Руссиш/Дойч. Семейная история

Не родители, не сёстры, а чаще всего именно он убаюкивал малыша, пел ему колыбельные, рассказывал на ночь сказки да всякие былины и небылицы, притчи и прибаутки. Но больше всего обожал Емельян жуткие, душераздирающие истории.

– Расскажи что-нибудь страшное, – просил он.

Старший брат и здесь был горазд на выдумку. Про некоторые злодеяния прошлого, леденящие кровь, иногда заходила речь в его родном училище. И он с удовольствием преобразовывал услышанное на уроках истории и литературы в произведения собственного сочинения.

– Жили-были в дремучем лесу с непроходимыми дорогами дед да баба. И было у них десять детей, все – сыновья. Жили-поживали да добра наживали. Но вдруг ни с того ни с сего пришла в их дом беда. В вязком болоте по соседству поселилась нечистая сила, геенна огненная. Пришла она из-за бугра далёкого и звалась революцией. Бродила, знать, бродила по свету белому, и вот угораздило её набрести как раз в тот лес дремучий на старую дедову хижину. И больно ей там понравилось. Когда ночь наступала, подбиралась она к избушке той и ребят честных в свои сети заманивала. Сколько раз дед да баба сынам своим сказывали – не заговаривайте и не ходите с незнакомыми, что бы они вам ни сулили, да всё не впрок. Революция та пакостная феей доброй прикидывалась, конфетки сладенькие предлагала, и дети как лунатики ослеплённые прямо за ней следовали. Ушёл один, ушёл другой, потом ещё. Плачут дед да баба, боженьке молятся, помоги, мол, деток воротить. А боженька молвит, что и она, дескать,

против бесовщины той, революции, бессильна. Сами в болото пустили, сами, мол, и выкарабкивайтесь. Ну где там старикам немощным одолеть силу грозную, нечистую!

И вот пришло время, когда уже девять ребятишек исчезли. Как будто их изродясь на свете белом не было! Некому стало хозяйство везти, в доме прибираться. Расстроилась жизнь вся. Вот-вот пожрёт революция последнего сынишку, у которого ещё молоко на губах не обсохло. Говорят дед да баба тому – убирайся отседова побыстрее да подобру-поздорову, иначе придёт революция и за тобой, в болото зыбкое утащит. Да не тут-то было! Младший братик обладал, оказывается, волшебной силой. Когда надобно, он в птицу-сокол оборачивался, а была нужда – в паука-великана, что по дубам лазить горазд, а в иные дни превращался аж в крота и бесшумно так из-под земли к врагам своим подбирался. «Нет, матушка-батюшка, – говорит, – не покину я избушку нашу отеческую, не оставлю вас одних. Здесь вы меня родили, и здесь дети мои родиться должны!» И пошёл он сражаться с нечистой силой. День сражается, два сражается. То соколом обернётся, то пауком, то кротом. И уж было стал он побеждать, как на подмогу революции той гнилой вдруг откуда-ниоткуда новое войско с пушками и ружьями наперевес представилось.

И кто это был, как ты, Емелька, думаешь? Ни за что не догадаешься – все его братья! Революция проклятая их заколдовала и против родителей да брата своего воевать заставила. Не помогли младшему ни сокол, ни паук, ни крот. Навсегда сгинул он в болоте топком. Дед с бабой померли, а братья, нечистой силой одурманенные, разбрелись по лесу суровому, свои избушки понастроили, детишек нарожали да из рабов божьих окончательно превратились в рабов силы нечистой – революции.

– А что потом? Дальше-то что было? – нетерпеливо вопрошал взволнованный Емеля.

– С тех пор и ждут в мрачном лесу того молодца лихого, кто мог бы прийти и освободить братьев от чар колдовских да наставить их снова на путь истинный, господний.

Рос Емельян послушным, доверчивым и восприимчивым к людским нуждам мальчиком. Рассказ впечатлил его не на шутку С ходу воспылал он желанием стать как раз тем богатырём, который освободит «рабов революции». Да и не только запавшая в душу притча про негодницу из дремучего леса, рассорившую родителей с детьми, – любые истории, придуманные братом, оказывали на его детское воображение глубокое воздействие. Ему хотелось стать главным персонажем всех этих повествований.

