Жестокий маскарад (сборник)

Результатом двухсуточной бессонной работы Логинова и приданной ему группы было установление наиболее вероятных фигурантов. Елизавета Лапшина, приехала в Москву по лимиту два года назад из Омска. Воспитанница одного из тамошних детдомов, что подозрительно – Лидия ведь тоже детдомовка… А что город другой, так, надо думать, у этой семейки были возможности обзавестись ворохом поддельных документов. Елизавете, правда, двадцать девять лет, а Лидии должно быть тридцать три, но для хорошей актрисы это не проблема. В Омске в школе-интернате у неё осталась дочь, и она пыталась забрать её в Москву. А Логинов всё-таки имел в виду якобы умершего ребёнка Ивановых – не верил он им… Другая кандидатура была менее вероятна – Наталья Терская, тридцати пяти лет. Переехала из Севастополя к дальней родственнице, очень пожилой, требующей постоянного ухода. Год назад родственница скончалась, и приезжая провинциалка стала обладательницей трёхкомнатных московских хором на Солянке, где и живёт с сыном-инвалидом. Вряд ли имеет отношение к делу, но проверить надо. У Логинова был и третий вариант, хотя здесь он перебегал дорогу работавшим над тем же делом контрразведчикам. Но Илья Данилович привык полагаться только на себя, потому и решил проверить проживающих сейчас в Москве японцев. И обнаружил, что подходящий фигурант всё время находился у него под боком – в университете, где он преподавал. Правда, Сайго Миюки приехала в Москву всего год назад, но Логинова заинтересовал один из фактов её биографии – на родине она была мико[19], что, на взгляд Ильи Даниловича, было странновато для дочери видного социалиста. Безымянный же собеседник с Патриарших говорил, что под мико часто маскировались куноити…

Логинов даже припоминал скромную молодую японочку, пару раз сдававшую ему зачёт. Он не верил, что та могла быть одним из этих жутких людей, но долгие годы работы приучили его проверять всё. Потому пустил за студенткой молодого, но ловкого Саню и не сомневался, что вскоре тот доставит ему факты, позволяющие исключить Миюки из разработки. А сам отправился на окраину в рабочее общежитие, где жила ткачиха комбината «Красный суконщик» Лиза Лапшина.

Общага была как общага и Лиза как Лиза – простая, очень удивлённая и слегка напуганная визитом. Ничего не знала, и опыт Логинова подсказывал, что не врёт. В общем, типичная пустышка. Для порядка следовало послать на неё запрос в Омск и исключать из разработки. А вот Наталья Игоревна Терская оказалась дамой совсем другого типа – даже дома по моде одетая, с безупречной причёской и маникюром, она приняла комитетчика с лёгкой светскостью, в которой ощущался привкус пренебрежения. На вопросы отвечала не очень охотно, но, похоже, ничего не утаивала. Да, после смерти мужа-каперанга переехала к тётке, которая её давно уже звала. Да, не из-за тётки, а из-за сына, которому нужно лечение у столичных докторов. Да, не работает, но не бедствует – живёт на пенсию за мужа, и тётка оставила кое-что на сберкнижке. Так оно и было – Логинов успел проверить. Когда открыла комнату сына, оттуда ударил тяжёлый запах лекарств и застарелой мочи. Худенький юноша сидел у окна и бессмысленно глядел на улицу. Голова его откинулась на плечо, глаза мутнели, от уголка рта вилась ниточка слюны.

– Сейчас успокоился, но из-за вас может опять занервничать, – напряжённым голосом предупредила Наталья.

Логинов ушёл с тяжёлым чувством. В голове, как и все последние дни, слегка мутилось.

* * *

– Они добрались до нас.

– Мы этого ждали, мама.

– Слишком быстро. Мы не успели…

– Мы сделали почти всё.

– Остался главное. И это придётся делать тебе. А я прикрою здесь.

