Реприза

Я же только начал. Зачем все эти преждевременные звуковые эффекты?

Я швыряю ее на кровать и продолжаю морщиться от ее криков.

Если бы мне хотелось посмотреть на переигрывающих актрис, я бы лучше включил порно.

Откуда взялось столько притворства? До этого она ведь была до оскорбления честна… А может, ее прямолинейность лишь следствие делового подхода? Тогда сейчас она просто следует предписаниям business culture.

Чувствую, как мой член сворачивается калачиком прямо в ней.

Отпихиваю Марину и валюсь на спину. Какое-то время мы лежим в полной тишине, а затем она произносит:

– В последний раз я соглашаюсь переспать с алкашом.

Дура! Какая же ты дура!

Я вскакиваю с постели, хватаю вещи и выбегаю из номера. Скорее на улицу!

Мой взгляд скользит по лицам девушек на ресепшене. Они все так же улыбаются.

Наконец я на воле.

В рассеянном свете уличных фонарей я иду до первого сугроба. Падаю в него и начинаю хохотать. Вдруг мой смех срывается, и я резко замолкаю. В наступившей тишине я слышу вой поездов. Раскатистый голос объявляет о начале посадки. Затем замечаю, как вокруг меня дергаются тени. Поднимаю голову. Надо мной бешено мерцает огромный рекламный экран – его гигантская поверхность на доли секунды озаряется сиянием, а затем на столь же короткий миг гаснет. И так без конца.

Глава 3

Черные пятна растеклись по холсту. Кляксы как разинутые пасти. Они несутся на Таню. Но та и не думает убегать. Она стоит над мольбертом. Я боюсь зайти в мастерскую и топчусь на пороге.

– Слушай, может, сходим куда-то? – спрашиваю я, косясь на хищные кляксы.

– Я должна закончить работу, – отвечает Таня. На меня она не смотрит.

– Я думаю, короткая прогулка не помешает работе.

– Нет, я не могу.

– Но…

– А ты почему сидишь дома?

Таня поворачивается ко мне.

– Я безработный – мне полагается, – гордо заявляю я.

– Тебя уволили?

Я киваю.

– Этого только не хватало. Родители не упустят такой шанс вновь насесть на меня.

Я виновато опускаю голову. Мне становится неловко – то ли оттого, что меня уволили, то ли оттого, что Тане вновь придется выслушивать претензии родителей в мой адрес, а может, из-за того, что эти претензии озвучат уже не в первый раз.

Таня отворачивается, а я возвращаюсь в зал.

Такое впечатление, что я оказался на необитаемом острове – так же одиноко и некуда деться.

Свободное время, сдерживаемое плотиной работы, вдруг прорвалось и затопило мою жизнь.

Надо всплывать на поверхность.

Я беру телефон и захожу на сайт знакомств.

Посмотрим, что у нас здесь нового. Так, а это кто?

На фотографии девушка с пышными рыжими волосами. У нее большие хитрые глаза. Их взор смелый, озорной. Острый нос вот-вот проткнет экран. В руках у нее книга, а позади стеллаж, заставленный разноцветными корешками.

Симпатичной ее точно не назвать – слишком резкие черты лица. Зато не обделена умом. В интересах нашлось место для литературы, искусства и философии. Попробую вытащить ее на встречу. Может, хоть она заберет меня с этого необитаемого острова.

Пишу просто. Если старательно подбирать каждое слово, решит, что с девушками у меня совсем все плохо. Но парой слов не обойтись – может не заметить.

«Привет) Не смог пройти мимо, не узнав, что это ты читаешь», – набираю я и отправляю.

Теперь нужно подождать.

Иду на кухню. Пим удивленно пялится на меня.

– Да, приятель. Я теперь буду круглые сутки с вами. Разве это не чудесно?

Рыжая морда зевает.

– Спасибо за честность, пушистый мерзавец.

Я намазываю на хлеб масло и высыпаю в кружку кофе.

Телефон вибрирует. Я сажусь за стол и смотрю на экран. Пришел ответ.

«Привет. Рада, что на это еще кто-то ведется. Но ты ведь должен понимать, что книги – это как грудь и губы для интеллектуалов, а они могут оказаться силиконовыми».

Она точно не глупая.

«Грудь и губы можно проверить, прикоснувшись к ним, а начитанность – начав разговор. Предлагаю не откладывать проверку и встретиться».

Специально не уточняю, что именно из названного я хочу проверить.

Молчание.

Не слишком ли быстро я заговорил о встрече?

