Аркан общемировых историй

Он заходил к ней раз в два-три дня, принося ей какие-нибудь вещи из центра Данаки, рассказывая новости и, конечно, общаясь с Глумом – как теоретику, лишенному вменяемой практики, ему было крайне интересно наблюдать за этим необычным существом.

Войнт был заметен благодаря не самому высокому росту и круглым очкам без линз – несмотря на отменное зрение, парень их старался снимать как можно меньше, ибо это был главный подарок его учителя.

– Здравствуй, Войнт! – окликнула его Сепи.

– И тебе добрый! – голос Войнта был неожиданно низким, что несколько не сочеталось с его внешностью.

– Есть хочешь?

– Овощи? Или рыба осталась?

– Есть немного…

– Давай.

Сепи повесила последнее полотенце и вернулась в хижину.

Первым делом Войнт, естественно, бросился к Глуму:

– Привет, Глум!

– Глум-глум-глум, – размеренно произнес осьминог, ибо он так здоровался. Войнт был вторым человеком после Сепи, которому Глум явно доверял, ибо чувствовал, что биолог не причинит ему никакого вреда – хотя, как признавался сам Войнт, пару безопасных опытов ему очень хотелось провести, но Сепи была категорична в своем запрете.

Рыба и овощи довольно быстро исчезли с тарелки парня.

Сепи заметила, что Войнт напряжен куда сильнее, чем обычно:

– Рассказывай, что случилось.

– К тебе собирается нагрянуть не самый приятный гость.

– Из Гвардейцев?

Войнт помолчал, потом произнес:

– Не знаю, конечно, может ли быть кто-то хуже Гвардейцев, но в твоем случае этот гость явно хуже, ибо Гвардейцы хотя бы не пристают к тебе в течение долгого времени…

– Азто́н, – это имя Сепи произнесла будто ругательство.

– Его теперь не Азтон зовут, а Амо́н, – фыркнул Войнт.

– Он что, записался в Гвардейцы?

– Пока что – в Слугу Гвардейцев. На центральной площади прошла церемония посвящения. И первым, что собрался сделать Амон в новой должности – сделать тебя своей женой.

– Не удивлена, – вздохнула Сепи.

– А еще я подслушал некоторые разговоры…

– Дай угадаю – гадают, зачем мне мужчина, если есть рядом осьминог?

– Именно, – кивнул Войнт. – Цитирую: «Ну конечно – у мужчин же всего одно щупальце, да и не такое большое, чтобы так удовлетворить…».

– Прекрати, – велела женщина. – Тошно это слышать.

– Он ведь убьет его…

– Не убьет. Глум намного умнее Азтона…

– Он теперь – Амон.

– Я буду звать его старым именем, ибо убийца Эйна должен помнить о своих прошлых злодеяниях.

– Все думаешь, что Эйна убил Ам… Азтон?

– По крайней мере, он не подал Эйну руки помощи в тот день – это равно убийству.

Войнт вздохнул – он прекрасно помнил, как дорого обошлась людям та неприятная стычка с Гвардейцами и их приспешниками.

– К счастью, Азтон пока – человек.

– Этот ублюдок никогда не был человеком…

– Что будешь делать, если сей ублюдок-таки заявится к тебе?

– Мне все равно, – честно призналась Сепи. – Захочет убить – пусть убивает, но его женой я ни за что не стану.

– Может, мне стоит забрать Глума себе?

– Чтобы гнев Азтона свалился и на тебя?

– А меня трогать причины у него нет…

– Ты плохо знаешь Азтона, Войнт. Если ему кто-то не понравился, то он сделает все, чтобы как минимум покалечить ненавистного.

Войнт тяжело вздохнул:

– Гвардейцы никак не успокоятся.

– И поэтому лучше их не раздражать лишний раз. Я прекрасно знала твоего учителя – вряд ли бы ему понравилось, чтобы его лучший ученик закончил свою жизнь настолько глупо.

Парень заметно посерел:

– Я все равно переживаю за тебя, Сепи…

– Не нужно. Что будет – то будет. Может, присоединюсь-таки к Эйну, раз у нас подобное запрещено делать добровольно…

И поздним вечером случилось то, о чем Войнт предупреждал.

Группа мужчин, вооруженных факелами и холодным оружием, шла к хижине, и возглавлял ее двухметровый шкаф Азтон, именуемый ныне Амоном.

Глум в море не ушел – видимо, чувствовал, что Сепи грозит опасность.

