Живые тридцать сребреников

В жару на полюсе просыпались гейзеры.

Сегодня здесь было жарко. Не «адское пекло», как выражались некоторые взрослые, но тоже неплохо. Двадцать пять ниже нуля.

На станции Сергей с папой пересели на легкий снегоход с мягкими гусеницами и возможностью движения на воздушной подушке. Папа набил багажник припасами – ящиками с заправкой для репликатора, топливными элементами ядерной печки, замороженными фруктами и овощами… Поверху, как особая ценность, была водружена герметичная коробка с натуральными ягодами и зеленью из поселковой оранжереи.

– Слышал про маяки? – спросил папа, когда отворившийся люк входа выпустил их с Сергеем на простор.

Сергей не просто слышал, он проходил маяки по истории родного края. При освоении планеты их ставили в гиблых местах, куда не стоило соваться ни людям, ни технике. Неуничтожимые природными силами сооружения из стали или камня для устойчивости строили в форме пирамиды. Такие маяки действовали во всей шкале радиоволн, охватывали полный световой спектр, вплоть до инфракрасного, и сообщали о себе в звуковом диапазоне от неслышимого, но неприятного рокочущего «инфра» до отвергаемого человеческим ухом пронзительного «ультра». Перемежаемые паузами вспышки и сигналы объявляли всему живому и неживому: «Не приближайся!»

Прошли годы, темных пятен на карте не осталось, каждая аномалия взята под контроль. Транспортные маршруты обходили районы маяков, потому что даже в чрезвычайной ситуации ни один пилот в здравом уме не сядет в опасное место.

Северный полюс был единственной точкой на планете, где опустившийся корабль мог утонуть.

Снаряженный снегоход несся по сверкающей пустоши, белые хлопья летели в лицо, дыхание и слова клубились дымком. Сергей с папой направлялись в самое сердце зоны, на всех картах огражденной значками опасности.

– Мы едем к смотрителю маяка, – объяснил папа. – Некоторые думают, что он не в своем уме, но я не встречал человека мудрее и проницательнее.

«Смотритель маяка» звучало как название приключенческого мегафильма, и этот фильм шел сейчас, с Сергеем в главной роли. Ничего лучше нельзя представить. Сердце пело.

Смущало, что маяки давно отключили, то есть, смотрителя у них не могло быть по определению. Папа словно прочитал мысли:

– Смотритель маяка – это прозвище Матвея, на самом деле он, скорее, смотритель планеты. Возможно, даже ее хранитель. Последний хранитель.

Последний хранитель планеты? Сюжет фильма закрутился еще сильнее, из приключенческого он стал фантастическим, и все это, опять же, здесь, наяву.

Матвей. Сергей слышал это имя, к нему всегда прилагалось дополнение. Матвей Блаженный – так называли существовавшего на «проживалке» старичка, о котором достаточно произнести «юродивый», чтобы все поняли, о ком речь. Семьи у него не было, и специальности, в которой он мог бы применить знания, тоже. В целом – безобидный псих. Как говорили, он постоянно жил по поверхности и нередко первым оказывался на местах крушений и других бедствий. Многие были обязаны ему жизнью. Комиссия по здоровью обследовала Матвея, отклонений не нашли. Вместо экстрасенсорных способностей у него обнаружилась вера в высшие силы и в жизнь после смерти. Древний старик доживал свои дни вне общества, оказать влияние на молодежь не мог, и его оставили в покое. Возможно, он не сам решил не спускаться в поселки. Ему запретили.

– Я слышал, что Матвей часто спасает людей, – поделился Сергей. – Его приемник всегда настроен на частоту происшествий, или в прошлом он профессиональный спасатель?

– Матвей чует, что кто-то попал в беду. Он оказывается на месте раньше всех. Кроме как чудом это объяснить невозможно.

С приближением к точке географического полюса снежную целину на горизонте вспороли ломаные линии. Словно мертвец решил пожить еще, и олицетворявшая смерть прямая на приборе лечебника сменилась пульсом веселых зигзагов. И все это был лед, лед, лед: острый, кривой, нарощенный, сломанный, оплывший, переплетенный, погруженный в снег, заметенный до верхушек или слегка припорошенный. Или, на продуваемых местах, чистый, прозрачный, ослеплявший бликами с каждой случайной снежинки.