Однако верх возбуждения и очарования старшим братишкой наступал в зимние вечера, когда оказавшийся дома Максим при свете керосиновой лампы раскрывал одну из трёх книжек, имевшихся в доме, и начинал читать вслух, громко и с чувством. В такие праздничные минуты замирало всё семейство и чинно, с упоением внимало тому, как ладно справляется сын и брат с непонятными другим чёрными знаками на белых листах.

В семье тот был самым грамотным. Отец Игнат читал с трудом, запинаясь. Когда-то в молодости преподал ему эту премудрость инок-скиталец, случайно забредший в деревню и с месяц столовавшийся у них в зачёт обучения. Писать старший Селижаров и вовсе не умел. В случае потребности расписаться научился изображать на листке крест, слева обрамлять его полумесяцем вроде как начальной буквой родовой фамилии – «С», а справа присобачивать маленькую замысловатую змейку, какую как-то высмотрел на серьёзной, с вензелями, бумаге. Выглядела эта подпись вполне симпатично, и почти никто не догадывался об отсутствии у её обладателя элементарных навыков письма. Авдотья грамоты не знала вообще. Такая же участь ожидала и дочерей. Впрочем, без особой охоты отдавали крестьяне в обучение детей и мужеского пола.

– А к чему вся канитель эта? – судили-рядили. – Жили деды и прадеды наши без школы-грамоты, и жили нас не хуже, так и мы проживём век свой без их… На кой ляд нам науки ихние? Как земельку пахать да зёрна разбрасывать, знаем и без гимназий. А пустишь детёв по образованной части, так они вырастут и паче чаяния с дома

сбегут, работать не станут. А как без них хозяйство справлять? Нет уж, спасибочки.

Игнатию Ильичу подход такой был чужд.

– Недоумеваю, отчего в русском народе доподлинного понимания насчёт грамотности нету, – заключал он. – Ну, с девками-то ясно, у них своя судьба, везде и всегда одна и та же – детей рожать, пищу готовить, в церковь ходить. А вот мужицкому полу грамота надобна, как без неё в будущем-то? Отрокам моим должно вырасти людьми образованного класса.

Мечтал Игнат, чтобы превзошли сыновья его самого в умении, в знаниях, в благополучии жизни, и пытался внести в дело то благородное свою лепту. С малых лет учил он родного Максимушку плотницкому и столярному мастерству, а потом, когда времечко подоспело, пытался привить охоту к деревообработке и младшему сынишке. И ведь получалось у обоих. Не мог отец не нарадоваться, как быстро схватывают они искусство пилить и строгать.

– По меньшей мере по этой части подрастают у нас с тобой, Авдотьюшка, наследники бравые, – с гордостью вещал Игнат. – Максим во всяком случае пойдёт далеко. Достались ему не только руки золотые. Не обделил Господь его ни внешностью, ни умом. Смекалистый, чёрт! Ты только, мать, погляди, вчера начали возиться над комодом, так сын взараз столько всего навыдумывал, что я чуть не лёг, такое мне и в голову придти не могло. А какие грабли сварганил! Диво дивное, да и только! На базаре в Кудыщах вмиг расхватают.

В восемь лет отдал Игнат сынишку в церковно-приходскую школу, что при Воскресенском монастыре в Кудыщах. По утрам, особенно зимой, коли была возможность, возил тятька на санях Максима на занятия. А после уроков добирался тот обратно домой самостоятельно – в любое время года, и в дождь, и в мороз, – и чаще всего пешедралом.

Путь был не из лёгких – ноги мять приходилось ни много ни мало восемь вёрст. Напрямик, по бездорожью, правда, получалось меньше. Да вот только пробираться

меж деревьев больно боязно было. Да и сбиться с проложенного и освоенного маршрута тоже не хотелось, темнело в зимнюю пору раненько. А на большаке можно было всё-таки иногда подсесть к кому-нибудь в телегу и скостить таким образом часть пути. Так или иначе, ради школы Максим был готов пойти на любые жертвы и ухищрения.

Учёба давалась ему легко. Все предметы были по душе, и русский с чистописанием, и история с географией, и даже закон божий. Но всё-таки в любимых числились арифметика с черчением, страсть как нравилась ему игра цифр и линий. А на занятиях по труду, где мальчуковую часть учили столярке, а девочек домоводству, не было Максиму равных не только среди сверстников.

Сам учитель чуть ли не кланялся способному ученику, каких у него не было ни до того, ни после. На вручении свидетельства об окончании курса начальной школы Игнату Ильичу настойчиво рекомендовали продолжить обучение неординарного юноши.

