Последний из могикан

– Это ложь, – сказал он. – У меня не было сына. Тот, кого так называли, забыт: у него была бледная кровь, это не кровь гурона. Злой, лукавый чиппевей обольстил мою жену. Великий Дух сказал, что род Уиссе-ентуша должен окончиться. Уиссе-ентуш счастлив, что зло его рода кончится вместе с ним. Я все сказал.

Это был отец трусливого молодого индейца. Он оглянулся вокруг, как бы ища одобрения своему стоицизму в глазах слушателей. Но суровые обычаи индейцев предъявляли требования, слишком тяжелые для слабого старика. Выражение его глаз противоречило образным и хвастливым словам, каждый мускул его морщинистого лица дрожал от муки. Простояв минуту, как бы наслаждаясь своим горьким триумфом, он повернулся, точно ослабев от взглядов людей, и, закрыв лицо плащом, бесшумной поступью вышел из хижины, чтобы в тишине своего жилища найти сочувствие со стороны такого же старого несчастного существа – своей жены.

Индейцы, верящие в наследственную передачу добродетелей и пороков, предоставили ему возможность уйти среди общего молчания. Затем один из вождей отвлек внимание присутствующих от этого тягостного зрелища и сказал веселым голосом, обращаясь из вежливости к Магуа как к новоприбывшему:

– Делавары бродят вокруг моей деревни, как медведи около горшков с медом. Но разве кому-нибудь удавалось застать гурона спящим?

Лицо Магуа было мрачнее тучи, когда он воскликнул:

– Делавары с озер?

– Нет. Те, которые живут на своей родной реке. Один из них вышел за пределы своего племени.

– Сняли с него скальп мои юноши?

– Его ноги оказались выносливыми, хотя руки лучше работают мотыгой, чем томагавком, – ответил другой, указывая на неподвижную фигуру Ункаса.

Вместо того чтобы проявить любопытство и поспешить насладиться лицезрением пленника, Магуа продолжал курить с задумчивым видом. Хотя его удивили факты, которые сообщил в своей речи старик отец, тем не менее он не позволил себе задавать вопросы, отложив это до более подходящего момента. Только после значительной паузы он вытряхнул пепел из трубки, засунул томагавк за пояс и встал, первый раз бросив взгляд в сторону пленника, который стоял немного позади него. Настороженный, хотя и с виду безучастный ко всему, Ункас заметил это движение; он внезапно повернулся к свету; взгляды их встретились. Почти целую минуту оба смелых и неукротимых воина твердо смотрели друг другу в глаза, и ни тот ни другой не выказал ни малейшего признака слабости перед свирепым взглядом противника. Фигура Ункаса стала как бы еще больше, а ноздри его расширились, как у загнанного зверя, приготовившегося к отчаянной защите; но так непоколебима была его поза, что его нетрудно было принять за превосходное изваяние бога войны его племени. Вызывающее выражение на лице Магуа сменилось злорадством, и он громко произнес грозное имя:

– Быстроногий Олень!

Все воины вскочили на ноги, когда было произнесено это хорошо им знакомое прозвище, и на некоторое время удивление взяло верх над стоическим спокойствием индейцев. Ненавистное и тем не менее уважаемое имя было повторено всеми воинами и прозвучало даже за пределами хижины. Женщины и дети, ожидавшие у входа, подхватили его дружным эхом, за которым последовал пронзительный, жалобный вой.

Этот вой не затих еще окончательно, когда волнение мужчин улеглось. Все снова заняли свои места, как бы стыдясь того чувства изумления, которое они выказали. Но прошло еще много времени, прежде чем они перестали бросать любопытые взгляды на воина, так часто доказывавшего свою доблесть в битвах с гуронами.

Ункас наслаждался победой, но торжество его не выражалось ничем, кроме спокойной презрительной улыбки.

Магуа заметил эту улыбку и, подняв руку, погрозил пленнику; серебряные украшения, подвешенные к его браслету, бренчали, когда он мстительно воскликнул по-английски:

– Могиканин, ты умрешь!

– Целебные воды никогда не вернут к жизни мертвых гуронов, – ответил Ункас делаварским певучим говором, – быстрая река омывает их кости; их мужчины – бабы, их женщины – совы. Ступай позови своих гуронских собак, чтобы они могли посмотреть на воина. Мое обоняние оскорблено – оно слышит запах крови труса.

