Привидения русских усадеб. И не только…

«Привидения» стиля модерн с фасадов московских и петербургских особняков

Мочульский полагал, что поэтические образы Соловьева изрядно помрачнели, когда он испытал «магическое» действие Шотландии и Финляндии. Что же это за образы? «Незримая толпа мертвецов», «голоса из невидимых стран», «сонмы адские духов» вместо роз, сыплющихся с пламенеющих небес, и божественного огня под «корой вещества». По поводу новых соловьевских «ужасов» хочется повторить анекдотическую фразу Толстого об Андрееве: «Он меня пугает, а мне не страшно».

Соловьев не знал себе равных в иронических нападках на символистов. Умел он посмеяться и над собственными стихами, даже «Три свидания» называл шуткой, понравившейся некоторым поэтам и некоторым дамам, но «оправдания добра» и прочие небесные «розы» до поры до времени («Три разговора», 1900) воспринимал чересчур серьезно.

На заре XX столетия, когда в Англии вспомнили о средневековых привидениях, общение русских с потусторонним миром стало напоминать «балаганчик» – шумный и затейливый. Какие только чудачества не приписались призракам!

У К.Д. Бальмонта «усопшие деды и отцы» зачем-то стучатся по ночам в церковные двери, а поняв, что «жизнь минутна», с рыданиями возвращаются в гроб («Надгробные цветы», 1894). Хорошо, что с ними нет самого поэта, чьи загробные желания весьма изощренны. В роли «тревожного призрака» и «стихийного гения» (гибрид монаха и Коврина) он спускается на морское дно и пребывает «среди дыхания сказочных растений» («Снежные цветы», 1897). А став «бесприютным духом», Бальмонт пожелал себе ночной дремоты, последней тени и «смерти одной» («Кому я молюсь?», 1897). Мне почему-то кажется, что одна смерть его не успокоит.

Мертвец А. Белого тоже любит цветы – надев на себя венок, блуждает в тумане, – и тоже стучится в окна и врывается в храм. Знаете для чего? Чтобы пройти «сквозь ладанные волокна» и «предвозвестить рогом смерть» («Арлекинада», 1906). Если В.Я. Брюсов умолял неведомо кого закрыть свои бледные ноги, то Белый, сбежав из психушки вместе с безумной «сестрой», просил ее дать «бледную, мертвую руку», грозясь пропеть прямо на полях про «осеннюю мертвую скуку» («Побег», 1906).

Ну а сам Брюсов реализовал давно назревшую идею секса за гробом. Бестелесные тени, не забывая «давней страсти», хранят «тесные объятия», а мертвые в могиле «оплетают изгибы рук» («Снова», 1907). Персонаж из романа А.В. Амфитеатрова «Жар-Цвет» (1895), рассуждая об иллюзиях и видениях, цитирует слова Парацельса: «Магнетическая сила женщин вся в матке, а мужчин – в семени».

Привидения А.А. Блока собираются стаями на горе, где они «простирают руки к догорающей заре» («Зажигались окна узких комнат», 1904). А вот как поэт переосмыслил романтическую встречу с призрачной дамой:

И когда в тишине моей горницыПод лампадой томлюсь от обид,Синий призрак умершей любовницыНад кадилом мечтаний сквозит.

Белая у романтиков, желтая у Григорьева, черная у Тургенева и, наконец, синяя у Блока. Да и местечко она себе избрала не из простых – не облака, не озеро, не туман, а кадило мечтаний, над которым так приятно сквозить при свете лампады!

Один из любимейших образов Блока-мистика – опрокинутое лицо. Белый призрак поэта обещает заглянуть, опрокинувшись, в лицо своим преследователям в болоте, «среди запутанной травы» («Сбежал с горы и замер в чаще», 1902). Мертвым лицом он хочет опрокинуться в «яростный сон наяву» как раз в ту пору, когда паяц распугивает сов под горой («Ты оденешь меня в серебро», 1904). С «лицом воздетым» и одновременно «подъятым» мертвец ожидает поцелуя в губы. При этом душа его вытравлена «белым светом», а очи выклеваны «бессонными птицами» («Придут незаметные белые ночи», 1907). С чужими лицами Блок, как известно, тоже не церемонился, собственноручно убирая их со стола («О доблестях, о подвигах, о славе», 1908). Макабрические фантазии Блока вроде «Пляски смерти» (1912) со скелетами и безносыми женщинами остроумны, но чрезмерно театральны.

