, что свидетельства о Кавказе известного немецкого путешественника Якоба Рейнеггса, состоявшего на русской службе в качестве дипломата и оказавшего Российскому престолу посреднические услуги при согласовании и подписании Георгиевского трактата между Россией и Картли-Кахетинским царством, очень скоро перестали быть объектом интереса историков и кавказоведов. О причинах этого незаслуженного, на мой взгляд, забвения стоит рассказать отдельно и подробно. Это не только пресловутый языковой барьер – исследования Рейнеггса до сих пор полностью не переведены на русский язык, но и последовавшие в скором времени кардинальные изменения в жизни региона, в результате которых сведения, опубликованные отважным немцем, стремительно теряли свою актуальность. В результате написанный на немецком языке двухтомный труд первооткрывателя Кавказа и непосредственного участника подготовки и согласования первого российско-грузинского договора со временем полностью выпал из поля зрения историков и кавказоведов.

О том, что причина угасания интереса к трудам Рейнеггса кроется не только в отсутствии перевода, но и в стремительном изменении политических реалий, свидетельствует пропадание ссылок на Рейнеггса в российских исследованиях о Кавказе авторов, владевших языками. Так, к примеру, Иоганн Бларамберг, подготовивший для Николая I подробное описание Кавказа на французском языке, хотя и испытывает очевидное влияние своего именитого земляка2, но при этом не считает труд Рейнеггса достойным упоминания в своем описании. Кавказ на тот момент уже не был далеким экзотическим краем, овеянным легендами – спустя всего четыре года после выхода двухтомного труда Рейнеггса, Картли-Кахетинское царство, описанию которого в книге придавалось большое значение, вошло в состав Российской империи. Век дворцовых интриг и изящной придворной дипломатии, ярким представителем которой был барон Якоб Рейнеггс, миновал, и его Грузия вместе с ее блистательным царем Ираклием, сплотившим вокруг себя окрестные кавказские народы, навсегда канули в Лету.

После выхода в свет книг ученных, пришедших на Кавказ непосредственно по стопам дерзкого авантюриста, к Рейнеггсу и собранным им материалам обращается все меньше и меньше исследователей. Упоминание Рейнеггса в последующих трудах кавказоведов обратно пропорционально той популярности, которую книга Рейнеггса снискала себе у первых путешественников и энтузиастов – его «Историческое и географическое описание Кавказа» являлось, по сути, первым и какое-то время единственным путеводителем по кавказским горам.

В 1807 году в Лондоне труд Рейнеггса был переведен на английский язык и, судя по всему, еще долгое время считался надежным источником знаний о Кавказе как для простых читателей, так и для ученых.3 Джеймс Джордж Фрейзер в своей работе «Фольклор в Ветхом завете», приводя примеры траура по умершим, рассказывает о необычном обряде похорон у жителей Кавказа. «У осетин, на Кавказе, – пишет Фрейзер, – при подобных обстоятельствах (в случае смерти близкого – Б.Б.) собираются родственники обоего пола: мужчины обнажают свои головы и бедра и до тех пор стегают по ним плетью, пока кровь не потечет струей; женщины царапают себе лицо, кусают руки, выдергивают волосы на голове и с жалобным воем колотят себя в грудь»4. Источником Фрейзера, никогда в своей жизни не бывавшего на Кавказе, здесь, несомненно, является книга Рейнеггса и его рассказ об осетинских похоронах.5

С этим же рассказом, возможно, связан и интерес Пушкина к осетинскому обряду похорон во время знаменитого путешествия в Арзрум. Касаясь истории Кавказа, Пушкин прямо отсылает читателей к труду польского ученого и писателя Яна Потоцкого. «Смотрите путешествие графа Потоцкого, коего ученые изыскания столь же занимательны, как и испанские романы», – пишет Пушкин. Но книга Потоцкого – это во многом полемический комментарий к Рейнеггсу, изобилующий ссылками и аллюзиями на первоисточник. Эпизод с посещением Пушкиным похорон в осетинском ауле из «Путешествия в Арзрум», сам интерес автора к этому обряду, вероятно, также является следствием чтения Рейнеггса, впервые рассказавшего в деталях обо всех необычных выражениях скорби в осетинских поселениях. «Мы достигли Владикавказа, прежнего Капкая, преддверия гор, – пишет Пушкин. – Он окружен осетинскими аулами. Я посетил один из них и попал на похороны. (…) К сожалению, никто не мог объяснить мне сих обрядов».6

