Личный дневник Оливии Уилсон

– Вы умеете набирать текст на компьютере, мисс Мур? – продолжил он, сделав глубокий вдох.

– Конечно, сэр.

– Быстро?

– О да, сэр.

– А что бы вы сказали, – полюбопытствовал он, – если бы я попросил приготовить мне кофе?

– Спросила бы, с молоком или без, сэр, – мягко ответила она.

– Ну, в таком случае я нанимаю вас, мисс Мур, – произнёс Джозеф с улыбкой. – Когда вы готовы приступить?

– Завтра с утра, сэр. Я могу прийти в восемь-ноль-ноль. Люблю рано вставать и первой приезжать на работу…

– Полагаю, восемь-ноль-ноль – это слишком рано. Приходите лучше к девяти. А пока возьмите, пожалуйста, подробную должностную инструкцию со стола Люси, точнее, теперь уже вашего стола.

– Я уже взяла, сэр… – произнесла она с обворожительной улыбкой, вдруг заигравшей на пухлых губах.

– Да, и вот что ещё, мисс Мур… зовите меня доктором, хм… не сочтите это за странность. До завтра!

– В таком случае, и я попросила бы вас звать меня Эммой. До завтра, доктор Уилсон. И позвольте поблагодарить, что доверили мне такую ответственную работу.

Переполненная радостью, она попрощалась с Джозефом, но на секунду задержала взгляд на дипломах в рамках на стене, поправила один из них, висящий немного неровно, а затем направилась к выходу. Только тогда она припомнила, что в его почтительном голосе проскользнули едва заметные нотки сожаления. «Возможно, это просто усталость», – предположила она.

– Зонт! – услышал он командный голос и посмотрел на стену. – Безобразие, Уилсон! Почему вы не предложили зонт этой очаровательной даме? Где ваш большой чёрный зонт? Ваша рассеянность абсолютно непростительна! Сейчас хлынет проливной дождь.

– Прошу вас, доктор Фрейд, оставьте…

– Барометр опускается: я ощущаю покалывание в ногах, а это верный признак приближения непогоды…

Глава 2. Исповедь одиноких сердец

Утром следующего дня, явившись на работу, доктор Джозеф Уилсон был приятно удивлён. Все помещения его офиса: приёмная, кабинет, а также небольшая кухонька и туалетная комната были в таком состоянии, словно хорошая хозяйка только что закончила основательную уборку. В воздухе витал аромат дорогой деревянной мебели и офисной техники, всюду царил образцовый порядок. И даже три давно запущенных бонсая, стоящих на полке у окна: снежная роза с хрупкими корнями, выступающими из земли, искривленная сосна, которой, как минимум, лет восемьдесят, и рощица из нескольких клёнов были пострижены умелой рукой, освобождены от ненужных отростков и заботливо политы. Теперь этот сказочный лес вновь потрясал изысканностью, а кусочек мха на стволике сосны вызывал у Уилсона то, что древние называли катарсисом.

«Похоже, что мисс Мур, то есть Эмма, одна из тех женщин, которые днюют и ночуют на работе», – с довольным видом рассуждал он. Всё, чего она хочет, – это показать, с каким усердием может работать и как готова ради этого пройти лишнюю милю. Ну что ж, похвально! Явилась в офис ни свет ни заря в свой первый рабочий день, и стала кружить по комнатам со шваброй, тряпкой и пылесосом, оставляя за собой шлейф восхитительных ароматов и кристальной чистоты. Он живо нарисовал в воображении, как она, увидев, что заблестело стекло в оконной раме, проворно соскакивает с подоконника и, отступив на пару шагов, любуется результатами своего труда.

Эмма с безукоризненно прямой спиной восседала за полукруглым столом и, слегка склонив голову, с энтузиазмом стучала по клавишам. На поверхности столешницы не было ничего лишнего, всё аскетично и строго: телефон, персональный компьютер, принтер со сканером, канцелярские принадлежности в простом держателе, стопка бумаг под руками, раскрытый на сегодняшней дате ежедневник, журнал для записи пациентов и свежая пресса. Сбоку, на самом краю стола, стоял металлический поднос с графином воды и отполированными до блеска стаканами. Джозеф никогда не видел их такими прозрачными, играющими всеми цветами радуги в утренних лучах солнца!

– А, Эмма! Хорошо, что вы уже здесь. Рад вас видеть, – сегодня его голос звучал бодрее, чем накануне.

– Доброе утро, доктор Уилсон, – улыбнувшись, ответила женщина, беря его кашемировое пальто и вешая на плечики.

