Под Южным крестом

– Значит, мы идем не на Суматру, а в Австралию? – вскричал Фрикэ, видя, что его предположение оправдалось.

– Да, – невозмутимо вымолвил капитан.

– А если я не подпишу акта? – спросил Фрикэ, едва сдерживая крик негодования.

– Тогда, к сожалению, я вынужден буду продержать вас здесь без пищи и воды до тех пор, пока голод и жажда не дадут вам лучший совет.

– Вы самый последний из плутов! – крикнул в бешенстве Фрикэ.

– О, как французы болтливы! Поймите, это лишние слова, а время все-таки деньги. Скажите ваш окончательный ответ.

– Если бы не веревки, я задушил бы вас, вот мой ответ, – сказал Фрикэ и отвернулся.

– Как вы вспыльчивы, молодой человек. Я мог бы преспокойно послать вас путешествовать на дно океана, но это не скрепит акта перепродажи, и потому я подожду. До свидания, через два дня хорошего поста мы опять поговорим.

Американец насмешливо поклонился и вышел.

– И это моряк, капитан! – с негодованием сказал Пьер, молчавший до сих пор. – Позор, позор для всего американского торгового флота!

– Знаешь, старина, дела наши улучшаются!

– Как? – вскричал изумленный Пьер. – Разве тебе приятно умереть с голоду?

– Пьер, милый мой, ты старый боцман, бравый матрос и не можешь догадаться, что бандит находится в невыгодном положении. Он не может нас выбросить за борт, ведь для входа в порт ему нужны документы, дубликаты тех, которые остались у португальских властей, с моей подлинной подписью о перепродаже работников. Если у него не будет этого документа, то как только станет известно, что «Лао-Дзы» не прибыл на Суматру, его сейчас же арестуют.

– Понимаю. Значит, этому кашалоту туго придется.

– Разумеется, иначе мы давно бы пошли на завтрак акулам.

– Тсс! – вдруг произнес Пьер, прислушиваясь. – Мы, кажется, пошли под парами.

Это обстоятельство, казалось бы незначительное, произвело большое впечатление на друзей.

Вот что произошло со дня их заключения.

«Лао-Дзы», подняв все паруса, взял обычный курс из Макао в Сидней. Этот путь, которым идут все суда, ведет сначала на остров Люцон, один из Филиппинских островов, затем опускается по каналу, который отделяет Люцон от Минданао, входит в океан, пересекает экватор на меридиане Анахоретовых островов и, описав отлогую кривую, кончается у Сиднейской бухты.

Таким образом, весь путь похож на гигантскую букву S, где Макао верхняя точка, Сидней нижняя, а середина кривой приходится как раз на экватор.

Первую половину пути «Лао-Дзы» прошел блестяще. Попутный муссон гнал его со скоростью девять и даже десять узлов. Скоро пароход достиг экватора и вдруг попал в полосу безветрия. Капитан, боясь надолго заштилеть в этих широтах, тотчас велел развести пары. Но для того, чтобы сократить путь, топливо и припасы, он решил не описывать вторую половину кривой, а идти по прямой линии. Его новый путь шел через острова Адмиралтейства, пролив Дампиера и архипелаг Луизиады.

Этот путь был настолько рискованный, что ни один моряк никогда не избрал бы его. Но американец, как азартный игрок, шел ва-банк и не принимал во внимание водный лабиринт коралловых рифов, которого так страшатся моряки. Он приказал только, для успокоения, кидать лот[6] с обоих бортов, хорошо понимая, что это не спасет «Лао-Дзы», если встретятся рифы.

Такое легкомыслие не могло благополучно обойтись. На выходе из канала Дампиера американец направил пароход на мыс главного острова из группы Люзанских, и вдруг судно получило страшный подводный удар. Крик ужаса вырвался у сотни несчастных китайцев, запертых на нижней палубе, когда широкая струя воды ринулась в пробоину.

Капитан остановил машину и спустил двух водолазов для осмотра подводной части парохода. Они убедились, что киль сильно пострадал, но обшивка надежна и, кроме пробоины, нигде больше не повреждена. Отверстие заделали, и капитан скомандовал «вперед».

Увы! «Лао-Дзы» остался на месте безмолвен и недвижим: машина не работала. Очевидно, толчок нанес ее сложному механизму какое-то серьезное повреждение.

Тем временем начал дуть ветерок. Капитан решил воспользоваться им и поставил паруса. «Лао-Дзы» потихоньку двинулся вперед.

