Липовый ветер

В доме на горе жили три или четыре семьи, как в коммунальной квартире. Бабуля нигде не работала. Она стирала соседям белье, шила для них руками одежду – швейной машинки, конечно, не было – и вязала лоскутные коврики. Платили ей продуктами, реже – деньгами. Так, едва перебиваясь, бабуля с моим папой прожили две зимы, а летом было много фруктов и овощей, так что летом они не очень голодали.

Когда бабушка к ним вернулась, они втроем уехали в Хосту, там жили бабулины родственники и поначалу приняли их в свой дом. Бабушка имела медицинское образование, а медсестра легко могла найти работу, ведь каждому белокаменному санаторию или здравнице требовались медработники. Сначала они жили у родственников, а потом получили жилье от бабушкиной работы. В школу папа пошел уже как обычный первоклассник, а не как сын ссыльного и бывшей заключенной.

Папа мой хорошо учился, уже в средней школе все знали, что он идет на медаль. За несколько дней до выпускного папа впервые увидел своего родного отца. Поликарп в тот день нарядился в костюм: шел поздравить сына с окончанием школы, нес ему в подарок часы в коробочке. Подарок папа не принял, он не простил деда за то, что в ссылке тот нашел себе другую семью. И при получении паспорта мой папа сменил греческую фамилию на бабушкину, русскую.

Поликарпа папа больше не видел; когда спустя много лет он решил встретиться с отцом, было слишком поздно. Папа поехал по адресу Поликарпа, там его встретила нестарая еще женщина, вторая жена Поликарпа. Спросила, кто таков. Папа объяснил. Она не знала, что у деда была другая семья, да еще и сын. А сам он умер незадолго до того, даже сорок дней еще не прошло.

Я поискала в Фейсбуке людей с фамилией, как у Поликарпа. Нашла с десяток, не больше. Все живут в Москве, один – самый молодой – в Нью-Йорке. Возможно, это мои родственники.

Папе с ранних лет было известно, что Поликарп в Казахстане женился, бабушка ничего от него не скрывала. У нее вообще была такая позиция: она либо говорила все, либо молчала, как партизан. Например, никогда не рассказывала, как она провела те полтора года в тюрьме. Буквально ни звука.

Бабушка Валя всю жизнь проработала медсестрой в больницах, в поликлиниках и санаториях. Когда папа закончил школу и уехал учиться в Бауманку, бабушка получила новую квартиру в пяти минутах ходьбы от санатория, где работала. Там же работал и дед Леня. Допускаю, что именно в санатории они встретились, но точно не знаю.

Я не видела Хосту зимой, и мне трудно представить, как этот город живет в холода. Наверное, горы покрыты снегом, корабли и лодки укутаны брезентом, и даже море замерзает и покрывается толстым светло-зеленым льдом. А летом это море синее и зеленое, очень прозрачное и теплое, не знаю, зачем его назвали Черным. Когда я думаю о Хосте, сразу вижу много блестящей воды, яркий от солнца воздух, видимую с нашего балкона пахучую хвойную гору, а на горе – бабушкин санаторий. К нему по склону поднимается широкая белая лестница с огромными шарами, уложенными на балюстраде через каждые двадцать четыре ступеньки. По первому пролету лестницы идти жарко, даже если держаться в тени олеандров и акаций с розовыми пушистыми метелочками. Когда метелочки срываешь и ставишь дома в голубую рюмку, они сразу вянут, не могут жить без своей акации. А на втором пролете по обеим сторонам растут фиговые деревья и сосны, они дают густую тень, и там уже попрохладней, даже в самое жаркое время – с полудня до четырех. Эти часы лучше пережидать дома, валяться на диване на застекленном балконе, занавешенном белым тюлем, читать и есть с тарелки яблоко, нарезанное бабулей тонюсенькими ломтиками. Дыню или персик за чтением есть нельзя: они сочные, и можно испачкать страницу в книжке, а это под запретом. Читать в тишине и покое можно часов до трех. А в три – всегда в одно и то же время – на улицу выходит наша грузная соседка Мурышка. То есть имя у нее, конечно, другое, но для всех она была Мурышкой, потому что именно так она звала домой свою кошку, которую выпускала на самовыгул. Под конец сиесты соседка-кошатница выходит на улицу, становится под нашим балконом или бредет вокруг дома, заглядывая в заросли гортензий, и истошно зовет: «Мурышка! Муры-шка! Мурыыыыышка!»

