Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба

Капитан: Я… (Встретившись взглядом с Трувориусом, обреченно). Так точно, милорд.

Трувориус: Да, уж куда точнее… А теперь скажите мне, – что представляет собой это желание, – ну, хотя бы вот это, на вид такое невинное и не вызывающее подозренья?.. Ну?

Капитан: Не могу знать, ваше сиятельство.

Трувориус: Ах, мы не знаем… (Мрачно). А он, между тем, представляет собой подарок дьявола! Крючок, на который он ловит человека, как рыбу, чтобы потом поджарить его на огне!.. (Капитану, сердито). Куда это вы смотрите? Следите за моей мыслью!.. Разжигая в сердце человеческом желание, дьявол увлекает его все дальше, заставляя человека питаться пустыми надеждами и нелепыми фантазиями и, тем самым, он делает человека бессильным и уязвимым, потому что небеса, в свою очередь, справедливо ставят препону его желаниям, а это, в свою очередь, делает человека раздражительным и завистливым, толкая его на проступки, которые, в конце концов, превращают его в закоренелого грешника. (Горацио, любезно). Вам нравятся мои рассуждения?

Горацио: Мне сдается, что они больше подходят для амвона.

Трувориус (довольно): Так и есть. Так и есть… Раз уж весь мир кишит грешниками, как труп червями, то, вряд ли где найдется место, где увещевание грешников было бы неуместно. А, стало быть, весь мир можно с легкостью уподобить амвону… (Показывая бумаги). Хотите угадать, что это у меня такое?

Горацио: Я, сударь, не гадалка.

Трувориус (сухо): Сударя приберегите для своих друзей. Меня следует звать «ваше сиятельство».

Горацио (с издевательским поклоном): Ваше сиятельство… (Озираясь). Не вижу, чтобы что-нибудь изменилось.

Трувориус: Для вас – очень многое, если только не все… Но раз вы не хотите угадать, то я с удовольствием почитаю вам сам. (Читает).

«Теперь свершить бы все, – он на молитве;

И я свершу; и он взойдет на небо.

И я отмщен. Здесь требуется взвесить…»

Не очень складно, мне кажется.

Горацио делает движение в сторону Трувориуса.

Нет, нет. Послушайте еще. (Читает).

«Теперь как раз тот колдовской час ночи,

Когда гробы зияют и заразой

Ад дышит в мир; сейчас я жаркой крови

Испить бы мог и совершить такое,

Что день бы дрогнул…»

Немного неблагозвучно… Зато вот это выше всяких похвал. (Читает).

«Тупой разгул на запад и восток

Позорит нас среди других народов;

Нас называют пьяницами, клички

Дают нам свинские; да ведь и вправду –

Он наши высочайшие дела

Лишает самой сердцевины славы…»

Что скажете?.. Всего несколько страниц, но зато каких! Слог, правда, напыщенный, но зато грязь сочится из-под каждого слова. А, главное, подпадает сразу под несколько статей Уголовного уложения… Клевета. Богохульство. Оскорбление короны… Вам это обойдется недешево, друг мой.

Горацио: Это всего лишь мои черновики, сударь. А так как я вам их не давал, то значит, вы их у меня украли. Из чего следует…

Трувориус (мягко): Следует…

Горацио: …что ваше сиятельство…

Трувориус: …мое сиятельство…

Горацио: …обыкновенный вор.

Трувориус: Ах, друг мой, не я. Ей-Богу, не я… Мне принесла их одна девица, этакая резвая и шаловливая пери… А, да, вы ее знаете. Ее зовут Маргрет. (Почти по слогам). Маргрет… Чудесное имя, не правда ли. (Внимательно глядя на Горацио). Маргрет.

Горацио: Мне это имя ни о чем не говорит. Как бы мои бумаги к вам ни попали – отдайте их.

Трувориус (капитану): Но каков обманщик!.. Впрочем, как и все итальянцы… (Горацио). Вы, верно, забыли. У нее вот здесь большая родинка. (Показывает). Да, да, прямо здесь. И еще одна под левой грудью… (Дружески толкнув капитана в бок). Какое это, надо сказать, захватывающее времяпровождение, считать родинки на женском теле. (Строго). Но, разумеется, в свободное от службы время. (Горацио). Но раз вы об этом первый раз слышите, то вам, конечно, это не интересно.

Горацио: Ни в малейшей степени, сударь. (Протягивая руку). Отдайте.

Трувориус (делая шаг назад): Такую улику?

Горацио (делая шаг вперед): Отдайте, сударь

Трувориус (отступая за капитана): На. Попробуй взять.

