Надкушенный пряник

Надкушенный пряник

Надежда Нелидова

© Надежда Нелидова, 2021

ISBN 978-5-0051-2965-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Что характерно

– Тебе хорошо, ты ешь сколько хочешь и не толстеешь.

– Чего хорошего, я не прочь поправиться. Любовники жалуются…

Я открыла глаза. Внизу шушукались и хихикали мои спутницы-ранние пташки.

– Ой, любовники! Много их, не греши на себя. Слушай, бери мой жир, нисколько не жалко, – великодушно предложила полненькая. В доказательство ухватила обеими ладонями и предъявила обтянутую тонким сарафанным ситцем богатую плоть.

Подруга бросила оценивающий взгляд и поставила условие:

– Ладно, так и быть. Я возьму сюда, сюда и сюда, – показала на свои ноги, грудь и попу, куда дотянулась рукой.

– Ну нетушки! – возмутилась полная. – Ты не на базаре за вырезку торгуешься. Бери что дают: с живота, с боков, с поясницы. Вот отсюда и отсюда дам. А здесь, здесь и здесь самой сгодится. Сама хочу фигуру как песочные часы. Бери, пока добрая.

– Пф-ф, в этих местах даром не нужно. Уродство. Носи сама.

– То есть я уродка?! – вскинулась полненькая, но тут же скомандовала: – Брейк! Можно подумать, мы на операции липосакции. У одной по заказу жир выкачивают – другой закачивают.

Разгорячённые подруги некоторое время вытаращившись смотрели друг на друга, потом обе фыркнули.

***

Этой ночью мы погрузились в вагон, сонные, вымотанные ожиданием сильно опоздавшего поезда, побросали сумки, рухнули и вырубились. На верхней полке уже спал пассажир: свернулся калачиком, из-под одеяла лишь торчала лысинка в свалявшемся старческом пуху.

А я досталась женщинам (или они мне) «в нагрузку» в турбюро.

– Трое – уже группа. И веселее будет, и номер в гостинице, и экскурсии – всё дешевле. Встретитесь на вокзале, места в одном купе, – убеждала агент. – Опять же, в туалет или в буфет отлучиться – будет кому за багажом присмотреть.

Татьяна – полненькая обаяшка, из тех, кто пошумит, покричит и тут же, как ни в чём не бывало, запрокинув голову, заразительно, заливисто расхохочется, превратит всё в шутку. Вчера вдрызг разругалась с проводницей из-за второго одеяла, а сегодня: «Ленусь, здесь на станциях бабки приличную стряпню продают? Вот как сяду в поезд – смерть стряпни хочется».

Её подруга Ольга гордилась худобой и не забывала держаться прямо даже в неудобном пластиковом вокзальном кресле. А в поезде днём, убедившись, что на неё не смотрят, будет делать в коридоре у поручней гимнастические упражнения, как балерина у станка. И сама похожа на балерину: изысканно-измождённая, с маленькой, стриженой под мальчика головкой на гусиной выгнутой шейке.

– Ты плоская, как… портсигар, – критиковала подругу Татьяна.

– Мадам, завидуйте молча.

Я спрыгнула, пожелал всем доброго утра. Паста-щётка-мыльце-крем. Очередь с полотенцами через плечо, синхронно хватающаяся при поворотах за поручни. Теснота кабинки, мятный запах как в пионерском детстве, лужица на полу, качка, весёлый лязг дверной задвижки, крана, педали и колёс под полом, бодрый майский ветер в окно.

Когда вернулась, сосед, моложавый дедок уже проснулся, прихлёбывал чаёк. Рассказывал, что овдовел год назад. Покопавшись в сумке, вытащил увесистый полиэтиленовый пакет с фотографиями.

– Вот мы здесь всей семьёй с детьми, пятеро душ, жена с краешку. Всю жизнь покойная держалась с краю, что характерно. Фотографироваться и то силком притащили, лицо передником закрывала.

Ольга отобрала снимок, прищурила дальнозоркие глаза. И – тоном следователя, оценивающего фоторобот:

– Ну, что можно сказать. Гм… Поздравляю: жена вам точно не изменяла. Все дети в вас, вылитые. Веснушчатые, глаза как у вас близко поставлены. Носики узкие, немножко набок, с кривизной…

– О-о-оля! – укоризненно округлила глаза Татьяна.

– Дочки в городе живут, сын дома в Вознесенском закрепился. К нему и направляюсь, доверенность оформлять, – лепетал простодушный дед.

– Ой, вы из Вознесенского? – радостно вскинулась Татьяна. – Мы после тура хотим крюк сделать, заехать к провидцу. Слыхали: святой Фёдор?

