Зоопарк на тринадцатом этаже

Вот они умываются. О, умывание – это настоящий ритуал! Никто на свете не умеет так умываться, как мышка. Личико, носик, ушки, головку, и крошечные ручки, каждый пальчик в отдельности – всё вылизывается тщательнейшим образом, а потом ещё надо вылизать шёлковый животик, и ножки, и спинку, спинку обязательно, изогнувшись самым фантастическим образом. Ну, и хвостик конечно же! До самого кончика. Очень трогательно это всё. Но есть и смешной момент: это когда они чешут у себя за ухом. За ухом они чешут ножкой, то есть – задней лапкой. Да так быстро, на какой-то космической скорости, что это даже громко! Как будто рокочет маленький пропеллер. Вдруг из вольера раздаётся: «Тр-р-р-р-р-р-р!..» – и мы уже знаем: это Пинга или Панга чешут у себя за ухом.

Обожают тыквенные семечки. Удивительно, как они с ними управляются, ведь тыквенное семечко для них – это как для нас книжный шкаф, например. Когда мышка сидит на задних лапках, семечко выше её ростом! Но при этом она ловко держит своими цепкими пальчиками эту гигантскую вкусность и быстро-быстро: хрум-хрум-хрум!

Как же много они едят, однако. Даже удивительно: когда они успевают? Только насыплешь им зёрен или семечек, глядь – уже ничего нет. А в книжке написано, что мышка за сутки съедает 2 грамма. Ничего себе 2 грамма! Пинга, Панга, вам плохо не будет?

Но всё выяснилось, когда Ксюша стала менять в вольере опилки. Под слоем опилок обнаружился слой зёрен и семечек. Так вот оно что… Запасливые вы наши!

И всё же Панга покушать любит, это факт. Он уже явно превосходит Пингу в размерах. В длину-то они одинаковые, хотя заметно подросли: уже не пять сантиметров, а все семь! Но в ширину Панга шире в два раза. Пинга по-прежнему тонкая ленточка, а Панга на глазах превратился в шарик! Толстые щёки как у хомячка, а глаза стали маленькие, еле видные из-за щёк. А ещё Панга из доверчивого стал трусливым. Стоит поднести руку к вольеру – как он мгновенно, как вихрь, улетает в гнездо. Но стоит насыпать зерна на кормушку – он тут как тут, да ещё и у Пинги норовит вырвать прямо изо рта рисинку, или сухарик.

А Пинга – сама мягкость, никогда не вступит в драку, никогда не выразит ни малейшего протеста или хотя бы недовольства. О, мудрейшая из женщин! – думала я иногда.

А Панга набьёт брюшко – и на бочок, в мягкое гнёздышко. Поспать он тоже очень любит. Мы даже заволновались: что это Панга так много стал спать? В то время, как Пинга одиноко прогуливается по вольеру, задумчиво жмуря свои глазки… Я даже думала иногда, глядя на прекрасную белоснежку Пингу: «Неужели она сможет полюбить такого, вечно сонного и вечно жующего мышонка? Да к тому же и трусишку. Ах, бедняжка, как ей не повезло! Мы не того ей выбрали. Мы польстились на красивую шубку. Прости, Пинга…»

Сама же Пинга никогда не убегала и не пряталась, когда рука приближалась к вольеру. Она лишь вжималась слегка в опилки, замирала, запрокинув голову, и смотрела на нас долгим взглядом своих немного грустных, точно заплаканных глаз… Пинга, Пинга, как ты прекрасна!

«И всё-таки лучше Панги нет мышонка на свете! – приговаривает Ксюша. – Ты мой милый трусишка, ты мой милый обжорка, ты мой милый соня… Красавец Панга! Панга мой хороший, Панга любимый…»

Да, а потом пришла пора ухаживания, пора любви, и мы поняли, что под прекрасной шубкой Панги кроется такое же прекрасное сердце. Поняла это и Пинга.

