Адриатика (Собрание сочинений)

…Они прощались на причале Купеческой гавани: братья Гавриил и Никифор. Лейтенанту Никифору Невельскому предстояло уйти в плавание на линейном корабле "Москва". Старший же Гавриил оставался на Балтике.

– Ты уж батюшке с матушкой пиши почаще, – наставлял старший младшего, – Сам ведь знаешь, каково им там в своем Солигачске быть о тебе в неведении, да и меня не забывай вестями тоже!

– О чем речь, – обнимал старшего за плечи младший, – Никого не забуду вниманием!

Перед расставанием братья еще раз крепко обнялись и расцеловались троекратно.

– Ни пуха тебе не пера, Никифор! – пожелал остававшийся уходящему.

– К черту! – крикнул тот в ответ, уже прыгая в отходящую шлюпку. – Не волнуйся за меня, не пропаду!

У каждого из братьев Невельских будет свой путь. Судьба обоих будет славна, но и на редкость жестока. Впрочем, они еще ничего о том не ведают…

Удалось, в последний раз свидится и Броневскому и с Панафидиным. Первый был послан командиром в портовую контору за какими-то бумагами, а второй, подобные бумаги подписавши, уже возвращался на корабль. Встретились, обнялись, словно сто лет не виделись.

– Ну, как ты на новом месте?

– А ты как?

– Наш "Петр" назначен в эскадру Сенявина и сейчас спешно готовимся к отплытию! – не без гордости сообщил другу Броневский. – И Гришки Мельникова "Уриил", кажется, тоже!

– Знаю! – кивнул тот без особой радости. – А мой "Рафаил" назначен лишь во внутреннее плавание. Так что будем мять волны от Кронштадта до Гогланда и обратно! Вот и вся любовь! Впрочем, туда же расписан младший брат Захар, вместе, может, будет не так тоскливо.

– Не переживай сильно! – приободрил друга Володя Броневский. – Обещаю, что буду тебе писать!

– И я тоже!

– Прощай!

– Прощай!

Пожали друг другу руки и разбежались в разные стороны. Время не ждало.

* * *

25 августа в Кронштадт для произведения смотра уходящей эскадре пожаловал в сопровождении большой свиты и сам император. Прибыв катером на флагманский "Ярослав" вместе с морским министром, он принял рапорт командующего.

– Поздравляю вас, Дмитрий Николаевич, производством в вице-адмиральский чин! – сказал он затем, прожимая руку Сенявину руку. – Желаю быть достойным вашей славной фамилии!

Сенявин склонил голову:

– Не пощажу жизни ради блага Отечества!

– Павел Васильевич! – обратился к Чичагову Александр. – В салонах сейчас пошли разговоры о вашей внешней схожести с господином вице-адмиралом. Как вы это находите?

Александр подошел и встал против министра рядом с Сенявиным. Внешнее сходство императора с вице-адмиралом и вправду было поразительным: оба высокие, круглолицые, одинаково лысеющие и даже с одинаковыми, по тогдашней моде, бакенбардами.

Император натянуто улыбнулся. Было трудно понять, доволен он таким сходством или нет.

– Вы, ваше величество, отец Отечества, а мы ваши дети. Как же при этом нам не быть на вас похожими! – нашелся Чичагов.

Все трое немного посмеялись. Александр обладал несомненным даром быть обворожительным, когда это ему требовалось. На прощание император еще раз пожал Сенявину руку:

– Политические инструкции получите перед самым уходом, и благослови вас бог!

Затем император пожаловал офицеров и служителей полугодовалым денежным жалованием.

Встречавший Александра Балтийский флот растянулся на семь верст. Император обходил корабли на гребном катере под штандартом. За ним поспевали в гребле катера адмиралов всех трех дивизий под шелковыми флагами. Едва императорский катер оказывался на траверзе очередного корабля, как расставленная по реям и мачтам команда громко и перекатами возглашала "ура". По проходу же следовал полновесный холостой бортовой залп.

Спустя несколько дней, в Кронштадте объявили манифест о войне с Наполеоном.

В первых числах сентября эскадра вице-адмирала Сенявина вытянулась, наконец, из Кронштадтской гавани. А 10 числа эскадра вице-адмирала Сенявина, получив способный ветер и, оставив за кормой неприступную россыпь Кронштадтских фортов, вышла в повеленное плавание.