Невероятное нагромождение льда быстро приближалось, глазам открылся Хрустальный Лес – царство ледяных деревьев, непроходимых торосов и воющих ветров. Изображавшие его картинки в инфомире не шли ни в какое сравнение с реальностью. Мир впереди сверкал, переливался, смеялся и плакал, сказочная тишина пела, шуршала и звенела колокольчиками.

Сергей понимал, как на ровной поверхности, с одной стороны которой тепло, а с другой холодно, сами собой образуются рисунки деревьев и тропических растений. Влага из морозного воздуха кристаллизуется, из газообразного состояния она переходит сразу в твердое, а «художниками» выступают невидимые глазу неровности поверхности, частички пыли, случайные отпечатки пальцев, царапины и воздушные потоки. Иголки инея цепляются на них, наслаиваются, и появляется красивый узор. Это проходили в школе. Но как из ледяных глыб получились высокие деревья с кронами и ветвями? Одни напоминали грибы, другие – торты с кремом или зацепившиеся за землю тучи, третьи обросли шипами и ощерились зубастыми пастями на случайных прохожих. Хрустальный Лес – мертвый, кроме льда в нем нет ничего, но впечатление жуткой красоты навевало ощущение, что деревья следят за прибывшими к ним гостями, и если сделать что-то не так…

Чтобы продвигаться дальше, включили воздушную подушку. После первых препятствий и небольшого кружения застывшая красота расступилась, впереди появился и, приближаясь, рос белый конус. Он оказался заваленной снегом пирамидой. С одной стороны пирамиды в лес выходила лыжня, там был присыпанный снегом выход.

Снегоход прибыл почти бесшумно, и папа просигналил звуковым клаксоном. Судя по всему, Матвей не дружил с электроникой. Или она работала от случая к случаю, все же северный полюс – зона аномалии.

Изнутри никто не вышел. Папа остановил снегоход у входа в пирамиду, раскидал снег и начал перетаскивать груз в прихожую. Сергей помогал. Пластиковая дверь была не заперта, открылась она стандартно. На Калимагадане все двери старого образца открывались внутрь, чтобы выход не завалило снегом. Помещение за дверью оказалось кладовкой, в дальнем углу виднелась еще одна дверь. Место под индивидуальный тягач пустовало, а свежие следы снаружи подтверждали, что Матвей уехал куда-то на лыжах.

Привезенные коробки и ящики заняли место вдоль стен, зелень и ягоды – сверху, чтобы попасться на глаза первыми.

– Назад? – погрустнел Сергей.

– Вперед.

В лицо вновь ударили снег и ветер. Направление – строго на север.

Впереди над Хрустальным Лесом висело настоящее облако. Оно будто вырастало из леса.

– Дымное озеро… – прошептал Сергей, завороженный неописуемым видом.

Папа кивнул.

Глубоко под землей находился горячий источник, и наружу вырывались могучие фонтаны, как лава из вулкана. Горячие струи пробивали лед, взлетали в небо и обрушивались мгновенно застывавшими обломками или наплывами. Так и появился Хрустальный Лес. «Деревья» – это застывшие фонтаны и их останки.

На границе видимости папа оставил снегоход, дальше отправились пешком. Снег скрипел под ногами и сыпался на голову мелкой блестящей крошкой, лед трещал, мутно-прозрачные ветви искрились и, точно живые, протягивали когтистые лапы, цепляясь за тулупы.

Постепенно пар окутал с ног до головы, теперь казалось, что летишь в облаках. Матвей жил в чудесном месте. Хотелось поменяться с ним местами.

– Почему доставку не осуществил беспилотник? – Сергей не жаловался, он готов был возить сюда грузы хоть каждый день, но логика событий хромала. Обычно заказанный товар доставлял поставщик, а сборными заказами занимались специальные службы. В любом случае природоохрана, в которой работал папа, этим не занималась.

– Это не обычная доставка, – сказал папа. – Это люди собрали для Матвея бесплатно, а я бесплатно привез.

– Собрали те, кого он спас?

Папа ответил не сразу.

– Наших предков на Земле климат не баловал, как и нас. Почему они выжили?

– Костры разводили.