– Ты уверен, что хочешь остаться? – спросила женщина в последний раз, и ответ не изменился – все то же уверенное «Глум».

Вздохнув и приготовившись к худшему, Сепи вышла из хижины навстречу непрошеным гостям.

– Неужели дорогая Сепи пришла лично встречать меня? – искренне воскликнул Азтон.

– Не буду желать тебе доброго вечера, Азтон, – холодно произнесла Сепи.

– Если ты не знала, меня теперь зовут Амон…

– Я знаю. Вот только звать тебя новым именем не собираюсь.

– Ты не меняешься – гордая и самоуверенная… Это мне в тебе и нравится! – сказал Азтон. – Но всему свое место, Сепи – жена будущего Гвардейца должна быть куда мягче…

– Не пошел бы ты к своим дружкам, Азтон? Убийца моего мужа никак мне его не заменит!

– Я не убивал Эйна! – вспылил Слуга Гвардейцев.

– Сам – нет. Но позволил это сделать, – спокойно парировала женщина. – Ты ж ему всегда завидовал… Особенно когда он на мне женился! Что, злость тогда пробрала? Ярость? Или ненависть?

– Я бы тебе поверил, если бы не тот факт, что ты довольно скоро нашла Эйну замену! – противно хохотнул Азтон.

– Да, нашла! – подтвердила Сепи, чем вызвала гул в молчащей до сих пор толпе:

– Извращенка!

– Падшая женщина!

– Изменщица!

– Хорош возмущаться! – пресек возмущения Азтон, после чего дал команду: – Найдите Глума и превратите его в морской шашлык!

– С радостью! – воскликнула толпа, после чего ринулась в хижину.

Сепи поспешила за ними, но ее схватил за руку Азтон:

– Куда это ты?

Женщина влепила Слуге Гвардейца звонкую пощечину, на что тот ударил ее кулаком в лицо.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Азтон не заметил, как один из сопровождавших его мужчин вылетел из хижины вперед собственного визга.

– Глу-у-ум!!! – неожиданно раздалось громкое невесть что из уст осьминога.

– Ублюдочная тварь! – воскликнул Азтон, больно толкнул Сепи, заставив ее упасть, после чего сам ринулся в хижину.

Сепи, размазав кровь по лицу, вскочила на ноги и побежала за ним.

Зрелище в хижине было впечатляющим.

Глум отделил от тела все щупальца, в результате чего те будто зажили собственной жизнью. Одному из нападавших щупальце разбило голову, другого медленно душило, третьему сжало руку до такой степени, что Сепи слышала, как хрустят кости этого несчастного.

Еще двое представителей толпы были уже мертвы.

– Да умри! – воскликнул Азтон, занеся над телом осьминога обнаженный меч.

– Гли-и-и!!! – издал Глум некую «новую» единицу из своего лексикона.

Осьминог вылез из бадьи, и щупальца, отпустив нападавших, но, безусловно, оставив их пострадавшими, «вернулись» к телу.

Глум впал в ярость.

Это было видно по силе ударов щупалец, которыми осьминог одарил Азтона.

Меч Слуги Гвардейцев выпал из руки.

Выжившие после атаки осьминога медленно ползли к выходу.

Азтон свалился с ног, и внезапно Глум остановился, будто что-то услышав. Обратив свой взор на Сепи, он кратко произнес:

– Глум.

Это означало: «Пойдем со мной».

Не дожидаясь ответа, осьминог вылез из бадьи, беспрепятственно покинул хижину и отправился к берегу.

Сепи последовала за ним.

Уже на берегу Глум показал щупальцем в сторону моря, после чего сказал:

– Глум.

– Ты серьезно? – удивилась Сепи. – Зовешь меня в море?

– Глум.

– Это тебя кто-то позвал?

– Глум…

– Нас кто-то позвал?

– Глум.

– Но я же не смогу долгое время находиться в море…

И Глум протянул ко рту Сепи одно из щупалец:

– Глум.

– Уверен? – уточнила женщина, догадавшись, чего хочет осьминог.

– Глум.

И щупальце оказалось во рту Сепи.

Другим щупальцем Глум аккуратно обвил тело женщины и прижал его к себе.

Эту сцену увидел подбежавший, истекавший кровью Азтон:

– Извращенная тварь! Я уничтожу тебя!

– Глум, – обратился к Сепи осьминог, моргнув глазами.

Женщина моргнула в ответ.