– Поверьте, дорогой папаша, молодёжь нынешняя брехливая измельчала ужасно. А дети такие, как чадо ваше, появляются на свет божий крайне редко. Видать, по каким-то неизведанным причинам избрал Господь именно вас объектом для сией награды. Гордиться вам отпрыском своим необыкновенным надобно. И негоже будет, коль встанет сын ваш на иной путь взросления и совершенства, кроме как наукопостижение. Мы, во всяком случае, благословляем Максима Игнатьича на дальнейшее покорение высот познания.

Посоветовавшись с супругой Авдотьей, решил старший Селижаров так и поступить. Ради блага сына пошёл он на великое пожертвование для хозяйства своего, ибо лишалось оно одной важной единицы рабочей силы. В 12 лет определили Максима в реальное училище в Осташкове.

Взять-то его взяли (ещё бы не взять с таким похвальным листом), да вот с «фатерой» для жилья заминка вышла. Жили в столице уезда родственники селижаровские, но никто не отваживался пустить паренька на постой, все и без того ютились в крошечных хибарках, а то и землян-

ках. Через пень-колоду удалось-таки уговорить в конце концов двоюродного брата Авдотьи.

Осташков во все времена слыл городом кожевенников и рыболовов. Главным или, как сказали бы через сто лет, градообразующим предприятием значился знаменитый кожевенный завод, существовавший уже почти полтораста лет. В своё время посещал завод сам император Александр I. Слаженное производство, в том числе дорогущие, ибо непромокаемые хромовые сапоги «осташи», которые покупали даже англичане, одобрил, да остался доволен не всем. «Нельзя ли, Кондратий Лексеич, – обращался он к владельцу предприятия Савину, – хотя бы снизить градус этого амбре, несёт-то на всю округу изрядно».

Рекомендацию монарха удалось реализовать, да и то не в полном объёме, только в начале XX века, когда «Товарищество юфтевого завода Владимир Савин» основательно взялось за модернизацию предприятия. Из Германии завезли новейшие силовые машины, построили газовую станцию, с учётом уроков «кровавого воскресения» взялись даже за обустройство быта рабочих. Авдотьин родственник как раз работал на кожевнике, а его семья владела комнатой в одном из бараков, специально сооружённых товариществом для своих рабочих. В ней и отвели малюсенький уголок для реалиста.

Раз в месяц-полтора наведывался отец, привозивший продукты для «квартиросъёмщика» и согласованную плату для «собственника» жилья. Каждый раз первым вопросом к Игнату был, конечно:

– Как там Емеля? Не болеет ли, не скучает ли, ждёт ли меня?

– Здоров, слава Богу, но скучает шибко, – отвечал Игнатий. – Ждёт, не терпится, когда каникулы твои начнутся. Книжки занимательные, чтоб ты ему почитал, привезти просит. Так что уж не обессудь, родной. Я вот тебе копеечку на труд твой умственный оставлю. Транжирить, знаю, не будешь. Нужда будет, не скромничай, купи себе, к чему душа лежит. Ты уж больно тово… постарайся при-

мерно учиться, род селижаровский не позорь, сердешно прошу.

О житие-бытие сына отец обычно не справлялся. Сам знал, что обретаться у малознакомых людей, хотя бы и сродственников, – не чай с сахаром да баранками распивать. А про учение расспрашивал подробно. Глаза сынка тут же загорались, и он вдохновенно рассказывал про всё то, о существовании чего в природе отец до тех пор и не подозревал.

В реальном училище Максим сразу же выдвинулся в отличники. Его по-прежнему интересовали прежде всего точные науки – алгебра с геометрией, физика с естествознанием, но и гуманитарные предметы были ему не чужды.

Неожиданно открылась в нём тяга к иностранным языкам. Высшее общество империи в начале века XX увлеклось изучением немецкого, точно так же как на заре века предыдущего предпочитало общаться на французском. Ненароком обнаружилась в Осташкове знатная, очевидно, когда-то дама, которая согласилась совершенно бескорыстно познакомить парня с языком «великой германской нации». За этим мощным государством Европы, утверждала она, будущее планеты, и не случайно, что русские цари, глядя в эти перспективы, непременно немецких принцесс в жёны берут.

Вскоре Максим освоил первые слова на доселе незнакомом языке – «руссиш» и «дойч», «хэр» и «фрау» – и даже пытался втолковать невразумительные для русского уха выражения родственникам, пока отец не запретил ему «ругаться по-басурмански».