– Сосед мой, через два дома, портянки под одним солнышком сушили. Машины к нему табунами приезжают, это точно, всю траву в переулке стоптали.

– Ой, как интересно! А как с ним это озарение случилось, говорят, внезапно снизошло? Говорят, на скале стоял и молния в голову ударила, шрам на всю жизнь остался.

— Федька-то? Не-е, не молния. Вышел по пьяни рубить дрова. А колун слабо на топорище был насажен, соскочи да засандаль прямо в лоб. Отсюда и шрам. Очнулся, что характерно – тут тебе и просветление, и озарение, и всякое нисхождение. Над ним ангел в белом колыхается. Бросай пить, Федька, да бросай пить. Обычное дело. У нас район богатый на эти дела: два целителя, один экстрасенс. Федька вон святой.

– Ой, как интересно! Наверно, у вас аномальная зона. Или вода особенная, или воздух, – Татьяна отодвинулась и с любопытством осмотрела деда: нет ли и на нём отпечатка, отблеска избранности?

– Ну да. А ангел, небось, районный фельдшер из медпункта.

– О-оля, прекрати!

***

Выяснилось: дед едет к новой пассии Галине Петровне.

– Исключительная женщина. Хозяйка каких поискать. В квартиру ступил – зажмурился, ослеп, ни пылинки, что характерно. Всё блестит, везде кружева, салфетки, накидушки. Сама вяжет, сериал сядет смотреть – клубки, крючки наготове. Минуты не терпит, чтобы руки не заняты.

– Огород, наверно, есть? – Татьяна вовремя подкидывала вопросы, как сухие щепочки в костёр.

– Не огород – райский сад. У Галины Петровны, что характерно, всё по линеечке, по ниточке, по струнке. Трясогузки и те не ослушаются, солдатиками прыгают: ать-два. Строга! Ни травинки, пинцетом выщипывает. Обед ровно в 13. 00, опоздаешь – сердится. Женщина! На обед только своё: козье молоко, яички, мясо диетическое кроличье. Она их как котяток любит, в лобики целует, каждому имя даёт. Снежок там, Персик, Шустрик. Сама потрошит, сама шкурки обдирает. Раньше тапки шила, нынче, говорит, выделки не стоит. Овощи тоже свои, без химии. В теплице сорвёшь укроп или огурчик, от солнца тёпленькие, землёй пахнут. Зимой за стол без закруток не садятся. Маринады, соленья, икра.

– Так вы сколько с ней знакомы?

– В марте сошлись. Апрель, май, – загибал пальцы старичок, – в июне квартал исполнится.

– Да вы расписаны ли?

– Гражданским браком. Галина Петровна штамп в паспорте не уважает. Главное, говорит, обоюдное чувство, пуд соли вместе съесть.

– Как же вы познакомились?

– Соседка свела. Сама Галина Петровна постеснялась – женщина! Видит из окошка – она в доме рядом живёт – всё один гуляю, на скамеечке сижу, до магазина тоже, сам себя обслуживаю, не старый ещё. Спрашивает соседку: «Что это за мужчина интересный, нестарый ещё, сам себя обслуживает?»

Сошлись. Сначала тёрки были, ага, что характерно. Я вольная птица, покойница мне потакала, под ноги стлалась, распустила маленько. А Галина Петровна самостоятельная женщина, привыкла сама ворочать. Ох, мудра. Посадит напротив: «Давай, муженёк, всё обсудим, проясним, обговорим, чтобы за душой ни камушка, ни песчинки, ни шерстинки. Разберёмся, кто прав, кто виноват». Разложит по полочкам, да так обстоятельно, с разъяснениями, где именно я был не прав, почему был не прав. Великого ума женщина, даже боязно. Всё по науке, сели, составили список моих недостатков по пунктикам, способы их поэтапного исправления…

– Кто бы сомневался, – фыркнула Ольга.

Выяснилось: дедку нынче стукнул юбилей: семьдесят пять. Галина Петровна моложе – пятьдесят восемь. Дед переезжает к ней, свою квартиру продаёт.

– Сколько предложат – за столько отдам, – махнул ладошкой. – Так-то у нас квартиры вроде моей, по полтора торгуются – я за миллион с хвостиком отдаю. И Галина Петровна торопит.

– Ну, ну, – поощряла Татьяна, вся подавшись к нему. – А детки ваши как на это дело смотрят, не против?

– Что наследство из-под носа уплывает, – подсказала Ольга.