– Потому что все делали сообща. Одиночка и мороз несовместимы, выжить можно только помогая друг другу, заботясь о ближнем. В теплых странах молодежь уходила из дома куда глаза глядят, для счастья людям прошлого хватало меча и коня, остальное можно добыть. В холодном климате нужно усиленно работать несколько месяцев, чтобы в остальное время чем-то питаться и кормить скотину и чтобы что-то бросать в упомянутые тобой костры. Уйди куда глаза глядят – и что с тобой будет зимой? За короткое лето в одиночку крепкий дом не поставишь, дров и еды на всю зиму не заготовишь. Допустим, ты сильнее соседа и отберешь у него дом вместе с запасами. Но придет час, и у тебя, такой сволочи, хоть и сильной, как-нибудь ночью дрова сожгут. Или, к примеру, ты заболеешь. Кто будет готовить тебе еду и поддерживать тепло? Эгоисты, какими бы сильными ни были, в холоде долго не живут.

Папа шагал быстро, он, казалось, ничего не боялся, Сергей же наступал осторожно, с опасливым трепетом – внизу могла оказаться теплая вода, и если лед тонкий…

– Иди там, где высокие наплывы, гейзеры их не пробьют, – сказал папа.

Между двумя «кочками», напоминавшими пену, возникла полынья открытой воды диаметром больше домашней ванны.

Папа снял перчатку и попробовал воду рукой.

– Горячая, часа два простоит. Хочешь искупаться?

– А можно?!

– Я прихватил полотенце. Снимай тулуп, я подержу.

Повторять не требовалось.

Колючий пар ужалил, кожу обварило морозным жаром, голову сжало, как в тисках. Ноги проваливались в хрустевший наст, пока Сергей шел к полынье. Руки разгребли застывавшее крошево, и…

Вокруг плескался жидкий огонь, а в мозгу сидела единственная мысль: «Вот бы однажды приехать сюда с Мирой…»

Глава 3. Экзамены

Раньше, на воскресных контрольных, когда удаленное обучение сменялось живым общением, Сергея словно подменяли: живой человек превращался в робота, связать предложение становилось проблемой. Если рядом находилась легконогая очаровашка с золотыми волосами, слова теряли смысл.

Время, как известно, лечит не хуже лечебника. К моменту, когда мальчишки-одноклассники стали оценивать размер ладоней на соответствие созревшим выступам одноклассниц, Сергей прочно занял роль друга самой прекрасной девочки на свете. Переброситься парой фраз? Пожалуйста. Найти тему для разговора? Нет проблем. Вместе помолчать? Еще лучше. Взаимные касания уже не содрогали до глубины души, не превращали в ничто, а всего лишь колотили и поджаривали, как легкий удар молнии.

И все было бы замечательно, если б не Вик.

Вик. Виктор, Витька, Витек. Бывший приятель и нынешний недруг на уровне инстинкта, он глядел на Миру влажными глазами поэта, узревшего Музу. Как стало известно, именно он нарисовал картину, что висела в комнате у Миры.

Может, она не хотела обижать творческого человека?

Какая разница? Картина висела, и все это видели.

Промежуточные экзамены в середине года оказались делом непростым и предельно выматывающим – один за другим, сутки напролет, с перерывами на еду и кратким отдыхом. В утомительной череде заданий, сыпавшихся из разных сфер знания, присутствовала определенная логика: никто не знал, как, когда и в каком состоянии придется применить полученные навыки, и учителя всеми способами доносили мысль, что человек должен быть готов ко всему. Разрушенные органы и оторванные конечности можно приживить или вырастить, но человек – не только тело, кое-что восстановить невозможно. Как ни надейся на данные из инфомира, в критической ситуации спасут те знания, что зацепились за собственные извилины.

Экзамен по истории родного края – факультативный, не обязательный для поступления в институты на других планетах – школьники сдавали в полном составе. Ни один не отказался, хотя имел полное право.

Столичные терраформисты два года назад протащили закон о замене климата на некомфортных планетах, однако на местах закон буксовал. Жители встали на защиту круглогодичного мороза и жизни в сугробах. Вода в виде льда, осадки в виде снега, роса в виде инея… Искрящийся мир радовал глаз, и сердце переполнялось радостью. Что поделать, родина – она вот такая, другой нет. Тяжело жить? Да. Хочется на пляжи под барбузные пальмы? Хочется. Но кого ни спроси, окажется, что всех волнуют две главные темы: выживание наверху и – тема прямо противоположная – борьба за родную природу, на которую покушались терраформисты. Чужим этого не понять, их точка зрения сугубо логична, она основана на практическом расчете: как можно желать жить хуже, если предлагают жить лучше?