Главным развлечением в часы отдыха стали периодические посещения необычного аттракциона. На главной улице Осташкова открылся театр живой фотографии, названный «синематографом». Фильм «Оборона Севастополя» произвёл в душе Максима что-то наподобие землетрясения. Им наслаждались всем училищем и потом стремились не пропускать ни одной новинки. А «Соньку – Золотую Ручку» и, конечно же, «Разбойника Ваську

Чуркина» пересматривали по много раз. Впоследствии киночудеса испытает на себе всё селижаровское семейство.

Емельян на самом деле неимоверно тосковал по старшему брату. Ему ужасно недоставало сказок и страшных историй Максима. Родители и сёстры такими же блистательными рассказчиками, к сожалению, не были, как ни пытал их малой своими расспросами.

Почему день сменяется ночью, а за летом следует зима, откуда идёт дождь, снег и гром, где живёт боженька и какой он, Господь, такой же грустный, как на иконках в углу избы, или всё-таки умеет улыбаться, хороший ли царь Николай и за что напустил на народ голод, кто такой Распутин и что такое «парламент» и «конституция», про которые судачили в лавке, – на целый короб вопросов родственники не без труда наскабливали горстку ответов.

– Скорей бы приехал на побывку Максимка, милый сердцу моему Максимка! – горестно вздыхал Емеля.

Из дворовых игр, которыми увлекалась деревенская детвора, больше всего Емеле нравились те, где надо было по-настоящему состязаться, – вначале проворные «гуси-лебеди», а потом, когда чуток подрос, стремительные «казаки-разбойники». И там, и там от игроков требовалось проявить сноровку, храбрость, хитрость и бойцовский дух. Емельян, самый быстрый и прыгучий, почти всегда побеждал. Быть в его команде хотели все приятели. Удалее всех сражался он на саблях деревянных, точнее других стрелял из рогаток. Даже в «жмурках» изловчался каким-то невероятным чутьём распознать местонахождение и заарканить любого игрока.

Никто кроме него не придумывал таких мудрёных и дерзких действий для «разбойников» и хитроумных и изворотливых ходов для «казаков». «Выпытать» пароль у противника было для него проще простого. Зато заставить его самого раскрыть «тайну» никто не отваживался – бесполезно, кремень-парень. Позже узнает Емельян значение имени своего – «соперничающий», «неуступчи-

вый», «страстный» – и будет гадать: то ли имя это создало его натуру, то ли он сам волей-неволей оправдывал свойства имени, которым нарекли при рождении.

Самым радостным праздником считалось Рождество Христово. В этот день в пышно наряженных санях в деревню наведывалась барыня Ильза Николавна Загряжская, разодетая в соболиную шубу, с барчатами. Ребятишки крестьянские выстраивались вдоль единственной улицы, а господа разбрасывали во все стороны, прямо в сугробы, сладости разные: конфеты карамелиевые, баранки с маком, леденцы на палочках. Малышня наперегонки бросалась отыскать подарки те в глубоком снегу. После отъезда знатных персон улица, обычно покрытая ровным снежным покрывалом, превращалась в сплошное месиво, как будто татаро-монголы тут воевали.

В общей стае мальчишек и девчонок старался нащупать гостинцы в снежных нагромождениях и Емельян. И однажды ему крупно повезло. Прямо у обочины пути санного нашёл он в сугробе кошелёк, туго набитый денежными ассигнациями. Видно, выпал он случайно из кармана гостей именитых, да те пропажу сразу не обнаружили. Соперникам в борьбе за подарки находку ту, естественно, Емелька не показал, принёс её домой.

Удивился отец:

– Если б тебе и дальше так везло, сынок! Тут, поди, столько денег, что нашей семье на несколько лет жизни хватило б.

– Так в чём дело, тять? Никто ж не видал, что я кошель этот подобрал. Сколько всего накупить можно! Мамке вон да Лидке с Нюшкой одёжу справим. Максиму на учёбу деньги надобны, – рассуждал по-взрослому мальчуган.

– Нет, не выйдет ничего у нас, Емелюшка. Не возьмём мы с тобой грех на душу, не пойдём супротив наставлений божьих. Добродетелью жить надобно. Завтра же поедем с тобой к господам, и ты лично передашь барыне ею утерянное.

Так и поступили. На следующий день приехали к Загряжским. Хозяйка дома Ильза Николавна не могла скрыть радости, когда ей преподнесли ценную находку.