Горацио пытается выхватить бумаги из рук Трувориуса, но тот быстро прячется за Капитаном.

Э, нет, не так-то просто вырвать то, что попало в эти руки…

Горацио вновь безуспешно пытается вырвать бумаги.

(Из-за спины капитана). Смотри, какой проворный… Ну-ка, ну-ка…

Горацио делает еще одну попытку.

(Капитану). Мне кажется, этот господин немного не в себе. Потрудитесь-ка выставить его за дверь, капитан.

Капитан: Так точно, ваша светлость… (Горацио, негромко). Вам следует уйти.

Трувориус: Да, и побыстрее!

Капитан (шепотом, Горацио): Да, идите же, идите… (Громко). Поторопитесь, сударь.

Трувориус (выглядывая из-за спины капитана): И можете быть совершенно уверены – принц будет счастлив, когда познакомится с этим шедевром!

Горацио: Жаль, он сейчас не видит вас… Вор, прячущийся за чужую спину. (Капитану). Мои искренние сочувствия, капитан. (Повернувшись, уходит).

Трувориус (вслед Горацио): Дешевый клоун! (Выходя из-за спины капитана, подозрительно). Что это ему вдруг взбрело в голову вам сочувствовать?

Капитан: Сам не приложу ума, ваше сиятельство.

Трувориус: Смотрите у меня. (Осматриваясь по сторонам). Мне доложили, что вы не следите надлежащим образом за чистотой. (Негромко). Благодарите Бога, что у меня сегодня хорошее настроение. (Достав из кармана монетку). Сыграем? (Подбросив монетку в воздух). Золотой.

Капитан (растерян): Я на посту, ваше сиятельство.

Трувориус (подбросив монету, многозначительно): Золотой.

Капитан: К тому же, ваше сиятельство, у меня при себе только фартинг.

Трувориус: Так не тяните время, ставьте его поскорее.

Капитан кладет фартинг на пол. Прищурившись, Трувориус швыряет золотой.

Ага… Я выиграл. Сделайте одолжение, подайте мне мой выигрыш.

Капитан поднимает с пола фартинг и золотой, протягивает их Трувориусу.

(Забирая деньги). И не забудьте передать вашему начальству, что я назначил вам сутки на гауптвахте, за то, что во время дежурства вы играете в азартные игры… Это недопустимо, друг мой. Если не противиться искушениям, то дьявол в два счета оседлает нас и погонит прямиком в пекло. (Идет к дверям, обернувшись). Нет. Трое суток. Трое. (Уходит, оставив капитана в глубокой задумчивости).

Действие третье

9.

Декорации четвертой картины – комната Горацио.

На стульях, постели и подоконнике сидят четверо или пятеро актеров; ближе всех к авансцене – Первый актер. Все они смотрят на Горацио, который сидит в кресле возле двери.

Долгая пауза.

Горацио: Ваша пауза что-то уж больно затянулась.

Первый актер: На то мы и актеры, ваша милость, чтобы соблюдать паузу, потому что если ее не соблюдать, то весь эффект пойдет псу под хвост. Вы нам рассказали нечто немыслимое, а значит, и пауза должна соответствовать рассказанному. (Театрально, схватившись руками за голову).

О, боги! Боги…

Боль терзает плоть.

Трепещет сердце, отступил Господь.

Блуждает взор, повержен долу слух.

В борьбе с собой изнемогает дух.

Горацио: Это неплохо.

Первый актер: Не правда ли? И все потому, что вовремя была соблюдена пауза. (Поднявшись со своего места, декламирует).

Сомнений горечь разрывает грудь.

В глазах темно. Куда направить путь?

Ночь на земле и ночь в душе моей,

Которая из них, скажи, темней?

Горацио: Мне кажется, достаточно.

Первый актер (садясь): Как пожелаете, милорд.

Горацио: Теперь скажите мне, наконец, что вы об этом думаете?

Первый актер: Мы?.. (Обернувшись к сидящим актерам). Ничего особенного. Такое случается и, надо сказать, довольно часто.

Горацио: Вот новость! То вы полчаса молчите, выпучив глаза от изумления, а теперь говорите так спокойно, как будто вам приходится видеть призраки каждую неделю.

Первый актер: Хоть вы, может быть, и не поверите, но иной раз гораздо чаще. Все зависит от пьесы, которую мы играем.

Горацио: А как же тогда ваша хваленая пауза?

Первый актер: Согласитесь, что она была очень и очень к месту.

Горацио: Теперь я, кажется, понял. У вас болезнь, свойственная всем профессионалам. Врач смотрит на всех людей, как на своих пациентов, а для портного мир – это только большая гардеробная… Ставлю фартинг, что вы сейчас приметесь уверять меня, что между театром и жизнью нет никакой разницы.

