Лекции по истории русского общества и русской культуры в ХХ веке

Эта идея в разных формах в первые годы нового века все больше распространялась среди деятелей культуры. Но имели место и другие веяния. Начало XX столетия заслужило название «серебряного века» русской культуры. Господствовавшая перед этим система реалистического изображения жизни ставилась под сомнение. Это отчасти оправдывал авторитет Пушкина и его современников (людей золотого века), для которых красота значила не меньше, чем реальность. В «Медном всаднике» Пушкина мы видим противопоставление красоты созданного Петром города и текущей по его улицам жизни. Теперь через бредущих по мрачным закоулкам героев Гоголя и Достоевского люди искусства приходили к эстетизации Петербурга. Уже в эмиграции в неизбывной тоске поэт Агнивцев воскликнет: «Ты всех прекрасней – несравнимый блистательный Санкт-Петербург!» Этот город стал наваждением серебряного века, который воспринимал его отдельно от остальной России, хотя и чувствовал трагическую подоплеку его существования. Ее чувствовали и Блок, и Белый, и Мандельштам, и Ахматова, и Мережковский.

Культура серебряного века включала течения, испытавшие влияние современной культуры Запада. Разворачивали свои знамена представители нового искусства, называвшие себя декадентами. Место верности общественному идеалу все больше заменяла верность самому себе, откуда следовало представление о полной свободе художника, не знающего запрещенных тем. Русские поэты-декаденты – Дмитрий Мережковский, Валерий Брюсов, Константин Бальмонт и другие исповедовали культ мгновенной и подверженной неизбежной гибели красоты. Она противостояла абсурду повседневности, стирая при этом границы между добром и злом. По инициативе «декадента-продюсера» Сергея Дягилева возник «Мир искусства», объединивший художников нового направления во главе с Александром Бенуа. Эти художники отрицали социально ориентированное и, по их мнению, недостаточно профессиональное искусство передвижников. Связывая свои образы с французским XVIII веком, они мысленно переходили от картин штурма Бастилии к картинам садов Версаля.

Выпадавшие из русской традиции декаденты недолго занимали лидирующее положение и в начале 1900-х годов уступили место символистам. Предтечей русского символизма был знаменитый философ и религиозный деятель Владимир Соловьев. В работе «Смысл любви» он утверждал главенство личного пути к познанию истины, наряду с необходимостью преодоления эгоизма и крайнего субъективизма. По его словам, личность может раскрыться единственно «в способности жить не только в себе, но и в другом». Однако новую эпоху больше всего увлекало то, что Соловьев искал соприкосновения с Богом и «мировой душой» через любовь и рассеянные всюду «тайные знаки», «проблески вечной красоты». Конечную цель деятельности человека Соловьев видел в одухотворении природной красоты и превращении физической жизни в духовную. Захваченный мыслями о подготовке почвы для создания реабилитирующей плотское начало религии, Дмитрий Мережковский организовал в Петербурге религиозно-философские собрания, где представители литературно-философской общественности вели дискуссии с представителями церкви. Во время этих дискуссий затрагивались и общественные темы. Политическое обновление связывалось с обновлением духовным, контуры которого были, однако, расплывчатыми.

На самом рубеже веков встретились двое юношей, в близком будущем знаменитые «символисты» – петербуржец Александр Блок и москвич Борис Бугаев (Андрей Белый). Оба они были поклонниками творчества Вл. Соловьева, оба чувствовали предвестия то ли преображения мира, то ли его крушения и остро переживали судьбу России в начинающемся столетии. Андрей Белый стремился осмыслить весь накопленный человечеством опыт: науку, философию, искусство – и через это найти пути к теургии – созданию преображенного, совершенного человека. Александр Блок в наибольшей степени оказался связанным с традицией русской культуры. Это был не только великий лирик, но и человек, едва ли не сильнее всех чувствовавший внутреннюю драму начала века. Стихи Блока, полные ожидания и переживания «встречи с Прекрасной Дамой», сразу для истинных ценителей выдвинули его на первое место среди поэтов поколения. В этих стихах как будто воплотилось то мощное иррациональное начало, тот «дух музыки», о котором писал в те годы и немецкий философ Фридрих Ницше.