Подхожу к окну. Двор засыпает снегом.

Внезапно телефон начинает звонить. Смотрю на экран. На нем неизвестный номер. Пожалуй, стоит ответить.

– Евгений, здравствуйте. Меня зовут Диана. Мы с вами виделись на выставке Максимова. Вы провели для меня персональную экскурсию. Помните?

Та девушка?! Невозможно.

– Вас трудно забыть.

– Приятно это слышать.

Я представил, как она улыбается.

– С вами хочет переговорить Акуленко Виктор Григорьевич, генеральный директор холдинга «Финанс групп».

Совсем не это я ожидал услышать.

– А с чего вдруг такая честь?

– Мы знаем, что вам запретили написать статью про выставку Максимова. Это несправедливо. Поэтому мы хотим помочь вам опубликовать этот материал.

– Я так понимаю, помощь будет оказана и в финансовом плане?

– Конечно. Подъезжайте сегодня к двум часам в наш офис.

– Хорошо, а…

Меня обрывают гудки.

Теперь Таня сможет сказать родителям, что я просто сменил работу.

Телефон вибрирует. Пришел ответ на сайте знакомств.

«Да, можно встретиться. Как насчет сегодняшнего вечера?»

Какой удивительный сегодня день!

По заснеженным улицам я добираюсь до стеклянной высотки. Встречают меня охранники. Они глядят на меня с подозрением. Так смотрят, когда отказываешься угостить сигареткой, говоря, что не куришь. Я объясняю, что мне нужно в «Финанс групп». Охранники переглядываются, но все же объясняют, куда мне идти.

Захожу в лифт и поднимаюсь на пятидесятый этаж. Там я вновь натыкаюсь на огромного охранника, но этот уже в деловом костюме. Кроме того, он вежлив, насколько это возможно со сломанным носом и шрамом на подбородке. Обстановка полностью соответствует холодному дружелюбию амбала – на серых стенах висят радужные картины, а в углах извиваются гладкие металлические скульптуры.

Меня ведут по коридору. Пока проходим мимо офиса, взглядом ищу Диану. Безуспешно. Наконец, охранник оставляет меня наедине с закрытой дверью. На ней табличка: «Генеральный директор. Акуленко Виктор Григорьевич». Стучусь и захожу.

В конце длинного кабинета за столом сидит мужчина. Он поднимает взгляд, и на его лице тут же загорается улыбка.

Так, а вот и мой новый наниматель.

– А, это же тот самый борец с современным искусством, областными элитами и федеральной властью! – восклицает Виктор Григорьевич, встав из-за стола.

– Можно подумать, это вы написали все эти статьи про меня.

Директор подходит ко мне. У него крупное, приятное лицо. На голове ровный пробор. Рубашка обтягивает мощные руки и огромный торс. Ворот расстегнут. Ослабленный галстук безвольно висит.

– Нет, далеко не все. Но именно мы подняли эту волну, – глаза директора блестят. – Добро пожаловать, Евгений.

Виктор Григорьевич пожимает мне руку.

– Спасибо. Рад знакомству, – я догадываюсь ответить.

Улыбка на лице директора расползается еще шире. Вспоминаю про черные кляксы на холсте.

– Знаешь, чего не хватает всем этим статьям? – спрашивает он, хитро щурясь.

– Чего же? – я изображаю заинтересованность.

– Тебя, мой друг, – Виктор Григорьевич хлопает меня по плечу.

Теперь я разыгрываю удивление. Приподнимаю брови и раскрываю рот. Нет, пасть лучше не разевать. Слишком театрально.

– Все издания написали про тебя, но сам ты еще не высказался. Мы предоставим тебе такую возможность.

– Я могу написать все что угодно?

– Абсолютно все, что ты увидел на выставке Максимова.

– Это все здорово, но скажите – какой вам резон публиковать мое мнение об этой выставке?

Виктор Григорьевич усмехается.

– Что это, по-твоему? – спрашивает он, подойдя к странной конструкции. Она похожа на шкаф с выдвижными ящиками. Только ящики эти не имеют дна, да и расстояние между ними неумелый столяр оставил широкое.

– Когда не знаешь, что перед тобой, можно смело утверждать – это произведение современного искусства, – я чешу затылок.

– Точно. Это скульптура современного художника Дональда Джадда. Однако для непосвященного – это просто груда бесполезных досок. Я хочу подчеркнуть, именно практическая бесполезность во многом определяет искусство. Мы его ценим за другое – за тот смысл, который придаем ему сами. Например, Максимов вложил в свою выставку идею престижа. А я рассматриваю искусство как средство устранения конкурента.