Величайший мастер извращенных аллегорий потустороннего мира Ф.К. Сологуб вместе с А.М. Ремизовым претендовал на звание специалиста по русскому фольклору. В действительности ни тому ни другому не было дела до народных традиций. Им нужны были только имена для собственных измышлений. Возьмем, к примеру, Лихо Одноглазое, сказочного лесного людоеда. К лесу оно у Сологуба касательства не имеет (заходил ли взрослый Сологуб в лес?). В стихотворении «Лихо» (1893) оно обзывается бесталанным, гонимым и следует «неотступной тенью» за героем (настоящее Лихо отнюдь не воздушно и весьма упитанно). Потом оно вдруг становится косматым, а будучи еще и безумным (!), шатается по улицам («На улицах пусто и тихо», 1898). Десять лет спустя Лихо по-прежнему неразумное, злое и к тому же «томительно-длинное» и «вечно голодное» («Верить обетам пустынным», 1908). Да ведь соло-губовскими виршами сыт не будешь!

Другой навязчивый демон, недотыкомка – «маленькая, серая, юркая» («Мелкий бес», 1905), сопоставляется критиками с привидениями Гоголя и Достоевского. Имя Гоголя и поминать стыдно – у Сологуба не было и мизерной доли гоголевских познаний в фольклористике. Он даже Одоевскому с его «Игошей» уступит. Призраки же Достоевского ужасны не своим видом, а тем настроением, что они выражают. Сологубовская нечисть воплощает в себе эмоции впавшего в детство великовозрастного дяди с его пороками и жизненными неурядицами. Возомнив себя рождественским дедом, дядя полез в дымоход, застрял там и теперь жалуется на окружающий мрак и удушье. Стоит похудеть, и проблема будет снята. Разве сравнить с этим казусом свидригайловскую темную баню?

Сологуб и Ремизов относились к тем самым поклонникам народного языка, «ядреного и сочного», которыми возмущался Бунин: «Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки, “словеса золотые” и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архирусизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!»

Приведу примеры этих «русизмов». Недотыкомка истомила героя «присядкою зыбкою», ведьма должна прийти к нему «с шальной пошавою» («Ведьме», 1908), а хвост, копыта и рожки привидевшегося ему черта «мреют на комоде» («Только забелели поутру окошки», 1913). Кроме черта, герой стихотворения наблюдает сердитого генерала, лохматого старичка, красноносого карлика, щекатую (!) кошку и прочие «пакостные хари», которых он «гонит аминем».

Однако по сравнению с ремизовской нечистью эти твари – ангелы Божии. Вот, например, коловертыш – «трусик не трусик, кургузый и пестрый, с обвислым, пустым вялым зобом», который просит: «Съешьте меня, ради Бога, мне скучно!» («Посолонь», 1907). Попробуйте представить себе ведогона, ауку, чучелу-чумичелу, прибируку или двенадцатиглазого ховалду. И.А. Ильин и другие православные критики Ремизова разглядели в его скучных и бесформенных привидениях очередную бесовскую миссию: «Как бы дразня первобытные родовые страхи или зазывая в вечно крутящийся вихрь фантазии, такое слово несет нам что-то зыбкое, вертячеє, скользящее, то сгущающееся, то исчезающее (здесь Ильин старательно подстраивается под ремизовский стиль. – А.В.); видится-невидится какой-то маленький чудомор, уродыш, озябыш, таинственный ведунок… и все вместе они составляют неизобразимый хоровод симпатичных полуотвратников; он вихрится и кружится, творя свое назначение и судьбу человека».

Используя привычные для нас образы, Сологуб не выходил за рамки заурядного сентиментализма. По наблюдению К.И. Чуковского, почти все сологубовские дети тоскуют по умершей «милой мамочке». Иногда мамочка откликается и встает из гроба, чтобы утешить дочку довольно суховатыми фразами («Полночь, а не спится», 1898).

Ничуть не страшны и святочные рассказы Ремизова. Гротескный облик их персонажей (голова на винте, свинячье хрюканье, жуткие блестки во впалых глазах, расползающееся в липкую кашицу тело) не мешает им предаваться человеческим страстям и низменным инстинктам. Чудовища и мертвецы насилуют женщин и совокупляются с животными («Чертик», 1907), сладострастно режут кур и гоняются с ножом за своими детьми («Жертва», 1909). Последний мотив предваряет будущие американские «ужастики» о взбесившихся отцах семейства.