Последний намек глубоко задел индейцев – обида была велика. Многие понимали странный язык, на котором говорил пленник. Хитрый Магуа оценил свое преимущество и немедленно использовал его. Сбросив с плеч легкую одежду из кожи, он простер руку вперед, и его опасное, коварное красноречие полилось бурным потоком. Как бы ни было ослаблено влияние Магуа на племя случайными промахами и дезертирством из рядов племени, его мужество и ораторский талант были велики. У него всегда находились слушатели, и ему редко не удавалось убедить их. Теперь же его талант подкреплялся охватившей его жаждой мести.

Прежде всего он рассказал о событиях, сопровождавших нападение на остров у Гленна, о смерти своих товарищей и бегстве самых опасных врагов племени. Затем описал вид и расположение горы, куда он отвел тех пленников, которые попали в их руки. О своих собственных зверских намерениях по отношению к девушкам и о своем неудавшемся коварстве он не упомянул, но рассказал о внезапном нападении отряда Длинного Карабина и роковом исходе схватки. Здесь он сделал паузу и оглянулся вокруг. Как обычно, все глаза были устремлены на него. Все эти смуглые фигуры казались статуями: так неподвижны были их позы и так напряжено внимание.

Затем Магуа понизил голос, до сих пор сильный и звонкий, и коснулся заслуг умерших. Ни одного качества, способного возбудить симпатию в индейцах, он не упустил из виду. Один никогда не возвращался с охоты с пустыми руками, другой был неутомим в погоне за неприятелем. Этот храбр, тот щедр… Словом, он так искусно рассыпал похвалы умершим, что сумел возбудить сочувствие в каждом из членов племени.

– Лежат ли кости моих юношей, – заключил он, – на кладбище гуронов? Вы знаете, что нет. Их души ушли в край заходящего солнца и уже пересекают великие воды на пути к счастливой стране вечной охоты. Но они отправились в путь без запасов пищи, без ружей, без ножей, без мокасин, нагие и нищие. Можно ли это допустить? Должны ли их души войти в страну справедливости подобно голодным ирокезам и трусливым делаварам или они встретят своих друзей с оружием в руках и одеждой на плечах? Что подумают наши отцы, увидев, чем стали племена вейандотов? Они окинут наших детей мрачным взглядом и скажут им: «Ступайте! Под именем гуронов пришли сюда чиппевеи». Братья, мы не должны забывать умерших! Нагрузим спину этого могиканина, пока он не зашатается под тяжестью наших даров, и пошлем его вслед за моими юношами. Они взывают к нам о помощи; они говорят: «Не забывайте нас». Когда они увидят душу этого могиканина, идущую вслед за ними, изнемогая под своей ношей, они поймут наши намерения. Тогда они будут счастливы, и наши дети скажут: «Так поступали наши отцы со своими друзьями, так же и мы должны поступить с ними». Что значит один ингиз? Мы убили много ингизов, но земля все еще не напиталась их кровью. Пятно на имени гурона может быть смыто только кровью индейца. Этот делавар должен умереть!

Магуа так искусно затронул своей речью симпатии слушателей, что всякое чувство гуманности было окончательно подавлено жаждой мести. Один воин с диким и свирепым лицом проявлял особенно горячее внимание к словам оратора. Его лицо попеременно отражало волновавшие его чувства, пока наконец не застыло в злобной гримасе. Когда Магуа кончил речь, воин вскочил со своего места, вскрикнул, и в то же мгновение при свете факела сверкнул его томагавк, которым он быстро взмахнул над своей головой. Его движение и крик были так неожиданны, что словами уже нельзя было помешать его намерениям. Казалось, будто яркий луч света вдруг сверкнул из его руки, и в тот же момент его пересекла какая-то темная резкая линия. Это гурон метнул свой томагавк, а рука Магуа отклонила его от цели. Быстрое и ловкое движение вождя не запоздало. Острое оружие перерубило боевое перо на головном уборе Ункаса и пробило насквозь хрупкую стену хижины, как будто было пущено какой-нибудь страшной метательной машиной.