– Мама!..

– Не спорь. Пока свиток не у тебя, дзёнин – я. И помни: у нас есть ещё и другой враг.

* * *

Вечером третьего дня расследования одна за другой пришли три новости, а напоследок – четвёртая. И всё полетело в тартарары. В омском детдоме никогда не было Екатерины Лапшиной. Наталья Терская в Севастополе была, но продолжала жить там после смерти мужа. По линии МИДа сообщили, что депутат японского парламента социалист Сайго Тецуо не имел никакой дочери. Три попадания. Это было ненормально. Это было странно и опасно. И когда стало известно, что труп сержанта Александра Васина найден в том самом дворе на Солянке, где проживала Терская с сыном, Логинов понял, что завяз в какой-то дьявольской паутине.

Тем не менее среагировал сразу. Две группы захвата поехали в общежития текстильного комбината и университета, а с остальными Логинов помчался на Солянку. Жаркий день совсем догорел, но духота ещё пряталась в тёмных закоулках запущенного двора. Небольшая кучка зевак с ликующим ужасом пялилась на безобразное бардовое пятно на асфальте там, где лежало увезённое уже тело сержанта Васина. Старушки на скамейках оживлённо обсуждали происшествие.

Группа взлетела на шестой этаж, и Логинов забарабанил в двери квартиры Терской. Эффекта это не возымело. Он прислушался. За дверью царила гулкая тишина. Он дал знак дюжему оперативнику и тот с силой врезался в дверь плечом. Та открылась, и оперативник получил страшный удар. Логинов мельком увидел странную бамбуковую лопаточку, хитро прикреплённую к двери с обратной стороны на уровне человеческого роста – она и переломала нос оперу. Капитан выхватил пистолет и ворвался в квартиру. Его опередил другой оперативник, но тут же болезненно вскрикнул, запрыгал на одной ноге, закричал ещё громче и упал. Логинов увидел, что весь пол в прихожей усыпан железными «ежами» с острыми шипами[20], которые глубоко вонзились его человеку в подошвы. Другой «ёжик» пронзил глаз упавшего, тот со стоном пытался его вытащить, но руки впустую скользили по крови и глазной жидкости.

Логинов пару раз выстрелил в комнату. Осторожно, держа пистолет наизготовку, сунулся туда. В комнате никого не было. Комитетчики быстро осмотрели квартиру. Она была пуста. Пока они стояли в растерянности, один из группы схватился за затылок и рухнул ничком. Из загривка у него торчала маленькая стрелка. Он хрипел и бился, глаза закатились. Чекисты открыли бешеный огонь во все стороны, пока не услышали от старшего приказ:

– Отставить!

Дверь в комнату сына со скрипом раскрылась. Перед Логиновым предстало видение – статная женщина в ярком японском кимоно, высокой причёске и неподвижным скуластым лицом. Сперва чекист подумал, что оно набелено, но тут же понял, что это маска. Пятнами выделялись на нём слишком высоко нарисованные чёрные брови, мрачно поблёскивали неживые глаза, алые губы сложены были в зловещей улыбке, показывающей – это почему-то больше всего ужаснуло Логинова – чёрные зубы. Женщина стояла молча и прямо, отсутствующим взором глядя куда-то за спину чекиста. Неожиданно, с гортанным криком, от которого кровь застыла в жилах, она щелчком открыла пёстрый веер. Громко затрещало, загрохотало, повалил густой дым, и свет померк для Ильи Даниловича.

Очнулся он на больничной койке. Рядом стоял один из помощников.

– Что случилось? – с трудом спросил Логинов. Во рту было сухо, как после трёхдневной пьянки.

– Какой-то ядовитый газ.

– Потери?

– Двое убитых, двое раненых, трое отравленных.

Илья Данилович застонал и откинулся на подушку.

– А она?

– Кто?

– Женщина в кимоно.