Их отношения были столь нежны, что, глядя на эту милую парочку, просто захватывало дух и почему-то хотелось плакать…

Всё у них было взаимно и удивительно гармонично. Кроме тех моментов, когда он отбирал у неё рисовое зёрнышко. Но она ничуть не обижалась на него, она слишком его любила. Да и зернышек было много, она брала другое.

Но были споры из-за благоустройства гнезда. Нет, прошу прощения, не споры, и не ссоры. У Пинги такой удивительный характер, в ней столько нежности и женской мудрости, что до споров и ссор дело никогда не доходило. Она предоставляла Панге, как мужчине, принимать решения. Особенно, когда дело касалось благоустройства гнезда. Хотя ей, конечно, тоже хотелось поучаствовать. Затащит, бывало, в гнёздышко берёзовый листик, уложит его там на свой вкус, но тут же влетит в дом маленьким вихрем Панга, схватит пингин листик – и давай его выпихивать назад в окно! Не так ты его положила, не женское это вообще дело! До смешного доходило. Так порой рассердится, что и свои листики тоже повыбрасывает. И – начнёт всё сначала…

Но Пинга не вытерпит и опять внесёт тихонько свою лепту, свой листик. Панга – тут как тут! Мужской гонор не даёт покоя. Хотя в душе понимает, что ничего плохого Пинга не сделала, а только хорошее. Как-то вечером подсмотрела такую милую семейную сцену. Выбросил Панга гневно пингин листочек в окно, а потом… Потом оббежал дом, нашёл этот листочек и уже САМ его внёс в дом!

Одним словом, не допускал любимую женщину до тяжёлой работы. Не хотел её обременять хозяйственными хлопотами. Её дело – умываться, чистить белоснежную шубку и любить мужа. Быть ему покорной. И у Пинги это получалось, как ни у кого.

Пинга очень любила Пангу, а Панга очень любил Пингу. Их отношения напоминали наши, человеческие отношения, и вообще Пинга и Панга удивительно похожи на людей, только очень крошечных. Когда я смотрю на них, я кажусь себе Гулливером. Но отношения у них даже лучше, чем у людей.

Они – ясные, прозрачные, простодушные. Панга – воплощение любви и заботы, Пинга – воплощение нежности и мудрости. У них есть чему поучиться. Нам, людям.

А потом… А потом кругленький шарик Панга стал стремительно уменьшаться в размерах. «Ой, Панга как похудел, – заволновались мы. – Что это с ним?..»

А ЭТО было не с ним, а с ней. С Пингой! Это она стала увеличиваться в размерах. «Однако… с чего бы это?» Неужели крошка Пинга собирается стать мамой? Вот как стремительна у мышек жизнь. Скоро им три месяца от роду, по нашим, человеческим, меркам – лет двадцать…

Вскоре фигурка Пинги стала напоминать конус. Пинга была уже не так проворна, как прежде, ей стало трудно вылизывать свою белоснежную спинку. Она всё больше лежала под поилкой и часто пила. В глазках её поселилась тревога. Ещё бы! ведь ей предстояли первые роды.

Мы не знали, когда это произойдёт, и очень волновались за Пингу. Дни наполнились ожиданием… Может, сегодня? Но проходило сегодня, а ничего не происходило. Панга то и дело заглядывал под хвостик Пинге: ну, когда, когда, когда же ты их родишь?.. И всё устилал и устилал гнёздышко свежими берёзовыми листочками, точно пелёнками, – готовился…

И вот… утром 1 июня, в День защиты детей, папа разбудил нас с Ксюшей взволнованным шёпотом: «Просыпайтесь, у нас произошло удивительное событие…»

«Неужели?!» – мгновенно поняли мы, что произошло. И – бегом к вольеру!

Худенькая, тоненькая-тоненькая Пинга сидела в уголке и тщательно, с наслаждением вылизывалась. Теперь уже необъятный животик ей не мешал сделать это важдое дело. А в другом уголке, на подстилке из берёзовых листочков, копошились розовые, размером с фасолинку, мышатки… Сколько же их?.. Один, два, три, четыре… Нет, сбились. Один, два, три, четыре, пять… Папа утверждал, что мышат шесть, Ксюша, что их десять, не меньше. На самом деле их оказалось восемь – тоже не мало.