Коротким прыжком Глум оказался в Бэрат, ведя за собой Сепи.

– Я еще доберусь до вас, ублюдочные существа! – прохрипел Азтон. – А чтоб тебе окончательно было некуда вернуться, Сепи, то я сожгу твою хижину!

Свое слово Слуга Гвардейцев сдержал.

С тех пор никто не видел ни Сепи, ни Глума.

О произошедшем тут же узнали во всей Данаке, и Войнту пришлось нелегко, ибо ему пришлось отбиваться от вопросов не только как биологу, но и другу Сепи. Азтон попытался вызвать Войнта на дуэль по непонятной причине, но был быстро успокоен одним из высокопоставленных Гвардейцев, который заявил, что дальше он разберется сам.

Через несколько дней после исчезновения Сепи и Глума Войнт пришел к сгоревшей хижине, бросил к ней небольшой букет цветов, после чего спустился к берегу и долго всматривался в сероватую воду Бэрат.

Даже он не знал, живы эти двое или нет.

Но если живы…

Войнт молился лишь об одном – чтобы их не нашли Гвардейцы.

«Гнев прошлого бога»

Shiseru koibito wa torawareta Pandora ni…

(Умирающий любовник пойман в ящик Пандоры…)

Moi dix Mois, «Prophet».

То́нуль, главный город великой земли Ста́ниль, второй день подряд сотрясал низкий гул, который с каждым часом становился только громче, а потому не давал покоя жителям.

И тва́нтва Нён – он же правитель Станиль – был полон негодования. Причем не только потому, что гул вызывал приступы сильнейшей головной боли (для любого главного лица это – близкий вестник смерти) – вступая на престол, Нён клятвенно заверял всех подданных, что его правление ознаменуется долгожданным спокойствием, ибо в недавнем прошлом Станиль раздирали постоянные гражданские войны. И три года все было относительно спокойно, а тут – что-то такое, что таит в себе явную угрозу, ибо этот утробный звук мог принадлежать исключительно некоему чудовищу.

Но в первый день никто не спохватился – в Тонуль такое бывало, ибо считалось, что город стоит на месте древнего «поля жертвоприношений», а потому периодически из земли раздавались голоса мертвых, но довольно быстро затихали. А в этот раз все затянулось…

– Ми́рли, ты можешь мне сказать, где источник сего гула? – обратился твантва к своему первому советнику, пришедшему к высшему двору из монашеской обители – монахи Станиль традиционно обладали не только обширными знаниями, но и способностями к ясновидению.

Мирли, поглаживая коротко остриженную голову, внимательно посмотрел на императора и, скрывая усмешку, которая так и хотела скривить губы, поинтересовался:

– Вы только сейчас меня об этом спрашиваете, мой твантва?

– Мне надоело терпеть.

– Ах, вот оно что… – хмыкнул Мирли, мысленно ругая Нёна за присущий всем твантва Станиль эгоизм. – Я могу вам показать. Он находится недалеко…

– Недалеко?

– Рядом с колонной Дэ́ком.

– А я ведь тебя спрашивал в свое время про эту колонну… Вокруг нее сложено много мифов, и я был всегда убежден, что неспроста.

– Мифы не всегда правдивы, мой твантва…

– Видимо, сегодня – не тот случай. Собирай людей, Мирли – направляемся к колонне.

– Слушаюсь, мой твантва.

Мирли спешно удалился, а Нён, подперев рукой колючий подбородок, задумался – и мысли явно были о колонне.

Колонна Дэком стояла в двух кварталах от дворца твантва и представляла собой обычный металлический столб, достигавший в высоту восемнадцати метров – ширины же он был таковой, что в нем можно было запросто замуровать взрослого человека (мифы о замуровывании, кстати говоря, составляли «костяк» общего количества историй, связанных с колонной). Поразительно было другое: колонна стояла в Тонуль минимум десять веков и за это время не то что не проржавела насквозь – на ней не оставалось ни единой царапины, хотя желающих написать на поверхности колонны какое-нибудь неприличное слово было предостаточно (для защиты от таких вот личностей несколько лет назад колонну оградили невысокой оградой, что стало очередным анекдотом среди населения столицы, ибо никто не понимал, зачем защищать колонну, с которой делали все, что угодно, а ей все нипочем). Названо сие металлическое «чудо» было в честь некоего бога, известного еще в те времена, когда весь Платинум жил, как выражались на всех материках, без солнечных лучей. Для чего была поставлена эта колонна и почему ее назвали именно в честь Дэкома, история умалчивала – как бы то ни было, колонну старались особо не трогать, а со временем она стала одной из самых необычных достопримечательностей Тонуль.