Дункан, видя угрожающий жест индейца, вскочил на ноги, преисполненный самых благородных намерений по отношению к своему другу. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что удар не достиг цели, и его ужас сменился восхищением: Ункас спокойно стоял, глядя в глаза своему врагу холодно и твердо. Затем, как бы сожалея, что враг столь неискусен, он улыбнулся и пробормотал несколько презрительных слов на своем языке.

– Нет, – сказал Магуа, удостоверившись, что пленник невредим, – солнце должно осветить его позор, женщины должны видеть, как будет трепетать его плоть, иначе наша месть уподобится ребяческой забаве. Уведите его туда, где царит безмолвие. Посмотрим, может ли делавар спокойно проспать ночь, зная, что на следующее утро он должен умереть!

Молодые люди, на обязанности которых лежало стеречь пленника, немедленно связали ему руки ивовыми прутьями и повели из хижины посреди глубокого, зловещего молчания. Только в тот момент, когда Ункас был уже в дверях, он слегка замедлил твердую поступь, и в быстром и высокомерном взгляде, которым он окинул врагов, Дункан с радостью заметил выражение, свидетельствующее о том, что надежда на спасение не окончательно покинула его.

Магуа был слишком доволен успехом и поглощен своими тайными планами, чтобы продолжать расспросы; запахнув плащ на груди, он также ушел из хижины, не продолжая разговора, который мог оказаться роковым для его соседа. Несмотря на всевозрастающее негодование, природную твердость и беспокойство об участи Ункаса, Хейворд все-таки почувствовал облегчение, когда этот опасный и хитрый враг исчез.

Возбуждение, вызванное речью Магуа, постепенно улеглось. Воины заняли свои места, и облака дыма снова наполнили хижину. Прошло с полчаса. Никто не произнес ни слова, не повернул головы. Царило глубокое сосредоточенное молчание, всегда наступающее после бурной сцены у необузданных и пылких людей, в то же время отличающихся большим самообладанием.

Когда вождь, просивший помощи Дункана, выкурил свою трубку, он сделал, и на этот раз успешную, попытку уйти из хижины, пригласив молчаливым жестом мнимого лекаря следовать за ним.

Пройдя сквозь клубы дыма, Дункан с радостью вдохнул свежий воздух прохладного летнего вечера.

Вместо того чтобы пойти между хижинами, где Хейворд производил свои безуспешные поиски, спутник его свернул в сторону и направился к подошве горы, возвышавшейся над поселком; подниматься на гору пришлось по извилистой узкой тропинке. На прогалине мальчишки возобновили свои игры. Пламя костров освещало путь вождя и Дункана, делая суровый пейзаж еще более мрачным. Они вошли в расселину, поросшую кустарником. Как раз в этот момент вспыхнувшее могучее пламя костра ярко осветило всю окрестность, и какое-то темное таинственное существо неожиданно встало на их пути.

Индеец остановился.

Большой черный шар начал двигаться совершенно необъяснимым для Дункана образом. Пламя снова усилилось, его свет упал на таинственное существо. Теперь даже Дункан узнал его по беспокойным и неуклюжим телодвижениям. Это был медведь. Он громко и свирепо заревел, но не выказывал других признаков враждебности. Гурон был, по-видимому, уверен в мирных намерениях странного пришельца; внимательно посмотрев на него, он спокойно продолжал свой путь.

Дункан знал, что ручные медведи часто живут у индейцев, и тоже спокойно следовал за своим спутником, предполагая, что этот медведь – любимец племени. Гурон прошел мимо зверя, не теряя времени на дальнейшие наблюдения. Но Хейворд невольно оглядывался на медведя, боясь нападения сзади. Его беспокойство нисколько не уменьшилось, когда он увидел, что медведь бежит за ними по тропинке. Он хотел заговорить, но в эту минуту индеец, отворив дверь из древесной коры, вошел в пещеру, находившуюся в глубине горы.

Дункан шагнул вслед за ним, радуясь возможности поставить хотя бы легкую преграду между собой и медведем, как вдруг почувствовал, что дверь вырывают из его рук, и опять увидел косматую фигуру. Они находились теперь в узкой длинной галерее среди двух скал; уйти оттуда, не встретившись с животным, было невозможно. Молодой человек быстро шел вперед, стараясь держаться как можно ближе к своему проводнику. Медведь ревел время от времени, идя за ним, и раза два клал ему на плечи свои громадные лапы.