Ветер постепенно свежел, поднялись волны. На «Лао-Дзы», как будто издеваясь над опасностью, были подняты все паруса.

Так прошла ночь. Наутро послышался зловещий шум прибоя.

– Право на борт! – бешено закричал капитан.

Но было поздно. «Лао-Дзы» на полном ходу выскочил на самую середину коралловой мели. Раздался страшный треск; пароход застонал, раза два покачнулся и плотно уселся на рифах. Судно спело свою последнюю песню.

Капитан, увидев это и не желая предпринимать бесполезных попыток сняться, распорядился спустить на воду лучшую шлюпку. Взяв белый экипаж корабля, вооруженный с головы до ног, деньги, припасы и воду, он горестно махнул рукой и оставил погибавший пароход.

Понимая, что «Лао-Дзы» продержится недолго, что вскоре он лопнет по швам и волны разнесут его по щепкам, негодяй ни на минуту не задумался о судьбе несчастных эмигрантов, заботясь только о своей шкуре.

Малайцы, бенгальцы, индусы, составляющие половину команды парохода, обезумели от ужаса при виде капитана, удалявшегося на шлюпке с белыми матросами, и метались с воплями по палубе, хлопоча около оставшихся лодок.

Крики и стоны, несшиеся с нижней палубы, где были заключены китайцы, вдруг смолкли. Что стало с несчастными двумястами китайцами? Неужели вода уже залила их?

Поспешность, с которой белые оставили погибающее судно, объяснялась очень просто: несчастные, по распоряжению капитана запертые в душном помещении лицом к лицу с опасностью, были бы ужасны, если бы освободились и по заслугам отплатили своим мучителям. Капитан был знаком с результатами нескольких возмущений эмигрантов, доведенных до отчаяния. Они становились у решетки, упираясь в нее спинами, и через несколько часов нечеловеческих усилий, беспрерывно толкая ее, пробивали брешь и разбегались по судну, не щадя никого.

Какое дело было бандиту до жизни двухсот человек? Он застраховал свой живой груз также, как и пароход.

Однако то, чего он страшился, случилось. Когда они отплывали, решетка, закрывавшая ход в помещение эмигрантов, разлетелась вдребезги, и из черного, зиявшего как бездна, отверстия появились изможденные, изнуренные, полузадохнувшиеся существа с безумно блуждающими глазами.

Шатаясь, как пьяные, ослепленные дневным светом, они разбежались по палубе, смешавшись с толпой цветных матросов, хлопотавших около шлюпок. Первые китайцы упали мертвыми, обагрив кровью палубу. Человек пятьдесят, увидев, что шлюпка капитана уже отплыла, а другие еще не готовы к спуску, бросились в море, вплавь догоняя американца.

Но янки были не так глупы, чтобы позволить отнять у себя шлюпку. Они встретили китайцев градом пуль, сабельных ударов, за несколько минут успокоив навеки человек двадцать. Остальные, увидев бесполезность попытки, поплыли обратно на корабль, а шлюпка с бандитами быстро скрылась из виду.

Когда пловцы вернулись на «Лао-Дзы», палуба была усеяна трупами индусов и малайцев, на которых пленники выместили свою злобу.

А Фрикэ и Пьер, связанные, по-прежнему лежали на старом месте. В минуту аварии капитан позабыл о них.

Глава III

Ужасные мучения пленников. – На наводненной палубе. – Бред. – Счастливая находка. – Плот. – Салют флагу. – Невольное заключение на острове. – Новые Робинзоны. – Пленение краба. – Первая встреча с туземцами.

Оба пленника лежали в темноте измученные, с воспаленными глазами, запекшимися губами и онемевшими руками и ногами, чувствуя, что скоро наступит конец. Во время суматохи на трап навалили груды вещей. Приток свежего воздуха почти прекратился, и несчастные французы задыхались.

– Мы сидим на рифах, – хриплым голосом прервал молчание Пьер.

– Тем лучше, – шепотом ответил ему Фрикэ, – скорее закончатся наши мучения…

– О проклятие! Моряк должен умереть в море, но не связанным, как мешок с сухарями.

Фрикэ ничего не отвечал.

– Мальчик, что с тобой? Отвечай! – с ужасом закричал Пьер, думая, что его товарищ умер.

– Что тебе нужно? – слабеющим голосом ответил Фрикэ.

– Ты не отвечаешь, твое молчание меня пугает.