Калимагаданцы жили трудно, но гордились своей жизнью, недоступной стороннему пониманию. Они даже посмеивались над нежными конфедератами, перед выходом из дома озабоченными «что надеть». Никаких проблем: тулуп с системой жизнеобеспечения, вертящийся капюшон и боты с подогревом. На лицо – полную маску, иначе слезки выморозит вместе с глазами. По сравнению с красавцами и красавицами из монитора – чудища безобразные. Зато живые.

Помимо контрольных работ по учебным предметам, экзаменационный день включал психологическое тестирование и сдачу физических нормативов. С тестами проблем не возникло, каждый прошел их на «отлично». Только Вик получил штрафной балл – зачем-то спорил с экспертами. Прицепился к какой-то мелочи и не смог остановиться. Хорошо, что предметом развязанной им бурной дискуссии действительно оказалась мелочь – Вик настаивал, что тесты составлены односторонне. Психологи посмеялись и, как смогли, объяснили, кто в этой ситуации специалист, а кто профан с неограниченным самомнением. За въедливую внимательность к деталям и принципиальность Вика на словах похвалили, а штрафной балл в зачетку все же поставили. Но небольшое отклонение от нормы роли не играло – если бы все оказались одинаковыми, для общества это было бы хуже. Хомо давно уже, конечно, сапиенс, но эволюцию никто не отменял. Развитие – оно в особенностях, причем в особенностях как отдельных людей, так и человеческих сообществ.

В целом тесты показали, что каждый представлял собой самостоятельно мыслящую творческую личность, готовую вскоре войти во взрослую жизнь с равными правами и обязанностями.

Это по каждому, взятому отдельно. В целом прибывшая из Столицы комиссия качала головами: особенности жизни на Калимагадане отличались от общепринятых.

Для местных жителей принятый в Конфеде культ здорового тела выглядел как издевательство над здравым смыслом. В инфомире Сергей с замершим сердцем и дрожью в ладонях изучал аналоги на других планетах, и то, что показывал монитор, будоражило кровь. Здесь было не так. И не могло быть так. На пляжи курортных планет взрослые калимагаданцы глядели с брезгливостью, подрастающие – с возбужденным любопытством, со временем тоже превращавшимся в неприятие. То, что радовало глаз, убивало что-то в душе. После таких просмотров хотелось помыться с мылом. Приезжавшие комиссии раз за разом объясняли, что эти психологические отклонения – последствия ханжеского воспитания в семьях. В поселках организовывали секции по занятиям не принятыми на планете видами спорта, навязывали участие в чемпионатах миров по этим дисциплинам и вели оголтелую пропаганду, направленную на общество в целом и на каждого конкретного жителя отдельно, с упором на подраставшую молодежь. Последнее во всех мирах доказало наибольшую эффективность.

«А Васька слушает да ест», – неясно выразился по этому поводу папа. Кажется, процитировал что-то из классики. Время шло, а взятые в Конфеде за основу столичные нормы, в какой-то мере приемлемые для жарких курортов, на Калимагадане не приживались. Просмотр входившего в обязательную программу контента с неудобным для местного менталитета содержанием производился индивидуально и, по возможности, дома, а на физкультуре мальчики и девочки имели разные раздевалки. Ненужное на планете плавание, тоже находившееся в списке экзаменов, сдавали в купальниках.

Но даже так, в обтягивающей форме или купальнике, лица учеников краснели, движения сковывались, и результаты, само собой, падали. Снижение успеваемости вызывало приезд новой комиссии, новые рекомендации, новое отстаивание взрослыми позиции своей планеты… И все начиналось заново.

Никому на свете Сергей не признался бы, что иногда представлял, как в их школе введут общегалактические нормы. Нервы сразу превращались в натянутую тетиву, кровь вскипала, ее становилось неожиданно много. Голова шла кругом от видов, что могли открыться. Даже зависть брала к столичным одногодкам. Почему здесь нельзя то, что везде можно всем?

Однако, стоило вспомнить, что открывшиеся виды откроются не ему одному, а всем – учителю, Гансу, Антону, Валентину, Герману, Вадику, Роберту…

И даже…

Когда в голове такие картинки, имя, словно бившее наотмашь, не хотелось называть даже про себя.