– Искусство – это оружие.

– Что?

– Пикассо так говорил.

– Ах, настоящий художник.

– Значит, вы хотите, чтобы и я стал вашим оружием?

– Именно. От оружия больше проку, чем от бесполезного хлама. Согласен?

– А на постоянную работу возьмете?

– Конечно. С завтрашнего дня поступаешь в распоряжение Данила, главного редактора «Новостей Урала».

– Блеск.

– Свою статью передай ему.

– Будет сделано.

– Рад, что мы договорились. А цитату Пикассо я, пожалуй, запишу.

Мы прощаемся, и я выхожу из кабинета. Запоздало вспоминаю, что забыл спросить, сколько мне заплатят за статью. Хотя, пожалуй, это было бы лишним. И так понятно, что немало. Можно праздновать. Благо есть с кем.

Я возвращаюсь под хмурое небо.

До встречи еще несколько часов. Чем же заняться? Слышал, что в городе проходит мультимедийная выставка Леонардо да Винчи. Пожалуй, на нее и схожу.

Иду в музей. На кассе плачу за билет и захожу в темный зал.

Тут же натыкаюсь на самого Леонардо. По огромному экрану скользит его автопортрет.

Гений меня не замечает. Он уставился куда-то в сторону.

Видимо, чтобы подчеркнуть его безразличие к посетителям, на отдельный экран вывели его задумчивый взгляд. Кажется, что художник прямо сейчас размышляет над будущим шедевром. Даже как-то неудобно его отвлекать.

Крадучись, я прохожу дальше.

Под классическую музыку по залу плывут гигантские картины. Еще мгновение назад передо мной была пустота, а теперь возвышается стол, за которым восседают Иисус и апостолы. На соседних экранах мерцают лица всех участников трапезы.

Решаю присоединиться к ним и сажусь на мягкий пуфик. Но вскоре встревоженные лица апостолов пропадают, а на их месте возникает Мадонна с младенцем. Затем ее заменяет другая картина, где она уже в другом образе. Мадонны кончаются, и в ход идут современницы Леонардо. Вокруг меня начинают кружить девушки пятнадцатого века.

Внезапно все экраны гаснут, а когда загораются, с них уже улыбается Мона Лиза. Музыка грохочет. Множество одинаковых лиц парят в темноте. Рядом проплывает гигантская улыбка. На меня отовсюду взирают десятки глаз. Но все они пусты. В них нет жизни. Одни лишь пиксели.

Среди грохота я слышу шепот. Кажется, что он доносится со всех сторон, однако слов разобрать не получается. Я вскакиваю и осматриваюсь. Везде Мона Лиза.

Голову обхватывает боль. Бросаюсь к выходу.

Вдруг музыка смолкает. На экране передо мной возникает архангел, благословляющий Марию. Проношусь мимо него и выбегаю на улицу. Тут же меня вырвало.

Сил хватает дойти до первой стены. Я облокачиваюсь на нее и закрываю глаза.

Что это было? Неужели показалось? Может, звук глючил? А рвота?

Боль уходит. Лишь виски продолжают ныть.

– Вы будто из психушки сбежали, – рядом раздается голос.

Я открываю глаза. Передо мной стоит парень. У него пухлые губы, крупный нос и ежик волос на голове. На вид ему лет двадцать. На нем поношенная черная куртка, такие же поношенные джинсы и здоровенные башмаки.

– А ты откуда знаешь? Сам оттуда, что ли? – пытаюсь парировать я.

– Бывает, хожу туда.

– А зачем?

– Наблюдаться.

А ведь я Таню тоже несколько раз возил на прием к психиатру.

– А что у тебя?

– Сейчас агрессивное поведение.

– В смысле сейчас? А до этого что было?

– До этого была шизофрения.

– А потом куда делась?

Парень разводит руками.

– Пойдем, я угощу тебя кофе, – зову я бывшего шизофреника.

Он кивает, и я отлипаю от стены.

Заходим в ближайшую кафешку, и я заказываю нам капучино.

И зачем я потащил его с собой? Неужели боюсь вновь услышать шепот?

– Тебя как зовут-то? – интересуюсь я.

– Лёха, – отвечает парень.

Я представляюсь в ответ, и мы пожимаем друг другу руки.

– Значит, тебе удалось вылечиться? – интересуюсь я.