Из воспоминаний морского офицера: «…Отслужен был напутственный молебен. Горячо молились мы, просили у Бога благополучного плавания. Молебен, можно сказать, был торжественный: то была искренняя и истинная молитва странников, пускающихся в далекое и опасное плавание. Все сердца наши бились одним желанием увидеть еще раз родину, родных и дорогих сердцу. На глазах многих блестели слезы; многих это, может быть, последняя на родине молитва, привела в сильное волнение. Умильно молились и матросики и горячо преклонили колено, со слезами на глазах, при возгласе священника: «О плавающих и путешествующих, Господу помолимся!»

После молебна корабли вступили под паруса и взяли курс на Ревель. Согласно старой, еще петровской традиции, линкоры выстроились в походную кильватерную колонну, согласно старшинству своих капитанов.

Под началом вице-адмирала был 84-х пушечный "Уриил" капитана Михайлы Быченского, 74-пушечные "Ярослав" капитана Митькова (на нем держал свой флаг Сенявин),"Святой Петр" капитана Баратынского и "Москва" капитана Гетцена, 32-х пушечный фрегат "Кильдюин" капитана Развозова, чьи трюмы были загружен запасными мачтами, стеньгами и реями.

Вместе с командиром "Уриила" Михайлой Быченским -3-м в плавание отправился и младший брат Алексей (Быченский-4-й). Братья (а всего их было пятеро и все морские офицеры) были очень дружны между собой и отличались хлебосольством. Иван Быченский за номером вторым, командовал кораблем «Святая Елена» и уже ранее ушел в Средиземное море в эскадре Грейга. Обычно Быченский-3-й, приглашая гостей к накрытому столу, предупреждал:

– Кто хочет быть пьян, садись подле меня! Кто хочет быть сыт, садись подле Ивана, а кто хочет повеселиться, садись к Лешке, он у нас самый смешливый!

Командир «Ярослава» Федот Митьков тоже был моряк опытный, храбро дрался в последнюю шведскую войну под Барезундом и Выборгом, потом командовал фрегатом «Венусом». О Митькове шла молва, как о человеке вдумчивом и рассудительном, да и артиллеристе отменном.

Командир «Москвы» Егор Гетцен тоже прошел все сражения прошлой шведской войны. Опыта было ему не занимать, а характер имел взрывной и искательства не признавал. Здоровья же был слабого и часто прибаливал, хотя и скрывал свои немочи.

Командир «Венуса» Егор Развозов, как и все, прошел шведскую войну, отличался лихостью, а товарищами был любим за веселый и добрый нрав.

В каждом из своих командиров Сенявин был уверен, как в самом себе, за каждого мог поручиться головой.

Помимо собственных команд на кораблях были офицеры и матросы, предназначенные для комплектации команд легких судов, которые надлежало заполучить для эскадры на Корфу во главе с капитан-лейтенантом Сульменевым. Там же пребывали начальствующие лица будущей портовой администрации Корфу: главный контролер капитан 2 ранга Шельтинг, хозяйственник капитан-лейтенант Лисянский, обер-аудитор Черепанов и их помощники.

В интрюмы, помимо всего прочего, загрузили три тысячи ружей, амуницию, медикаменты.

На выходе бранвахтенный фрегат "Архипелаг" поднял сигнал: "Счастливого плавания" и разогнал дремавших на волнах чаек прощальной салютацией.

Запершись в своем салоне, Сенявин надорвал вензиловые печати секретного пакета. Инструкция гласила: "…Снявшись с якоря и следуя по пути, Вам предлежащему, употребите все меры, морским искусством преподаваемые и от благоразумия и опытной предусмотрительности зависящие, к безопасности плавания вашего и к поспешному достижению в Корфу…" Командующему рекомендовалось избегать портов шведских, прусских и особенно голландских. Пользоваться же портами стран союзных: датскими и английскими.

В течение дня тихий переменный ветер держал эскадру в виду Кронштадта, но перед самым захождением подул, наконец, попутный вест и корабли пошли, имея до восьми узлов. В двадцать часов мичман Броневский заступил на свою первую вахту на "Петре". Вахтенный мичман – первый помощник вахтенного лейтенанта. Его обязанность следить за носовыми мачтами и вести параллельно со штурманом счисление. А потому бегал Володя Броневский от борта к борту, пеленговал пель-компасом приметные места, чертил от них противные румбы. Следил, как матросы бросают с кормы лаг. Каждые полчаса записывал ветер, ход и дрейф.