Вчера он не успел разглядеть, что у неё такая тонкая талия… такая прямая спина… такие длинные ноги…

– Как насчет чашечки кофе, доктор Уилсон?

Джозеф едва заметно улыбнулся:

– С удовольствием выпил бы… Какое утро без чашечки кофе можно назвать добрым?

– С молоком или без, доктор? – произнесла она, повторив свой вчерашний вопрос, и вновь улыбнулась – лучезарно и немного загадочно.

– Без молока, если можно, Эмма. Только крепкий кофе.

– Сию секунду…

Несколько минут спустя аромат достиг его носа. Вскоре дверь в кабинет приоткрылась, вошла Эмма, слегка покачивая бедрами и неся в руках поднос с чашкой кофе и – о боже! – вазочкой, заполненной маленькими пышными круассанами. Они всегда напоминали ему о Париже, в котором он бывал, принимая участие в международном симпозиуме по психиатрии в качестве спикера. О, Париж, город-праздник, который никогда не кончается… Елисейские поля, кабаре Мулен Руж, Монмартр, Лувр, Эйфелева башня, Нотр-Дам де Пари… Кстати, откуда Эмме известно, что он обожает круассаны?

– О, Эмма, вы моя спасительница! – Джозеф одарил её благодарной улыбкой и откинулся на спинку кресла.

Отхлебнув глоток кофе, он окончательно убедился, что жизнь не так уж и плоха, а случившееся вчера теперь выглядело сущим пустяком. И внезапно поймал себя на том, что смотрит не на лицо Эммы, а куда-то пониже. «Интересно, как долго я смотрю туда, – заёрзав, подумал он. – Заметила ли она?» Он взял воображаемый пылесос и уничтожил им все крамольные мысли, сосредоточившись на глазах мисс Мур. И вдруг заметил, как она улыбнулась, увидев его растерянное лицо. «Ничто не укрывается от её взгляда! Каким бы великолепным диагностом могла она стать! Интересно, задумывалась ли она когда-нибудь о медицинской карьере? Могла бы стать моей ученицей?» Эта фантазия захватила его, но голос Эммы вернул его к реальности.

– Ваше расписание на сегодня, доктор Уилсон, – она протянула ему регистрационный журнал записи пациентов.

– О, благодарю вас, Эмма! – он отставил чашку и раскрыл журнал. – Вы можете идти.

Итак, сегодня у него пять, нет, шесть пациентов, решившихся обратиться к психотерапии, чтобы облегчить душевное бремя.

Первый – Мистер Тернер – придёт через полчаса. Типичная канцерофобия, или боязнь умереть от рака: «Доктор, что мне делать? У меня, кажется, плохие анализы. Нет, диагноз ещё не поставлен. Но уверен, что у меня что-то очень страшное и неизлечимое, рак уже запускает скользкие щупальца в каждую клеточку моего тела. Вы ведь давно всё знаете, да? И пытаетесь утаить от меня правду. Я это вижу по вашим глазам».

Второй пациент – миссис Смит – недомогает от регулярных приступов депрессии, безразличия ко всему и ощущения, что ничто не имеет значения: «Доктор, я так счастлива, что мы возобновили сеансы. Кроме вас мне не с кем поговорить. Дочь переехала в Оклахому и забыла мать. Сын меня тоже не вспоминает, хотя и живёт в Бруклине. Появляется только на Рождество, как будто не существует других дней для визитов. Вот почему, доктор, когда прихожу сюда и говорю с вами, я чувствую себя живым человеком. Вы ведь не оставите меня? Нет?»

Затем его посетит мистер Эванс – вспышки невыносимой головной боли: «Позвольте выразить вам свою благодарность, доктор. Я счастлив, невероятно счастлив! Вы же помните, я рассказывал, что в моей жизни было больше сложного, чем приятного: ненужные споры, раздражение. А теперь я вновь обрёл радость жизни. Всё это благодаря вам! Вы ведь видите, что мне лучше? Замечаете прогресс? У меня уже не тот печальный вид, что был вначале. И потом, теперь я забочусь о себе. Стал интересоваться собой. Совершаю прогулки по парку, слушаю скрип деревьев и понимаю, что так они разговаривают друг с другом. О чём? Ну, этого я не знаю. Возможно, обо мне… Почему вы смотрите так недоверчиво? Думаете, я сошёл с ума, считая, что деревья научились говорить? А если это проделки дьявола? Знаете, доктор Уилсон, мой отец – священник пресвитерианской миссии – всегда говорил, что если веришь в бога, стоит поверить и в дьявола…