– А черт его знает, – Лёха пожимает плечами.

– Как так? Ну симптомы прошли?

– Я их и до этого не замечал.

– В смысле не замечал? Должны же были тебя по каким-то признакам причислить к шизофреникам.

– Да я военкомат проходил и там попал к психиатру. Мы с ним поговорили, и он что-то написал в моей книжке. Сказал идти в психбольницу. Сам я так и не смог понять, что он там накарябал. Только в психушке мне помогли прочитать эту запись. Оказывается, там говорилось, что я шизофреник. Меня поставили на учет. Пришлось постоянно таскаться на приемы. Но мне это быстро надоело. Да и от работы отвлекало. Поэтому я стал пропускать. Когда пришел в очередной раз, врачиха начала докапываться, где я пропадаю. Я не выдержал и послал ее. Вот она мне и вписала агрессивное поведение. А шизофрению вычеркнула.

Лёха отпивает из чашки, причмокивая губами.

– С таким диагнозом в армию меня не взяли, – продолжает он. – Впрочем, теперь и на работу не берут. Я же на железнодорожника учился. А сейчас мне по специальности не устроиться. Облом.

Лёха разводит руками.

М-да, как просто человека сделать шизофреником или агрессивным психопатом. Достаточно лишь воображения врача. Они, как художники, красят человека в разные болезни.

Наконец, глотку больше не разъедает от кислой рвоты во рту. Чувствую лишь терпкий привкус кофе.

– Ну мне пора, – прощаюсь я.

– Погоди. А тебе пылесосы-роботы не нужны?

– Что?

– Пылесосы-роботы. Они сами ездят по квартире и прибираются.

– Даже не задумывался об этом. Ты их продаешь, что ли?

– Приходится. Надо же как-то зарабатывать.

– И много зарабатываешь на них?

– Не-а. Зато гулять можно.

Чтобы не обидеть парня, я обещаю подумать и записываю его номер телефона.

По улицам, над которыми заходит солнце, я добираюсь до кафешки. Девушки пока нет.

Мне успевают приготовить кофе, а я успеваю выпить его.

Кстати, какое у нее имя?

Хватаюсь за телефон и захожу на сайт знакомств.

Эвелина. Серьезно?

Отрываюсь от экрана и вижу, как заходит она. Привстаю и с улыбкой машу ей, а сам судорожно пытаюсь закрыть сайт.

Темно-зеленое платье на ней напоминает про скорое лето. Может быть, из-за двух пышных холмов, которые вмиг оказываются передо мной.

– Привет. Извини, опоздала. Давно ждешь? – Эвелина улыбается в ответ.

Если бы это не было дежурной фразой, можно было бы подумать, что девушки в действительности переживают за наше потраченное время.

– Привет. Ничего страшного. Нет, совсем недавно подошел, – учтиво отзываюсь я.

Если бы это не было дежурной фразой, можно было бы подумать, что нам наплевать на потраченное время.

Мы садимся за стол, и я распаковываю свой стандартный набор историй, которые рассказываю для охмурения девиц. Пока болтаю, замечаю, что она красится. А жаль. С рыжими я еще ни разу не спал.

Ручеек звонкого девичьего смеха подхватывает каждую мою шутку и несет ее по живому, бодрому разговору. Глаза девушки искрятся озорством. Я понимаю, что ее уже можно тащить в бар. А оттуда и до постели недалеко.

– Может, в бар? – предлагает Эвелина, опережая меня.

Я озадаченно киваю.

В сумерках мы находим неоновую вывеску и заходим в полутемный зал. Я снимаю пальто с Эвелины и иду к вешалкам. За грудой вещей их уже не видно. Закидываю пальто на кучу из курток и начинаю раздеваться сам. Вешалка, балансирующая на одной ножке, накреняется и валится, словно срубленное дерево. Я поспешно поднимаю ее и подбираю с пола пальто Эвелины. Заметила ли она? Оборачиваюсь. Вижу только копну рыжих волос. Лицо скрыто за меню. Повезло.

Мы заказываем дорогущее пиво. Я отхлебываю из стакана и спрашиваю:

– А какую книгу ты держала в руках на фотографии?

– Это был Ницше.

– А почему именно Ницше?

– Его труды наилучшим образом отражают современный стоицизм.

– Рад слышать, что есть девушки, для которых важен стоицизм, – я усмехаюсь.

Эвелина хмурится. Шутка явно была неудачна.