Я знаю, что бабушка вот-вот вернется домой, переоденется в тонкое домашнее платье на пуговицах и выйдет на балкон со своей, взрослой, книжкой. Может и мне почитать, если не очень устала. Бабушка закрывает балконное окно, ложится на кушетку и читает вслух из книжки. Она смеется, и от этого мне тоже ужасно смешно.

Мама Рома, мама Рома,

как тебе не совестно?

Тощ супруг, как макарона,

да еще без соуса.

Меня совесть не грызет —

кровь грызет игривая.

Дай,

правительство,

развод,

или —

эмигрирую!

– Синьор доктор, объясните мне, какое я животное?

– Не понимаю вашего вопроса, синьора.

– Чего ж тут не понимать, синьор доктор!

Встаю и сразу начинаю штопать, гладить, готовить завтрак мужу и детям – словом, верчусь как белка в колесе.

Сама поесть не успеваю – остаюсь голодная как волк.

Иду на фабрику и целый день ишачу.

Возвращаюсь в автобусе и шиплю на всех от злости как гусыня.

Захожу в магазин и тащусь оттуда, нагруженная как верблюд.

Прихожу домой и снова стираю, подметаю, готовлю – в общем, работаю как лошадь.

Падаю в кровать, усталая как собака.

Муж приходит пьяный, плюхается рядом и говорит: «Подвинься, корова».

Какое же я все-таки животное, синьор доктор, а, синьор доктор?1

Я не знаю, почему у мамы мужское имя Рома или почему синьора спрашивает у доктора, какое она животное. Конечно, надо выбирать собаку. Мы с бабушкой не успеваем ничего обсудить, потому что звонит телефон. Все еще смеясь, бабушка морщит нос, смотрит на меня сквозь золотые очки с тонкой полоской на стекле и идет к телефону. Она знает, и я тоже знаю, что это звонит кто-то из знакомых, у кого-то заболело сердце, бабушка сейчас поставит кипятить железный сте-ри-ли-за-тор со шприцами, переоденется в уличное платье и уйдет к больному.

Я плетусь к бабуле в ее закуток за зелеными занавесками, плюхаюсь животом на кровать рядом с ней и смотрю, как она быстро вяжет коврик для прихожей из длинных полосок ткани, вырезанных из старого платка и синей шерстяной юбки.

Скоро придет с работы дед, и мы выйдем прогуляться.

По крови

Когда внучка попросила его пройти генетический тест, он сразу же согласился, хотя не очень-то верил в эти забавы. Впрочем, ему нравилось ей подчиняться. Он послушно поплевал в пробирку, плотно закрутил красную крышечку и отправил бандероль в далекую лабораторию. А сам почти забыл об этом.

Плотный белый конверт прибыл точно через месяц. С ироничным любопытством он вскрыл пакет: графики, цифры, карта Европы с пометками, несколько страниц комментариев. Начал было читать, но вдруг остановился и проверил имя адресата. Вернулся к началу. Черным по белому: 47 процентов еврейской крови. Дальше там шло что-то про сефардов и ашкенази, в общем, в пользу последних. Он резко отодвинул бумаги и крикнул дочери:

– Катя, я же говорил вам, что это пустая трата денег! Посмотри, какая ерунда этот ваш тест.

– Через полчасика, пап. С собакой схожу, потом почитаю.

Он молча встал из-за стола, сунул дочери стопку бумажек, отыскал на полке поводок и свистнул Серого.

Парк был завален красными листьями, Серый деловито трусил по дорожке, время от времени подбегая к знакомым деревьям и скамейкам. Если допустить на секунду, в порядке бреда, что эти бумажки хоть отчасти верны, то что же получается?.. Да то и получается, что на этой самой аллее, только лет тридцать назад он утвердил бездарный сценарий и выбрал запасной состав актеров, вот и получилось плохое кино. А первый состав рассыпался по другим картинам, и их теперь не отыскать. Ничего теперь не вернуть…