Следующей, кто придёт на сеанс, будет мисс Линда Миллер. Темпераментная стареющая кокетка с крашенными\ волосами, она считала Джозефа лучшим другом, и в течение часа, пока длился сеанс, пересказывала ему свою биографию, в которой промелькнуло слишком много персонажей мужского пола. Но самым запоминающимся был Анджело Эспозито. Ей достаточно было лишь взглянуть на него, безукоризненно элегантного, крепко сложенного красавца с копной роскошных волос и обаянием Марчелло Мастроянни, чтобы понять – он не американец. Его манера держаться отличалась излишней эмоциональностью, а породистое аристократическое лицо напоминало прекрасных богов Древнего Рима. Они познакомились совершенно случайно: просто столкнулись на Пятой авеню – её дряхлый Bentley и его великолепный Jaguar Mark II («Всегда мечтала о такой машине!»). За полминуты до аварии она опустила солнцезащитный козырек с зеркалом, чтобы подкрасить губы и припудрить лицо. Тем зимним утром на ней было кремовое пальто с зелёными льняными отворотами и шляпка с зелёной вуалью и птицей. Ещё она захватила белую муфточку из песца, но всё равно дрожала от холода, выйдя из автомобиля. Анджело заметил это и сказал: «Buon giorno, милашка! Come sta?». Что значит: «Как делишки?». Пресвятая дева, это был голос настоящего мачо: властный итальянский акцент, от которого её тут же бросило в жар. За таким голосом она готова была следовать хоть на край света! «Вот что, – деловито произнёс он, – эту вашу тарахтелку мы воскресим за пару дней. А чтобы возместить моральный ущерб, я куплю вам шубку. Вы ведь не откажетесь от хорошей шубки? Только сначала назовите своё имя. Come ti chiami?»

Лицо у него было смуглое, открытое, и в выражении таилось нечто покровительственное, что ей пришлось по душе. Да, похоже, Анджело не составляло никакого труда завладеть безраздельным вниманием кого бы то ни было. Он приковывал к себе взгляды окружающих отчасти благодаря одежде, которая сидела на нем идеально. Его фигура, стройная и мускулистая, источала силу и чувственность, однако он выглядел неприрученным и немного опасным.

А Линда, не будь дурой, заставила его сдержать обещание, выбрав себе из журнала «Vogue» именно такую шубу, о какой мечтала: эффектную, из шкурок баргузинского соболя с насыщенно-тёмными ворсинками, изысканность которым придавал лёгкий оттенок седины со слегка голубоватым лунным отливом. Люди на такое оглядываются, а ей именно это и нужно было. Ей нравилось, когда на неё обращали внимание и удивлялись, как она осмеливается носить такие дорогие и вызывающие наряды.

Между молодыми людьми завязались сумасшедшие отношения, как в голливудских фильмах. Влюблённые появлялись на театральных премьерах, биеннале и светских раутах, где, как полагается, официанты разносили узкие бокалы с искрящимся шампанским. Её горящий взгяд всюду следовал за Анджело. При любой возможности она дотрагивалась до него, тёрлась плечом, стискивала руку и явно гордилась, что такой красивый и брутальный мужчина принадлежит одной ей.

Но ресторанам и приёмам для сливок общества, где подбиралась особая компания, они предпочитали оставаться наедине в уютной квартирке на Мэдисон Авеню, чтобы провести там незабываемые выходные, посвятив себя плотским утехам. «О Господи! – восклицала Линда. – Как же сильно я была влюблена в него. Глупая юность! В ней столько блаженного неведения.»

Тогда она пребывала в уверенности, что ей удалось приручить страстного итальянца, ведь в постели он был нежен, как котёнок. Однако она намекнула доктору Уилсону, что Анджело не отличался выносливостью, хотя и умел искусно компенсировать этот изъян тем, что много трепал языком! Правда, сейчас из всего потока его слов, жестов и эмоций она отчётливо помнила лишь: «Madonna Santa!!! Я, кажется, влюбился. Bambina Regina! Mamma mia!»

Да, работа у него тоже была, рассказывала Линда. Но Анджело о ней говорил мало. «Итальянцы живут не для того, чтобы работать», – уверял он. Говорят, что из них получаются лучшие в мире отцы. Но ей не довелось проверить это на деле.