Роман «Навьи чары», или «Творимая легенда» (1905—1912), стал кульминацией сологубовских фантазий. Слово «навьи», как обычно, с летописными мертвецами не связано. Призраки, населяющие поместье учителя и поэта Триродова, взяты не из национальных преданий, а из воображения самого автора, настроенного отчасти сентиментально, отчасти сатирически. В результате родилась на свет гремучая смесь из черносотенцев, социализма, химических опытов, субтропического королевства, мертвых детей, русалок, изнасилований и т.д. Сологуб безыскусно, особенно в сравнении с Андреевым, пытается реализовать идею «нечистого» места – усадьбы-кладбища, чей хозяин-колдун силою смертных чар может заключить человека в свои призмы и пирамиды.

Писатель выступил первопроходцем по части субъективных опытов сотворения «нечистых» мест. Последующие творцы (А.С. Грин, М.А. Булгаков) неизменно вносили в свои миры сатирический или философский подтекст, тем самым приземляя их ради социальной остроты или гуманистической морали. Вот почему плоды их фантазии нельзя считать подлинным мистическим откровением.

Либеральная пресса приветствовала роман «Навьи чары». Один из ее представителей особо отмечал шествие поднявшихся из могил мертвецов – «губернатор и казаки, грубые пьяные мужики, замученные дети, забитые женщины, угрюмые дворяне и попы», чей мир сеет тление и смрад среди живых, предающихся революционной «мечте освобождения». Как видим, привидения включились в политическую борьбу на стороне реакционных сил. Но уже близился миг их поражения!

Покидая загробный «балаганчик», вспомним напоследок о мертвецах В. Хлебникова, спешащих «вступить в союз с вещами» и яснеющих в свете, замкнутом половинками клюва птицы, которая шагает «по небу ногами могильного холма» («Журавль», 1909). Вспомним и о скелете из стихотворения И. Северянина, содрогающемся в башне мертвого острова[17]. Когда-то он спешил по «крутобрегому озеру» к замку «ветрово, трепеща за провал», но не выдержал разумом «созерцания пестрого». Вот и нам пора с этим созерцанием покончить.

Часть II.

Места с привидениями

В силу чего русской душе так мило, так отрадно запустенье, глушь, распад?

Бунин И.А. Жизнь Арсеньева

В книге об английских привидениях я, за редким исключением, уделил внимание только историческим домам, усадьбам, храмам и монастырям. Русские призраки не столь избирательны. Мертвецы из народа обитают главным образом на кладбищах и в диковатых местах и лишь изредка приходят на дом покормиться или попугать. Явления святых могут происходить вне пределов их земного местожительства, даже вдали от мощей, и они вынуждены порой называть себя, как митрополит Филипп. Мстительные призраки привязаны к человеку, а не к месту. То же можно сказать о демонах, преследующих отшельников. Благодушные призраки навещают своих родных. И только жертвы навязчивой идеи держатся определенного места.

С другой стороны, на Руси, как и во всей славянской Европе, существовала традиция нечистых мест, впоследствии усвоенная литературой. Сначала такими местами служили леса, водоемы, овраги, а в XVIII— XIX вв. к ним присоединились городские и сельские локусы: кладбище, церковная колокольня, пустые или заброшенные дома, казенные и училищные здания, наконец, дворянские усадьбы. Издревле в деревенской избе и окружающих ее постройках (баня, хлев, овин, гумно) селились различные духи, которые, как я уже говорил, считались бывшими людьми. Буйство кикиморы, стенающей в доме и изгоняющей хозяев из-за стола, объяснялось тем, что в подполье зарыт труп самоубийцы, а проделки городских привидений приписывались домовому.

Городские дома

Трудно сказать, какому из сословий мы обязаны первыми домами с привидениями. Ведь и дворянские дамочки прилетали к влюбленным юношам вне зависимости от того, где тем вздремнулось – под сенью могучего дуба, в садовой беседке или на диване в гостиной. Вероятно, дома эти – плод всесословного творчества.

Вот, например, Кадашевский двор в Москве – возведенный при Алексее Михайловиче комплекс построек с башенками и проездными воротами. До 1701 г. он использовался под хамовное (ткацкое) производство, затем – под монетный двор, а начиная с 1736 г. был сильно запущен и в 1807 г. полностью снесен. В представлении поклонников готического романа заброшенный двор являл собой некий замоскворецкий замок, но слухи о тенях умерших, постукивавших там по ночам, распространялись народом и купцами. Не дождавшись загробной лепты от своих прижимистых родичей, мертвецы сами взялись за изготовление монет.