И возле нее гул был особенно сильным – видимо, Мирли был прав насчет близости источника.

Собрав как минимум пятнадцать человек, Нён и Мирли отправились к колонне пешком, что ныне не совсем удивляло жителей Тонуль – вот когда Нён, только взойдя на престол, стал добираться до всех нужных мест исключительно пешим ходом (но в сопровождении свиты), это вызвало как возмущение двора (чтобы твантва передвигался по Станиль сам?!?), так и уважение среди простых людей.

Гул неожиданно усилился.

– Это потому, что я здесь появился? – справедливо предположил Нён.

– Не могу сказать однозначно, мой твантва, – потупил взор Мирли.

И тут присутствующие расслышали отчетливое повторяющееся слово:

– Тпи́нэ… Тпинэ… Тпинэ!

– Что это означает? – удивился твантва.

Мирли, просветлев в лице, пояснил:

– Если бы Вы жили веков десять назад, мой твантва, то Вы бы легко поняли, чего желает наш незнакомец… Это – кровь на корянском языке.

– Ты можешь с ним поговорить?

– Конечно – все монахи обучены корянскому.

– Тогда давай.

Мирли отрывисто произнес нечто с вопросительной интонацией, и невидимый собеседник ему ответил. Твантва заметил, что его первый советник на несколько мгновений застыл на месте так, будто сам стал колонной.

– Что ты услышал в ответ? – вывел советника из оцепенения Нён.

– Важно не то, что я услышал, а то, кто это сказал, – произнес бывший монах.

– И кто же?

– Дэком.

Часть свиты ахнула. Кто-то поднял вверх правую ладонь, растопырив пальцы, и воскликнул: «Да осветит нас великий Ка́смий!».

– Дэком?!? – переспросил Нён. – Ты серьезно?

Голос продолжал говорить с Мирли. Бывший монах сбивчиво переводил:

– Он говорит, что его заточили в эту колонну… Но его братья и сестры уже пробудились в нашем мире, а значит, пора выйти из колонны и ему.

– Но он же – бог! Разве у него нет сил для того, чтобы выйти оттуда? – искренне удивился твантва.

– Я думаю, что на эту колонну наложено некое заклятие – впрочем, об этом рассказывает множество мифов… И видимо, они отчасти правдивы.

– А еще некоторое время назад ты говорил мне обратное…

– Монахи тоже могут ошибаться, мой твантва.

Дэком прервал разговор твантвы и его советника, прорычав, будто огромный лев:

– А́мма!..

– Амма? – переспросил Нён, услышав одно из популярных женских имен в Станиль.

– Амма! Амма! Амма!

Дальше началось что-то совсем неразборчивое для уха твантвы, но Мирли моментально разобрался:

– Его заточила туда некая Амма… И он доберется до нее.

– Для чего?

– Глупый вопрос, мой твантва – чтобы отомстить.

– Но ведь прошло много веков! Та Амма не может быть сейчас жива!

– Мой твантва, никто не говорит о том, что та Амма живет в прежнем теле…

– Реинкарнация? – робко предположил Нён.

– Именно, – кивнул советник.

– То есть, Амма может жить в каждом моем подданном?

– Вы сделали правильный вывод, мой твантва.

– Вызови Со Лэй, Мирли. Нечего ей прохлаждаться – подобная работа как раз ей по плечу.

– Не уверен, что это – верное решение, мой твантва.

– Почему ты оспариваешь решение своего твантвы, Мирли? – повысил голос Нён.

– Потому что вы не допускаете мысли, что Со Лэй может быть реинкарнацией Аммы…

И будто в подтверждение слов Мирли по столице пробежала бьющая по всем и каждому звуковая волна. Вся свита Нёна, да и сам твантва почувствовали странную боль чуть ниже живота, а Мирли, сделав шаг вперед к колонне, произнес загадочную фразу:

– О Дэком, я всегда знал, что ты проснешься…

После чего первый советник потерял сознание и свалился на землю.

Гул неожиданно прекратился.