– Какой же ты честный и славный мальчуган! – то и дело восклицала она. – Хорошие дела всегда возблагодарены должны быть, и посему вот тебе, Емельян, десять рублей как награду за твою добросовестность. А ещё я приглашаю тебя к нам на новогоднюю ёлку первого января.

Про знаменитую ёлку у Загряжских в окрестных деревнях были наслышаны. На неё приезжали даже дети знатных персон из Осташкова и Кудыщей. Иногда в порядке благотворительности, которая была свойственна этой богатой дворянской семье, славившейся неординарным отношением к жизни, на рождественское, а затем новогоднее торжество приглашали и несколько крестьянских детей. И вот теперь такое счастье выпало Селижаровым. На празднование повёз Емельку старший брат, как раз прибывший в отчий дом на каникулы. Авдотья вытащила из сундука по такому случаю лучшие наряды для обоих.

Мимо усадьбы Загряжских доводилось проезжать им не раз. Говорили, будто денег у её владельцев – куры не клюют, и всё богатство, дескать, вложено в какие-то странные бумаги, «акциями» называемые. Барскими строениями – величественным дворцом с колоннами, изящным флигелем, оранжереей, обширным парком с дорожками к пруду с кувшинками – восторгались все в округе.

Но то, что ожидало братьев внутри светившегося необыкновенными – электрическими – огнями здания (собственники его слыли в губернии в числе первопроходцев технического прогресса), оказалось подлинным чудом. Сказочно разукрашенная ёлка, огромная фанерная горка, с которой можно было катиться вниз как по настоящей ледяной, оркестр музыкантов с невиданными инструментами, фантастически захватывающее представление цирковых артистов и многое, многое другое, о существовании чего в природе в Занеможье и слыхом не слыхивали, – всё это произвело на Емельку неизгладимое впечатление.

Спустя годы, когда в советское время его будут иногда спрашивать, как было «там, при царе», он сможет вспомнить только тот праздник в дворянской усадьбе в честь наступившего нового 1_13 года.

Поразило братьев и диковинное угощение. Отец иногда привозил с ярмарок что-то вкусненькое, но такое разнообразие и обилие блюд не встречалось ни на одном базаре. Родители с сёстрами восторгались полученными подарками со странными, морковного цвета яблоками, называвшимися апельсинами. Нюша попробовала было куснуть одно, но Емеля с умным видом объяснил, что с них надобно вначале счищать кожуру. А вот над одной необычной просьбой, привезённой с новогоднего веселья, семья дружно посмеялась.

На праздничном столе селижаровским отрокам особенно пришлось по вкусу яство, которое другие именовали «салат Оливье». Блюдом тем очень хотелось угостить домашних. Однако выяснилось, что в силу ряда вполне понятных причин сотворить такое чудо Авдотья не в состоянии.

Так что Максим, оказалось, напрасно записал рецепт его приготовления. «Взять 2 рябчика и 1 телячий язык, ¼ фунта икры паюсной, свежего салата ½ фунта, отварных раков 25 штук, ½ банки пикули, ½ банки сои кабуль, 2 свежих огурца, четверть фунта каперсов и 5 крутых яиц. Всё нарезать, перемешать с соусом из французского уксуса, проманского масла и 2 свежих яиц, и уложить на блюдо».

Традиция встречи Рождества и Нового года с ёлкой пришла в Россию, как и многое другое, из Германии. Как и многое другое, прижилась она на русских просторах только по «величайшему повелению», то есть благодаря указанию сверху. Ибо прародительницей нового для страны обычая стала супруга Николая I Александра Фёдоровна, в девичестве принцесса Прусская Шарлотта и сестра первого германского кайзера Вильгельма I. Как и многим другим заимствованиям из Германии, новогодней ёлке достанется в России жизнь непростая.

Уже через год после торжества у Загряжских, с началом первой мировой войны, священный синод Русской православной церкви потребует у царя запретить ёлку как «вражескую германскую затею, чуждую православному русскому народу». После октябрьского переворота большевики из атеистических соображений, в пику церкви, на короткий период разрешат новогодние хороводы у ёлки.

Но после кончины вождя мирового пролетариата его преемник, названный «Лениным сегодня», вновь, но теперь уже «в силу антисоветского характера», объявит ёлку вне закона. Реабилитируют беднягу в России только в 1935 году, но зато вроде бы окончательно и бесповоротно.