Избыточное использование легенд и анекдотов, отход Рейнеггса от сугубо научного стиля изложения, увы, также не остались без внимания придирчивых критиков. Рассказывая об арагвских осетинах, Рейнеггс упоминает их тюркское прозвище кара-калканы. «Их так называют, – пишет Рейнеггс, – потому что они никогда не моют лицо».7 Идущий следом за Рейнеггсом Клапрот уточняет, что Кара Калкан на татарском означает «черный щит» и является именем, данным осетинам, так как они прежде использовали щиты этого цвета.8 Подобного рода курьезы и недоразумения, вероятно, отпугивали от Рейнеггса серьезных исследователей, но, с другой стороны, обеспечивали популярность его произведениям. Рейнеггс, к примеру, одним из первых рассказал европейцам о существующем у осетин и других горцев обычае кровной мести. Результатом популярности подобных историй, вероятно, является и приезд на Кавказ известного французского автора авантюрных романов Александра Дюма, решившего воочию увидеть пресловутых осетин и рассказать о них подробно в своем описании Кавказа. Что же еще могло вдохновить выдающегося француза на подобное опасное путешествие, если не переводы захватывающих и полных в высшей степени занимательных подробностей книг о Кавказе Рейнеггса, Клапрота и их последователей?

Но после массового увлечения, как это часто бывает, приходит отрезвление – цитаты из Рейнеггса и аллюзии на его описания постепенно пропадают из краеведческой литературы. На смену ажиотажному спросу приходит осмысление. С момента появления первых критических комментариев к Рейнеггсу его престиж начинает падать. Уже в 1838 г. немецкий ученый Карл Кох посетивший Южную Осетию, хорошо зная труды Клапрота и Штедера, книгу Рейнеггса не использует. Говоря о границе грузинских и осетинских земель, Кох описал ситуацию следующим образом: «Поскольку грузины и осетины постепенно смешались в селениях, расположенных по рекам Ксан, Рехула и обеим Лиахва, а царь Картли покорил себе не все эти селения, но вместе с тем получал дань со значительного количества осетинских округов, то северные границы Картли никогда не были точно установлены».9 Кох, как мы видим, ничего не знает о важном свидетельстве Рейнеггса на этот счет, поскольку никогда не держал в руках его книгу.

После открытия идентичности алан и осетин никто из осетиноведов к Рейнеггсу и его занимательным рассказам об Осетии уже не возвращался. Воспринимать всерьез автора, поставившего все с ног на голову, вероятно, считалось дурным тоном. И здесь проявляется самая важная причина забвения описаний Кавказа Рейнеггса – слишком много неточностей оказалось в записках отважного первопроходца.

Как пишет издатель Рейнеггса – Ф. Э. Шредер, автор «снискал дружбу и заручился доверием в среде знатных фамилий горцев, и был вхож в их дома, поэтому его рассказ опирается на источники, недоступные простому смертному». Эта эксклюзивность сведений, сообщаемых Рейнеггсом, безусловно сделала повествование увлекательным, изобилующим анекдотами и романтическими легендами, но, увы, не смогла заменить автору основательных знаний истории. Речь идет не только о пресловутом разделении алан и осетин – эту ошибку делали и другие. Рейнеггс в целом непростительно плохо в свете стоящей перед ним задачи ориентировался в средневековых источниках. Получив классическое образование, ученый знал Кавказ в основном по трудам Плиния и Страбона, а также использовал английский перевод Моисея Хоренского. Этих источников, как выяснилось, было недостаточно для передачи полной, обстоятельной картины движения народов на Кавказе и создания достоверного исторического описания. Отсюда и ляпы Рейнеггса, ставшие причиной многих споров и отвратившие впоследствии взгляд ученых от его работ.