– Мы не видели женщины, – чуть помолчав, произнёс оперативник. – Но кто-то был. Там потайная комнатка, связанная со всеми тремя через стенные шкафы. И лаз на чердак. Мы никого не нашли.

– Она там была, – убеждённо сказал Логинов. – Она и Лапшина, и Терская. Как такое может быть?..

Оперативник кивнул.

– Да, она могла играть обе роли. Соседи говорят, что Лапшина часто жила то у мужчин, то у подруг и в общаге не появлялась. А Терскую соседи почти никогда не видели, разве что иногда гуляла с сыном по двору.

– А сын?

– Никаких следов…

Чертовщина, – простонал Логинов.

* * *

За последний год Тихарь довольно часто появлялся в этой квартире. Её хозяин – совсем олдовый чувак, с вислыми усами и грязной гривой, в которой обильно пробивалась седина, молча впустил худого подвижного юношу с незапоминающимся лицом. Хозяин, успевший ещё поносить в шестидесятых стиляжий галстук «пожар в джунглях» и башмаки на каучуковой подошве, позже с джаза прочно съехал на битлов, облёкся в джинсу и стал окончательно потерян для советского общества. Его регулярно прихватывали и выселяли на 101-й километр, но он всегда возвращался в Москву, в пятикомнатную квартиру, оставшуюся от родителей-дипломатов. В этих хоромах он устраивал настоящий гадюшник, пуская без разбора различных асоциальных типов – центровиков, рокеров и торчков. По идее, гнилой отпрыск здоровой советской семьи давно должен был чалиться в зоне, хотя бы за наркотики. Но кое-кто кое-где прикрывал пожилого обалдуя.

– Перекантоваться бы пару дней, – попросил Тихарь, разумеется, тихо.

Кличку ему дали именно за его скромность и незаметность. Он молча сидел, односложно отвечал, когда обращались к нему, и было понятно, что здешним сленгом он владеет вполне. Но он никогда первым не вступал в беседу. Слушал музыку, мог глотнуть портвейна или затянуться косячком, если ему предлагали. А потом так же тихо уходил. Некоторые подозревали, что этот невысокий хрупкий на вид паренёк стукач, но против этого говорила его молодость – едва ли шестнадцать. Никто не знал, где он живёт и кто его родители, да что там, имени его настоящего тоже никто не знал. Но деньги у него водились, и если не хватало на пузырь, Тихарь молча лез в карман, после чего хватало. Стукачей в системе[21] и так было достаточно (да хоть бы сам хозяин, который не зря столько лет оставался на свободе), так что никто статусом таинственного чувака не заморачивался.

Хозяин кивнул и указал на двери в конце коридора. Тихарь знал, что за ними маленькая комнатка, в которой обычно уединялись парочки. Он быстро и тихо прошёл туда, бросил в угол большую спортивную сумку, скинул кроссовки и улёгся на расшатанную любовными игрищами тахту.

Сегодня тут было шумно – квартирник давал гость из Питера. Хата была забита длинноволосой молодёжью в джинсах и фенечках. На огромной кухне, где пел под гитару гость, пипл сидел на всём, на чём можно было, вплоть до пола, а часть была вытеснена в длинный коридор. По рукам ходили стаканы с вином, клубился дурманящий дым конопли.

– Этой ночью небо не станет светлей…[22] – пел гость – худощавый чувак изрядно подшофе с сумасшедшими глазами и хитроватой улыбочкой. Но песня его была мрачней некуда.

Он пьёт, но едва ли ему веселей.Он не хочет веселья, он хочет вина,Чтоб ещё чуть-чуть отложить слово «пора»…

Тихарь лежал на спине, закинув руки за голову. Мыслеобразы всплывали в его сознании, постепенно выстраиваясь в цельную картину.