Они были слепые, но под нежными тонкими веками просвечивали большие тёмные глаза… И ушки у них ещё не оттопырились, крупные головки (если определение «крупные» вообще уместно, когда речь идёт о таких миниатюрных созданиях, но головки действительно казались большими по сравнению с тельцем), эти головки были совершенно гладкими, с выпуклыми умными лбами. Новорождённый мышонок оказался удивительно похожим на человеческого эмбриона.

Мышатки были совершенно беспомощные. Единственное, что они умели – это дрыгать ножками. И… шевелить усиками! Усики были еле видны, это Ксюша их разглядела. Но они были, и они уже вибрировали! Такие микроскопические антеннки. А на мышаткиных ладошках можно было рассмотреть микро-микро-микро-пупырышки!

По вольеру, туда-сюда, бегал в сильном волнении Панга. Он совершенно ошалел от счастья…

Ну, надо же! крошки Пинга и Панга стали мамой и папой. Поздравляем вас!

«Всё! – сказала Ксюша, устроившись удобно в старом кресле перед вольером. – Всё! Никуда отсюда не уйду. Буду наблюдать».

И тут произошло следующее. Панга, подбежав к детям, схватил одного и потащил в гнездо. Быстро вернулся обратно, схватил второго и понёс туда же. Мышатки при этом тоненько попискивали – казалось, кто-то играет на крошечной-крошечной скрипочке…

Пинга с изумлением смотрела на Пангу, который устремился уже за третьим мышонком… Тут она кинулась в гнездо и понесла в зубах розовую фасолинку-скрипочку обратно! Я – мать, и я лучше знаю, где должны лежать новорожденные дети! А я – отец, и я убеждён, что мои дети должны находится в гнезде! Такой диалог без труда прочитывался в действиях Пинги и Панги.

Так они и носились без остановки: он тащил детей в гнездо, а она – обратно, на подстилку в уголочек… Спор новоиспечённых родителей длился почти час! И никто никому не хотел уступить. Мышата пищали всё громче, явно от голода, а Пинга не имела возможности их покормить. И тогда мы с Ксюшей решили отсадить Пангу в другой вольер. Конечно, на время. Чтобы успокоился. И понял, кто здесь теперь главный.

Так мы и сделали. Панга сначала попрыгал там возмущённо, но быстро присмирел, затих и – загрустил… Разлучённый с семьёй, он смотрел такими тоскующими глазами! Как человек. Нам даже не по себе было, видя этот взгляд. «Милый Панга, прости, это не навсегда. Но ведь нужно дать Пинге возможность покормить ваших деток!»

А Пинга тем временем заботливо вылизала розовые, дрыгающиеся, отчаянно поскрипывающие фасолинки, и они дружно уткнулись в её белоснежный животик. Это была удивительная минута, полная нежности и даже, я бы сказала, благости…

Весь первый день лета мы с Ксюшей почти не отходили от вольера, наблюдая череду вылизываний и кормлений… А ночью Пинга сама перенесла детей в гнёздышко.

Наутро мы вернули грустного Пангу в родной вольер. Он был притихший и больше не командовал.

Рядом с соломенным гнёздышком, откуда то и дело доносилось нежное поскрипывание, и где теперь происходило, скрытое ото всех посторонних глаз, пестование мышат, Панга сплёл из травинок ещё одно гнёздышко – для себя. И поселился в нём. Стоит Пинге отлучиться из Главного гнезда к поилке или за сухариком, Панга тут же вскакивает на верх гнезда – охраняет детей. Стоит мне или Ксюше открыть вольер, чтобы насыпать корм, – Панга норовит куснуть, и пребольно. Он защищает детей! Заботливый, бесстрашный Панга.

Да, до рождения детей Панга был обжора, соня и трусишка. Но что сделало с Пангой отцовство! Он перестал есть и спать, он исхудал, он всё время на страже своего семейства, каждую минуту начеку. А на исхудавшем лице – полные любви и тревоги, огромные чёрные глаза! Самое главное теперь у Панги – это глаза. Наш Панга – прекрасен!