Все десятилетие перед революцией 1905 года отличалось крайней напряженностью духовной жизни образованного общества. Споры, однако, еще не приводили к разрыву между оппонентами. Все жили ожиданием грядущих перемен, то ли благодетельных, то ли страшных. После 1907 года политические партии находились в состоянии кризиса, погрузившись во внутрипартийную борьбу. Политическая активность большей части общества в значительной степени угасла, но одновременно расхождения во взглядах стали играть большую роль. Некоторые видные деятели культуры, переоценивая события прошедших лет, склонны были обвинить большинство интеллигенции в необдуманном развязывании революционных страстей. Свидетельством такого пересмотра позиций явился получивший широкую известность сборник «Вехи». По словам составителя сборника – выдающегося историка литературы М. Гершензона, после неудачи революции русской интеллигенции было необходимо осознать ошибочность своего сложившегося мировоззрения и покаяться. Ведущую роль в сборнике играли бывшие марксисты П. Струве, Н. Бердяев, С. Булгаков. Основным объектом критики стало бездумное, по мнению авторов сборника, «народопоклонство» русской образованной молодежи, ее преимущественный интерес к общественной жизни и равнодушие к духовному развитию личности. Резкой критике подверглись также идеи социального равенства, утилитарный подход к философии и искусству и т. д. Статьи сборника сильно различались по своему духу и конкретной критической направленности. Такие авторы, как Бердяев и Булгаков, продолжали начатую Достоевским полемику с атеистическим сознанием интеллигенции и повторяли его знаменитый тезис «Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве». По мнению Сергея Булгакова, интеллигенция не имела права указывать народу его исторические пути и готовность к самопожертвованию не искупала легкомысленного отношения к исторической традиции. Бывший активный противник самодержавия П.Б. Струве сравнивал интеллигенцию с казачеством эпохи Смуты и писал, что ее главной виной является «отщепенство от государства». Наибольший резонанс имело предупреждение Гершензона о том, что образованное общество само будет сметено яростью масс.

«Вехи» стали точкой отсчета, относительно которой располагались различные идеологические и культурные направления. Представители левых партий, включая большую часть кадетов, выступили как решительные оппоненты сборника. По их мнению, никак нельзя возвращаться к старой формуле «самодержавие, православие, народность» и прекращать попытки формирования гражданского общества. Но в своем большинстве обе противостоящие стороны плохо понимали настроение народной массы, о котором в скором времени Максимилиан Волошин скажет: «Повоскресали из гробов Мазепы, Разины и Пугачевы – страшилища иных веков». Это предчувствовали уже теперь Андрей Белый и Александр Блок. Белому мерещились образы нарастающего безумия, всеобщего мрака и распада, которые он воплотил в стихах сборника «Пепел», отмеченных влиянием Некрасова, и в романах «Серебряный голубь» и «Петербург».

Стихотворения первых послереволюционных сборников Александра Блока рисуют образ голода, скрывающего свое лицо под «Снежной маской». Затем его подлинный, трагический лик приоткрывается. Маскарадные огни возникают и рассыпаются на фоне темного, ночного города, за которым дальше огромная страна – Россия, встреча с которой русскому интеллигенту еще только предстоит. Пока еще только два стана расположились «на Куликовом поле», и в ночь перед битвой великий поэт слушает плач земли о будущих жертвах. Причину великого раскола поэт видит в полной социальной и культурной отчужденности «двух станов». Вспоминая гоголевскую «тройку», Блок пишет: «Можно уже представить себе, как бывает в страшных снах и кошмарах, что тьма происходит оттого, что над нами повисла косматая грудь коренника и готовы опуститься тяжелые копыта».

Но на этом фоне появились другие люди. В культуре тоже происходил великий раскол. Одним из главных культурных событий последних лет перед Первой мировой войной было явление футуристов. Первые манифесты футуристов появились в Италии. К ним фактически примкнули французские художники-кубисты во главе с Пабло Пикассо. В России футуристы или кубофутуристы, поэты и художники, заявили о себе во всеуслышание около 1910 года. На художественных выставках «Союз молодежи», «Бубновый валет», «Ослиный хвост» появились работы будущих корифеев нового искусства – Ларионова, Гончаровой, Малевича, Кандинского, Филонова. Один из участников этих выставок, Давид Бурлюк, объединил вокруг себя относившихся с особым интересом к новой живописи поэтов, включая Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского. Возник авангард, ставивший себе целью коренной пересмотр сложившейся культуры и на его основе повседневной жизни.