Илья Андреевич Баратынский

Капитан Баратынский, выйдя на шканцы, подозвал к себе новоявленного офицера.

– Мичман Броневский! – представился тот.

– Ну-с, господин мичман, посмотрим, чему вас учили на "Гаврииле". Говорят, что на флагманских кораблях готовят мичманов с особым тщанием?

– Мы имели ежедневный практик с первым лейтенантом и ежемесячный экзамен с флаг – капитаном.

– У нас такого тщания не имеется, однако и наши мичманы кое-чего стоят. Что же, касается вас, то не скажите ли вы мне преимущества меркаторской проекции над всеми иными?

Володя Броневский призадумался. Надо хотя бы несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.

– Я спросил что-то слишком сложное? – саркастически улыбнулся капитан.

Стоявший поодаль вахтенный офицер и капитан-лейтенант явно заинтересованно прислушивались к беседе. От того, как она пройдет, зависело для нового мичмана очень многое, причем, не только в отношении капитана, но и в отношении всех офицеров.

– В меркаторской проекции градусы меридиана уменьшены в той соразмерности, в какой параллельные круги отстоят от экватора. Сама карта представляет земной шар, разогнутый на плоскость.

– Ну, а в чем же, собственно говоря, преимущество? – нетерпеливо напомнил Боратынский.

– Преимущество же меркаторское состоит в том, – не моргнув глазом, уже лихо чеканил "гавриловский" мичман. – Что сии карты в отличии от всех прочих могут употребляемы во всех широтах и больших пространствах, ибо в разогнутой плоскости расстояния и положения сохраняются в том же виде, что и на земле!

– Для начала неплохо даже для мичмана с флагманского корабля! – улыбнулся капитан и отошел прочь.

Род Баратынских на флоте российском известный. Служат они верой и правдой еще с петровских времен. Так уж повелось, что все в роду – моряки. Да и впоследствии лишь один решит избрать себе иную стезю, став великим поэтом России. Поэту Баратынскому командир "Святого Петра" будет родным дядей, не потому ли в поэзии племянника будет столько много морской стихии?

Самого Илью Андреевича на флоте любили и офицеры, и матросы. Был он требователен, но не придирчив к офицерству, а к младшим чинам и вовсе имел сострадание. В шведскую войну, будучи при Гогландском сражении еще лейтенантом, был Баратынский тяжело ранен и валялся на палубе без признаков жизни. Хотели было выбросить его матросы за борт с остальными погибшими, но, любя, решили еще раз поверить: жив ли. Расстегнули мундир и, приложив ухо к груди, услышали, как едва, но все же бьется сердце. Так Баратынский остался жив. С тех пор был он матросам вообще, что добрый отец. Служилось, по этой причине, на "Святом Петре" легче и веселее, чем на многих иных кораблях.

Итак, первое испытание, кажется, было уже позади. Командир, да и остальные кажется, остались его ответами довольны! Это Броневский понял, уловив краем глаза, как, показывая на него что-то, говорил вахтенному офицеру капитан- лейтенант, а тот согласно кивал головой. На каждом корабле флота свои собственные порядки. На одних мичмана варились в своей среде, на "Петре" их иногда приглашали за лейтенантский стол, чтобы последние приобщались к разговорам умным.

Вечером после вахты Броневский представился в кают-компании по всей форме при накрытом столе, выпивке и закусках. Лейтенанты водку оценили, как хорошую, а закуску, как сносную. После ужина мичмана пригласили в лейтенантскую выгородку, где ему было объявлено:

– По знаниям ты вполне достоин служить на "Петре", что же касается практики, то для этого скоро будет свой случай! Считай, что отныне ты в нашу "петровскую" семью ты уже принят! Чти старших, дружи с равными, а службу бди неослабно! Понял ли?

– Все понял, господа лейтенанты! – кивнул мичман. – Не сомневайтесь!

– Мы и не сомневаемся! – ответил за всех лейтенант Акимов – Мы воспитываем! К ночи попутный ветер усилился, и корабля взяли ход. По старому морскому поверью коки выбрасывали свои с наветренного борта в море свои колпаки на удачу!