Прошло несколько минут, ибо всем нужно было прийти в себя и после внезапного приступа боли, и после гнева Дэкома. Нён бросился к телу советника, почувствовал пальцами мертвенный холод, после чего взглянул на колонну и понял, что Дэком вырвался из пространственно-временной ловушки, ибо по всей колонне шла тонкая, но заметная трещина…

«Ихела»

Wein mir ein Meer,

Ertränke Deine Leiden,

Stirb und werde -

So geht's seit ew' gen Zeiten…

(Наплачь мне море И утопи в нем свою боль,Умри и будь.Так повелось со времен старинных).Übermutter, «Wein mir ein Meer»

И́хела сидела в одной из дальних комнат своего особняка и ждала.

Ждала часа мести собственному мужу, который, похоже, теперь себя таковым и не считает.

Она прощала Готтлибу многие интрижки, хоть и искренне не понимала, почему он, женатый на представительнице богатой и родовитой семьи, предпочитает ей всякого рода дворняжек. В высшем свете Котбуса это, к сожалению, было распространенным явлением, которое Ихела не принимала, искренне гордясь этим. Конечно, она могла начать изменять в отместку, но, во-первых, это было глупо, а во-вторых… «Чтобы представительница семьи А́льтзеекинд вела себя столь неподобающе? Ну уж нет!».

Но с Евой, или, как произносил ее имя сей неверный муж, Эвой, у Готтлиба было все серьезнее.

А Ихела могла себе выбрать куда более значимую в обществе партию… Да и к ней, представительнице семьи, ведущей свою родословную с момента основания Котбуса (а прошло уже около тысячелетия), приезжали свататься чуть ли не с окраин германских земель, но она отказала всем, ибо решила совершить непростительную для дворянки ошибку – жениться по любви. Вот и нашелся Готтлиб Шаттен, талантливый, но бедный художник…

Который, заполучив доступ к деньгам Ихелы, стал меньше уделять времени творчеству, но больше кабакам, борделям и прочим сомнительным заведениям.

Ихела злилась. Она никогда не устраивала громких скандалов – что уж там про применение насилия, но сегодня очень хотелось использовать Готтлиба как холст, только расписать по-своему.

Да и Еве мозги вправить необходимо – если муженек, конечно, притащит ее домой…

А ведь наверняка притащит.

Ихела сидела за столом и рассматривала свое отражение в небольшом зеркале. Все в ней буквально кричало о том, что она – дворянка: цвет волос, в отличие от большинства германок, был не пшеничный, а скорее рыжевато-медный, глаза сияли яркой морской волной, в глубине которой виднелась солнечно-желтая прожилка, кожа была намного светлее, чем у женщин простого происхождения… С кожей вообще связана отдельная история, ибо таковой она была из-за необычно бледной крови, которая, с одной стороны, казалась болезненной, с другой, хранила особый секрет дворян Котбуса…

Ибо все высшие семьи изначально были в родстве с ракообразными и моллюсками, жившими в реке Та́рьястром, на которой и стоял Котбус. Как они там оказались, мало кого удивляло – в германских водах эти существа не были редкостью, а вот как породнились с высшей прослойкой населения города, оставалось загадкой, приобретшей ореол романтичности благодаря многочисленным легендам. Однако факт оставался фактом – родство дворянства с водной фауной было подтверждено учеными, на гербе и флаге Котбуса центральное место занимал краб, а бледная кровь дворян со времен стала называться голубой, но это был отголосок прошлого, ибо в древнегерманском языке «голубой» и «бледный» обозначались одним словом.

Однако этим отличия дворян от остальных людей не заканчивались.

У Ихелы было еще одно оружие, которым она собиралась воспользоваться…

И Готтлиб его пока что не видел.

В комнату незаметно зашел единственный любимец Ихелы – пушистый рыжий кот Эрц. Ихела чуть сдвинула голову в сторону и, заметив Эрца, тихим мелодичным голосом позвала:

– Эрц – майн херц, иди сюда…

Эрц так же тихо подошел к хозяйке, аккуратно залез ей на колени и удобно устроился.

– Дождемся Готтлиба?

Эрц недовольно фыркнул – мужа хозяйки он искренне не любил, проявляя свое отношение дурно пахнущими пометками на одежде.

– Уже придумал, как будешь мстить?

Кот кратко мяукнул.

– А я вот нет…

Стрелки часов в огромном доме звучали, казалось, совсем беззвучно.

Ихела отсчитывала секунды.

Внезапно Эрц спрыгнул с колен хозяйки и выбежал из комнаты. Он каким-то особенным чутьем ощущал приход Готтлиба – видимо, ему каждый раз было невтерпеж напакостить Шаттену.