Трудно сказать, как долго выдержали бы нервы Хейворда, попавшего в такое необыкновенное положение, но, к счастью, перед глазами его замерцал слабый свет, и вскоре они дошли до места, откуда он исходил.

Огромная пещера в глубине скалы была кое-как приспособлена для жилья. Перегородки сделали из камней, ветвей и древесной коры. Отверстие наверху давало доступ дневному свету, а ночью жилище освещалось кострами и факелами, заменявшими дневной свет. Сюда гуроны складывали большую часть своих ценных вещей, общее достояние всего племени. Сюда же, как оказалось, была перенесена и больная женщина, одержимая злым духом. Думали, что мучившему ее бесу будет труднее совершать свои нападения на нее через каменные стены, чем через крыши хижин, сделанные из ветвей. Помещение, в которое попали Дункан и его проводник, было целиком отведено для больной.

Проводник подошел к ее ложу, около которого стояло несколько женщин. Среди них Хейворд с удивлением увидел Давида.

Одного взгляда на больную было достаточно для мнимого врача, чтобы убедиться, что ее болезнь требует настоящих медицинских познаний. Она лежала как бы в параличе, равнодушная ко всему окружающему. Хейворд не испытывал стыда, так как видел, что жизнь больной нисколько не зависит от успеха или неудачи его лечения. Легкие угрызения совести, которые он чувствовал раньше, сразу утихли, и он стал готовиться к выполнению своей роли. Однако Дункан заметил, что его предвосхитили и желают испробовать на больной могущество музыки.

Гамут в ту минуту, как вошли посетители, собирался излить свою душу в пении; подождав немного, он начал гимн, который мог бы совершить чудо, если б только вера имела в данном случае какое-нибудь значение. Ему позволили допеть до конца, так как индейцы относились с уважением к его воображаемой помощи. Хейворд был очень рад этой отсрочке. Когда замирающие звуки гимна донеслись до его слуха, он невольно отскочил, услышав, что кто-то позади него повторяет их замогильным голосом. Оглянувшись, он увидел, что косматое чудовище, сидя в тени пещеры, беспокойно и неуклюже раскачивается и повторяет тихим рычанием звуки гимна.

Трудно описать впечатление, произведенное на Давида таким странным эхом. Глаза его широко раскрылись, голос внезапно пресекся от изумления… Под влиянием чувства, скорее похожего на страх, чем на удивление, он громко крикнул Хейворду: «Она близко и ждет вас!» – и стремительно выбежал из пещеры.

Глава XXV

Миляга. А у вас роль Льва переписана? Вы мне теперь же ее дайте, а то у меня память очень туга на ученье.

Пигва. Тут и учить-то нечего, и так сыграешь, тебе придется только рычать.

Шекспир. «Сон в летнюю ночь»

Эта сцена представляла собой странное сочетание смешного с торжественным. Животное продолжало раскачиваться, по-видимому, нисколько не уставая; но его смешные попытки подражать мелодии, напеваемой Давидом, прекратились, лишь только последний покинул пещеру. Слова Гамута, брошенные им на родном языке, как показалось Дункану, имели тайный смысл, хотя ничто из окружающего не помогало обнаружить предмет его поисков. К ложу больной подошел вождь и дал знак удалиться женщинам, собравшимся толпой, чтобы посмотреть на искусство незнакомца. Женщины послушались безропотно, но неохотно. Когда замолкло эхо, разбуженное хлопнувшей в отдалении дверью, вождь указал на больную, которая была его дочерью, как оказалось впоследствии, и сказал:

– Пусть брат мой покажет свою силу.

Призванный столь повелительно к исполнению принятой на себя роли, Хейворд с тревогой подумал, что малейшее колебание может оказаться опасным. Он постарался припомнить своеобразные заклинания и странные обряды, коими индейские колдуны прикрывают обыкновенно свое невежество и бессилие. Более чем вероятно, что в том состоянии смятения, в котором пребывал Дункан, он мог тут же допустить какую-нибудь роковую ошибку, если бы грозный рев четвероногого не остановил его в самом начале. Три раза он возобновлял свои попытки и всякий раз встречал то же непонятное сопротивление, причем при каждом перерыве рев животного казался все более диким и грозным.

– Демоны ревнуют, – сказал гурон, – я ухожу. Брат, эта женщина – жена одного из моих самых храбрых воинов, поступи с ней справедливо… Тише, – сказал он раздраженному зверю, – я ухожу.