Старинные шканечные журналы… Сколько неповторимого аромата давно канувшей в небытие эпохи старого парусного флота доносят они до нас! Вчитайтесь в скупые и лаконичные строки, полистайте пожелтелые страницы и сразу окунетесь в совершенно иной мир, мир мореплаватель кануна девятнадцатого века. Возможно, это поможет нам лучше понять их. Из записей в шканечном журнале линейного корабля "Уриил" за 13 сентября 1805 года: "…После 9-ти часов утра, следуя флагману, эскадра наша вступила под паруса, начав лавировать при посредственном от юго-востока ветре. В исходе 12 часа утра прошли мы на перпендикуляр курса Наргинскую красную веху, видимую нами к NtW в антретном (т. е. измеренном – В. Ш.) расстоянии 1-й итальянской мили, а в начале 1 часа пополудни – Мидель-Грундскую белую веху, на румбе S 1/2 0 в антретном расстоянии 1 1/2 кабельтова от нас отстоявшую. В исходе сего же часа катер "Нептун" прошел мимо нас с Ревельского рейда к западу, а в 5 часу пополудни же пришед мы со всей эскадрой на Ревельский рейд, по сделанному от флагмана сигналу, стали на якорь по способности каждого. На рейде в сие время находились также на якоре: брандвахтенный фрегат "Нарва", катер "Стрела" и до 7 разных наций купеческих судов".

Шли ходко, и к вечеру следующего дня эскадра была уже на высоте Ревеля. Ночью отстаивались между Наргеном и Суропским маяком. С рассветом открылась так хорошо знакомая всем балтийцам колокольня Олай-кирки. Пришедшие корабли приветствовал старший на рейде капитан-командор Бодиско, готовивший к отправке караван транспортов с десантом на остров Рюген.

– Желаю вам удачи, Дмитрий Николаевич, в водах Средиземноморских! – пожелал он Сенявину.

– А вам в водах Балтических! – отвечал тот со всей благожелательностью.

В Ревеле Сенявин должен был пополнить припасы. Кроме этого команды пополнили недостающими матросами. Новому пополнению особенно не радовались. Вместо обещанных просоленных штормовыми ветрами марсофлотов Сенявину дали толпу рекрутскую. Многоопытных забрал себе по праву старшинства адмирал Тет. Пришлось довольствоваться тем, что дали. Залились свежей водой из речки Бригитовки. Одновременно свезли в ревельский госпиталь и нескольких тяжелобольных. Командиру "Уриила" Быченскому-3-му Сенявин указал на то, что его корабль хуже всех иных в ходу.

– Поглядите со стороны на свой корабль! – показал рукой в сторону "Уриила". – По-моему он несколько проседает носом!

Да Михаил Быченский и сам все видел. Командир "Уриила", возвращаясь обратно, обошел шлюпкой вокруг своего корабля, чтобы лучше оценить осадку, затем спустился в корабельный интрюм, самолично все там оглядеть, потом собрал офицеров и боцманов.

– Для увеличения хода необходимо сделать перемену в погрузке, чтобы облегчить корабль вообще, а кроме того, соображаясь с конструкцией подводной его части, поставить на ровный киль! – Быченский развернул бумажку с наскоро сделанными расчетами. – Для сего из ахтерлюка необходимо поднять весь каменный балласт – это 1496 пудов и выбросить его за борт, что касается балласта чугунного, то 400 пудов с бочками средней руки надобно переместить ближе к корме. Кроме сего переместить надлежит 100 пудов чугуна из малого погреба, что позади ахтерлюка, да 500 пудов из форлюка. Времени для сего у нас мало чрезвычайно, а потому немедля играть аврал!

– Есть! – приложил руку к шляпе старший офицер капитан-лейтенант Бортвиг. – Боцмана к дудкам!

Встав в круг, боцмана вскинули к губам дудки и по взмаху руки главного боцмана разом разразились оглушительным свистом. Палуба линейного корабля содрогнулась от топота матросских ног. Аврал – это значит, предстоит работа для всех, вне зависимости от чинов и вахт. Служители торопливо выстраивались вдоль фальшборта.

– Офицеры и урядники по подразделениям! Боцманам играть развод на работы авральные!

Мгновение и на "Урииле" все закипело.

Догнал эскадру в Ревеле и надворный советник Сиверс, командировочный к Сенявину, министерством иностранных дел, для сношений с правительствами и послами. Надворному советнику, несмотря на всю тесноту, выделили отдельную каюту, гость, как никак!

Пользуясь стоянкой, Сенявин заскочил домой. Последний вечер среди семьи пролетел одним мгновением. Утром супруга Тереза Ивановна собрала вещи в неблизкую дорогу. Положила и любимого вишневого варенья. На прощание перекрестила:

– Только бы все вышло благополучно! Я же буду за тебя денно и нощно молиться! Храни тебя и твои корабли господь!