«Мама… Она жива, я знаю, им её не убить… Они убили отца и деда. Меня не убьют, я уже убивал их сам. Фудо… Фудо-мёо[23]… Боль и страх. Хватит, все уже мертвы… Есть ещё кто-то – не от них, я чувствую. Они все чувствовали это – и мама, и отец, и дед… Здесь опасно, хозяин стучит. Завтра надо уходить. Может, ночью? Нет, надо отдохнуть, подумать. Ночью они до меня ещё не доберутся»

Чужое дыханье на чьём-то плече,Когда оно было твоим.Будь один, если хочешь быть молодым…

Пронзающий голос из кухни добрался до его сознания, сбил поток мыслей и по какой-то ассоциации переключил их.

«Девчонка на крыше… Глаза раскосые. Куноити. Здесь нет ниндзя, кроме нас. Значит, оттуда. Найти бы… Времени нет, нет… Я не хочу в Японию. Я не японец. А кто я?.. „Тебя зовут Фудо, в честь Фудо-мёо“ Нет, тити[24], меня зовут Фёдор… Федя, так меня зовёт хаха… ока-сан[25]… мама. Не знаю Японию, не хочу туда. Я русский, я хочу остаться здесь… Боль и страх…»

Все вниз, сегодня будем праздновать ночь!Сентябрь сладок. Праздновать ночь без конца…

«Может быть, девчонка от тех, других?.. Кто они? Ищут меня, ищут маму… Свиток… Сейчас главное свиток. Накагава-рю должна жить. Фудо. Фёдор. Накагава-рю это я… Нет, с мамой всё в порядке. Она ушла, конечно, ушла от них… Но свиток… Он в тайнике. В тайге. Надо лететь… Из Москвы нельзя. Они смотрят за аэропортом… И за вокзалами тоже. Хозяин стуканёт… Завтра, сегодня он пьёт. Умертвить. Так, чтобы никто не понял. Наверное, опять запивает колёса вином, никто не удивится… Три точки нажать на шее, держать десять ударов сердца. Ничего не почувствует. Сколько смертей… Какая тоскливая песня…»

Белый стол, чёрный чай, пурпурное вино…Я знал того, кто знал её,Но я не помню его лица…

Тихарь полностью отдался сумеречному очарованию мелодии. Мысли его потеряли чёткость и окрасились тёмно-пурпурным.

– Праздновать ночь без конца, – пел ленинградец, повторяя эту строчку много-много раз. Разе на шестом Тихарь заснул. Ему снились страх, боль и бог Фудо в языках пламени.

Он проснулся, как от толчка. Свет июльского утра не полностью ещё расправился с теменью. Одним движением, бесшумно и гибко поднялся с тахты, выскользнул в коридор и осторожно открыл двери спальни. Большую часть её пола занимал огромный пружинный матрац, на котором спали несколько вчерашних гостей. Хозяин лежал на спине и был совершенно наг, как и совсем молоденькая хипушка, обвивавшая его шею тонкими руками в фенечках. Рядом с ними на полу валялись пара пустых бутылок и упаковка из-под люминала. Несколько секунд Тихарь глядел на тощее тело хозяина, покрытые варикозными звёздочками ноги, редкую седую поросль вокруг сморщенного члена, источавшую страшные хрипы и выхлопы перегара язву рта, пульсирующую жилку на шее… Повернулся и пошёл в ванную.

Выйдя оттуда, он столкнулся с выбирающимся из туалета вчерашним певцом. Бачок шумел, набирая воду после спуска, но в туалете всё ещё стоял тяжёлый дух блевотины.

– Выпить есть? – певец глянул на Тихаря мутными, в кровавых прожилках глазами.

– В холодильнике глянь, – ответил тот.

Они вместе прошли на кухню, представлявшую собой вопиющий хаос. Пока Тихарь ставил на газовую конфорку чайник, рокер намертво присосался к извлечённой из холодильника бутылке «Жигулёвского» и поставил её на стол совершенно пустой. Сам тяжело опустился на шаткий табурет.