Стоило представить, как бывший друг тоже смотрит, и желание жить по-столичному рассасывалось. Возникала благодарность родителям, отстоявшим право на собственное мнение. Если бы разрешили выбирать, Сергей проголосовал бы за еще большие ограничения. Вплоть до раздельного обучения. Говорят, было такое в истории. Мальчики шли в военные училища, девочки – в институты благородных девиц. Подумать только: «институт благородных девиц». Не словосочетание, а песня, каждое слово блестит и переливается. Правда, один из таких институтов под странным для девушек названием «Смольный» однажды стал рассадником нового мировоззрения, которое подразумевало отказ от всего, что составляло основу прежней жизни: от системы власти, от веры, от чести, от семьи… Чем закончились те события, история умалчивает, свидетельств столь давней старины не сохранилось. Скорее всего, благородные девицы взялись за ум и прекратили безобразие. Пока молодые – можно и побузить, а, допустим, пройдут годы, и как же им тогда – без семьи?

Семья – это земля, по которой ходит человек. Если негде остановиться и приклонить голову – человек перестает быть человеком. Он превращается в другое существо. В дерево без корней. В птицу без крыльев.

В двенадцать лет мысли о семье посещали не каждого, и это напрягало. Одноклассники думали об играх, об учебе и снова об играх. Сергей глядел на Миру и думал о будущем. Ее присутствие рядом (особенно, в спортивной форме или, тем более, в купальнике) иногда не давало дышать. Мысли плавились в месиве извилин, которые вдруг превращались в шевелившийся клубок змей, они бросались на стенки черепа, оставляя после себя кровавое абстрактное граффити, и стекали вниз, через горло и пищевой тракт в низ живота, туда, где просыпалось нечто новое – голодное, жадное и очень требовательное.

Глупо думать, что Сергей не понимал происходящего.

Любовь? В его возрасте?

А кто сказал, что это невозможно?

После экзаменов Сергей и Вик не на шутку сцепились – оба хотели проводить Миру к роботаксу, и каждый показывал, что не отступится. Оба, как могли, скрывали от нее причину раздора, но молчаливое напряжение оказалось слишком красноречивым. Мира встала между ними:

– Вы же друзья?

Оба синхронно кивнули.

– А вы подеретесь, если я поцелую того, кто победит?

У Сергея на миг отнялся язык, сознание впало в краткий ступор, но тут же наполнилось ликованием. Подраться? Без проблем. Он готовил себя и не к такому. Конкурент будет повержен на первой же секунде. В крайнем случае – на второй. Но согласится ли? Вик – не глупец, он понимает, что физически ушедшего вперед противника ему не одолеть. Из Вика боец, как из Сергея художник.

– Да, – громко сказал Вик.

Его глаза смотрели на Миру. Неизвестно, что она в них прочла, но вдруг встрепенулась, и рассыпался ее звонкий смех:

– То, что Сергей согласится, я знала, поэтому драться не надо. Вы оба победили. И оба достойны награды.

Щек опешивших соперников на миг коснулись горячие губы.

На голову обрушилось ощущение чуда. Адреналин от едва не случившейся драки добавил эйфории.

Сначала она поцеловала Сергея. Это же не просто так. Все-таки – первым!

Но. Соперника Мира поцеловала последним. Что она хотела этим сказать?

Сергей стоял ближе. Возможно, именно поэтому…

Или не поэтому? Мира могла специально встать так, чтобы Вик оказался чуточку дальше.

Для чего? Что это значит? Скорее всего, это случайность, очередность сложилась без умысла.

А если нет?

Ох уж эти девчонки…

Глава 4. День рождения

Близился тринадцатый день рождения Миры. По найденной в инфомире информации, у живородящих годовщины праздновали родители: процесс появления детей был трудоемким и даже опасным, и заслугу поощряли. Сейчас рождение на большинстве планет переложили на спецучреждения, где принимали оплодотворенные яйцеклетки, и «особая» дата стала обычной вехой на календаре. Но с ней почему-то принято поздравлять всех родившихся в конкретный день. Глупая традиция, особенно с возрастом и с учетом разницы в длине года на каждой планете, отчего приходилось вести двойной счет – местный и стандартный. Но – традиция.

В прошлом году, на двенадцатый стандартный день рождения, Вик нарисовал Миру на поздравительном плакате, и это поразило весь класс. Миру, наверное, тоже. Сергей не спрашивал. Его бы поразило. Инфомир, в котором он загодя утонул в поисках достойного ответа, сообщил, что в древности на день рождения дарили подарки. Мужчинам – почему-то носки и бритвы, женщинам – духи и цветы. Духами оказался настоянный на алкоголе состав феромонов, чтобы привлечь самца для спаривания. Какая безбрежная и наивная глупость! Мужчины дарили женщинам средство, которым те их потом привлекали?