– Каждое слово, которое я произношу, молотом стучит в моей голове. Но ты не беспокойся, я сохранил силы и деятельно работаю.

Пьер затих и подумал, что его товарищ бредит.

– Будь спокоен, старина, – продолжал Фрикэ, – ранее, чем через двенадцать часов, мы будем свободны. Но эти проклятые веревки чертовски крепкие. Впрочем, терпение. Поживем – увидим, – закончил парижанин, продолжая свое таинственное занятие.

С минуты на минуту их страдания становились мучительнее. Когда судно с размаху село на риф, толчок едва не убил друзей. Затем они слышали, как острые коралловые отростки впились в бока судна и в нескольких местах пробили его.

К тому времени, когда Фрикэ закончил свою работу и с торжеством потрясал в воздухе ножом, испачканным собственной кровью, волна с адским шумом ворвалась на палубу и прошлась по их головам.

– Победа! С одной веревкой покончено…

Новая волна прервала его речь: он захлебнулся соленой водой.

Освободив одну руку, Фрикэ ничего не стоило справиться с другими веревками. Он перерезал их и вскочил на ноги.

– Пьер!

Ответа не было. Океан, точно торжествуя победу над бедным судном, бешено катил свои волны по палубам парохода, унося все, что можно.

– Пьер, – еще раз крикнул Фрикэ и, не получив ответа, начал ощупью пробираться к месту, где должен был находиться моряк.

Фрикэ с ужасом заметил, что, освободившись от веревок, он уничтожил крепления, которые удерживали старого моряка на наклоненной палубе. Теперь его прибило волной к пробоине и придавило тяжелым блоком.

– Пьер, дорогой!.. Мой брат! – с воплем бросился на помощь товарищу Фрикэ, думая, что тот умер.

Голос молодого человека затих, потому что новая волна снова залила палубу.

Но Фрикэ был не из тех, которые падают духом в несчастье. Едва приступ слабости прошел, как молодой человек, забыв о пятнадцатидневных страданиях, голоде и жажде, бросился освобождать Пьера, не подававшего признаков жизни.

Провозившись с четверть часа, ценой нечеловеческих усилий Фрикэ удалось освободить Пьера и оттащить его к трапу, где было немножко светлее.

Положив моряка на ступеньки, Фрикэ заметил, что лоб его окровавлен.

– Это пустяк, – рассуждал молодой человек, надеясь на крепкое сложение своего товарища, – гораздо хуже, что он захлебнулся.

Призвав на помощь все познания в вопросе спасения утопленников, Фрикэ начал приводить Пьера в чувство. То, что другому могло стоить жизни, обошлось бравому моряку получасовым обмороком. Он скоро зашевелился, глубоко вздохнул и наконец открыл глаза.

– Пьер, ты жив, старина! – радостно вскричал Фрикэ. – Мы еще не скоро бросим с тобой мертвые якоря.

Пьер де Галь, хотя и очнулся, несколько минут сидел как будто в оцепенении. Он тупо смотрел на зиявшее отверстие в борту судна, куда хлестали волны. Вдруг его взгляд остановился на товарище, и он стал вспоминать.

– Что с нами? Где мы?

– У себя, в волчьей яме.

– Но что стало с пароходом?

– Сел на риф и почти разбился.

– А экипаж… пассажиры?

– Не знаю, старина, надо пойти посмотреть.

– Черт возьми, – вскричал Пьер, – у меня лоб в крови!

– Пустяки. Это мой нож, упавший во время толчка, украсил твое лицо.

– Ну и прекрасно. Теперь идем осматривать пароход, и горе этому каналье-американцу, если он не успел дать тягу.

– Не беспокойся, такие люди ни о чем, кроме своей шкуры, не думают.

– Но если они покинули пароход, то что же случилось с несчастными китайцами, запертыми в трюме? Они все должны были погибнуть, ведь трюм уже давно полон воды.

Фрикэ и Пьер ошибались. Освободив трап от загромождавших его вещей, они вышли на верхнюю палубу и сразу же наткнулись на несколько трупов матросов. Следов китайцев не было видно.

– Ну, слава Богу, они ушли, – вздохнул Пьер, – не без кровопролития, правда…

– Да, это была настоящая бойня, – с отвращением произнес Фрикэ, оглядывая трупы.

Двести китайцев похозяйничали, прежде чем оставили пароход, и счастье французов, что они провели это время в западне.

Несколько бочек пресной воды и ящик с сухарями случайно не были испорчены, и французы утолили голод и жажду.