Первый актер: Во всяком случае, она не больше той, которая существует между жизнью и смертью, милорд. То есть, как вы справедливо заметили – никакой. (Декламирует).

Смерть пляшет на подмостках бытия,

А жизнь танцует на могильных плитах.

Одна и та же мягкая земля

Хранит живых и стережет убитых.

Смерть разыгрывает свою пьесу перед живыми, милорд, а живые – перед смертью, – так какая же разница?

Горацио: У этой новости есть только один недостаток: она вчерашняя.

Первый актер: Была бы она завтрашняя, я бы отдал вам ее подороже.

Горацио: Черт возьми! Кроме того, она еще и не к месту. Мы говорили о другом.

Первый актер: Разве?.. (Посмотрев на актеров). Вы что-то путаете, милорд, – о том же самом. В конце концов, это всего лишь слова и ничего больше. Расставьте их так и получите одно, переставьте – и вместо ангела вылезет черт или даже что-нибудь похуже.

Горацио: А что-нибудь еще кроме слов?

Первый актер: То, что между ними, милорд.

Горацио: Иначе говоря, молчанье.

Первый актер: Да, еще какое, черт возьми! С рыданьями, воплями, проклятьями, с кровавыми слезами, раскаяньем, обидой, ненавистью, желчью… Клянусь подмостками, вы судите, как заправский актер.

Горацио: Вы мне льстите, сударь.

Первый актер: Но, заметьте, – в той же пропорции, что и себе… А знаете, что однажды сказал мне принц Гамлет в один из наших приездов? Вам это понравится. Он сказал, что хотел бы стать актером, если бы уже им ни был. Признаться, я подумал тогда, что это сказано для красного словца. Но теперь, после вашего рассказа, я вижу, что он знал, о чем говорит. Клянусь Минервой, когда бы все играли так, как он, некому было бы толпиться вокруг подмостков. (Обернувшись, актерам). А?.. Сыграл как надо.

Актеры согласно кивают.

Горацио: А вы не очень-то удручены его смертью, мне кажется.

Первый актер: Чьей? Принца?.. Он разве умер?

Горацио: Что?

Первый актер: Я говорю: он умер?

Горацио: Ей-Богу, что за шутки?

Первый актер: Нисколько, милорд. Я только хотел сказать, что тот, кто играет свою роль так, как наш принц, переиграет тысячу смертей.

Горацио: Я бы охотно поверил этому, если бы он сидел сейчас с нами, вот на этом самом месте, где он сидел еще совсем недавно.

Первый актер (осторожно): Простите меня великодушно, если я выражу свою мысль несколько грубовато, но только зачем же ему сидеть вместе с нами, если его роль уже сыграна, милорд?

Короткая пауза. Горацио несколько мгновений молча смотрит на Первого Актера.

Горацио (рассмеявшись): Ах, старый плут! (Грозя Первому актеру пальцем). Поймал. Крыть нечем. (Актерам). Экий мошенник!

Актеры негромко аплодируют.

(Первому актеру). Ну, продолжай. Забей последний гвоздь. Мне кажется, у тебя получится.

Первый актер: Хотите услышать то, что уже знаете?

Горацио: Как и все люди, как и все люди.

Первый актер: Тогда для вас не будет новостью, что у каждого из нас своя собственная роль, милорд, – конечно, кроме тех, кто толпится в партере и на галерке, и кого смерть запрягает в свою повозку, не считая.

Горацио: Это не новость.

Первый актер: Как и то, впрочем, что нам следует играть, не раздумывая и во всю силу, как наш принц, потому что ставки слишком высоки, а упустить свой шанс легче простого.

Горацио: Я чувствую, что настало время последней реплики.

Первый актер: Вот она, милорд. Мы играем, чтобы выигрывать.

Горацио (негромко): Браво… (Помедлив). Браво, браво… Так принц выиграл?

Первый актер (тихо): Кто стал бы сомневаться?

Горацио: И что же?

Первый актер: Скорее, у кого. У смерти, милорд. Только не спрашивайте меня опять, почему его нет с нами за этим столом. Тому, кто сам запрягает свою смерть незачем вновь возвращаться на этот постоялый двор, где мы с вами еще топчемся на этих подмостках, перебрасываясь словами в ожидании, когда они, наконец, закончатся. (Помедлив, обернувшись к актерам, негромко). Хотя, сказать по правде, здесь нет ни одного, кто отказался бы сыграть с ним на пару.

Актеры согласно кивают.