– Мне в Питер надо. Сегодня, – пожаловался он тонким голосом. Впрочем, глаза его после пива посоловели и стали чуть менее тоскливыми.

– Билеты уже поздно брать, – пожал плечами Тихарь. – Может, на «собаках»[26]?

– Не успею за день, – с сомнением протянул парень, закуривая «Родопи».

– Да нет, на шесть утра успеешь ещё, если сейчас рванёшь, вечером там будешь, – заверил Тихарь, заваривая себе растворимый кофе.

Кухня наполнялась помятым пиплом. Девица хозяина тоже была тут, но сам он продолжал почивать сном праведника. Хлопала дверца холодильника, гремели чашки. Питерский достал ещё пива и задумчиво прихлёбывал, не обращая внимания на восхищённо разглядывающих его тинейджеров. Наконец, похоже, принял решение.

– Народ, кто со мной в Питер на «собаках»? – возгласил он хриплым голосом, и молодёжь восхищённо заверещала.

Сержант госбезопасности Онищенко, старательно изображающий на Ленинградском вокзале ждущего поезд командировочного, равнодушно скользнул взглядом по группе неформальных юнцов, едва успевших ввалиться в первую электричку до Калинина. Длинные волосы, бисерные украшения, потёртые джинсы… Грязные, выпившие, гомонящие… Система. Буржуазная тля, отщепенцы, пена. Ладно, и до них ещё руки дойдут. Пока же сержант Онищенко охотился за другим типом – куда более опасным.

Электричка дрогнула, трогаясь.

Никто из уставшей полупьяной компании, выгрузившейся на Московском вокзале Ленинграда в двенадцатом часу ночи, не заметил, куда делся Тихарь. Да и не ломал над этим голову – чувак был не самым популярным в их тусовке.

На следующее утро в аэропорту Пулково на рейс до Красноярска села молоденькая девица. Двум пытающимся подклеиться к ней поддатым командировочным она словоохотливо рассказала, что не поступила в ЛГУ, но обязательно поступит в следующем году, а сейчас летит домой, к маме. Девчонка была наивной и очень хорошенькой, хотя и слегка по-мальчишески угловатой.

* * *

Тем же утром, чуть позже, в московском аэропорту «Домодедово» на рейс «Москва – Красноярск» садился средних лет мужчина в сером костюмчике и со стандартным лицом. В кассе он предъявил некую красную книжечку, после чего билет ему оформили без всяких проблем. Регистрацию прошёл так же быстро, никого из строгих проверяющих не заинтересовала даже наплечная кобура с заряженным ПМ.

На тот же борт поднялась хрупкая азиатка. «Чебодаева Алтыной Сатыровна, 1942 года рождения, прописана в городе Абакан», – прочитала в её паспорте контролёрша на регистрации. В самолёте дама из Абакана тихо сидела, рассматривая облачный ковёр за иллюминатором. Дождавшись скудного аэрофлотовского обеда, аккуратно съела всё, откинулась на кресло и вроде бы задремала. Никто не замечал острого блеска прикрытых узких глаз, неотрывно глядящих в затылок обладателю красных корочек и пистолета, сидевшему впереди через проход.

В красноярском аэропорту Емельяново от кучки встречающих к нему подошёл ничем не примечательный парень в парусиновых «бананах» и ковбойке.

– Логинов, Илья Данилович? – негромко спросил он, внимательным взглядом окидывая прилетевшего.

Тот кивнул.

– У меня машина, поедем в город, – сказал парень.

Вместе с Логиновым они пошли к стоянке. Дама по имени Алтыной не спеша направилась к автобусной остановке.

С приземлившегося три часа спустя борта из Ленинграда сошли двое подвыпивших командировочных вместе с юной девушкой. Впрочем, она очень быстро пропала с их глаз. Мужики, все пять часов полёта безуспешно пытавшиеся подпоить девицу, сначала пытались найти её в аэропорту, потом махнули рукой и направили стопы к ближайшему магазину за пивом.