После этого пора было призадуматься о переправе на видневшийся справа туманный берег.

– Терпение, мой мальчик, – повторял Пьер, оглядывая палубу, – если нам не оставили шлюпок, то мы построим плот. Для этого нам пригодятся реи и доски обшивки, а за бочонками остановки не будет. Только бы не попасть к дикарям на вертел. Впрочем, чему быть, того не миновать. Ты ведь знаешь, Франсуа, что гадалка в Лориане предвещала мне рано или поздно быть съеденным. Ха, ха, ха! Я давно примирился с мыслью, что мои ноги зажарят, как бифштекс.

И бравый моряк, проголодавший две недели и едва не погибнувший полчаса тому назад, хохотал как ребенок.

– К делу, Пьер.

Через минуту работа у них закипела. Пьер работал топором, а Фрикэ пилой.

– Скоро мы оснастим нашу ладью, – говорил по своему обыкновению сам с собой старый моряк, – и в путь. Мы захватим всю провизию, воду, оружие, инструменты; не будет лишней и карта. Затем мы оборвем кусок материи от любого паруса и, кажется, тогда будет все.

– Нет, дружище, ты позабыл о трехцветном флаге. Вот он, – сказал Фрикэ, развернув старый французский флаг.

Через несколько часов плот был на воде. На нем красовалась маленькая мачта, смело торчавшая с обрывком паруса. Затем французы перетащили провизию и, обнажив головы, водрузили свой национальный флаг.

Укрепив с одной стороны плота весло, Фрикэ дал знак Пьеру рубить снасть, державшую их у борта «Лао-Дзы».

– Прощай, наша тюрьма! – воскликнул Пьер.

Плот освободился и плавно понесся вдаль, колеблясь на хребтах волн. К счастью, море начинало успокаиваться. Пьер поставил импровизированный парус и пустил плот в бакштаг.

Скоро глазам друзей представилась чудная картина. Плот вступал в лагуну. Здесь волны замирали, и вода становилась похожа на расплавленный металл. Подковообразная коралловая плотина, которая была так крепка, что могла выдержать любую бурю, служила преградой океану.

Еще пять кабельтов, и плот подошел к берегу кораллового острова.

– Уже четвертый раз я превращаюсь в Робинзона, – сказал Фрикэ.

Захваченные сухари, подмоченные в соленой воде, не могли удовлетворить друзей. Нужно было поискать какую-нибудь живность, так как только мясо могло восстановить их истощенные силы. В то время, когда друзья грустно осматривали побережье, в кустах неподалеку послышался треск.

Фрикэ раздвинул ветви и увидел необыкновенной величины краба. Не будучи ни натуралистом, ни ученым, парижанин, не долго думая, уложил его на месте ловким ударом по спине.

Через несколько минут бедный краб уже знакомился с огнем, перед которым в нетерпении сидели друзья.

– Знаешь, Пьер, – сказал Фрикэ, – ведь обитатели кораллового архипелага любители человеческого мяса.

– Тсс, – шепотом произнес Пьер де Галь.

– Что такое?

– Какая-то черная образина.

Фрикэ обернулся и увидел за кустом высокого, совершенно нагого дикаря, вооруженного копьем. Очевидно, дым и запах жареного привлекли его внимание. При виде двух европейцев он застыл на месте, и глаза его наполнились ужасом.

– Обольстительно хорош, – с хохотом заметил Пьер.

– Синьор, потрудитесь войти, – с иронией поклонился Фрикэ.

– Но на всякий случай оставьте свою алебарду в передней, – прибавил Пьер.

После нескольких минут созерцания дикарь огласил воздух резким гортанным криком и приблизился вплотную к французам.

Его живые глаза с величайшим любопытством, смешанным со страхом, перебегали с одного на другого. Ободренный неподвижностью Пьера, дикарь протянул вперед руку, дотрагиваясь пальцем до его лица, как будто желая стереть с него краску. Убедившись, что ее нет, дикарь бросил свое копье на землю, схватился за бока и начал хохотать. Затем, не ограничившись таким проявлением веселости, он бросился животом на песок и, скорее рыча, чем смеясь, принялся кататься по земле.

– Он немножко фамильярен, – заметил Пьер, – но ничего, веселого характера и, вероятно, добрый малый.

– Он, очевидно, очень мало видал европейцев и потому счел нас за пришельцев с Луны.

– Посмотри, Франсуа, у него даже зубы черные.

– Это от отвратительной привычки жевать бетель, – ответил Фрикэ.