Дункан остался в мрачном, пустынном помещении наедине с беспомощной больной и опасным зверем. Последний прислушивался к движениям индейца с тем смышленым видом, которым отличаются медведи, пока новый звук эха не возвестил, что вождь вышел из пещеры. Тогда медведь повернулся, подошел переваливаясь к Дункану и уселся напротив него в своей обычной позе.

Молодой человек оглянулся вокруг в поисках оружия, чтобы отразить нападение, которого он ожидал.

Но настроение зверя, по-видимому, внезапно изменилось. Он уже не рычал, не выказывал никаких других признаков гнева; все его громадное косматое тело тряслось как бы от какого-то странного внутреннего волнения, неуклюжими передними лапами он тер свою словно ухмыляющуюся морду. Хейворд не сводил глаз с медведя и вдруг увидел, как страшная голова упала набок и на ее месте появилось добродушное лицо разведчика.

– Tсc! – сказал осторожный житель лесов, прерывая восклицание Хейворда. – Негодяи бродят вокруг.

– Скажите, что означает этот маскарад и почему вы решились на такое отчаянное предприятие?

– Ах! Бывают случаи, когда приходится отложить в сторону и благоразумие и расчет, – ответил разведчик. – Но так как всякая история должна начинаться с начала, то я расскажу вам все по порядку. После того как мы расстались, я поместил коменданта и сагамора в старой хижине бобра; там они в большей безопасности от гуронов, чем в крепости Эдвард: северовосточные индейцы продолжают почитать бобров, так как индейцы еще не занялись торговлей. Потом мы с Ункасом, как было уговорено, пошли к индейскому лагерю. Вы не видели Ункаса?

– Видел, к великому своему огорчению. Он взят в плен и приговорен к смерти. Казнь должна совершиться на рассвете.

– Я предвидел, что такова будет его судьба, – проговорил разведчик уже не таким веселым тоном, как прежде. Но вскоре голос его приобрел обычную твердость, и он продолжал: – Его несчастье, собственно, и привело меня сюда, потому что нельзя оставить в жертву гуронам такого чудесного малого. Вот обрадовались бы негодяи, если б могли привязать сразу к одному столбу Быстроногого Оленя и Длинного Карабина, как они называют меня. Хотя я никогда не мог понять, почему они назвали меня так: между «оленебоем» и канадским карабином такая же разница, как между мелом и кремнем…

– Рассказывайте по порядку, – нетерпеливо перебил его Хейворд, – ведь мы не знаем, когда могут вернуться гуроны.

– Нечего их бояться. Они знают, что «исцелителю» надо дать время. У нас не будет никакой помехи, как у проповедника в начале двухчасовой беседы… Итак, мы с Ункасом наткнулись на плутов, которые возвращались в селение. Мальчик зашел слишком далеко для разведки. Впрочем, его нельзя и осуждать за это, так как кровь у него горячая, к тому же один из гуронов оказался трусом, бежал и таким образом завел его в засаду.

– Но этот гурон дорого поплатился за свою слабость!

Разведчик многозначительно провел рукой по горлу и кивнул, как бы говоря: «Я понимаю смысл ваших слов». Затем он продолжал:

– После исчезновения мальчика я, как вы можете судить, бросился на гуронов. Между мной и двумя из отставших произошла стычка, но это не относится к делу. Итак, после того как я застрелил этих чертей, я подошел без всякого затруднения к хижине. Счастье благоприятствовало мне и привело как раз к тому месту, где один из самых знаменитых колдунов этого племени одевался, как мне хорошо известно, для серьезной борьбы со злым духом. Ловкий удар по голове ошеломил обманщика. Потом я набил ему рот орехами, чтоб он не вздумал кричать, привязал его между двумя молодыми деревцами, воспользовался его вещами и принял на себя роль медведя, чтобы иметь возможность продолжать дело.

– И вы сыграли роль удивительно: сам медведь был бы посрамлен вашей игрой.

– Боже мой, майор, – возразил польщенный житель лесов, – плохой бы я был охотник, если б, изучая так долго в пустыне повадки и нравы животных, не сумел их изобразить! Будь это дикая кошка или настоящая пантера, я устроил бы вам представление, на которое стоило бы посмотреть. А такое неуклюжее животное изобразить и вовсе не трудно… Но где же девушка?