* * *

Илья Данилович не совсем оправился от отравления, а тут ещё четырёхчасовой перелёт… От усталости и недомогания всё казалось нереальным. Но время не ждало. Потеряв все ниточки, Логинов мог только отправиться туда, где всё началось…

В красноярской управе, расположенной в небольшом по столичным меркам сером здании в центре города, его принял майор из контрразведки. Немолодой еврей с типичной внешностью и акцентом, обладал мушкетёрскими усами и бородкой, непрерывно курил «Беломор», причудливо сминая мундштук папиросы, и травил еврейские анекдоты. Казалось, дело, по которому прибыл Логинов, нисколько его не интересовало, но Илья Данилович заметил цепкий взгляд, а когда беседа добралась до сути, понял, что собеседник не упускает из его слов ни грана информации.

Впрочем, ничем особенным тот Логинова не порадовал.

– Я к делу Призрака отношения не имел, – говорил он, прикуривая очередную папиросу от догорающей, – его вела Москва, а здесь курировал Андрюха Чижик. Земля ему пухом…

– Что, один? – спросил разочарованный Логинов.

– Да нет, были у него два поца на побегушках, контачили с группой Призрака, если Андрюхе некогда было.

– И где они?

Собеседник вздохнул и возвёл печальные чёрные очи к потолку.

– На том свете. Оба. В прошлом месяце один на машине разбился, а второй пошёл на Столбы[27], пьяный полез на Перо и грохнулся – еле кости собрали. Лучше бы на Бабу[28] лез…

Несмотря на ёрнический тон нечто очень похожее на страх промелькнуло в глазах майора.

– Как папашу с сыном ликвиднули, все документы по ним главк затребовал, – продолжал он. – Понятия не имею, что в них было. Знаешь же, как работаем: в чужой кабинет заходишь, а его хозяин бумажки текстом вниз переворачивает, чтобы ты не дай Бог чего не подсмотрел…

Логинов совсем расстроился – здесь тоже образовался глухой тупик. Его настроение собеседник заметил сразу.

– Да ты не кисни, Илюха, – хохотнул он, – радуйся, что в командировку слетал. Побудь пару дней, я в случае чего подтвержу, что ты по делу бегал. Места у нас чудесные, в Дивногорск[29] на «ракете» сплаваем, порыбачим, на Столбы тебя свожу… Слухай сюда: у меня сегодня на работе ничего срочного, пойдём-ка, тут недалеко забегаловка есть отличная. Выпьем водки, пельмешками закусим – настоящими сибирскими.

Похоже, ничего другого Логинову не оставалось.

В забегаловке весёлого майора как подменили – он вдруг стал хмур и неразговорчив. Они чокнулись, засадили по полстакана почти не разбавленной «Столичной» и закусили щедро сдобренными сметаной пельменями, которые и правда оказались отличными.

Помолчали, приняли ещё по сто, после чего майор заговорил так тихо, что Логинову пришлось наклоняться, чтобы разбирать слова.

– Я что точно знаю, что здесь микрофонов под столами нет, – говорил сиплым полушёпотом майор. – Гадюшник специально для наших, чтобы поговорить свободно можно было. В общем, Илюха, слухай сюда. Дело это тухлое, я это тухесом[30] своим чую.

Потупясь, он возил в сметане наколотый на вилку пельмень. Логинов молчал: знал, что нельзя давить на человека, который решает, стоит делиться информацией или нет. Особенно если этот человек коллега. Наконец майор, похоже, принял решение.

– Я с Андрюхой дружил, вот так же сидели, выпивали. Много чего рассказывал. Знал, что во мне, как в могиле. Но раз такое дело… Кто его убрал? Наши?

Логинов покачал головой.