Как же теперь продолжить разговор? В дебри философии лезть не хочется. Иначе все обернется лекцией, а покладистым студентом я сегодня быть не хочу. Ах да, точно. Учеба.

– А ты еще учишься? – спрашиваю я.

Эвелина кивает. Учится она на социолога.

– Скоро заканчиваешь?

– Нет. Еще два года. Моя учеба несколько затянулась.

– Как же так получилось?

– Пришлось менять вуз.

– Поняла, что не твое?

– Ну, это больше связано с одногруппниками. Не могла с ними продолжать учиться.

– Не поспевали за тобой?

– Нет. Скажем так – не сошлись в моральных ценностях.

– Они не понимали всей прелести стоицизма?

Зря я так.

Но Эвелина прыскает со смеху.

– Нет. Они даже не знали этого слова. Дело в другом. Эти дебилы хвастались тем, о чем на зоне помалкивают. Так они хотели закосить под матерых уголовников. Хотя сами даже не понимали, о чем говорили. Ведь за такие слова их опустили бы. Мне стало тошно, и я объяснила им, что к чему. После этого мы уже не могли учиться вместе.

– В воровских понятиях ты разбираешься так же хорошо, как и в философии?

– Даже лучше.

– С уголовниками общалась?

– Приходилось. Ведь я была королевой района.

Что?

– Что?

Эвелина усмехается.

– Так называют девушек, которые возглавляют молодежные группировки на районе.

Видимо, ее ответ еще больше изумил меня, ведь теперь Эвелина смеется.

– Выходит, я привел в бар не студентку, а главаря преступных банд, – выдыхаю я.

– Громко сказано. Это же просто свора гопников. И я уже вышла в отставку.

– А как так получилось, что ты… – я запинаюсь, – …заняла этот пост?

Эвелина опускает голову, наклоняется вперед и растопыривает плечи. До этого она напоминала мне Гипатию, а теперь – пахана с зоны. Думаю, сейчас начнет сипеть на фене, но голос ее и речь остаются прежними.

Впервые мать избила ее в шесть лет, а Шопенгауэра она прочитала в тринадцать. Кроме обожаемых книг и ненавистной матери, у нее был отец. Его она любила. А он любил ее до самой смерти. Когда его не стало, Эвелина перестала появляться дома. Она пропадала на улице и коротала время у друзей. Именно тогда произошло ее посвящение в ряды отпетых хулиганов – в одной из потасовок Эвелина пырнула ножом пацана. Так она заполучила уважение малолетней братвы. Относились к ней трепетно. Объяснялось это просто: гопоте было не понять, на что так долго можно пялиться в книгах, а Эвелина любила почитать в уголке. В такие моменты от нее держались подальше. Ведь никто не будет беспокоить шамана, пока тот вызывает духов, или весталок во время молитвы. Однако нашелся один смельчак, который присел рядом, чтобы поздороваться. Звали его Тимофеем. Его мужество было оценено, и вскоре Эвелина начала с ним гулять. Это не понравилось тогдашней королеве, ведь она рассчитывала короновать этого парня и усадить рядом с собой.

Против Эвелины развернулась травля. Ее обзывали, над ней издевались и несколько раз избивали. Первое время она терпела, но затем вспомнила рассказ отца.

Он служил в Польше. Там ему приходилось нести караул рядом с памятником воинам-освободителям, а значит – терпеть оскорбления от прохожих и польских солдат, которые также стояли на посту. Отвечать начальство строго запрещало. Так продолжалось изо дня в день. Однако в один из вечеров по завершении караула наши солдаты молча сняли форму и побили польских братьев по оружию. Затем вновь оделись и сдали пост. Формально приказа они не нарушали: им не пришлось отвечать – били поляков в полном молчании. Кроме того, даже форма не помялась. Оскорбления утихли.

Эвелина решила, что с нее хватит. Она смешала уксус, марганцовку и еще бог знает что, а затем вылила этот адский раствор на королеву. Та в ужасе схватилась за голову, все ее волосы тиной повисли на пальцах.

Эвелина осталась довольна результатом и была уверена, что теперь ее оставят в покое. Поэтому она была сильно удивлена, когда на следующий день ее окружили во дворе. Однако бить ее не стали. Вместо этого ей сообщили, что королева теперь она.