– Бог знает! Я побывал во всех хижинах поселения и не нашел ни малейшего следа.

– Вы слышали, что сказал певец, покидая нас: она близко! Простофиля испугался и спутал поручение, но его слова имеют глубокий смысл. Медведь должен уметь лазить – поэтому я загляну через стены. Может быть, в этих скалах скрыты горшки с медом, а я, как известно, животное, любящее покушать сладенького.

Разведчик оглянулся, смеясь над собственной шуткой, и стал влезать на перегородку, подражая неуклюжим движениям медведя. Но едва он добрался до верха, как сделал знак Хейворду, чтобы тот молчал, и спустился вниз чрезвычайно поспешно.

– Она здесь, – шепнул он, – и вы найдете ее за этой дверью. Я сказал бы несколько слов утешения бедняжке, да боюсь, чтоб она не сошла с ума при виде такого чудовища, хотя следует признаться, что и вы, майор, не очень-то привлекательны в этой раскраске.

Дункан, стремительно бросившийся было к двери, остановился мгновенно, услышав столь обескураживающие слова.

– Разве я так отвратителен? – спросил он с печальным видом.

– Волка вы не напугаете и английским гвардейцам не помешаете дать залп, но я видел вас более красивым. Ваше лицо, разукрашенное разноцветными полосами, может, пожалуй, показаться недурным индейским женщинам, но белокожие девушки отдают предпочтение людям одинакового цвета с ними. Смотрите, – прибавил он, указывая на трещину в скале, откуда вытекала вода, образуя маленький источник кристальной чистоты, – вы легко можете избавиться от мазни сагамора, а когда возвратитесь, я попробую разукрасить вас по-новому. Колдуну так же привычно изменять свою окраску, как щеголю менять одежду.

Осторожному охотнику не пришлось слишком долго убеждать Хейворда. Он еще говорил, а Дункан уже приступил к умыванию. В одну минуту с лица его исчезли все страшные и комические черты, и юноша снова появился в том виде, каким одарила его природа. Приготовившись таким образом к свиданию с любимой, он поспешно простился с товарищем и исчез в указанном направлении. Разведчик снисходительно смотрел ему вслед, покачивая головой и бормоча всякие пожелания, потом хладнокровно занялся исследованием состояния кладовой гуронов. Пещера, между прочим, служила и для хранения охотничьей добычи.

У Дункана не было иного проводника, кроме слабого света, мерцавшего вдали, но этот свет служил полярной звездой для влюбленного. При помощи этого света он добрался до цели своих стремлений – другого отделения пещеры, предназначенного для содержания такой важной пленницы, как дочь коменданта крепости Уильям-Генри. Помещение было заставлено многочисленными вещами, награбленными при захвате злосчастной крепости. Среди всего этого хаоса Дункан увидел Алису, бледную, встревоженную, перепуганную, но прекрасную. Давид уже подготовил ее к его посещению.

– Дункан!.. – вскрикнула она дрожащим голосом, словно пугаясь собственных слов.

– Алиса!.. – ответил он, перепрыгивая через сундуки, ящики, оружие и мебель.

– Я знала, что вы не покинете меня, – сказала она, взглянув на него, и румянец показался на мгновение на ее печальном лице. – Но вы один! Как ни благодарна я вам за память, мне все же хотелось, чтобы вы были не один.

Дункан, заметив, что она дрожит и еле держится на ногах, ласково заставил ее сесть и рассказал ей все главные события, уже известные читателю. Алиса слушала его, задыхаясь от волнения; когда молодой человек упомянул о горе несчастного отца, слезы потекли по щекам дочери ручьями, словно она никогда не плакала прежде. Но нежность Дункана скоро успокоила взрыв ее чувств, и она выслушала его до конца внимательно, хотя и не совсем спокойно.

– А теперь, Алиса, – прибавил молодой человек, – многое зависит только от вас. С помощью нашего опытного, неоценимого друга, разведчика, мы можем уйти от этого дикого племени, но для этого потребуется все ваше мужество. Помните, что вы возвратитесь в объятия вашего отца, помните, что его счастье, так же как и ваше, зависит от ваших усилий!

– Я на все готова ради отца, которому стольким обязана!