– Нет. Точно не наши. Похоже, кто-то из той семейки уцелел…

Майор молча кивнул и разлил остаток водки.

– Я тоже думаю, что это ниндзя, – сказал он, наконец-то закусив уже насквозь пропитанным сметаной пельменем. – И Рукавишникова, и того деда, который до Андрюхи был.

Теперь и Логинову пришла пора утвердительно кивнуть. Майор раздавил до мундштука докуренную папиросу в пепельнице и сходил за новым шкаликом.

– Но парней андрюхиных убрали наши, это точно.

– Ты же говорил, несчастные случаи… – заметил Логинов.

Смех майора был скрипуч и невесел.

– Ага, несчастные… Одного в машину без тормозов сунули на дивногорской трассе, да под откос и спустили. А второго с Пера скинули мёртвого уже. Пытали их перед смертью, понимаешь?! А я вот ни…я не понимаю!

Он сердито пристукнул большой ладонью по столу. Тарелки и стопки жалобно зазвенели. Водка взяла Логинова – в ушах словно бил отдалённый морской прибой, обстановка вокруг стала слегка размытой, и лишь лицо майора с горящими глазами тревожило и прогоняло пьяное благодушие. Однако Илья Данилович владел ситуацией и автоматически фиксировал в памяти всё, что могло пригодиться.

– Такое впечатление, что кто-то в Конторе работает налево… – словно про себя произнёс майор, и Логинов напрягся: ни в коем случае нельзя, чтобы всплыло участие Клаба или Артели.

– Фигня, – с наигранным легкомыслием отмахнулся он.

Собеседник внимательно посмотрел на него, закурил новую папиросу, и, словно не слышал возражений, продолжал:

– Когда из Москвы пришёл приказ ликвидировать группу Призрака, Андрюха сам не свой был. Просто не понимал, зачем и кому это надо. Не выходили они из-под контроля, нормально работали, старик готовился к очередной операции на китайской границе…

Теперь Логинов посмотрел подозрительно.

– Слушай, а зачем ты мне всё это рассказываешь? Знаешь же, что я доступа к такой информации не имею. Да и ты, если уж на то пошло…

Майор глянул мрачно.

– Знаю, что рискую, – неохотно произнёс он, – но ты пойми, Андрюха Чижик моим другом был, почти братом. Когда его в Москву переводили, обещал меня за собой… Да я даже не о том. Очень хочется знать, какая погань его подставила. А что подставили – сто процентов. А ты…

Он разлил и они выпили.

– …А ты, – продолжал он, – кажется мне, знаешь куда больше, чем рассказываешь. И можешь, думаю, куда больше. И ты наш. Я двадцать пять лет в органах и уж в людях разбираться научился.

Он опять заговорил полушёпотом, жарко и горячо. Логинов подумал, что собутыльник уже хорош. Но к словам его трудно было относиться, как к пьяному бреду.

– Слухай сюда, Илюха, – говорил он, – я сказал, что к этому делу отношения не имел, так вот – соврал. Имел. Правда, помимо службы. Понимаешь, попросил как-то Андрюха встретиться с агентом – сам не мог. В командировку срочную послали, а ему надо было кровь из носа этому агенту передать инструкции. Насчёт группы Призрака.

– Что за агент? – встрепенулся Логинов.

– Ты слухай, слухай, – навалившись на стол, майор дышал ему в лицо табаком и перегаром. – Помимо тех двух, что убрали, у Чижика ещё помощник был. И он жив, потому что в Конторе никак не засвечен. После того, как вся эта заваруха началась, залёг на дно и не дышит, чтобы его не достали. Понимаешь, Андрюхе до зарезу нужен был человек, чтобы постоянно присматривать за Призраком и его семейкой. И чтобы даже в Конторе о нём не знали. У него чуйка была, у Андрюхи – ого-го, сразу понял, что дело это смертельное, тиховаться надо от чужих и своих. А мне доверял, да…