Так, автор, к примеру, отождествляет Картли с древней Албанией, а Имеретию с Иберией. Казалось бы, в таком фундаментальном вопросе, исследователь, берущий на себя смелость составлять описание Грузии, не должен ошибаться. Уже следующий за Рейнеггсом по пятам Клапрот исправляет эту ошибку, поясняя, что древняя Иберия – это не Имеретия, а Картли.10 Окончательно вносит ясность в данный вопрос И. Бларамберг, добавляя, что древней Албанией следует считать современный Лезгистан.11 Однако отождествление Имеретии с Иберией, судя по всему, является характерным для географии XVIII в. заблуждением. Так, в дневнике Л. Штедера – фактически современника Рейнеггса читаем: «Дорога идет к границе Грузии и Имеретии или по старому Картуеля и Иберии».

Не смог Рейнеггс, как известно, достаточно хорошо вглядеться и в осетин – ученый сначала отождествил их с племенем Afsaei у Плиния,12 в то время, как после выхода в свет публикаций Потоцкого и Клапрота, все сойдутся во мнении, что предками осетин были плиниевы же Sarmatae. Затем Рейнеггс сообщил, что царица Тамар «покорила осетин и привела их в христианство», хотя после перевода древних грузинских хроник станет очевидным, что царица Тамар сама была наполовину осетинкой,13 осетином был и ее муж – царь Давид-Сослан. Христианство же, как выяснилось позднее, стало проникать в древнюю Осетию задолго до правления этой четы из Византии и уже в X в. было официально принято осетинами.14 Рейнеггс не увидел и связи осетин с древними аланами, поэтому эту связь вскоре пришлось доказывать другим, опровергая доводы Рейнеггса. Именно заочная полемика с Рейнеггсом Яна Потоцкого и Юлиуса Клапрота приведет в итоге к разгадке замысловатого кавказского ребуса – окончательный вывод об идентичности осетин и алан при этом будет сформулирован Ю. Клапротом в статье «Note sur l`identite des ossetes avec les allaines» («Об идентичности осетин и алан»).15

Отрицание роли средневековья как периода в истории человечества, равно как и идеализация античности в целом характерны для эпохи просвещения, ярким представителем которой был Якоб Рейнеггс. В данном же случае эта предвзятость сыграла с автором злую шутку – будучи фактически первым в своем роде, Рейнеггс вряд ли мог предполагать какой интерес вызовет его труд и сколь большое число исследователей устремится вслед за ним на Кавказ. Идя по стопам знаменитого саксонца, Потоцкий, Клапрот, а за ними и швейцарец Дюбуа де Монпере в своих книгах не упускали случая внести в данные первопроходца свои уточнения и замечания.16 В результате, в дальнейшем, среди ученых стало своего рода нормой ссылаться на Рейнеггса лишь затем, чтобы показать наивность и ошибочность первых представлений европейцев о Кавказе. «Путешественник, – писал Ян Потоцкий, – должен взять за правило проверять все сведения, приведенные Рейнеггсом, и подвергать их тщательному изучению для того, чтобы можно было решить, какие из этих сведений правильные, а какие следует отбросить. Труд Рейнеггса, составленный без достаточной точности, поскольку автор являлся в некотором роде авантюристом, содержит много ошибок (…)».

В жизни любой научной теории часто наступает момент, когда бывает необходимо вернуться назад – к истокам. В кавказоведении такой момент, видимо, не наступил, и к Рейнеггсу не вернулись. «Пользуясь этим источником, – пишет в заметке о Рейнеггсе историк и кавказовед Михаил Полиевктов, – всегда надо учитывать неисправности его издания, но и личные свойства его автора – авантюристичность Рейнеггса, его склонность к недомолвкам, его стремление выдвинуть при всяком случае самого себя на первый план – его обычный прием не указывать источники сообщаемых им сведений».17 Принимая во внимание все эти оценки, остается удивляться, как только Рейнеггсу в свое время удалось избежать сравнения с другим знаменитым саксонцем на русской службе, Бароном Мюнхгаузеном, прославившимся своими анекдотами и небылицами. Это сравнение просто напрашивалось, особенно если учесть, что автор «Всеобщего историко-топографического описания Кавказа» часто подписывался как «Барон Рейнеггс».