Еврей? Да нет же, быть не может. Он отчетливо помнит окаменевшее лицо матери, когда он представил ей Полину. К тому времени он уже был аспирантом в МГУ, а Полинка училась на третьем курсе педа: туда охотнее брали людей определенной национальности. Полина чувствовала, что мать ее едва терпит, и почти все время они проводили дома у Поли. Окна кухни в их квартире выходили на парк. Где-то вдалеке высилась Останкинская башня, а чуть правее – не так давно возведенная гостиница «Космос». Когда в квартире открывали форточки, дом наполнялся шоколадным запахом из-за соседства с «Бабаевской» фабрикой; Полина утверждала, что запах этот гораздо вкуснее самого шоколада. Они и познакомились благодаря этому шоколаду. Однажды они встретились на автобусной остановке, которая располагалась на равном расстоянии от их домов. Они жили по соседству, и часто потом удивлялись, что никогда до этого не встречались. Правда, учились в разных школах, и Поля была на несколько лет младше. Он тогда на остановке подошел к ней и спросил: «Вы не знаете, почему здесь так пахнет шоколадом? Взрыв на шоколадной фабрике?» Полина рассмеялась, хотя шутка была не очень удачной. Просто он ей сразу понравился.

А в тот день выпал первый снег, и они с Полиной решили пойти к метро пешком через парк по белым дорожкам. Она говорила, что скоро Новый год, а потом сессия и целый месяц каникул. Все так удачно складывается по времени, и можно подождать пока с академкой, посмотреть, как дела пойдут во втором семестре. Обычно ему нравился ее голос. Ему многое в ней нравилось: как легко она смеется, как по-детски сопит во сне, как гордо носит свой дурацкий красный берет; нравилось даже, что она много и торопливо говорит, рассеянно перескакивая с одного на другое, и так же рассеянно теряет то шарфы, то ключи или зонтики. Но в тот момент его тошнило от ее голоса и очень хотелось, чтоб она замолчала. Ему надо было подумать, как жить дальше. Пока ясно было одно: как только мать узнает о Полиной беременности, все безвозвратно изменится. Елизавета Сергеевна не раз повторяла, что еврейку в доме она не потерпит: не затем она стольким ради него пожертвовала, чтоб он себе жизнь сломал, женившись на какой-то там… училке, а отчим ей вторил, заводясь: «И не надейся, что тебе светит карьера выездного дипломата! При жене с пятой графой будешь до пенсии в инструкторах ходить, даже я помочь не смогу. Красный диплом, защита на носу, все псу под хвост! Подумай, парень».

А что тут думать. Он как рассуждал? Во-первых, матери придется смириться, когда она поймет, что с Полиной у них всерьез. Подумаешь, еврейка, не те времена. Во-вторых, отчим поможет с карьерой, с его-то связями. Полька подождет со свадьбой, пока он не устроится. Ему и нужно-то было всего ничего – год или два. А она взяла и залетела. И так легко и даже как-то радостно ему об этом сказала. У Полины все было просто и понятно: поженимся, она возьмет академку, жить будем пока у них, чтобы мама помогала. А дальше можно переехать в бабушкину квартиру, бабушка уже давно ее к себе прописала.

Он резко остановился, рывком повернул ее к себе и почти крикнул:

– Да замолчи ты! Ты только о себе и способна думать. Ты что, дура совсем? Неужели не понимаешь, что это все совершенно невозможно! Надо не об академке думать, а идти и аборт делать, чтобы до сессии успеть.

Полина смолкла и неуверенно посмотрела ему в лицо. Он ждал, что она что-то скажет, но она постояла с минуту, отвернулась и медленно пошла по боковой дорожке прочь от него. Последним, что он видел, был алый заснеженный берет, по-киношному уплывающий в белую метель.

                                       * * *

Серый давно устал и просился домой. Он взял собаку на поводок и повернул назад. Откуда взялись-то эти 47 процентов? Если это правда, конечно. Отцовские, больше неоткуда. Хорошо хоть, что мать уже не узнает, ее бы удар хватил. А может, знала? И от отца потому ушла, а не по внезапной большой любви, как всегда ему говорила. Очень скоро ее новый муж пошел на повышение, и они переехали из Витебска в Москву. А отец почти сразу после этого как-то по-глупому умер от простого аппендицита. Мать и отчим немедленно оформили бумаги по усыновлению и смене фамилии. В Белоруссию они больше ездили: далеко, да и ни к чему.

                                       * * *

– Пап, я уже волноваться начала, почему ты так долго? – Катя принесла таз с мыльной водой и начала мыть собачьи лапы.

– Ты видела результаты теста?

– Видела, а что тебя не устраивает?