В этот раз сие удивительное умение Эрца пригодилось Ихеле особенно кстати.

Женщина быстро прикрыла дверь, оставив буквально щелочку для того, чтобы подсматривать, и притушила свет.

Снаружи особняк казался пустым – это должно было усыпить внимание Готтлиба.

В замочной скважине повернулся ключ – муженек хоть и напивался до беспамятства, но каким-то непонятным образом мог с легкостью открыть дверь…

Правда, никогда не закрывал, оставляя нараспашку. Видимо, не мог запомнить, что хоть и живет в дворянском особняке, прислуга как таковая в нем отсутствует, поскольку Ихела предпочитала все делать по дому сама.

И Шаттен буквально ввалился в дом.

Естественно, в компании Евы.

Парочка была явно навеселе. Чмокнув любовницу, Готтлиб сразу же повел ее в спальню. Из его уст донеслось «Ихи нет… Ну и хорошо…».

И, возможно, он бы и отделался синяками, если бы не одно обстоятельство…

Эрц.

Кот с диким мяуканьем бросился навстречу Готтлибу.

– По-о-ошел вон, тварь! – обиженным тоном выдал художник и с силой пнул рыжика, причем так, что тот, подлетев на пару десятков сантиметров вверх, врезался в стену.

– Сучонок… Ик…

– Да не обращай внимания на рыжую шкуру… – капризно протянула Ева. – Ты вечно медлишь, отвлекаясь на все подряд…

– Идем, идем…

Они хоть и с трудом, но прошли по коридору мимо комнаты, в которой спряталась Ихела.

Расчет оказался верен – парочка даже не смотрела по сторонам.

Два обстоятельства привели Ихелу в состояние, близкое к бешенству: первое – Готтлиб явно навредил Эрцу, второе – от парочки шли не только алкогольные пары, но и кислый запах, который разил только от одной вещи…

Наркотика под названием «клекс».

На это Ихела не просто не могла закрыть глаза – за такое она твердо решила довести Готтлиба как минимум до инвалидности. «Ну что ж, от одного избиения градус преступности заметно не увеличится…» – подумала она. «Саксона́рию, Тюрги́нию, да хоть Центральный Бе́рен – всех и без того трясет».

Парочка дверь в спальню не закрыла, и потому в тишине неприличные стоны были слышны особенно громко.

Градус бешенства Ихелы лишь нарастал.

Она подождала семь или восемь минут, после чего дала своему организму внутреннюю команду…

И ее правая рука, начиная с локтя, стала быстро превращаться в клешню, которую отличала от орудия ракообразных лишь одна особенность – клешня Ихелы не заканчивалась «щипцами», а сохраняла пальцы подвижными, разве что несколько удлиняла их, превращая в некие когти.

Дворянка применяла клешню в жизни крайне редко.

Но сегодня…

Лучшего оружия для мести не найти.

И Готтлиб, и Ева явно не ожидали появления Ихелы – когда женщина включила свет в спальне, они не сразу поняли, что происходит, однако, медленно начиная приходить в себя (алкогольно-наркотический угар в такие моменты покидает человека быстрее, чем обычно), они увидели Ихелу с рукой-клешней.

Ева вскрикнула.

– Зря я так много клекса съел… – единственное, что выдал Готтлиб, пытаясь вскочить с кровати, но Ихела прервала его четким ударом клешни в лицо – после такого удара ему пришлось бы обращаться не только в больницу, но и к пластическому хирургу.

– За что, Ихела? – вопросило «кровавое месиво». – Раньше-то ты мне прощала любовниц…

– Да при чем тут они? Ты моего кота пнул!

Не успел Готтлиб что-либо понять, как Ихела резко ударила клешней его прямо в сердце – пальцы, покрытые серо-голубым панцирем, проткнули тело насквозь. Нащупав бьющееся, но поврежденное сердце, женщина с силой выдернула его из Готтлиба.

Раздался страшный крик – кричал не только умирающий муж, но и Ева.

Ихела бросила сердце на пол, после чего с ненавистью посмотрела на соперницу и сказала:

– Теперь – твоя очередь…

– Что? Но ведь я… – пролепетала Ева, быстро одеваясь, но не успела – клешня «размазала» и ее лицо.

– С тобой я не буду столь милосердна… – прошипела Ихела.

Пока Ева охала и стонала, Ихела подошла к шкафу, раскрыла его и, поискав глазами, выудила оттуда моток веревки.