– Хорошо смотрят. Почему уплывает? – удивился дед. – Я деньги на три кучки разложу, себе и детям по доле. Галина Петровна не против. А ей зачем – в трёхкомнатной кукует.

– Допустим. Но дети-то её куда смотрят? Как нового папашу-примака воспримут? – не отставала Ольга.

– А и я не с пустыми руками. Как можно молодой женщине на шею садиться? У меня книжка, накопления, – обиделся дедок. Хлопнул по грудному карману. – Пенсия неплохая, на Севере шофёрил. Во-от, значит. Сделаем ей ремонтик в квартире. Уже ходили по хозяйственным магазинам, обои с золотом присмотрели, дорогие, но краси-ивые, зараза! Окна тоже на пластик менять. Лоджию утеплим, нарастим центральные батареи – супруга зимний сад разведёт. И для рассады место. Дачку тоже подправить, у меня руки откуда надо растут. Фургон «Ижик» довёл до ума – зверь, не машина! Стройматериалы увезти-привезти, рассаду там, комбикорм, навоз в мешках…

– Понятненько. Спихнули детки старого отца на чужого человека, да ещё деньжатами разжились. И принимающая сторона не в накладе: бесплатная рабочая сила плюс северная пенсия, плюс фургон.

– Тебе не угодишь, Оля. Плохо – плохо, хорошо – тоже плохо. Не слушайте её, дедушка.

Ольга хмыкнула, отвернулась к окну.

– И Галина Петровна не велит торговаться, торопит… Дело молодое, новобрачное, – подмигнул он. – Заново родился! Вторая молодость пришла, второе дыхание, – засмеялся довольно. Он ещё был вполне ничего, свежий, щёки увядшие, но румяные в ямочках. Сияли-поблёскивали лысинка, глаза за стёклышками очков, слюнка на сплошных желтоватых искусственных зубах.

Тут и время обеда подошло. Мы завозились с лотками с картошкой и котлетами. Дед замер на секунду, потом: «Была-не была!» – ухарским жестом вытянул из корзинки тяжёлую бутыль литра на три, полную кроваво-красной жидкости.

– Домашняя наливка, красная смородина с вишней. Галине Петровне очень глянулась.

Купе оживилось, на столе устроилась весёлая складчина. Расторопная проводница Ленуся принесла штопор, тарелки.

– В наливке, что характерно, дело в воздухе, чтобы не попал, и в пропорции сахара, иначе в уксус превратится, – суетился старик, но никто его уже не слушал. Татьяна, потребовавшая рецепт наливки, тут же о нём и забыла, резала пахучий сыр на закуску. Раскраснелась, расхохоталась, такое ощущение, что заполнила своим большим белым телом в пёстром сарафане всё купе. Не женщина, а сметана!

– Ну, за счастливых новобрачных! Совет да любовь!

Ольга, напротив, чем больше потягивала из стакана, тем сильнее бледнела. Без того молчаливая, замкнулась, ушла в себя, посматривала на сложенные на коленях худые руки.

– Оль, тебе не хватит?

***

Татьяна вывела меня в тамбур покурить («Чего сидишь, как не родная? Нам неделю вместе кантоваться»). Пуская дым – частично в окошко, больше мне в лицо – предупредила, что Ольге пить нельзя, становится зла как осенняя муха.

– Ты чужой человек, встретились – разбежались. Тебе можно рассказать. Мы чего к вознесенскому-то старцу хотим – от зависимости лечимся.

Они, Таиьяна и Ольга, вместе работают на большом молочном комбинате. Коллектив женский, дружный, то и дело устраивают девичники. Когда собираются у Оли, той при покупке алкоголя нужно соблюдать точнейший, тончайший расчёт. Чтобы хватило на всех и чтобы не осталось. Не потому что Оля жадная, а потому что не равнодушна к крепким напиткам. Она может жить без спиртного годами и не вспоминать. Но стоит в доме завестись бутылке – приходит в неописуемое волнение, как кошка от валерьянки. «Сумасшедшие и пьющие – самые хитрые люди».

Ходит вокруг да около, строит из себя писю-сиротку, ах, за кого ты меня принимаешь? И вдруг срывается, пьёт прямо из горлышка, вытрясает в рот до последней капли. Не важно, 0, 5 или 0, 7, пиво, водка или вино, одна или три бутылки.

После три дня в лёжку лежит, помирает, но ничего с собой поделать не может. Потом – снова воздержание на месяцы, годы. Такой вид алкоголизма.