– Вот люди! Хоть бы вид сделали, а то пишут наобум. Испанские корни, польские, еврейских и вовсе половина, а остального – кот наплакал.

– Что же тут странного? Европа – старенький тесный континент, тут всего намешано. Ну а большой процент еврейской крови означает только, что, возможно, и отец твой был частично евреем, не только баба Лиза.

– Ну что ты болтаешь, Кать? Бабка твоя была русской, евреев не жаловала, ты же знаешь. Даже невестку себе выбрала по славянскому признаку.

Катя домыла Серого, отцепила поводок и выпрямилась.

– Да ладно тебе, пап. Баба Лиза мне говорила, конечно, что еврейская тема была у вас под запретом, особенно пока дед был жив, но сейчас-то уж можно выйти из шкафа. Не удивляйся ты так, знаю я ваши секреты. Бабушка в те… в последние дни стала очень откровенной и много рассказывала, будто за всю жизнь наверстывала. Или хоть кому-то довериться хотела, пускай даже мне, хотя она меня и не особо любила. Про тебя много рассказывала, как ты маленький был. Как в школе был отличником, да и потом тоже. Как хотел в кинематографический поступать, а они с дедом тебя заставили в МГУ подавать. Даже твою старую институтскую любовь вспоминала в деталях.

Катя выплеснула грязную воду в раковину и начала мыть руки с мылом.

– Мы с мамой только тогда и поняли, почему ты Польку так назвал. И почему мы все с бабушкой так редко виделись, пока она не заболела. Мама еще месяц потом только со снотворным спала. Ее уж бабуля могла бы пощадить, да когда она кого щадила. Каменная была.

Катя пригладила перед зеркалом волосы и сняла с вешалки пальто.

– Да, еще бабушка сказала, что в письме подробно объяснила, как тебе в витебской синагоге нужные бумаги получить, если мы уезжать надумаем. Письмо, кстати, нам так и не отдала: до последнего тебя ждала, все надеялась, что сам придешь. Его потом, конечно, выбросили вместе с остальными вещами, – Катя застегнула пуговицы на пальто, посмотрела ему в лицо и погладила по плечу.

– Ладно, пап, мне в школу за Полинкой пора. А ты бы прилег, а то побледнел так. Будто привидение увидел.

29.01.2015

Про то, как мама в галерею ходила

Зачин

– Вот смотри: в окно видно 4-ю улицу. Идешь по ней прямо, никуда не сворачиваешь. Дойдешь до Т-образного перекрестка, повернешь направо. Это Авеню Индиана. Идешь по Индиане вдоль большого здания, как оно кончится, обойдешь его, повернув налево, и упрешься в Авеню Независимости. На ней и находится Национальная галерея. Между 6-й и 7-й. Поняла?

– Я прекрасно все найду. Если что, позвоню.

Через два часа мама отчитывается:

– Такая прекрасная галерея! Там портреты, портреты, я всех президентов в лицо узнала. Такие сокровища, а никакой проверки, никаких металлоискателей, еще внутренний дворик совершенно прелестный. Потом я пошла на третий этаж, а там витражи, витражи!

– Нету, мам, там никаких витражей. А металлоискатели есть. И третьего этажа нет. Вроде. Или есть? Ты от цоколя, что ли, считала?

– Ну что я считать не умею?! С первого считала. И плитка там такая красивая, мозаичная. И колонны!

– Нету там плитки, мам! А Леонардо нашла?

– Леонардо?..

Через полчаса:

– Таня, я поняла, это была Национальная галерея, но портретная, вот же и брошюрка у меня. Ты меня не туда послала.

Разбор полетов

– Вот, смотри на карте: вот галерея, вот наш дом, вот картинка галереи в гугле.

– Я все поняла.

– Давай я тебя провожу, там оставлю, ты посмотришь, а домой сама дойдешь.

– Нет и нет, я все найду. Я поняла, говорю же.

Через два часа:

– Представляешь, нету там галереи, по 4-й прямо, там направо, между 6-й и 7-й ищу – там ничего.

– Как ничего, вообще ничего?

– Ну что-то там болтается, но никакого купола, никакой тебе галереи. Ни-че-го.

Вердикт

Ура, я поняла: топографические спецособенности у меня наследственные, от мамы. Потому что папа – он другой.