Он пылинки с неё сдувал и купал в роскоши, но порой они кричали, били посуду, ругались, даже дрались и расставались со скандалами. Однако их войны заканчивались миром и они снова возвращались друг к другу. В таких случаях Анджело в знак примирения трогательно просил у неё прощения: в его голосе она слышала искреннее раскаяние. И, встав на колени, целовал ей руки. Он дарил ей роскошные корзины цветов вместе с другими чудесными подарками. Одним из последних было кольцо с изумрудом в золотой оправе в форме короны, украшенной бриллиантами. По его словам, за этот «символ вечной любви и верности», купленный в ювелирном магазине на 47-й улице, что рядом с Рокфеллер Центром, он заплатил целое состояние. «Но эта бестия всегда любил преувеличивать, – вспоминала Линда, закатывая глаза, – хотя нельзя не отметить, что со мной он всегда был очень терпелив».

Анджело Эспозито исчез из её жизни так же неожиданно, как и появился. Тем злосчастным утром он принял душ, побрился, надел костюм и галстук, как делал всегда. Выпил крепкий кофе, сидя за кухонным столом и слушая её болтовню, пока они завтракали, а перед тем, как выйти за порог, удивил тем, что, обхватив её лицо ладонями, наклонился и поцеловал в лоб. Это было так непривычно, он обыкновенно целовал её в губы или в шею. Но в тот день его горячие губы коснулись её лба. В тот момент она ощутила его искреннюю заботу о ней, словно он хотел дать знак, что она находится под его защитой и много значит для него. И испытала странное волнение и желание заплакать.

Тогда же, после завтрака, они и расстались. Он сказал, что ему надо срочно уехать из Нью-Йорка на неопределенный срок. Она не возражала – всё равно это бы ни к чему не привело. Но постоянно беспокоилась, что в один день случится нечто ужасное, поскольку уже месяц как стала догадываться о каких-то его сомнительных делишках. К тому же, однажды он проговорился, что врагов у него больше, чем друзей, потому что многие неудачники ему завидуют. Но он, мол, всегда действует в соответствии со своими принципами и обязательно доводит до конца дело, за которое взялся.

К огромному несчастью для неё, всё так и случилось: на следующий день в теленовостях сообщили, что Анджело Эспозито был застрелен на правом берегу Гудзона. «Полиция считала, что он стал жертвой криминальной разборки. Хотя кто знает, что там случилось на самом деле? У копов богатая фантазия! – усмехнулась она прискорбно. – Вечно выдают желаемое за действительное. Помню, как федералы допрашивали меня. Я рассказала им всё, что знала. «Получается, мисс Миллер, вы жили с человеком, о котором ровным счётом ничего не знали? – циничным тоном спросил один из фэбээровцев. «Я знала то, что мне нужно знать!» – резко ответила я, желая прекратить этот разговор. Я любила его, и это было главным. Всё остальное меня не касалось…»

Да, Анджело был, пожалуй, единственным, к кому Линда испытывала такие сильные чувства – не легкомысленную влюбленность, а нечто более глубокое. Все прошлые и будущие отношения казались ей пустыми и бессмысленными: ни за одного из «женихов» она так и не вышла замуж, а может, никогда и не собиралась этого делать.

«Все они были моими любовниками, доктор, – поясняла Линда, пожимая плечами, – но вела я себя крайне благоразумно и далеко не каждого ухажёра оставляла на ночь. К чему лишние пересуды?»

«Нет, детей у меня никогда не было, хотя любви в моей жизни было предостаточно. Я просто не беременела. Не знаю, почему… – говорила она, разводя руками. – То, что свершается внутри женщины – тайна, и вряд ли кто-то разгадает её».

В эти дни Линда пребывала то в унынии, то в экзальтации. Впрочем, её первое состояние нравилось Джозефу больше, ведь в восторженном состоянии она всячески пытается обольстить его, заглядывая в глаза и задерживая обожающий взгляд на нем, чем приводила его в замешательство. «Доктор Уилсон, почему вы так боитесь меня? Неужели это всё из-за идиотского этического кодекса, что висит в рамочке на стене приёмной? Там написано, что психоаналитик не имеет права заводить отношения с клиентом вне кабинета – рабочие, дружеские, романтические… Кто сочинил подобную чушь?»

Тем не менее её стремление к физическому контакту оставалось непобедимым. Можно ли ей подвинуть кресло поближе к столу? Почему бы «милому» доктору Уилсону несколько минут не подержать её за руку? Не будет ли он возражать, если они пересядут на кушетку? Не мог бы он обнять её? Она была настойчива в своих желаниях, ощущая особенно в последние годы, как уныло отцвела её жизнь, отчего ей безумно хочелось привнести в неё что-нибудь яркое, чтобы годы не казались прожитыми зря. Тем более что не осталось никого, кто смог бы доказать обратное.