На новогоднем празднике в усадьбе Загряжских оба брата познакомились со сверстниками из Осташкова и Кудыщей. Максиму ещё не раз доведётся соприкоснуться со старшим дворянским сыном Дмитрием, который учился в гимназии в Твери и горел желанием продолжить обучение в Московском университете, имевшем славу лучшего в империи. Их объединяла любовь к точным наукам, и оба склонялись к тому, чтобы выбрать профессию инженера. Оказалось, что Митя Загряжский неплохо «шпрехал» по-немецки, был даже в Берлине и подобно Максимовой благодетельнице считал Германию восходящей звездой мировой политики.

– Вся история наша русская последние два века завязана на Германию. Со времён Петра стараются немцы по-хорошему благоустроить Россию. И все наши беды идут от того, что берём из германского передового опыта только самое плохое, да и то переиначиваем его на русский лад до неузнаваемости. Нельзя нам ссориться с немцами, а вот дружить надо. Никто в Европе не близок нам, русским, так, как они, – поучал он Максима.

Тот только слушал и не мог ни согласиться, ни опровергнуть доводы новоявленного приятеля: слишком туманным и труднодоступным казался ему разговор о внешней политике. Но после митиных слов воспылал он желанием ещё поболе узнать про далёкую и загадочную Германию.

Хорошего товарища в лице младшенького барчука приобрёл и Емелька. Андрюшка Загряжский воспитывался в духе добродушия и дружелюбия к своему крестьянскому окружению и поэтому не испытывал ни малейшего превосходства от своего дворянского происхождения. Правда, несмотря на равенство в возрасте, проявлял он знания, которые Емельяну тогда были абсолютно неведомы, отчего тот страшно смущался. Андрей свободно умел читать и писать по-русски, но помимо сего уверенно говорил по-немецки.

Емеля же только готовился вступить на тропу учёбы, по которой успешно шагал старший брат. Поэтому не оставалось ему ничего иного, кроме как с удовольствием разглядывать картинки во множестве книг, разбросанных по комнате барского отпрыска размером с их деревенскими полатями. К сожалению, встречи с новоиспечёнными друзьями случались нечасто. В усадьбе братья Загряжские появлялись преимущественно летом, поскольку основную часть времени семья проводила в Твери.

1913 год войдёт в историю российской империи как апогей спокойствия и благополучия. Вплоть до горбачёвской перестройки по нему будут сверять достижения разных лет советского периода – производство чугуна и стали, зерна и молока, поголовье коров и овец.

Весьма успешным выдалось то времечко и для Селижаровых. Часть отменного урожая Игнат с немалой выгодой продал перекупщикам. Приоделись на зависть односельчанам, облагородили жилище, подправили хозяйство, смогли подкинуть деньжат Максиму.

Новая жизнь обозначилась и для Емели. В конце октября, когда завершились сельскохозяйственные работы, распахнула как обычно двери приходская школа в Кудыщах. В качестве первоклассника прибыл для изучения грамоты и прочих предметов счастливый мальчуган из Занеможья. Ему не терпелось начать приобщаться к знаниям.

«Ну, теперь-то держись, друг Андрюха Загряжский! В учёбе я тебя в два счёта перегоню, и ты скоро сам признаешь мою победу, то-то потеха будет!» – Емелька все-

рьёз настроился повторить успехи старшего брата, завоевав в школе славу лучшего ученика.

Перед началом занятий завёз Игнат сына в деревеньку поблизости. На пороге небольшой избушки, которую кто-то, очевидно, недавно починил, их встретила старушка. Такого морщинистого лица Емеля ещё не видал.

– Вот, Аграфена, привёл к тебе на благословение отрока, которому ты жизнь спасла. Видишь, каким вырос сорванец. В школу собрался.

– Вижу, вижу, – раздалось в ответ. – Красивый малый… Весь в тебя. А благословение моё… Пошто оно ему? Пусть попы благословляют. А я своё ещё тогда, при рождении, молвила и от слов тех не отказываюсь. Урядником станет твой парень или что-то в том роде. Проживёт же ровно столько, сколько и мне Господом Богом отведено будет. Слышь, Емелька, повезло тебе. Мне сейчас 49 стукнуло. Так что можешь не беспокоиться. До этого возраста доживёшь точно, а дальше будешь зависеть от меня. А тебе, Ильич, большое спасибо за подмогу по дому. Не течёт теперь и не дует.