Горацио (тихо): И я из их числа. (Обращаясь ко всем сразу). Я всем вам благодарен за это желание, потому что оно мое не менее, чем ваше… Однако поговорим теперь о другом. Если я не ошибаюсь, теперь у вас на уме другая пьеса.

Первый актер: С небес на землю… Увы, милорд.

Горацио: Увы?

Первый актер: Мы уже и сами не рады, милорд. Мало того, что в ней нет ни одного стоящего стиха, – в конце концов, это не страшно, потому что лучшее испытание для актера, это плохой текст. Гораздо хуже, что это и не смерть, и не жизнь, а какое-то прокисшее молоко, которое называется «Фортинбрас – спаситель Дании»… Хотите, я вам почитаю?

Горацио: Как-нибудь в другой раз.

Первый актер: Вы лишаете себя редкого удовольствия. Она так плоха, что иногда даже начинает нравиться.

Горацио: Так не играйте ее.

Первый актер: Не играть? (Оглянувшись на актеров, несколько озадаченно). Пожалуй, это мысль.

Горацио: И какая…Тем более, что я хотел бы предложить вашему вниманью кое-что другое.

Первый актер: Что-нибудь стоящее?

Горацио: Из датской жизни.

Первый актер: На чей сюжет?

Горацио: На мой, если вас это не отпугнет.

Первый актер: Милорд!..

Горацио: Мне кажется, он вам должен понравиться. Представьте себе ночь, безлунную и мрачную, полную опасностей, словом, такую, которую вы можете наблюдать, если окажетесь на улице после второй стражи. Крытая повозка неслышно движется по Эльсинору, объезжая посты и выбирая места потемнее, и при этом во всем чувствуется какая-то тревога, что, впрочем, не удивительно, потому что на сцене разыгрывается бегство.

Первый актер: Завязка славная. А как названье пьесы?

Горацио: «Утереть нос», я думаю. Тут все дело в том, чтобы сделать это вовремя. Поэтому следующая сцена разыгрывается на причале. Представьте себе – корабль уже распустил паруса и вот-вот выйдет в открытое море. Команда суетится, занятая последними приготовлениями. Тени, отблески факелов, трели капитанского свистка – все то, что так создает на сцене настроение. Повозку уже разгрузили, лошадей загнали в трюм и теперь все ждут, когда капитан даст команду. Еще несколько минут и, вспенив носом волну, корабль отплывает, а зритель расходится по домам, довольный счастливой развязкой.

Первый актер: Боюсь, что в последнее время зритель уходит довольный, только если на сцене остается с десяток трупов… Корабль английский?

Горацио: Оказывается, вы неплохой отгадчик.

Первый актер: Простое совпадение. В последнее время мне снится один и тот же сон, как будто я стою в Лондоне перед каким-то театром и все не решаюсь войти. Вот я и подумал… Так, значит, в Лондон?

Горацио: Прямиком.

Первый актер: Тогда остается узнать последнее – что там было в этой вашей повозке?

Горацио: Ах, это… Сущая безделица. Не стоит даже упоминания. Актеры. Декорации к спектаклям. Костюмы… Словом, актерская труппа, такая же, как ваша.

Первый актер: И она дала деру?

Горацио: Сбежала, представьте себе. Я бы даже не побоялся сказать – растаяла. Растворилась, как будто ее и не бывало.

Первый актер: Какие шустрые… Но какова причина этого поступка?

Горацио: Вы мне не поверите. Самая ничтожная. Им вдруг показалось, что не годится играть ложь на тех самых подмостках, на которых еще совсем недавно они играли правду. Как видите, тут замешана мораль. Это, конечно, немного скучновато, но за неимением иного, сойдет и это.

Первый актер: Какая смешная причина. (Повернувшись к остальным актерам). Слыхали? (Театрально смеется). Мораль!..

Вместе с ним смеются актеры.

Из-за такого-то пустяка!.. (Повернувшись к Горацио, серьезно и негромко). Нам надо посоветоваться.

Горацио: Валяйте. (Встает). Я пока пройдусь.

Первый актер: Нет, нет. Останьтесь. Мы обсудим это мигом.

Подойдя к актерам, Первый актер, обращаясь то к одному, то к другому, быстро жестикулирует. В ответ, каждый из актеров отвечает ему тем же. Пауза.

(Повернувшись к Горацио, негромко). Мы согласны, милорд.

Стук в дверь.

Горацио (сделав знак актерам, осторожно подходит к двери; шепотом, одновременно прислушиваясь): Так вы сыграете?

Первый актер (шепотом): Не сомневайтесь. Сыграем так, что затрещат подмостки.