«Я прошу прощения за своё поведение в прошлый раз, доктор Уилсон. Видимо, я перешагнула черту. Конечно, я согласна сохранить формальные отношения между врачом и пациенткой. И надеюсь, мы с вами останемся друзьями. Правда, у меня множество недостатков: я импульсивна, я вас шокирую, мне чужды условности. Но у меня есть и сильные стороны: я обладаю безошибочным чутьём на людей с благородством духа. И когда мне доводится встретить такого человека, я стараюсь не потерять его.

Как я себя чувствую? Меня больше волнует, как я сегодня выгляжу. О, благодарю вас, доктор. Вы истинный джентльмен. Как я провела праздники? Не спрашивайте! Майк бросил меня, сбежал к юной потаскушке, оставив коротенькую записку. Знаете, что в ней было? Еле разобрала его детские каракули: «Прости меня, Линда, но я не готов к моногамии. Можешь с этой минуты возненавидеть меня за правду». F*ck! Да большинство самцов не готово к моногамии! Знаю, что говорю, прожила не один десяток лет. Простите, я не имела в виду вас. Но скажите, доктор, что этот безмозглый кобель нашёл в ней? Хотя… не отвечайте, не надо… я и сама понимаю – молодость. Когда Майк с кислой миной принимал от меня подарки и всё время смотрел по сторонам, я ещё надеялась, что он такой, как все. Что будет верен мне, не предаст, не бросит, не искромсает душу в клочья… Мне следовало избавиться от ложных надежд, понять, что рано или поздно наступает время, когда женщина теряет своё обаяние и, как говорится, форму. Она уже не может похвастать своей красотой, но все ещё думает о мужчинах; только теперь ей приходится платить, понимаете? Она идёт на бесчисленные мелкие уступки, чтобы спастись от жуткого одиночества. Такая особа несчастна и смешна, требовательна и сентиментальна…

Но что мне, ровеснице шерстистых мамонтов, остаётся делать со своей древностью? Упс… молчу, молчу… как говорится, годы, мужчины и бокалы вина – это то, чему женщине не следует вести счёт. Хотя… чего там скрывать – я никогда не была пуританкой. А время здорово надрало мне задницу, отомстив, что не умела ценить его. И вот где я теперь оказалась: сижу в кабинете психоаналитика, истратив большую часть своих сбережений на жалких альфонсов. И лечение. Перепробовав, наверное, всё, за исключением крови младенцев: стволовые клетки, гиалуроновую кислоту, ботекс. Без толку! Мои морщины не собираются убираться, они на том же месте и, мне кажется, даже углубились! Но я не хочу превращаться в старуху. О, нет, прошу вас, не нужно сомнительных комплиментов: они мало что дают в решении проблем. С годами черствеешь, и многое уже не имеет значения, в том числе – вежливые комплименты.

Вы знаете, доктор, что такое жизнь? В чём её смысл? Зато я знаю – никакого смысла нет! Всё пшик и суета! (Тут Уилсон вспомнил излюбленное изречение старика Фрейда, гласившее: «Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или её ценностью – это может означать лишь то, что он болен»). Наше существование – полная чушь, бессмысленная трата времени, да и вообще – трагедия, исход которой предрешён. Сначала нас впускают в этот мир, мы взрослеем и встречаем друг друга, знакомимся и некоторое время идем по жизни вместе. Затем мы расстаёмся и исчезаем так же неожиданно, как появились. Вот он – печальный цикл: рождение, мучение, страдание, мышиная возня и, наконец, смерть. Ничего с этим не поделаешь, мой друг. И если я на самом деле отжила своё, то так тому и быть. Конец не пугает меня. Но ведь вы, дорогой Джозеф, не дадите мне уйти на тот свет во грехе? Я буду страшно огорчена, если вы мне откажете… Ах, да, я и забыла – дырявая голова, – что вы не священник, чтобы отпускать грехи. Очень жаль! Верю ли я в Господа? Говоря начистоту, не очень. Но я боюсь его!»

В 15:00 на приём к Джозефу записана мисс Харрис, бедняжка страдает из-за лишнего веса. Затем он примет мистера и миссис Тайлер, супружескую пару, стоящую на грани развода. И, наконец, в 17:00 его впервые посетит некий мистер Вуд. Причина обращения неизвестна. Пока.