– Что, если мы пригласим его позавтракать?

– И прекрасно; тем более, что краб уже готов.

Пьер сорвал два листа с веерной пальмы, вынул из пепла одну из клещей краба и, положив ее на импровизированное блюдо, поднес дикарю.

«Добрый малый» не церемонился долго. Он почти вырвал лакомый кусок из рук моряка, точно боясь, что тот только дразнит его, и жадно принялся пожирать свою порцию.

– Брр… с такими челюстями ты далеко уйдешь, – смеялся Пьер, – особенно при твоей любви к мясу европейцев.

Дикарь живо справился с клешней и попросил еще. Насытившись, он снова начал разглядывать друзей, останавливаясь на Пьере. Когда тот вынул свой платок величиной со шлюпочный парус, дикарь совсем ошалел. Ярко-красный цвет ослепил его: он бросился к моряку, мечтая вырвать платок.

– Потише, мой милый, – оттолкнул дикаря Пьер де Галь, – во-первых, платок один, и прачка не скоро предвидится, во-вторых, твоя пуговица с кольцом совсем не нуждается в нем.

Дикарь, видя, что ему отказывают, неожиданно схватил копье и бросил им в Фрикэ. Тот успел отпрыгнуть в сторону, а копье, брошенное со страшной силой, вонзилось в землю по самое древко.

Когда Пьер бросился на черномазого, тот испустил дикий крик, повернулся и скрылся в кустах.

– Вот что значит счастье в несчастии, дружище, – с облегчением вздохнул Пьер, видя, что его товарищ уцелел.

– Да, это удача. Наверное, проклятое копье было отравлено.

– Однако надо быть начеку; негодяй, вероятно, скоро приведет сюда целую банду черномазых. Эх, напрасно я не отдал этой обезьяне платок.

– Этот красный кусок материи послужит для нас ценным товаром при обмене. Конечно, теперь, когда война объявлена, следует быть осторожным. Но, в конце концов, обстоятельства покажут, что надо делать. Во всяком случае, давай приведем в готовность наши боевые силы.

– Два топора, две абордажные сабли, два ружья, три ножа. Кажется, арсенал достаточно полон.

– Самое лучшее, что мы можем сделать, – решил Фрикэ, – это вернуться к плоту и в случае нападения выбраться на середину коралловой бухты. Там мы все-таки будем в большей безопасности.

– Вероятно, дикарь» принадлежит к племени людоедов, – рассуждал Пьер, – он не похож ни на негра, ни на индуса, ни даже на малайца. Я никогда не видал таких дикарей. Этот негодяй, в котором я так ошибся, посчитав его добрым малым, не очень черен; его челюсти слишком выдаются вперед, голова похожа на метлу, а волосы совсем не вьются.

– Браво, Пьер! Ты сделал самое точное описание головы папуаса. Значит, мы попали на прибрежные австралийские острова. Знаешь, старина, это плохо, и, если хочешь, я тебе расскажу почему.

– Мои уши раскрыты как лиселя[7], – сказал Пьер, приготовившись слушать друга.

– Видишь ли, дружище, – начал Фрикэ, – один из самых замечательных ученых-путешественников последнего времени, Русель Уэлас, измеряя глубину моря в этих широтах, убедился, что между Индо-Китаем, Новой Гвинеей и Австралией находится одно подводное плоскогорье, с которого, как горные вершины, поднимаются над поверхностью воды острова. Эти острова, имеющие форму подковы, обладают следующей особенностью: с их внешней стороны море так мелко, что ни одно судно не может приблизиться, с внутренней же оно так глубоко, что можно было бы потопить фрегат до самого клотика[8] мачт. Только в одном месте это подводное плоскогорье пересекается глубоким оврагом, дна которого еще не достиг ни один лот. Над этой подводной пропастью, как будто рассекающей земной шар надвое, находится довольно быстрое и неизменное водное течение. Суда пользуются им как попутным. Пропасть, очевидно, разделяла два материка, когда-то существовавших и теперь затопленных. Один из них был продолжением Австралии, другой – Азии, а между ними лежал глубокий пролив. Это мнение подтверждается еще тем, что ни флора, ни фауна Полинезии и Малайского архипелага не сходны. Даже на островах, лежащих близко друг к другу, но разделенных подводной пропастью, заметна во всем и, конечно, в людях, их населяющих, огромная разница. С одной стороны (с азиатской) обитает красноватое племя с плоскими лицами и монгольскими глазами, длинными, прямыми волосами, обладающее спокойным, миролюбивым характером, – это малайцы; с другой – живут племена, которые больше похожи на негритосов и несравненно воинственнее своих соседей.