***

Танины опасения оправдались. Когда мы вернулись, бутыль была наполовину опорожнена. Дедок грустно поглядывал на тающий винный запас, время от времени пытался втихую водворить бутыль в сумку – но Оля отводила его руку, внушительно мотала пальцем перед его носом:

– Дед, ты не обижайся. Я тя добра желаю. У меня, если хочешь знать, об тебе сердце кровью обливается. Вот вы, мужики, вообще, каким местом думаете? Чтобы до такой степени отшибло мозги на восьмом десятке… Не стыдно? До седых волос дожил.

– Оля-Оля-Оля-Оля! – предостерегающе возвысила голос Татьяна. И тихо: – Её сейчас бульдозером не остановишь.

Ольга буравила тяжёлым взором притихшего деда:

– Ты понимаешь, старик, что пора о душе думать, а не о… Сейчас ты дееспособный, а если – оп-па! – выйдешь в тираж? А?! Заболеешь? Будет твоя молодая за тобой горшки выносить, без году неделя?

На деда было жалко глядеть. Он ёрзал, беспомощно, трясущимися руками возился в сумке, делал вид, что ищет что-то. Волосатые ушки просвечивали-полыхали на солнце.

– Уволит и выставит без выходного пособия. Побежишь к детям – а от твоей квартиры рожки да ножки. Кому ты нужен, старый хрыч без крыши над головой? Ты за сберкнижку – а Галиночка Петровна её уже вытрясла. На ремонтик, на квартирку- дачку, то-сё. Здравствуй, дом престарелых? Бли-ин, я поражаюсь безмозглости мужиков! Полное разжижение головного мозга, перетёкшего в штаны.

Общими усилиями мы вырвали бутылку с бултыхающейся на дне наливкой из Олиных объятий, вывели в коридор «освежиться».

– Зачем вы так, Оля? Ведь он был так счастлив. Много ли счастливых дней у него осталось? Да просто – дней? Ну и пусть дом престарелых. Будет хоть что там вспомнить. А может, Галина Петровна ему такое густое счастье подарит, что, если разбавить, на десять лет хватит? А может, она вполне порядочная женщина, откуда вы знаете? И ухаживать будет, и горшки выносить…

***

После завтрака мы с Татьяной, отяжелевшие, вскарабкались на свои полки. Она, чистая душа, тотчас уснула, от жары разалелась как заря, соблазнительно разметалась в простынях. Внизу остались дед и Ольга – она обмякла, привалилась к пластиковой стенке. Старик, отведя занавеску, с преувеличенно заинтересованным видом разглядывал проносящуюся за окошком зелёную массу придорожных кустов.

– Дед, знаешь что? Обженись на мне, а? Правда, правда. Кроликов я не обижаю. Детей у меня нет – пенсию твою не отберу. Огорода тоже нет – не заставлю вкалывать как ханурика. Дави себе диван на заслуженном отдыхе и смотри в телевизор. Я тебя шапку с помпоном куплю, чтобы лысину не застудил, в сквере буду выгуливать. А ты научи меня баранку крутить, я на права сдам, буду тебя катать на твоём драндулете. По субботам после ванны вместе махнём наливочки, песни попоём. Хочешь шофёрскую?

Девки любят лейтенантов,

Бабы любят шоферОв,

Девки любят из-за денег,

Бабы любят из-за дров, – негромко пропела Ольга. – У меня родня деревенская, я много частушек знаю. А, дедуш? Я моложе Галины Петровны, лучше, худее. Как ты говоришь – что ха-рак-тер-но? Зацени ножки!

Внизу послышалось движение, маленькая возня. Дед отпрянул, обо что-то запнулся, что-то уронил, выскочил из купе как молоденький. Ольга, хлопнув ладонями о бёдра, расхохоталась, перегнулась пополам.

– Ой, не могу, поверил! Дед, вернись! Не бойся, не трону, пошутить нельзя. Прошёл, прошёл испытание на верность своей Галине Петровне!

Отсмеявшись, она притихла. За окном по-прежнему летел навстречу молодой, живущий своей жизнью весенний лес, благоухал в приоткрытую фрамугу, жадно распускался зелёным, пышным цветком. Ольга смотрела в окно и тихо плакала, не вытирая слёз. Что было вовсе не характерно.

Между ромашковыми ванночками и массажем

«В сущности, люди, которые выступают за обрезание женщины, имеют самые благие намерения. Они зрят в корень зла. Они просто хотят спасти мир, вернуть Адама и соблазнительницу Еву в Эдем. Исправить первородный грех».

Вышеприведённая фраза принадлежала моему собеседнику, а не мне. Произнеси я подобное («я за женское обрезание») – эти слова стали бы для меня последними на белом свете. В ту же минуту тысячи разъярённых женщин всего мира растерзали бы меня не в клочья даже – в микроскопические частицы.