Его пациенты, женщины и мужчины, с виду не отчаявшиеся и несчастные, а уверенные в себе, дорого одетые люди. Но их разум – подчинён навязчивой мысли или желанию. Большинство из них хочет одного – вернуть кусочек старого доброго прошлого, даже если оно уже протухло. Снова жаждет пережить любовную тоску, готово наступать на одни и те же грабли и бросаться с головой в омут. Другие пытаются избежать различных проблем: одиночества, презрения к себе, головных болей, импотенции, сексуальных отклонений, избыточного веса или анорексии, перенапряжения, горя, колебаний настроения, раздражительности и депрессии. Этим заблудившимся людям нужен хороший психотерапевт, чтобы выбраться за пределы собственной головы и взглянуть со стороны на клубящиеся там мысли. И смиренно открывшись Уилсону, они посвящают его в свои скорби, тянут одну заунывную песню: «Хочу ещё раз увидеть её», «Хочу, чтобы он вернулся – я так одинока!», «Хочу, чтобы она знала, как я люблю её и как раскаиваюсь, что никогда не говорил ей об этом», «Хочу иметь детство, которого у меня никогда не было», «Хочу снова стать молодой и красивой», «Хочу, чтобы меня любили и уважали. Хочу, чтобы моя жизнь имела смысл. Хочу чего-то добиться, стать знаменитым, чтобы обо мне помнили»…

Так много желаний! Боли! Тоски!

Во время сеанса терапии некоторые, особенно новички, конфузятся, рассказывая о своих проблемах, другие же, наоборот, впадают в неуместное красноречие и говорят много такого, что вообще не относится к делу, отчего порой его кабинет содрогается от эмоций, а старик Фрейд раздражённо отворачивается, сердито затыкая уши пальцами. А Джозефу приходится с этим жить, проявляя терпение и выслушивая самые сокровенные желания своих пациентов, хотя большинство из них никогда не исполнится: невозможно вновь стать молодым, остановить старость, вернуть ушедших; наивны мечты о вечной любви, непреходящей славе, о самом бессмертии. И нельзя избежать боли, потому что боль есть часть жизни. Но постойте! Не всё так трагично. Ведь многие – не без его помощи – смогут научиться жить в этом состоянии, быть счастливыми по-своему. Это случится тогда, когда умолкнут голоса в их сознании, твердившие им как мантру: ты лузер, ты всех разочаровал, ты негодяй и урод…

Он много работал. И когда вследствие долгих часов напряжения на него наваливалась смертельная усталость и мысли начинали путаться, наскакивать одна на другую, не позволяя ему сосредоточиться, он неизменно слышал скрипучий голос Зигмунда:

– Расслабьтесь, коллега. Вы пашете как лошадь, гробя своё драгоценное здоровье. Этак вы и до Рождества не дотянете. Знал я одного такого «пахаря». Упрямый был малый, никого не слушал. Тоже работал на износ, и в один день – пфф!!! Сломал себе хребет. Не успел насладиться плодами своих дел… А ведь запросто мог бы, если бы умел остановиться… И потом, как вам удаётся терпеть, когда вас обстоятельно рассматривают по восемь часов в день? Никогда не мог выносить подобной пытки! И нашёл от неё верное средство. Да, вы совершенно правы. Я о кушетке! Достаточно длинной, чтобы вытянуть ноги, но и достаточно твёрдой, чтобы пациент не уснул. Устраиваешься за его головой: пусть человек расслабится, пусть ничто его не отвлекает. И пусть себе болтает, что хочет, не нужно его ни о чём расспрашивать. Вот он, мой метод свободных ассоциаций, обнажающий подсознание и помогающий обнаруживать глубинные корни человеческих проблем… Читали эту статью? Нет? «Журнал психиатрии». Я бы незамедлительно прислал вам копию при других обстоятельствах…

Хорошо ему умничать со стены!

Сегодняшний день доктора Уилсона протекал монотонно. Приходил мистер Тернер и всё жаловался, что день за днём люди его разочаровывают. Потом явилась миссис Смит и с тусклым выражением лица изложила полдюжины новых причин для очередного уныния. Непрерывные головные боли мистера Эванса стали носить периодический характер, но он продолжал хандрить, несмотря на все старания Уилсона, который переживал, что его терапия не оказывает должного эффекта. А Майк – последняя любовь мисс Миллер – кто бы мог подумать? – теперь постоянно следует за ней, начиная досаждать назойливостью.