– Из этого следует, что мы попали по ту сторону подземной ямы, и потому нам следует держать ухо востро.

– Да, Пьер, этот черномазый нам доказал, что знаменитый ученый прав.

– Однако, Франсуа, ты преуспел в занятиях и стал ученее любого доктора второго класса.

– О, ты преувеличиваешь, Пьер, – сконфуженно отвечал Фрикэ, – я еще полный невежда, мой умственный багаж невелик.

– Ну нет, не согласен. Я много потерял времени, пока втиснул в свою пустую голову две-три дюжины терминов да букварь, и то она едва не лопнула, а ты говоришь так умно и ясно о самых удивительных вещах. Как тебе это удалось?

– Очень просто, мой друг. Ты знаешь, что до семнадцати лет я перепробовал все, за исключением хорошего. Бродя оборванцем по Парижу, я узнал все его фонтаны, в воду которых приходилось макать черствый хлеб, и был несказанно рад случаю, давшему мне возможность добраться до Гавра. Здесь началась еще более суровая эпоха моей жизни. Сначала юнга, потом кочегар, затем матрос… Потом ужасное приключение, едва не стоившее мне жизни, когда я попал на невольничий корабль и не хотел повиноваться его капитану-португальцу. Я побывал в пустынях Африки, болотах Гвианы, девственных лесах Амазонки, пока не познакомился случайно с господином Андрэ Делькуром. Тогда и началась работа для моей головы. Он сунул мне под нос книгу и сказал: «Читай». Это было трудно сделать, не зная алфавита, но через две недели я уже легко читал учебники. Я работал, как негр на плантациях, не спал ночами и достиг своего. Когда через полгода господин Андрэ проэкзаменовал меня, то был так приятно удивлен, что слезы показались на его глазах. О, я никогда не забуду этих слез, для меня они были лучшей наградой.

Растроганный этими воспоминаниями, Фрикэ замолчал. Пьер из деликатности тоже хранил молчание. Но упавший поблизости камень величиной с кулак вернул их к действительности.

– Ба! Камни в наш огород, – засмеялся по своей привычке Пьер. – Что это значит?

Второй камень, острый и гораздо крупнее, упал у самых ног друзей. Затем из кустов выскочила дюжина дикарей.

Пьер, не говоря ни слова, швырнул камнем в середину толпы.

Дикари советовались несколько минут и, как видно, решив, что оружие незнакомцев не страшно, бросились на французов.

С ловкостью дуэлянтов Фрикэ и Пьер обнажили свои абордажные сабли и стали в оборонительную позицию.

– Ну, господа, – обратился к дикарям Пьер, – если у вас нет другого оружия, кроме камешков и палочек, то до свидания, будьте послушными детьми, ступайте домой.

Дикари остановились. Что больше их поразило: сабли или речь моряка – неизвестно.

Эта остановка дала возможность французам добраться до плота.

В это время солнце начало тонуть в море с особенностью, присущей только экваториальным странам – тьма быстро, почти внезапно окутала землю. Это обстоятельство помогло друзьям укрыться на плоту, отплыть на середину бухты и даже соснуть «по-жандармски», что по терминологии Пьера обозначало: одним глазом.

Они отдыхали часа два, как вдруг страшный шум, донесшийся с берега, разбудил их. Вскочить и вооружиться было делом минуты. Красное зарево освещало лес. Оттуда неслось какое-то адское пение и жалобные крики. Что это было? Праздник духов, сон, действительность?

– Боже, там происходит что-то ужасное! – вскричал Пьер. – Только сотня несчастных, с которых снимают кожу, может так кричать!

– Мы должны сойти на берег. Черномазые, кажется, не знают огнестрельного оружия, и потому нескольких выстрелов будет достаточно, чтобы их разогнать.

– Ты прав, Пьер. Может быть, они убивают людей, потерпевших крушение; мы должны сделать все для их спасения.

На несколько минут крики замолкли, но зато потом раздались еще ужаснее, чем прежде. Сотни людей вопили, стонали и просили пощады. Это были стоны человеческого тела, подвергнутого пытке; вопль тела, которое через несколько минут должно будет превратиться в труп.

За этим раздирающим душу хором раздался другой, – хор торжествующих, опьяненных демонов. Зарево в последний раз ярко вспыхнуло и начало угасать.