Сенявин просил ее в гавань не ехать: долгие проводы – долгие слезы. Поцеловал жену, затем детей: Николеньку, Левушку, Константина и Машутку с Сашенькой. Когда-то их всех теперь вновь увидит?

Из шканечного журнала корабля "Уриил": «16-го числа в половине 11 утра поднятым на флагманском корабле, при пушечном выстреле сигналом, велено было всем офицерам и служителям собраться на свои суда, и более от оных не отлучаться без позволения флагмана. В исходе 2 часа пополудни на вице- адмиральском корабле "Ярослав" при пушечном выстреле отдан был фор-марс, что и означало, дабы эскадре нашей быть в готовности к походу, почему после сего, следуя оному кораблю, немедленно на всех прочих судах эскадры отдали также фор-марсу…

17 числа во втором часу пополудни на флагманском корабле, при пушечном выстреле, отдали марсели, чрез что и повелевалось всей эскадре сняться с якоря, почему в следующем же часу, как мы со своей эскадрой… снялись с якоря и начали, держа к западу, при тихом SSW ветре выходить из Ревельской бухты. В начале 5 часа с идущего от запада на Ревельский рейд катера "Нептун" салютовано вице-адмиральскому флагу из 9 пушек, на что с корабля "Ярослав" ответствовано было 7-ю выстрелами. В исходе сего часа прошли мы на перпендикуляр курса Мидельгрундской белой вехи, без флага шест, на румб SSW в антретном расстоянии 2-х кабельтовых от нас находившейся; а в 5 часов на южном рифе острова Наргина красную веху на румб N в антретном расстоянии 1 1/2 кабельтова от нас отстоявшую…»

За кормой уходящих в неизвестность кораблей тревожно кружились чайки. Вдалеке исчезали берега российской земли. Когда-то доведется их увидеть вновь?

* * *

Получив отказ от Сенявина на участие в Средиземноморской экспедиции, лейтенант Николай Хвостов с мичманом Гавриилом Давыдовым остались в Кронштадте при береговых должностях. И началось! Утром плац и барабан, днем плац и барабан, да и вечером все тоже. Плевался Хвостов, чертыхался Давыдов. Лейтенант Хвостов, из-за ненависти лютой к порядкам армейским, стрелялся с каким-то пехотным капитаном и, хотя оба остались, к счастью, живы, морской министр немедленно упек лейтенанта на гауптвахту. Когда же оттуда Хвостов вышел, то почесал затылок:

– Так дальше жить, только себя губить!

И отправились они с Давыдовым в министерство просить отставку. Чичагов прошение Хвостову подмахнул без всяких раздумий, уж очень буйный. Давыдова спросил:

– С Хвостовым мне все понятно, но отчего не хочешь служить ты?

– А я хочу быть рядом с другом! – ответил мичман.

– Чем же хотите заняться?

– Будем поступать в Российско-Американскую компанию!

Чичагов недовольно хмыкнул:

– Ишь, чего удумали! Америк им захотелось! Но бумагу с прошением все же подмахнул.

Оформление в Российско-Американскую компанию времени много не заняло. Там приходу офицеров обрадовались несказанно:

– Нам такие, как вы, позарез нынче нужны! Будете у нас в шоколаде купаться!

– Шоколад нам ни к чему, а вот приключений испытать весьма бы хотелось! – ответил за двоих Хвостов.

Чиновники компанейские разом рассмеялись:

– Уж чего-чего, а приключений будет вам столь премного, что еще и не возрадуетесь!

– Мы готовы! – отвечал теперь уж Давыдов.

– Тогда с Богом в путь к берегам океана Восточного и Великого!

Тут же вручили им подорожные бумаги и увесистый мешок с деньгами.

– Отныне вы капитаны судов Российско-Американской компании, а сокращенно слово к запоминанию весьма легкое и понятное – РАК!

Много ли сборов у морских офицеров: выпили отходную с сотоварищами, простились с родными, бросили вещи в почтовую коляску и вперед!