Но что это он так безвылазно сидит сегодня в своём соломенном гнёздышке? Панга, ты не заболел? Ты совсем перестал есть, Панга, так нельзя, сгрызи хотя бы рисовое зёрнышко, попей водички. Согласился на уговоры, побежал к поилке, а в его травяном гнёздышке какое-то шевеление… Батюшки! да ведь там мышонок! Ксюша, Ксюша, Панга опять мышонка похитил! Берём деревянную ложку, подхватываем ею мышонка и аккуратно запихиваем его в окошко Главного гнезда – ко всей компании. Ну, Панга!..

А на следующий день повторилась та же история. Панга опять «насиживал» в своём гнёздышке мышонка! Мы страшно встревожились, особенно обнаружив на спине у мышонка тёмное пятно. Это синяк, решили мы, Панга мышонка «отсидел» до посинения. Что же ты делаешь, Панга, а? Зачем похищаешь у матери детей? Они же не могут без её молочка! Ты это понимаешь?

Не может быть, чтобы не понимал, слишком уж по-человечески смотрел на нас. Но любовь к детям у чадолюбивого Панги была сильнее рационального понимания. И на третий день Панга опять насиживал мышонка! А Пинга иногда юркала в травяное гнёздышко, и оттуда неслось скрипичное попискивание… И мы опять приходили Пинге на помощь и запихивали деревянной ложкой похищенного младенца в соломенное гнездо. Этот тоже был посиневший. Наверное, от голода, решили мы. Ну и дела… Значит, спор за детей так и продолжается?

В очередной раз разлучённый с мышонком, Панга загрустил и уснул в своём травяном домике в одиночестве…

Я работала всю ночь на компьютере, дописывала повесть, а мышарики спали в вольере рядом, на столе. Там было тихо и спокойно. И вот утром…

Я уже выключила компьютер, чтобы идти спать. Солнышко вставало, заливая кухню густым оранжевым светом, точно абрикосовым соком… Смотрю в вольер к мышкам, и что же я вижу? Из соломенного гнёздышка появляется Пинга, она тащит за шкирку поскрипывающего мышонка. И куда же она его тащит? Она его тащит… к травяному гнёздышку Панги! А из гнёздышка выскакивает радостный Панга, бежит навстречу Пинге, и они вдвоём, помогая друг другу, потому что отъевшийся мышонок уже не такой лёгкий, как в первые дни, вдвоём они доносят свою драгоценную ношу к травяному гнёздышку Панги. Так вот оно что! Оказывается, Пинга САМА выдаёт Панге каждый день по мышонку! Чтобы любящий папочка не скучал. Чтобы не чувствовал себя отвергнутым. Чтобы тоже был при деле. Пинга, Пинга, маленькая мышка, откуда в тебе столько мудрости?

А в утреннем ярком свете я рассмотрела, что на спинке мышонка пробивается тёмная шёрстка… Так вот оно что! А мы-то думали, Панга, что ты его отсидел! Прости, Панга, наше невежество.

Так они и жили. Каждый день Пинга выдавала Панге по мышонку. Панга был горд и счастлив. Он просто сиял! Деревянная ложка больше не разрушала его блаженства. Днём Пинга, покормив детей в соломенном гнезде, прибегала в травяное гнёздышко к Панге – покормить малыша, который сегодня гостит у папы. А на ночь забирала его в большое гнездо…

Когда Панга ел, и ел ли он вообще, оставалось неизвестным. По крайней мере, никто из нас не видел его за этим занятием. Ему было решительно не до этого! Он то вылизывал мышонка в травяном гнёздышке, то сидел на вершине соломенного гнезда, охраняя его, когда Пинга уходила к поилке, или отсыпалась где-нибудь в уголке. Да, он давал ей отдохнуть. Она, бывало, спит, а он сидит на вершине соломенного гнезда, и чуть только услышит какой-то писк – тут же юрк внутрь и давай их всех ласкать, вылизывать – только чтобы не пищали, чтобы дали Пинге отдохнуть. Такой удивительно заботливый мышонок. Такой удивительно любящий муж. Вылижет, успокоит детишек – и опять сидит на вершине гнезда. На страже семейства. Огромные тёмные глаза горят любовью.