В отношении цветов подводных камней не нашлось. Когда-то ими передавали сообщения, но те времена давно прошли, язык цветов исчез, и красивые растения с изящными цветными верхушками стали символом дара, передающего желание стать чуточку ближе. Идеальный вариант.

Собрав всю силу духа, Сергей попросил папу привезти с другой планеты цветок. Любой, хоть самый хиленький. Главное – живой. Высказавшись, захотелось провалиться сквозь землю, щеки горели, и чувствовалось, что окраской они, наверняка, напоминали сигнал запрета. Вразумительного объяснения, зачем школьнику понадобилась редкая вещь, у Сергея не было. Свалить не изучение биологии не получится, дневник с заданиями висел в свободном доступе, и если особыми, по секрету передававшимися учениками друг другу способами внести туда лишнее хоть на минуту, потом хлопот не оберешься. Испробовано. Рано или поздно уловка вылезала на свет, хитреца наказывали.

По делам природоохраны папа часто бывал в дальних командировках. Как ни странно, он проявил завидное благоразумие: ничего не спросил, а просьбу исполнил со всей ответственностью и, что самое важное, маме не сказал об этом ни слова. Наверное. Сергей был счастлив: появился подарок, грозивший затмить потуги Вика, и мама молчит.

Их мужской секрет папа доставил и пронес к нему в комнату тайно. Пришлось ждать момента, когда мама уйдет, и лишь тогда пластиковая обертка полетела в сторону, и дыхание остановилось: глазам открылось нечто иное, чуждое, бесконечно красивое. Такое, как Мира. Хотелось сказать «даже лучше», но это было неправдой.

Цветок оказался длинным, с несколькими зелеными листами и красной головкой. Сергей поднял взгляд:

– Гладироза?

– Нет. А также не розовый фиалк и не подделка. Это – настоящая роза. – Стоявший в дверях папа глядел серьезно, шуткой не пахло. – Из садов Парковой Зоны. Ничего подходящего на Альфа-Ристе не нашлось, и я заказал розу.

Вновь перехватило дух: во сколько же обошлось такое чудо?

– Наверное, очень дорого?

– Забудь. Главное, не сломай и, пока не понадобится, держи ее в воде. Не всю, только черенок. Она ведь живая, она пить хочет.

Освобожденная из оберток драгоценность перекочевала в руки Сергея… и он едва не выронил ее:

– Колючая!

– Это символично. – Папа улыбнулся, наблюдая, как он трет ладони и пытается перехватить опасную вещь двумя пальцами. – Показывает, что путь к красоте и счастью лежит через тернии.

Сергей остался наедине с цветком и мечтами.

Как оказалось, готовился он не зря: на день рождения Мира пригласила домой несколько одноклассников – вживую поболтать, поиграть во что-нибудь, подурачиться. Пригласила она, само собой, и Сергея.

День настал. Поселок, куда нужно было добраться, располагался по соседству, но подледный ход в него отсутствовал. Пришлось вызывать роботакс. Запакованная роза отправилась под длинную полу тулупа, папа проводил Сергея наверх, и через минуту прыгавшая фигурка в таком же тулупе, напоминавшая восьмерку на ножках, уже встречала его на входе. Лица под маской не видно, глаза скрыты за стеклянными вставками, но не узнать Миру – все равно, что не узнать маму. Каждое движение, каждое нетерпеливое подпрыгивание и каждый наклон капюшона говорили о том, кто внутри тулупа – на планете так ласково называли одежду, которой больше подходило имя скафандра. Тулуп – одна из причин, по которой калимагаданцы не вымерли. Расцветка у тулупа всегда веселенькая, любимых молодежью цветов, живой природой категорически игнорируемых. Так проще найти потерявшихся. В условиях гравивсплесков и магнитных аномалий связь нередко хандрила, полупроводники выбирали, в какую сторону из своих «полу-» податься, искусственные мозги принимали желаемое за действительное или вовсе бастовали, отказываясь работать при запредельно низких температурах. Люди, вышедшие наверх, не всегда доходили туда, куда собирались. Для таких случаев существовала планетарная система помощи. Большей частью она помогала только в поиске, а главная роль в выживании доставалась связке человек-тулуп.