…Был поздний весенний вечер, когда друзья поскакали в Америку. Давыдов плакал… Позднее он сам напишет об этих нелегких минутах: "В самое то время я взглянул на Николая и увидел, что он старается скрыть свои чувства, может быть для того, чтобы меня больше не тревожить. Я пожал у него руку и сказал: "У нас теперь остается одна надежда друг на друга!" Тут поклялись мы в вечной дружбе…"

"Я скрывал грусть, – вспоминал о тех же минутах Хвостов, – чтобы не терзать твое сердце мягкое, потом нечаянно столкнулись наши руки, невольно одна другую сжали крепко, был не в силах более. Слезы покатили рекой, и мы поклялись быть друзьями, заменив этим всех и вся…"

Что ждало наших героев впереди? Ведь края, куда они ехали, были еще совершенно дики. Население далекой Америки было воинственно и жестоко, а поселенцы отличались не только жаждой наживы, но и полным равнодушием к смерти, как к чужой, так и к своей. Не редкостью был в тамошних краях и голод, а уж по океану плавали, как придется. Вот как описывает историк тогдашнее тихоокеанское мореходство: "Ходили по морям на судах речных, кое-как построенных, плохо скрепленных и весьма бедно снабжаемых, под управлением людей, едва знавших употребление компаса и часто не имевших никаких карт. Ходили на удачу, выкидываясь в нужде на первый попавшийся берег, погибая на нем или опять стаскиваясь, и гибли во множестве. Бывали примеры, что из Охотска в Кадьяк приходили на четвертый только год, потому что плавают самое короткое время, идут с благополучными только ветрами, а при противном, лежат в дрейфе… и не имеют понятия о лавировании… Случается, что суда были носимы по месяцу и по два по морю, не зная с какой стороны у них берег. Люди тогда доходили до крайности, от недостатка пищи, а еще более воды, съедали даже сапоги свои и кожи, коими обвертывается такелаж…"

Прочитав эти строки, становится понятным та радость, с какой руководство РАКа приняло на службу двух знающих и опытных морских офицеров.

… На исходе четвертого месяца Хвостов с Давыдовым добрались, наконец, до Охотска. Позади остался тяжелейший и полный опасностей путь. Дважды их жизни были на волоске. В первый раз едва отбились от лихих людей пистолетами. В другой, случилось иначе. Когда из леса внезапно выскочили разбойники, Хвостов, без всяких раздумий, бросился на них с обнаженной саблей.

– Бросить ружья! Иначе порублю всех в капусту! – лейтенант был страшен в ярости.

Семеро здоровенных злодеев разом бросили кремневые фузеи.

– Обознался, ваше высокородие! – согнул спину предводитель. – Думал, что едут купцы толстосумые, а нарвался на господ офицеров! Будьте моими гостями! Делать нечего, пришлось, скрепив сердце, разбойничье приглашение принять. Едва спустились в разбойничью землянку, как со всех сторон набежало с два десятка заросших бородами лихоимцев. Видя, что их теперь много, осмелел и предводитель.

– А молоденек ты, брат с сабелькой на меня бросаться! – стал он задирать Хвостова. – Шумишь больно много, язык-то с головой укоротить недолго! Ну-ка оборотись ко мне ваше высокородие! Глянуть твой страх желаю!

Страшный удар кулаком в переносье тотчас опрокинул атамана навзничь.

– Ну, кто следующий! Всем хребты поперишибаю! – перешагнул Хвостов через недвижимого обидчика.

Ответом было всеобщее молчание. Разбойники с испугом переводили взгляд со своего мертвого предводителя на убившего его одним ударом офицера, и обратно Давыдов выхватил пистолеты, взвел курки:

– Ну, кто на нас? Кто нынче храбрый?

Храбрых в тот день среди разбойников так и не нашлось.

Когда друзья достигли Охотска, там их ждало уже компанейское судно "Святой Елисавет" с пьяной в стельку командой.

– Вылазьте на божий свет, сердешныя! – свесился в трюм Хвостов. – Да подымайте парус!

– Опохмелиться бы нам сперва, господин хороший! – полезли по трапу недовольные мореходцы. – Как же нам, горемычным, натощак-то плысть!

– Вот в окиян выйдем, там водичкой соленой и опохмелитесь! – заверил их лейтенант, саблей в руках поигрывая. – Отдавай конец швартовый!

– Куда хоть поплывем? – спросили мореходы, опасливо на саблю поглядывая.

– А прямиком до Америки!

– То-то и делов, так бы сразу и сказал! Что мы, Америк не видывали!

Воздев латаный парус "Святая Елисавета" брала курс в Охотское море, чтобы, миновав его, через Курильскую гряду, выбраться в океан и взять курс к оскаленным аляскинским берегам.