Я в Москве, стою на Садовом, куда ехать дальше, не знаю. Звоню папе. Он интересуется:

– Ты на внутренней стороне или на внешней?

– Я не знаю, тут не разберешь.

– Хорошо, давай так: у тебя Кремль с какой стороны?

– Не знаю, пап, его же не видно.

– Ты издеваешься?

– Нет, это ты издеваешься.

Я хорошо понимаю вправо и влево. Взад и вперед. В Америке говорят: езжай на север, там съедешь на I-395. А где север или не север, как север определять, по мху на деревьях? Ну ладно, в машине на зеркале написано, что впереди – север там, или юг. А если северо-запад, то куда? Поэтому мой лучший друг – это навигатор. То есть подруга, потому что ее зовут Кармен. Чисто по голосу.

18.01.2017

Инструкция по выживанию в долгосрочном браке, или

Как вернуть ренессанс в ровные семейные отношения

Начинать надо так.

(1) Одного из супругов надо отправить на другой континент не меньше чем на полгода.

(2) Вернуть его (или ее) обратно по истечении этого времени и дать возможность наслаждаться тихим семейным счастьем. Оно гарантированно продлится не менее двух недель. В этот период желательно не злоупотреблять принятием сложных решений, выяснением отношений в части взаимных обязанностей (сюда же относятся мелкие домашние дела, а именно выгул собаки, приготовление еды, уборка и подобное) или обсуждения финансовой стратегии (при этом тактические денежные вопросы обсуждать можно и нужно, но не превышать обсуждаемую сумму на более чем 0,1% совместной годовой прибыли).

Невыполнение вышеуказанных условий неизбежно отбросит означенные отношения в страшные смутные времена. Если же именно такой сценарий развития событий принципиально входит в планы хотя бы одного из супругов, можно затеять покупку жилья. Этот вариант сопряжен с высокими рисками. В конце концов всегда можно вернуться к пункту (1).

Порядок действий. Искать домик в приятной части города. Спорить до кровавой пены из-за района, цены, квадратов, цвета и формы крыши, близлежащих улиц и количества ступенек у парадного крыльца. Не помешает также нанять и уволить пару-тройку риелторов. Не брать ипотеку. Брать ипотеку. Не брать. Или? Вроде бы решиться, отменить решение из-за тупости и гадства продавца. Пожалеть об отмене решения и простить продавца. Упаковать кастрюли и полотенца. Передумать. Распаковать. Опять упаковать. Заказать и оплатить драгоценные шторы. Гордо предъявить супругу результат многодневных метаний между фактурами, производителями, цветами ткани и услышать, что это не то, нето, совсем не то. В ответ бросаться в него тарелками, компьютером и угрожать разводом, уездом на родину или суицидом через утопление. Отослать занавески назад в магазин, уплатив неустойку за индпошив. Отказаться от затеи купить жилье, но продолжать лениво смотреть варианты.

…Возлюбить, наконец, домик на милой улице, соблазниться совершенно, а через пару дней изменить ему с другим из соседнего района, потом раскаяться, вернуться к первому и вымолить прощение, сразу же его разлюбить, потом даже возненавидеть, но все-таки купить. Ступить на скользкий путь переезда. Переехать. Заболеть, выздороветь, заболеть опять. Вызвать на дом врача. Услышать от него: так уютно у вас, хозяйка, вот выздоровеете, шторки повесите, вообще отлично будет. А температурку надо сбивать, зачем же терпеть такое, это ж как себя надо не любить.

Прослезиться от постороннего сочувствия, наесться аспирину, оглядеть владения и испытать незамутненное счастье.

06.04.2017

Происшествие на поле для гольфа,

или О пользе бойскаутского движения

У одного хорошего человека есть шорты настолько разноцветные, что я всегда прошу его надеть другие, когда мы куда-то вместе идем: глазам больно. Он послушно, ну почти, носит их только тогда, когда я не вижу. В этих шортах, в белых туфлях для гольфа и – правильно – с клюшками для гольфа он отправился в воскресенье играть. Следует признать, что в этом конкретном случае шорты были кстати, их было видно издали, а потому я никак не могла перепутать его с другими участниками игры.