Дни шли за днями, и вот уже толстенькие мордашки ещё слепых мышариков стали появляться в многочисленных окошках соломенного гнезда. И настал день, когда первый серенький мышарик на некрепких ещё ножках, покачиваясь, вышел из родного гнезда и, шажок за шажком, потопал, потопал по бескрайнему простору маленького, но такого огромного для него вольера… «Началось!..»

А вот уже и остальные посыпались из гнезда, как фасолинки из стручка. Впрочем, они уже были покрупнее фасолинок, скорее как крупные бобы, серенькие и чёрненькие. Ни одного беленького, как Пинга. И ни одного в пятнышках, как Панга. Только у нескольких на тёмном лбу – белая чёрточка. Очень красиво.

С каждым днём мышарики становились всё активнее. И настало время, когда Пинге уже не было возможности уйти в уголок и там отоспаться. Детки находили её повсюду! Ещё незрячие, они бегали за ней по всему вольеру. И только настигнут её – тут же присасываются. Бывало, она идёт, а они гроздью висят у неё на животике, дрыгают отчаянно ногами и жадно сосут, сосут, растут, растут…

Смешная и трогательная картинка того времени: сидит Пинга посреди вольера, грызёт сухарик, а по вольеру в поисках вожделенной мамочки топает мышонок. Ещё незрячий. Дотопал до кончика её хвоста. Нащупал, потыкался мордочкой, усиками, удостоверился, что это именно мамин хвост – и… пошёл по нему, как по канату. Вслепую, наощупь – как заправский цирковой артист! Дотопал до Пинги и – брык на спину, ножками дрыг-дрыг – и въехал к ней под мягкий животик, туда, где вкусно. И – присосался. А она продолжает себе грызть свой сухарик…

А как они учились умываться и вылизываться, ещё незрячие!

А потом и глазки открылись, тёмные и блестящие, как у Панги. Когда мышарикам исполнилось две недели. О, это было великое событие!

А как они дружно грызли овсяные хлопья, сидя кружком! Хрум-хрум-хрум… А на закуску – подайте нам мамочку! Где она? Хватай, лови, держи, догоняй! После неуверенного топанья настал период прыганья. Бегать мышарики ещё не умели, зато прыгали как кузнечики! Глазастые кузнечики с хвостиками. Прыг-скок! прыг-скок! Высоко, стремительно – не ухватишь. Мамочку свою настигали в три прыжка. Когда все восемь одновременно припрыгают за молочком, то это было зрелище! Все брык на спинки – и, отталкивая один другого, отчаянно дрыгая тридцатью двумя лапками, стараются въехать под материнский живот. Кормить их лёжа она уже не могла, такие они были бутузики. Поэтому она стояла. А через неделю она и стоять уже не могла – она парила над ними! Мышарики держали её на весу. Вот такая удивительная картина, где ещё что-либо подобное увидишь?

Да, Пинге приходилось теперь нелегко, детки её здорово высасывали. Так что на общение с ними у неё почти не оставалось сил: только бы успеть перекусить между кормёжками и чуть-чуть вздремнуть…

Но зато Панга наслаждался общением с детьми в полной мере! Уж как он их вылизывал, своих обожаемых деток! Это надо было видеть. Мышарики к нему в очередь выстраивались – на вылизывание. И даже дрались порой, кому первому вкусить этой радости. А уж Панга старался! Каждого, от носика до хвостика, с величайшей нежностью.

И мышарики учились отвечать лаской на ласку. Скоро и они уже, то один, то другой, подбегут к Панге и давай его вылизывать. А то и несколько сразу. Тут уж папочка Панга в полном блаженстве! Особенной нежностью отличались девочки, две чёрненькие и одна серенькая. И так же, как они гонялись за мамой Пингой, чтобы её пососать, так же они стали гоняться за папой Пангой, чтобы его обласкать. И каждый из родителей получал свою долю радости.