Горацио (отходя от двери, шепотом): Смотрите только, чтобы они не развалились совсем. (Достает из шкафа кошелек).

Стук повторяется.

Т-с-с… (Шепотом). Вот, возьмите.

Первый актер: Что это?

Горацио: Хватит, чтобы добраться до Лондона.

Первый актер: Вы нас обижаете. Эту пьесу мы сыграем бесплатно. Так сказать, из-за одного только уважения к публике.

Горацио: Берите, говорю вам. (Отдает кошелек актеру и прислушивается). Ушли, кажется.

Первый актер (держа кошелек в руках): Нам, право, совестно.

Горацио: Тогда успокойте себя каким-нибудь подобающим монологом, если он, конечно, найдется в вашем репертуаре. Считайте, что, будучи единственным зрителем вашей пьесы, я заплатил и за партер, и за галерку. (Подходя к столу). Теперь последнее. (Взяв со стола бумаги, помедлив). Вот тут я набросал кой-какие сценки о нашем принце. Все важное, что удержала память и кое-что с чужих слов, во всяком случае, вполне достаточно, чтобы нанизать на это правду. Когда у вас будет желание – взгляните. Вдруг вам захочется в память о принце разыграть его историю? (С горькой усмешкой). Если, конечно, ваша память о нем переживет его на несколько месяцев, что иногда случается.

Первый актер: Намного больше.

Горацио: Ах, не зарекайтесь. У времени – тысяча способов, чтобы отшибить нам память. Всего несколько мгновений и вот уже все, что было еще недавно так живо, так близко, уже бледнеет, уходит, стираются краски, исчезают детали и остается только сухой язык протокола, черточка между двумя датами, сноска в книге, а через какое-то время не останется и этого. Но даже если кому-то вдруг придет в голову порыться в архивах и извлечь на свет божий все эти желтые листы, переписку, воспоминания современников и очевидцев, то, что они, как ни тень праха, из которого, как ни старайся, уже не выжмешь ни капли жизни?

Первый актер: Именно на то и существуют подмостки, ваша милость. Время обходит их стороной.

Горацио: Когда бы так, там с вами вместе толкался б целый мир. (Протягивая бумаги). Возьмите.

Первый актер: С благодарностью. (Принимая бумаги). Вы делаете нам бесценный подарок.

Горацио: Не вам, и не подарок. Всего лишь возвращаю принцу обещанное, если, конечно, он в нем еще нуждается. Все остальное теперь – дело случая… Только заклинаю вас – не делайте из этой истории ничего ни слишком назидательного, ни слишком героического. Тут слышится совсем другая мелодия. Она, правда, едва угадывается за словами и поступками, но так, что эти последние выглядят скорее приправой, чем основным блюдом. Потеряете ее – и все пропало.

Первый актер: Мы будем внимательны.

Горацио: Скорее, сердечны.

Первый актер: Тогда и то, и другое.

Настойчивый стук в дверь. Голос Секретаря: «Горацио, откройте!..»

Иду. (Негромко, актерам). Я загляну к вам вечером. Теперь прощайте. (Открывает дверь)

Секретарь (почти вбегая): Ну, наконец-то! А то я уж было подумал… (Заметив актеров). Да у вас тут целый за… Я хотел сказать «собранье»… Я помешал?

Горацио: Они уже уходят. (Актерам). Прощайте, господа.

Один за другим, актеры уходят.

Секретарь: Плохие новости, друг мой. А если быть более точным, то очень плохие.. Да закройте же дверь!

Горацио (запирая дверь): Хуже прежних?

Секретарь: Судите сами… Бернардо и Марцелл… Их арестовали сегодня утром.

Пауза.

Что же вы молчите?.. Горацио?

Горацио: А что сказать? «Боже мой»? «Не может быть»? «Проклятье»? (Без выраженья). Боже мой. Не может быть. Проклятье. (Сквозь зубы). Гнусный город. Поганая страна. Зловонный мир… Достаточно, надеюсь?

Секретарь: Во всяком случае, к месту, хотя по роду своей деятельности, мне этого слышать не полагается.

Горацио: Как это случилось?

Секретарь: Прямо после службы, едва они вернулись… Что до Марцелла, то он отдал оружие без звука, ни о чем не спрашивая. Но вот Бернардо… (Смолкает).

Горацио: Что?

Секретарь (проходя и садясь): Он так кричал, что на его крики сбежалось полгарнизона. Они вступились за него, и в результате не обошлось без потасовки. Есть раненые. Но, в конце концов, его скрутили и отвели в холодную.

Горацио: Вы слышали, что он кричал?

Секретарь: Со слов других… (Понизив голос). Он звал на помощь…