Если кто не знает, на поле для гольфа допускаются только игроки, группами, по четыре. И никаких болельщиков. Игра в гольф – развлечение на весь день: пока доедешь до клуба, пока соберется четверка, пока охватишь положенные восемнадцать лунок, потом обед или ужин и чествование победителя. Выигрывает тот, кто наименьшим количеством ударов забьет шары во все положенные лунки. Счет, как при игре в преферанс, записывается на специальной бумажке. Да, еще там игроки перемещаются по полю на таких машинках, как на детском аттракционе. В общем и целом игра рассчитана на серьезных джентльменов. Обычно джентльмены так увлечены игрой, что ничего вокруг не замечают, кроме друг друга. Еще смотрят, кто какой клюшкой когда стукнул, сколько ударов кто сделал и насколько ровно и сильно полетел шар. И верно ли записали ходы, в смысле, удары. Да, и клюшки имеют имена. Например, одну зовут Толстая Берта. Или просто Берта, не упомню. Ею бьют на большие расстояния. Есть легкая и стройная клюшечка, ей положено нежно толкнуть шар, когда он приведен уже непосредственно к лунке.

Так планировалось и в этот раз. Гольфисты плавно передвигались по полю, обсуждая джентльменские темы, посмеиваясь, перебирая клюшки, снимая или надевая перчатку (чтобы не скользила ладонь), бдительно наблюдая, чтоб все было по Правилам. А одно из важнейших Правил есть проявление уважения к собратьям по игре. Например, надо учитывать интересы четверки, которая движется следом за указанной группой, и ни в коем случае не задерживать ход большой игры.

На участке номер шесть четверка впереди непростительно замедлила скорость, потом перестала двигаться вовсе, сгруппировавшись вокруг неразличимого издали препятствия. Даже с большого расстояния угадывалось несчастье.

Наша четверка недоуменно переглянулась. Наша четверка спросила себя, не требуется ли предыдущей группе ее содействие. Согласно кивнув, четверка приняла решение действовать. Игрок в ярких шортах вспрыгнул в карт и ринулся через изумрудный газон навстречу неизвестности. И очень правильно сделал, потому что один из игроков предыдущей группы переживал сердечный приступ, который впоследствии оказался инфарктом.

Когда Крис (а это был именно он) оказался в центре событий, сердечник лежал на спине, его жена пыталась провести массаж сердца, третий игрок вызывал скорую, а еще одна дама давала советы, как получше реанимировать пострадавшего. Крис в детстве занимался плаванием, и их учили, как проводить искусственное дыхание. И еще он, конечно, не раз видел это в кино. К моменту, когда он выскочил из карта, лежащий человек не подавал признаков жизни, не дышал и был бледен, как мертвый; казалось, он уже глядел в вечность. Крис отодвинул жену, послал советчицу и приступил. Мобилизованный высоким уровнем адреналина, Крис вспомнил, куда надо дуть, куда жать, как сильно надо жать, чтобы не сломать несчастному грудную клетку. Вскоре больной судорожно вздохнул, потом еще раз вздохнул, а Крис не знал, пора ли остановиться или надо продолжать. Неизвестно, сколько бы это еще длилось, но приехала скорая, отняла сердечника у Криса, произвела интубацию и дефибрилляцию и увезла пострадавшего в госпиталь.

Набежавшие сотрудники гольф-клуба предложили господам не задерживаться и продолжить игру. Господа продолжили, успешно отыграли и отправились восвояси.

В состоянии стресса и изумления никто не выяснил имени больного. И теперь невозможно выяснить, каково его состояние.

Ах, да! Крис выиграл, а наша четверка получила благодарность клуба за спасение жизни гольфиста и подарочные сертификаты на текущий сезон.

Update. Пострадавший благополучно пережил операцию на сердце. Из больницы выписывается в понедельник.

08.11.2017

Я люблю спать в арктических температурах. Мне нравится контраст между холодом воздуха и пододеяльным теплом. У Бони тоже есть одеяло, я ее укрываю с вечера. Среди ночи Боня приходит к нам в кровать: наверное, она замерзает, если ее плед с нее сползает. Если собачка слишком уж наседает, ее можно пнуть ласково сдвинуть, она сразу встает и ждет, пока ты примешь удобное положение, а потом устраивается вокруг твоего тела.

Крис встает раньше всех. Мы спим, пока он собирается, чтобы не путаться у него под ногами, и поднимаемся, когда он почти ушел, чтобы не дать ему забыть напоследок вывести собаку. Я и сама могла бы, но мне надо одеваться, а Крис уже весь готов, в галстуке.