Да, три мышарика оказались девочками, а пять – мальчишками. Мальчишки старались вовсю подражать отцу. Особенно этим отличался самый крупный мышонок. Видимо, самый старший. Ксюша его назвала Федей.

Федя первым вскарабкался вслед за Пангой на вершину соломенного гнезда и стал вместе с отцом охранять дом. Федя первым научился вылизывать других мышат, братьев и сестёр, и стал настоящим помощником родителям. Федя, к тому же, никогда не затевал драк, был спокойным и добродушным. Как Пинга и Панга. Ксюша так его и называла – «подражатель».

Федя на равных с Пангой пестовал малышей. Особенно к нему льнул самый маленький, серенький мышонок. Однажды мы наблюдали такую картину: Федя вылизывал, вылизывал Малыша, тот так и уснул в объятиях старшего брата. А Федя боялся шевельнуться, чтобы не разбудить Малыша, который сладко спал, положив ушастую головку на Федину лапку…

Вот так они и жили, наши удивительные мышарики. Росли не по дням, а по часам, уже вовсю умывались, чистились, учились пить из шариковой поилки, таскали туда-сюда берёзовые листочки, прорывали в опилках туннели…

Мы положили в вольер свежие берёзовые ветки, мышатки тут же обгрызли листочки и утащили их в гнездо. Почки объели с аппетитом. А по голым веткам стали бегать, как по спортивному комплексу. Маленькие акробаты, канатоходцы. Вот это было веселье!.. Вот что им было нужно для полного счастья. И только мышарики сгрызли свой первый спортивный комплекс, мы им тут же принесли новый. Резвитесь на здоровье!

Итак, три девочки и пять мальчиков. «Надеюсь, вы их не оставите всех?» – спрашивал папа. «Ну, только двух чёрненьких девочек, Пюсю и Флунсю, – умоляюще говорила Ксюша. – Смотри, какие они чудесные, какие у них огромные блестящие глаза – как у Панги! Ну, и ещё Федьку. Я не могу с ним расстаться, я его слишком люблю. Я даже не думала, что можно так полюбить простого серенького мышонка…»

«А с остальными что будете делать?» – «Раздаривать. Я уверена, что из наших знакомых многие захотят взять таких чудесных мышат», – уверенно сказала Ксюша. – «Н-да?..» – засомневался папа.

– Ну, в крайнем случае, отвезём на Птичий рынок Михаилу. Он сказал: будет потомство – привозите, всех у вас возьму.

– Ну, тогда ладно, – успокоился папа.

Но до расставания было ещё далеко…

Сладкая парочка

И всё же мы нашли для нашей Кюши приятеля! Восьмилетнего черепашонка. Которому Ксюша уже давно придумала имя – Куш.

Интересно, думаю я, почему Ксюша даёт своим животным имена, настолько близкие к своему? Кеша, Маркуша (предыдущая черепаха, потерянная на даче), Кюша, а теперь вот – Куш…

Может, каждое из наших животных – это в какой-то степени она сама, Ксюша? Может, через них она рассказывает нам о себе? Наша удивительная таинственная девочка… И весёлый кролик, и нежные мышки, и самоуглублённые черепахи – они такие разные, – но каждый из них чем-то похож на Ксюшу. Поэтому ей нельзя подарить животное (она бы страшно расстроилась, если бы произошло такое самоуправство в её жизни), потому что она должна выбрать сама – СВОЁ.

Вот и теперь она безошибочно выбрала СВОЕГО черепашонка. «Это он!» – сказала она.

Когда мы его привезли домой, Куш оказался на удивление похож на Кюшу. Это редко бывает. Вообще, все черепахи – разные. Как люди. На панцире у каждой – как будто послание. Но нет двух одинаковых посланий.

Захочешь специально найти двух похожих черепах – ни за что не найдёшь! А тут – такое поразительное сходство. И форма панциря, и рисунок на нём… Только Куш более загорелый, коричневатый. Когда они рядом – это видно, но когда кто-то один по комнате прогуливается, теряемся в догадках: «Ты – Кюша? Нет, ты, кажется, Куш. Хотя…»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.