Предчувствиями крутого поворота истории это новое течение было близко и марксизму, и символизму, но также ориентировалось на достижения науки и техники. Теория и практика футуристов были принципиально направлены на разоблачение главных мифов, которыми жило современное общество, в том числе и того, что они считали «христианским мифом», и выявление разоблаченной реальной (феноменальной) жизни. Внимание авангардистов привлекла не скрытая сущность явления, а оно само и способы обнаружения и описания его формы, постигаемой интуицией и расчетом. Это было возвращение к средневековой традиции номинализма, отрицавшего существование «мира идей». Человека требовалось освободить не только от социального угнетения, но и от угнетения придуманной моралью. Сопутствуя нараставшей революционной волне, они провозглашали революцию в быту и в искусстве и были вызывающе антибуржуазны. Вторгшиеся в жизнь новаторы готовились отыскать новые формы среди обломков разрушаемой культуры. Кандинский, используя линию и цвет, стремился к изображению хаоса, лежащего в основании материи и духа. Основатель супрематизма Казимир Малевич рассматривал цвет как основу реальности. Его «Черный квадрат» представляет собой элемент первичного небытия, откуда все появляется и где все исчезает. Павел Филонов подходил к изображению предмета с точки зрения своего учения о «видящем» и «знающем» глазе.

Одним из путей выявления исходной системы первоэлементов, из которых складывалось произведение искусства, было воскрешение «праславянского», «скифского» видения мира. Объединение поэтов получило название «Гилея», по имени древней Таврии. Поэты «Гилеи», они же – люди будущего, «будетляне», провозгласили культ «самовитого» слова, явленного в произведениях Хлебникова, начиная со знаменитого «Заклятия смехом». Хлебников, называвший себя «путейцем языка», проводил поэтические эксперименты с однокоренными словами, прикасаясь тем самым к дохристианской языческой эпохе. Так он пытался сконструировать новые средства межчеловеческого общения. Владимир Маяковский, напротив, искал способы выражения чувств и настроений современной улицы («улица корчится, безъязыкая»), понимая необходимость обновления языка поэзии просторечьем. Достижения русских футуристов в теории и непосредственном творчестве были несомненны, но при этом, как и многие их современники, они теряли из виду отдельного человека – и как персонажа своих произведений, и как читателя. Маяковский со своим «Облаком в штанах» был в этом отношении исключением.

Предсказывая, подобно Блоку, потрясения ближайших лет, видевшихся им «в терновом венке революций», футуристы, однако, смотрели вперед с оптимизмом. Эти пророки, созидатели новой культуры, с надеждой ожидали грядущих событий, хотя и не могли себе представить, что произойдет на самом деле. В завершенной в 1916 году поэме «Война и мир», нарисовав ужасные картины гибнущей цивилизации, Маяковский заканчивает ее возгласом веры в близкое осуществление прекрасной утопии.

Лекция 2

Русское общество в годы революции. 1917–1922 гг

Восстание, положившее начало русской революции 1917 года, как чаще всего бывает, началось в столице, в годы войны переименованной в Петроград. Сначала оно было чисто стихийным. 23 февраля (8 марта) была только мирная демонстрация женщин, вызванная введением карточек. Незадолго перед этим возобновились заседания Государственной Думы, а царь, несмотря на общее напряжение, уехал из Петрограда на фронт. Правительство, казалось, совсем не понимало опасности и не принимало действенных мер. Но уже 27 февраля непрекращающиеся волнения обрели силу благодаря поддержке солдат, которые хотели мира и земли как платы за принесенные ими жертвы. Революционные партии сначала почти не имели отношения к происходившим событиям, но народ еще сохранял в себе энергию первой революции. Большинство населения сочувствовало возможному падению царского режима, хотя никакого согласия в том, что должно за этим последовать, не было. Среди представителей образованных классов наметилось три течения – консервативное, либеральное и радикальное. Консерваторы и либералы, несмотря на взаимные противоречия, опирались на Думу и хотели только обновленной монархии и более успешного ведения затянувшейся войны. Более радикальные социалистические группировки, социал-демократы и эсеры, вошли в Совет рабочих и солдатских депутатов. Подобные Советы по примеру 1905 года стали сразу создаваться революционной массой. Совет выдвинул требование заключения мира «без аннексий и контрибуций».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.