Своим первым распоряжением она назначила Тимофея королем. Период их правления подъездные летописцы, наверное, в дальнейшем назовут золотой эрой, а точнее – охуенным временем. Ведь пока над районом стояли Эвелина и Тимофей, банды перестали убивать, а барыги – оставлять закладки на районе. Если с наркотой удалось покончить, договорившись с авторитетом, то с беспределом разобрались только после введения трибунала. Эту систему юные владыки переняли у зэков с зоны. Принцип ее работы прост: каждый может созвать общую сходку вопящих рыл, если посчитает, что какое-то мудло слишком много на себя берет. Король с королевой выслушивают взаимные обвинения, а затем решают, кому на районе лучше не появляться. Иногда к приговору добавляют несколько пинков. Созвать трибунал могут и сами правители, если кто-то посягает на королевскую власть, например, распускает слухи, что королева всем дает, как это было с Эвелиной. Тогда она приказала притащить смутьяна на суд – и там разнесла его матерными силлогизмами. Тот взбесился и бросился на нее, это позволило уже Тимофею взять правосудие в свои руки.

Эвелина прерывает рассказ и отвечает на звонок. Ее подруга зовет нас в ресторан, где работает официанткой. Обещает бесплатную выпивку. Эвелина хочет пойти. «Слушаюсь, ваше величество», – без тени иронии хочу ответить я, но вместо этого просто киваю.

Выходим в ночь. Подруга попросила купить сигареты. Долго ищем их. Вывески ободряюще нам подмигивают, но, когда мы подходим к ним, натыкаемся на запертые двери. Наконец, Эвелина сдается и, к моей радости, уводит нас прочь с холодных улиц.

Когда оказываемся перед рестораном, к нам из-за угла выходит девушка с пухлыми красными щеками. Эвелина обнимается с ней. Зовет ее Светой.

Света проводит инструктаж: заходим со двора, жмемся к стене, внутри молчим. Выдвигаемся. Девушки шепчутся и хихикают, а я похрустываю снегом под ногами. Находим дверь. По бетонной лестнице спускаемся вниз и заходим в темный коридор. Наша проводница освещает путь телефоном. Вдоль стен лежат белые халаты. От скрипа наших шагов они начинают шевелиться. Оказывается, в них люди. Ерзают и сопят.

Выходим из коридора и попадаем в просторный зал. Под потолком сеть, на стене огромная рыбина, а за барной стойкой морская карта. Над столами плывет тусклый синий свет, будто на затонувшем корабле. Нисколько не удивлюсь, если из туалета выйдет призрак капитана с фуражкой и без глаза. Но он так и не появляется, и мы уединяемся в зале поменьше.

Света приносит пиво.

– Я думал, рабство запрещено, – говорю я, беря бутылку.

– Что? – Света хмурится.

– Я про тела в коридоре.

– А! Просто сегодня корпоратив был допоздна, а утренняя смена уже через пять часов. Дольше бы ехали.

Вскоре про меня забывают. Болтают о своем.

Жду. Липкая дремота заливает глаза.

Может, уйти? А Эвелина? Без нее меня ожидает одинокий диван в гостиной.

Пышущую словами Свету обрывает телефонный звонок. Из трубки рвется брыкающаяся музыка. Мимо нее протискиваются обрывки слов. Света щурится, пытаясь собрать их вместе. Вдруг начинает хохотать, заглушая рев музыки. Говорит, что подруга зовет ее в клуб. Наконец! Но ехать одна она не хочет – подстрекает Эвелину. Я едва сдерживаюсь, чтобы не кинуть в нее бутылкой. К счастью, в ответ звучит отказ.

Вновь пробираемся мимо сопящих халатов.

Эвелина предлагает поехать к ней. «Дома мне уютней», – произносит она. Я, конечно, не возражаю.

Такси везет нас сквозь размытые ночные огни. Тормозим перед одинокой хрущевкой. Выходим. Во дворе темень и та молчаливая покинутость, которая встречается на окраинах городов.

В квартире тихо и пусто. Словно оправдываясь, Эвелина говорит, что соседка уехала к родителям. Предлагает чай. Я боюсь, что усну еще до того, как он заварится, и хватаю ее за руку. По ладони скользит холодок, а на губах отпечатывается жар.

Вваливаемся в ближайшую комнату, и я начинаю стягивать с нее одежду. Под зелеными холмиками все это время скрывался белый бюстгальтер. Я срываю его, и он летит на пол. Вслед за ним летит моя рубашка.

Жар от губ перекинулся на все ее тело.

В прихожей трезвонит телефон. Эвелина вскакивает, исчезает за дверью и возвращается с громыхающей трубкой. Она присаживается на край дивана, выслушивает, а затем бросает: «Скоро будем».