– Так и есть, – горько признал собеседник под ником Vestnik Mira (скромненько и без вкуса). – Женская агрессия имеет животное начало и гораздо страшнее мужской.

Всё началось с того, что я перепостила статью про девятилетнюю ингушскую девочку, которой папа сделал ритуальное обрезание. Не сам отец, конечно – женщина-гинеколог в поликлинике. Стандартная процедура, в прайс-листе где-то между массажем и ромашковыми ванночками, оценивается в 2 тысячи рублей. Врача и отца будут судить.

И вот, когда я уже забыла про тот перепост, из фейсбучного говорливого небытия выплыл вежливый незнакомец, попросился в друзья, а там и в месседж. Началась переписка, продолжавшаяся даже по ночам. Причём солировал в ней Вестник, мне больше приходилось отбиваться. Я приведу выдержки, слегка их причесав и сократив.

***

– Все беды на Земле от женщины, от её прелестей и похоти, – констатировал Вестник.

– Давайте заменим слово «похоть» на… скажем, на сексуальное влечение, – предложила я.

– Каждая вещь на свете имеет своё название, – строго и значительно одёрнули меня. – От перестановки, так сказать, слагаемых… Кстати, по-старославянски часть тела, о которой идёт речь, именуется «похотник». Часть тела женщины, – подчеркнул он.

– Ну да, во всём виноваты женщины. А мужчины, как всегда, мимо проходили.

– Мужская полигамия задумана Создателем, – вступился за своих собратьев Вестник. – Их функция как продолжателей рода – в течение продуктивного возраста разбросать вокруг как можно больше семени. Роль женщины – выносить, родить и воспитать здоровое потомство. Для этого она должна быть физически и нравственно чиста. Чтобы выжить, планете нужно жизнеспособное поколение, а не биомусор. Однако (я прямо-таки услышала в послании горький вздох) в женщину проник дьявол. Облюбовал, сконцентрировался в одной точке. Обустроил там крошечный раскалённый ад. Вы понимаете, о чём я?

– Но ведь Бог создал женщину именно такой, с раскалённой, как вы её назвали, точкой. Которую вы собрались удалить взмахом грязного ножа…

Тут мой сдержанный собеседник, играющий роль эдакого мудрого невозмутимого созерцателя, возмутился:

– О, если бы женщины, кипя столь же праведным возмущением, выступали против взмаха абортивного ножа! Вот уж где ужас ужасный, ад адов. Что может быть чудовищнее матери-детоубийцы?! Мать подключает современную науку и квалифицированную медицинскую помощь, чтобы медленно разрывать на кусочки собственное дитя, которое не то что защитить, укрыться от железного скребка – пискнуть как котёнок не может.

Да постойте, вечерком подниму одну книгу, приведу высказывание…»

Вечером месседж тихо мурлыкнул: выскочила обещанная цитата.

«Я вообразил, как прилетел бы на чужую планету и увидел, что местные гуманоиды ради развлечения разводят крохотных зародышей, а потом живьём вырезают их из тела своих самок». Чулаки Михаил, не читали? Писатель с вырванным оголённым сердцем. Трагически погиб под колёсами автомобиля – такие долго не живут.

И оставьте, наконец, эти ваши пугалки-страшилки, вашу эту ересь про грязные тупые лезвия, обтёсанные камни, про осколки стекла. Сейчас иссечение проводится врачом в стерильных условиях, скальпелем, под лёгким наркозом. На стол ложится девочка. Только что она стыдилась и мучилась, внутренне корчилась от своих тайных желаний, душой противясь их грязной природе. Классик об этом писал: каждая здоровая девочка хочет, чтобы её щупали, трогали, тискали. А после операции встаёт свободная от вожделения, очищенная натура, жена, мать, хозяйка, готовая к встрече с единственным мужчиной, к зачатию, родам и воспитанию.

– Машина по производству детей. Знакомо. Но вы не ответили на мой вопрос. Для чего-то же Бог снабдил женщину этой «точкой», крохотной, но мощной эрогенной зоной.

– Да, господи, как вы не понимаете: чтобы женщина не избегала встреч с мужем! Чтобы у неё сохранялись приятные ассоциации и она не зажималась во время соитий. Как вам объяснить. Вот человек, чтобы соблюдать гигиену, должен самое меньшее раз в неделю ходить в баню, так? В сущности, это однообразная тяжкая обязанность. Но вспомнив, какое наслаждение даёт вам баня – вы с радостью ждёте её, предвкушаете, торопите…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.