Кадашевский двор. Гравюра Ф.Я. Алексеева (1800-е гг.).До своего сноса в 1807 г. двор считался крупнейшим в Москве обиталищем призраков

Легенды об одесском «Чудном доме» на углу Преображенской и Елисаветинской улиц также имели местное происхождение. Однако популяризованы они были заезжими литераторами, в частности В.Г. Тепляковым, кое-что присочинившим от себя. Скажем, богопротивный колдун, который обитал в подземельях под домом, простирающихся до самого моря, вполне отвечал народному духу. Его прототипом был то ли безымянный поляк, то ли барон Жан Рено, масон, приобретший и перестроивший дом в 1820-х гг. Но очень сомнительно, что одесские кумушки рассказывали о коляске без лошадей, управляемой господином без головы. Еженощно она увозила от дома прелестную деву, спускающуюся из окна и, как ни в чем не бывало, усаживающуюся в чудо-экипаж.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Коринфский Л.Л. Народная Русь. М., 1901. С. 702.

2

Рыбаков Б.Л. Язычество древних славян. М.: Наука, 1994. С. 35. Священник А.Н. Соболев тоже не допускал непочтительного отношения древних русов к своим предкам-язычникам. По его мнению, русский народ специально превратил их в домовых и русалок, чтобы не отправлять в ад. Нечего сказать – удружили дедушкам и бабушкам!

3

Термин был популяризован Д.К. Зелениным в начале XX в. Предположительно он произошел от того, что подозрительные трупы не хоронили в земле, а закладывали, забрасывали разным мусором или обставляли досками и кольями.

4

Ср. с одним из привидений М.Р. Джеймса: «И тогда тот, кто лежал на полу, поднялся. Это был человек. К креслу он, по всей вероятности, подполз на животе. А вот лицо… разглядеть было невозможно – оно все целиком было покрыто волосами» (Джеймс М.Р. Дневник мистера Пойнтера / Пер. Т. Ждановой).

5

Преподобный Иоанн Дамаскин. Христологические и полемические трактаты. Слова на богородичные праздники / Пер. свящ. Максима Козлова. М.: Мартис, 1997. С. 223-223.

6

Авраам говорит об отправке покойника к живым: «Если бы кто из мертвых воскрес». А воскрешенное тело, например тело другого Лазаря, брата Марфы и Марии, не может считаться ни духом, ни привидением. Так что притча о богаче и Лазаре к спиритизму неприложима.

7

Мордовцев Д.Л. Мнимые видения и пророчества. Бытовые очерки XVIII века. М., 1901. С. 48.

8

В Англии изобретение фотографии сразу же возбудило интерес к потустороннему миру, а потерпевшие крушение паровозы и пропавшие без вести пароходы вскоре пополнили ряды призрачных феноменов. У нас же наивно полагали, что техника и прогресс полностью исцелят человека от страсти ко всему необычному.

9

Пусть читателя не удивляет связь грамотности с повинностью. Другой борец с невежеством, граф Л.Н. Толстой, жаловался на следующее суеверие русского народа: «Вместо того чтобы работать, ходят из места в место» («Отец Сергий»).

10

Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб., 1998. С. 110.

11

Николаева М.С. Черты старинного дворянского быта // Русский архив. 1893. Кн. 3, № 10. С. 118.

12

Сабанеева Е.Л. Воспоминания о былом // Исторический вестник, 1900. Т. 82, № 11. С. 431.

13

Шевляков М.В. Пушкин в анекдотах: черты из жизни поэта, как общественного деятеля и человека. СПб., 1899.

14

Между прочим, игумен Братского монастыря в «Страшной мести» приписывает антихристу (или дьяволу) «власть вызывать душу каждого человека».

15

Полякова Л.Л., Федунина О.В. Готическая традиция в прозе А.К. Толстого.

16

Я пока не затрагиваю тему двойника. Она требует отдельного исследования, к тому же я не уверен, можно ли двойника живого человека назвать привидением. В христианской культуре двойник воспринимался по-разному: Гофман («Эликсиры Сатаны»), По («Вильям Вильсон»), Достоевский («Двойник», кошмар Ивана Карамазова), Стивенсон («Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»).

17

К легенде о епископе Гаттоне и мышах он, конечно, отношения не имеет.